"Замечали ли вы, какую разницу в суждениях о человеке, которому вы симпатизируете, производит ваше мнение о том, можно или нельзя выбиться этому человеку из тяжёлого положения, внушающего сострадание к нему?(...)
Но совершенно другое дело, когда вы полагаете, что беда, тяготеющая над человеком, может быть отстранена, если захочет он сам и помогут ему близкие к нему по чувству.
Тогда вы не распространяетесь о его достоинствах, а беспристрастно вникаете в обстоятельства, от которых его беда.
Обыкновенно вы находите, что нужно перемениться ему самому, чтобы изменилась его жизнь, вы замечаете, что напрасно он делал в известных случаях так, а не иначе, что ошибался он относительно многих предметов, что в характере его есть слабости, от которых надобно ему исправляться, что в привычках его есть дурное, которое должен
он бросить, что в образе его мыслей есть неосновательность, которую он должен уничтожить более серьёзным размышлением.(...)
Упоминает ли Гоголь о каких-нибудь недостатках Акакия Акакиевича? Нет, Акакий
Акакиевич безусловно прав и хорош; вся беда его приписывается бесчувствию, пошлости, грубости людей, от которых зависит его судьба. Как пошлы, отвратительны сослуживцы Акакия Акакиевича, глумящиеся над его беспомощностью.(...)
Скажите же, пожалуйста, в ком заключалась причина бедствий и унижений Акакия Акакиевича? В нём самом, только в нем самом.
Сослуживцы издевались над ним, но ведь друг над другом не издевались они, друг с другом общались же по-человечески. Ведь в самом деле Акакий Акакиевич был
смешной идиот.
(Н.Г.Чернышевский, статья "Не начало ли перемены?", СПб, 1861г.)
Всё-таки интересные люди, эти литературные критики. Они, ничтоже сумняшеся, присваивают себе право судить-рядить-критиковать произведение, при этом считая для
себя позволительным не то чтобы не постараться вникнуть в замысел автора, но, даже
не соизволив толком прочитать, пуститься вскачь, на пустом месте выдумывая свои
смыслы и делая свои умозаключения, далёкие от истинного положения вещей.
Если бы Николай Гаврилович попробовал более внимательно прочесть повесть Гоголя
"Шинель", то, возможно, не стал бы так настойчиво требовать от автора изображения недостатков в характере Акакия Акакиевича, "от которых надобно ему исправляться"...
Честно говоря, исследовательским анализом всё это пустословие известного критика
назвать сложно даже с большой натяжкой. Если вникать конкретно в повествование
Гоголя, то в нём ни одному слову господина Чернышевского подтверждения не находится. Откуда он всё это насобирал для своей статьи?
Чего ради вдруг Николаю Гавриловичу вздумалось, что Акакию Акакиевичу необходимо изменить свою жизнь? Если верить Гоголю, то, как раз напротив, она, жизнь Акакия Акакиевича - "человека, который с четырьмястами жалованья умел быть довольным
своим жребием", - протекала мирно... "и дотекла бы, может быть, до глубокой старости, если бы не было разных бедствий, рассыпанных на жизненной дороге не
только титулярным, но даже тайным, действительным, надворным и всяким советникам, даже и тем, которые не дают никому советов, ни от кого не берут их сами".
И Акакий Акакиевич был как раз из таких, то есть, не лез ни к кому со своими
советами и никого не просил о них. Однако же, невзирая ни на что, Чернышевский
требует от него исправления каких-то там неведомых недостатков...
Николай Гаврилович ставит в упрёк автору "Шинели" то, что тот нарочно не изволил описывать недостатки главного героя, чтобы тем самым вызвать в читателе совершенно ненужные здесь жалость и сострадание.
Хотя, выдаётся мне, что на самом-то деле Гоголь рисует Акакия Акакиевича таким образом, чтобы не вызвать даже каких-то особых чувств симпатии к нему, натурально соотнося повествование с подлинной реальностью.
Посудите сами, куда больше сочувствия Акакий Акакиевич вызывал бы к себе, будь он более привлекателен внешне или обладал бы какой-никакой харизмой, притягивающей людей. Если бы он был молод, энергичен, горяч, чтобы пламенеть от гневного недовольства из-за несправедливостей жизни, бедственного своего положения или
неуважительного к себе отношения окружающих.
Однако всё не так. Гоголь как будто бы даже нарочно подчёркивает всю неидеальность обычного живого человека, а не мужественного и романтичного героя, наподобие некоего греческого божества. И невзрачен он внешне, и далеко не молод, и живёт - не ропщет особо ни на что, рассеян до безобразия и неловок; и живот у него может пучиться и геморроидальным цветом лица петербургский климат наградил...
Какие уж тут симпатии?
И даже всеобщее неуважение к нему со стороны окружающих, как и в глазах того же Чернышевского, выглядит вполне себе оправданным...
Но Николаю Гавриловичу всего этого недостаточно, ему требуются ещё и описания недостатков характера Акакия Акакиевича.
И действительно, Гоголь не особо-то давит на жалость в попытках выжать из читателя скупую сострадательную слезу, подобно Диккенсу: нет чтобы описать трудное сиротское детство, горькие годы взросления подростком где-нибудь в закрытом казенном учебном заведении с розгами в воспитательных целях; слёзы приютского ребёнка, лишённого родительской заботы и ласки; жестокосердие окружающих, бездушие опекунов...
