Сейчас они все рядом, все вместе… В старом домике метеостанции когда-то открыли именной музей Свердлова. Теперь это музей туруханской ссылки, к Якову Михайловичу подселили экспозиции, посвящённые Ариадне Эфрон и Виктору Крамарову…
(Фото автора)
ДЕГРАДАЦИЯ ВЗЛЁТНО-ПОСАДОЧНЫХ ПОЛОС КАК ИЗБИТЫЕ ИСТИНЫ
Не боюсь повториться и наверняка не открою истины, но экипажи самолетов, в частности, пилоты, о благополучии того или иного аэропорта начинают судить еще во время пробега самолета после посадки. Для северных аэропортов всегда проблемой номер один было поддержание годности аэродромов. Взлетно-посадочные полосы, построенные в зоне вечной мерзлоты, как правило, недолговечны. Аэропорт поселка Светлогорск ведомственный – принадлежит Курейской ГЭС. Именно эта принадлежность «богатому хозяину» избавляет руководство аэропорта от множества повседневных, но более мелких, на мой взгляд, забот, связанных, например, с ремонтом, содержанием автотракторной и снегоочистительной техники. Но не может избавить от основной заботы: полоса год от году стареет. Как под воздействием времени и неблагоприятной среды стареет любой материал.
Аэропорт расположен в излучине реки Пелятки, он так и называется: аэропорт Пелятка. Здесь прочные скальные грунты, не чувствуется коварных явлений вечной мерзлоты, которые можно наблюдать в Игарке, но за 20 с лишним лет эксплуатации, пусть даже и в щадящем режиме (тяжелую технику аэропорт не принимает, рейсовый Ан-24 приходит 2–3 раза в неделю) явления деградации бетонного покрытия налицо.
В соседней Игарке деградация ВПП иного рода… Аэродром в свое время (в 1944 году) начали строить на картофельном поле совхоза, расположенного на острове Игарский. Строили с помощью тачек и лопат. В 1946 году в летнее время приняли первый Ли-2. Самолет Ли-2 с его широким колесами шасси, позволявшими садиться с подбором на речные косы и отмели, скапотировал! После чего поступил запрет на прием самолетов Ли-2 в летнее время.
Взлетно-посадочная полоса в Игарке постоянно расширялась, удлинялась, но оставалась грунтовой вплоть до 1972 года, когда приступили к укладке бетонных плит. При этом по-прежнему, может быть, для удешевления строительства, может быть, по незнанию, применялся гравий из местного карьера. Этот гравий не сортировали по фракциям – вместе сыпались песок и валуны размером с футбольный мяч. Но главное, почему нельзя было использовать этот гравий, наличие содержавшейся в нем глины. Применять подобный материал для отсыпки грунтовой полосы можно было, а вот использовать в качестве «подушки» при укладке плит – нельзя.
В Игарке на тот момент имелась «своя» научно-исследовательская мерзлотная станция. Но вряд ли кто-нибудь из строителей обратился в неё за консультацией. Ученые объяснили бы, что на острове нет достаточно мощной скальной основы, нет там и вечной мерзлоты, которая может послужить опорой для сооружения, если, конечно, защитить её от протаивания. Кстати, вечной мерзлоты как таковой в районе Игарки нет, есть очаговая, по специальной терминологии – «вялая» мерзлота. А на острове, омываемом аккумулирующими тепло водами Енисея, по определению не может быть вечной мерзлоты. Но появилась рукотворная мерзлота, процесс создания которой оказался очень прост: глина, уложенная под плиты, препятствует дренажированию воды, кроме того, намокшая глина вспучивается, песок вымывается, под плитами образуются заполняемые водой карсты… Летом неоднородный грунт оттаивает, насыщается влагой, зимой замерзает в виде ледяных линз и вспученной глины, которая при замерзании вспучивается еще больше. С годами бетонная полоса приобретает вид стиральной доски. И люди, которые строили эту полосу, и люди, которым довелось её эксплуатировать, сокрушенно разводили руками: «Что поделаешь? Вечная мерзлота!»
В 2011 году наконец-то взялись за реставрацию ВПП аэропорта Игарка…
А Светлогорску, когда в Игарке шёл ремонт полосы, пришлось взять на себя «перевалку» пассажиров. Каждый день необходимо было принять и отправить два – три Ан-24 и пять – шесть прибывавших из Игарки вертолетов Ми-8. С трудом и не сразу, но удалось получить годность для самолета АТР-42-500 – конкурента нашего Ан-24. Полоса в Светлогорске, действительно, проблемная. Нет таких заметных межплиточных уступов, как было в Игарке, но много выщербленных участков. Если приглядеться, разрушение идет полным ходом. Под воздействием времени и низких температур на поверхности более упрочненного верхнего слоя бетонной плиты появляется сетка старения. Через эти микротрещины влага проникает внутрь бетона и рвет его... И процесс этот, похоже, необратим. Деградация... Вот был и есть бетон, но это только внешне... А по прочности он уже песок и глина.
…Возвращаться в Красноярск довелось на АТР-42-500. Перед посадкой в салон по привычке обошел вокруг иностранного лайнера, обратил внимание, что переднее колесо, однако, маленьким будет… Такое колесо «соберет» мельчайшие выбоины, суммирует их и передаст на элементы конструкции самолета. Сел в хвосте, поближе к бортпроводнику, поближе к кухне… В хвосте вибрации ощущаются сильнее – консоль по отношению к основным опорам шасси. Да, трясет, седалищем чувствуешь каждую неровность, не защищает даже фирменное пассажирское кресло. Но приятно удивило, что время разбега составило менее 15 секунд, и это при полной загрузке и с приличным (на оба багажных отсека) количеством багажа. На Ан-24, заметил, при точно таких же штилевых условиях разбег длится 25 – 30 секунд.
Лейтмотивом этих заметок стала дорога, дорога в Туруханск, дорога из Туруханска… Даже первоначально всему этому хотел дать название – Туруханский путик. Здесь практически нет дорог, и куда бы ты ни пошел, ни поехал, нужно идти по путику, по чужому ли, по своему ли. А может, по-своему? Ты вот попробуй, проживи «по-своему»?
Здесь меня постоянно сопровождали напутственные слова моего коллеги, авиатора, и, можно сказать, земляка – игарчанина Виктора Калачёва. Он родился на этой земле и туруханский путик знал досконально. Он подарил мне самиздатовский сборничек своих стихов. И в нем стихотворение:
Старый друг, увези меня в Канск.
По реке я теперь не дойду.
Помнишь осень, когда в Туруханск
Гнал нас ветер по тонкому льду?
Не забыл? Тогда вновь посмотри
Мне в глаза и увидишь барак…
Три цифири на нем – «503»
И пять букв, что повыше – «ГУЛАГ».
Снова ветер сейчас, но не тот,
Много круче, чем было тогда.
Те, кого он с собой унесет,
Не вернутся обратно сюда.
А мы живы! И ты, мой сосед,
Все поймешь и не спросишь, зачем
Разобрало на старости лет
От себя убежать… насовсем.
Пусть дорога навстречу бежит,
Приближая желания миг…
Не гонись за мной, прошлая жизнь,
Не пытайся сорваться на крик!
Разомлея в пути, может быть,
От лирических всплесков души,
Расскажу, как однажды крутить
Научили меня виражи…
Давай влево покруче вираж
И вливайся в ночные огни!
Видишь дом? Недостроен этаж…
У подъезда его тормози…
Вот и все!
Ты привез меня в Канск.
Друг, спасибо! Теперь я дойду.
Когда молод я был, в Туруханск
Мог свободно добраться по льду.
Туруханск когда-то одним своим наименованием внушал ужас тем, кого гнали сюда по льду или везли на баржах. Туруханск был вратами ада, потому что дальше, куда они шли, появились более страшные Норильск, Ермаково, где действительно был барак и «цифири на нем – «503»…
Самолёт почему-то не набирал высоту, сохранял метров 500, и это меня насторожило. Глянул за борт: с креном вышли на русло реки Курейки и стали пересекать Енисей… Всё понятно, в кабине кто-то захотел посмотреть знаменитую «сталинскую» Курейку…
На правом берегу реки Курейка мелькнул огромный деревянный крест, воздвигнутый на буграх, оставшихся то ли от землянок, то ли от могил. Усть-Курейка – пересыльный пункт, где людей сортировали – кого на рыбодобычу в даль озёрную, кого – в земледелие, выращивать табак…
И это историческая правда, знаменитый когда-то совхоз Курейский начинался с табачных плантаций. Просто однажды взбунтовались заключённые Норильлага – видите ли, урезали им табачную пайку… А табачку, той знаменитой моршанской махорочки, даже и фронтовикам недоставало. Решено было начать выращивать табак в Курейке. Посадили в самолёты несколько десятков з/к, у кого статьи были попроще, и зимой 1944 года высадили десант прямо на льду напротив станка Курейка. А женщин для сельхозработ набрали в Усть-Курейской пересылке. Вот так вот встретились родители моей жены: она – крестьянка из Западной Украины, он – немец из Поволжья…
Да, «сама садик я садила, сама буду поливать…» Вернее, самосадик я садила… Как всё удачно складывается, прямо в тему: посадили, высадили, садили, самосадик...
Сам же Туруханск оставался пересылкой, сортировкой, местом формирования небольших партий… Здесь не было больших зон, колонн, окутанных колючкой. Здесь никогда не сидели, здесь не был в ходу термин «зека», здесь жили, иногда с пожизненным сроком, но самым страшным наказанием было не это, а отлучение человека от привычного ему рода деятельности. Может, поэтому многим начинало казаться, что лучше туда – в Ермаково, это совсем рядом, за очередным поворотом реки, где тяжёлый труд, но зато регулярная пайка...
– Утром рано проснёшься, на поверку построят...
Что интересно! Прекрасная природа, огромные территории, а иная душа здесь гибнет, а иная – выживает. Как писал один из разработчиков петровского подушного налога, «понеже душа вещь неосязаемая и умом непостижимая и цены не имеющая, надлежит ценить вещи грунтованные – земельные владения». Так вот она – земля! Но эта территория одного убивает своей непостижимой как космос глубиной, а другой берёт в руки косу-литовку…
И ведь не скажешь, что выживает только простейшая, примитивная, особь. С малым набором потребностей. Вот Войно-Ясенецкий продолжал лечить, делал операции, наводил порядок в местной больничке, а потом садился в розвальни и ехал в монастырь к мощам святого Василия Мангазейского и наводил порядок в душах прихожан… Кому-то это не понравилось и отправили в Плахино, где даже воробьи не выживали. А он выжил, потому что и там начал лечить людей.
Вот Яков Михайлович Свердлов, живёт на метеостанции, помогает своей жене вести наблюдения – она заведует этой станцией. И он заполняет журналы, потом становится на обшитые камусом лыжи, идёт ставить силки, чтобы душить куропаток и зайцев…
Вот Иосиф Виссарионович, лихо спустившись на лыжах с крутого курейского берега, идёт по Енисею к зимовальной осетровой яме – ему её выделила «обчина», долбит пешнёй двухметровый лёд и запускает самоловы… И долбит, и долбит до седьмого пота...
Вот врач Агнесса Павловна Подмазенко, сосланная в Игарку походно-полевая жена генерала Власова. Спешит в Курейку, где несколько новорожденных ребятишек получили воспаление лёгких… Десять дней ухаживает за ними, делает какие-то уколы, потом устало говорит родителям: «Сделала всё, что могла. Может, выживут…». Выжили все...
А вот и Ариадна Эфрон, писавшая здесь свои туруханские акварели… И вроде бы всё благостно:
В тайге прохладной
Ребячей радостью
Ребячей сладостью
Встречают ягоды.
Черничные заросли,
Брусничные россыпи.
Мол живите до старости,
Мол ешьте досыта!
Мол кушайте, други!
Мол счастливы будьте!
Мол только пригубьте!
Мол не обессудьте!
И вдруг, с ненавистью:
Не хочу вас, заросли!
Не желаю, россыпи!
Не хочу — до старости!
Не желаю — досыта!
Мне б яблочка российского разок куснуть,
В том доме, где я выросла, разок уснуть!
Ну, как-то здесь всё неустойчиво с людской психикой в этой туруханской ссылке. Вот как только Ариадна Эфрон оказалась в соседней Селиванихе – всего-то пять километров ниже Туруханска, за поворотом, и сразу паника. А дальше что? Дальше Север? Напротив Селиванихи таинственный остров, с непроходимыми вековыми тальниками в обхват, а за этим островом под названием Большой Шар скрывается не менее таинственное устье реки Турухан, а за ним, всего-то полчаса на лодке-моторке – Старотуруханск… Вот там и есть тот самый Туруханск, говорят местные… Оказывается, она ещё не доехала?
Но здесь, в Селиванихе, достался дом, где отсутствуют даже сенцы, местные называют — «сенки»... Их разобрали на дрова ещё прежние жильцы... Теперь негде оборудовать даже отхожее место, поставить ведро... Ариадне Эфрон приписывают такие строчки: «Я люблю ходить в ведро, заносить над ним бедро... Писать, какать, а потом возвращаться в тёплый дом»... И работа только на скотном дворе...
И страх:
Из дому выйдешь — тьма по глазам
Будто ножом.
Сразу ослепнешь — как из дому выйдешь.
Из дому выйдешь — вся тишина
В уши тебе —
Сразу оглохнешь, как из дому выйдешь.
Нету тебя...
Нет-нет, назад в Туруханск, теперь его почтительно можно назвать город Туруханск, и хоть куда, хоть в поломойки, но быть нужной людям... Мыть полы в клубе, потом малевать афишки кино, получив тем самым доступ к бумаге и краскам...
А вот где-то совсем рядом Виктор Савельевич Крамаров… Со своей маетой и ненужным советской власти адвокатским факультетом вещей... От этого страха, когда «нету тебя», от своей ненужности сунувший голову в петлю…
Сейчас они все рядом, все вместе… В старом домике метеостанции когда-то открыли именной музей Свердлова. Теперь это музей туруханской ссылки, к Якову Михайловичу подселили экспозиции, посвящённые Ариадне Эфрон и Виктора Крамарова…
… Осталась внизу богатейшая земля. Вот они и потянулись по левому берегу Енисея, правда, угадываемые только мной, «в какой-то дымке матовой» десятки уже разведанных месторождений нефти. Это месторождение принадлежит ТНК-BiPi, следующие – ЮКОСу и Восточной нефтяной компании, потом идут владения Славнефти, Роснефти… Кто просто застолбил территорию, кто-то уже качает… Что принесут эти богатства живущим здесь людям? Пока особой благости не чувствуется, уровень жизни населения низкий, если заглянуть в потаенные углы, бросается в глаза нищета и убогость. Любой материал о жизни этой территории можно озаглавить так: «Контрасты города Игарки», «Контрасты села Туруханск», «Контрасты села Мундуйки». И действительно:
Снова ветер сейчас, но не тот,
Много круче, чем было тогда.
Те, кого он с собой унесет,
Не вернутся обратно сюда.
А куда?
- Видишь дом? Недостроен этаж…
У подъезда его тормози…
И не хочется повторяться, но нет иных слов и чувств: во всём деградация... Вот был и есть бетон, но это только внешне... А по прочности он уже песок и глина.
Да ладно прибедняться! Хватит нюни распускать! Смотри, какая красота под крылом самолета! И вновь не боюсь повториться: о нас обязательно вспомнят при подготовке очередного референдума или выборов. И это истина, правда, она уже настолько избита, что никто, наверное, не осмелится ее оспорить, а все остальное – можно.
БИРЮКОВ ЛЕОНИД, Туруханск, Светлогорск, Красноярск, 2011 г.