Ничего этого в повести нет, хотя вполне себе могло быть.
Гоголевский стиль таков, что каждое его слово несёт максимум информации. В том
числе и всё перечисленное диккенсовское страдательно-сострадательное также имеется,
если читать внимательно. Но повесть, однако, совсем о другом.
Не упирая особенно на достоинства своего героя и не очень-то выискивая в нём
каких-то там недостатков характера, автор сообщает читателю, что Акакий Акакиевич
именно таков, каков есть, и другим ему быть не дано. Он уродился таким по воле
Божьей, по судьбе своей, ниспосланной свыше.
"Родился Акакий Акакиевич против ночи(...)на 23 марта".
Против ночи - значит, днём; причём в числах весеннего равноденствия, когда лишь светлые силы присутствовали при рождении ребёнка - никаких тёмных сил.
И совсем не просто так в повести уделено достаточно внимания крещению младенца и
выбору имени.
Обряд крещения является одним из важнейших событий в жизни человека. Считается,
что с крещением снимаются все грехи родителей и родных, передавшиеся ему с
рождением. После этого обряда ребёнок становится видимым для небесного мира и, следовательно, приобщается к Господу.
Обычно младенца крестят после того, как ему исполнится сорок дней. Именно столько времени требуется, чтобы мать очистилась и могла присутствовать на таинстве в храме.
Однако если, не дай Бог, имеется угроза жизни ребёнка, его нужно окрестить как можно быстрее. Для этого священник может прийти даже в больницу.
Судя пр всему, в "Шинели" угроза жизни была для матери, потому как во время
крещения младенца она лежала в кровати. Вероятно, смерть её была совсем близко,
и родительница очень спешила вручить своё дитя под попечительство Отца Небесного.
Отца же земного новорожденный лишился ещё до своего рождения.
Матушка упоминается автором и как чиновница, и как покойница, и как старуха.
Из чего следует, что родила она ребёнка в преклонном возрасте, оставив его на
попечение Господа Бога, кумовьев и государственного департамента.
В виду того, что в те времена женщины ни в каком качестве не служили в
государственных ведомствах, то, по всей вероятности, мать получала пенсию по потере кормильца за мужа-чиновника. А позднее осиротевший мальчик перешёл на полное
казённое обеспечение, не имея никакой другой перспективы, кроме как получения после окончания учебного заведения должности титулярного советника в департаменте.
Что касается выбора имени, то с принятием христианства на Руси вопрос об имени новорожденного решался следующим образом: при крещении священники давали
младенцам имена только по святцам - в русской православной церкви была особая
книга-месяцеслов, или святцы. На каждый день каждого месяца там были записаны
имена святых, чтимые в этот день православной церковью.
Регистрацию проводила только церковь, поэтому крещения не миновал ни один ребёнок, даже если родители были неверующими.
После крещения младенец регистрировался в официальных метриках.
Возможно, кому-то может показаться, что Гоголь нарочно вставил в повесть эпизод с выбором имени своему герою посмешнее и неблагозвучнее, лишь для того, чтобы
повеселить читателя своим своеобразным юмором.
Однако обычно имя выбирали не произвольное, а именно такого святого, день памяти которого был близок к дню рождения младенца; считается, что тогда ребёнок будет
иметь своего небесного покровителя. Причём для мальчиков допускалось отступление от
дня рождения не более недели вперёд. Для девочек правила были не такими жестсткими.
"Святые имена" пришли к нам в Российское государство через Византию, находившуюся
на перекрестках путей греков и римлян, иудеев и сирийцев, египтян и персов, где
имена эти были самыми обычными.
Называть ребёнка как-то иначе было нельзя - только теми именами, которые были в святцах. Ни о каком вольнодумстве не могло быть и речи.
Главный герой "Шинели", в соответствии со святцами, мог быть назван каким-нибудь
из следующих, упоминаемых в повести, имён:
Моккий (греческ.) - "насмешник";
Соссий (греческ.) - "здравый";
Хоздазат (персидс.) - "дар Бога";
Трифилий (греческ.) - "трилистник", символ Пресвятой Троицы;
Дула (греческ.) - "раб", "раб Божий";
Варахасий (греческ.) - "благословенный Богом";
Павсикакий (древнегреческ.) - "останавливающий зло";
Вахтисий (персидск.) - "счастливый";
Варадат (индийск.) - "дар любимого";
Варух (древне-еврейск.) - "благословенный".
Каждое из этих имён могло бы по праву принадлежать герою "Шинели". Но имя было выбрано другое. Однако значения всех вышеперечисленных имён могли и даже должны были оказывать своё влияние на личность их возможного носителя.
"Имя действительно направляет жизнь личности по известному руслу и не даёт потоку жизненных процессов протекать где попало." /Павел Флоренский/.
Помимо прочего, имя - это символ, отличающийся от других слов своей
многозначностью.
Символ же "есть центр, из которого расходятся бесчисленные радиусы, - образ, в
котором каждый со своей точкой зрения усматривает нечто другое, но в то же время
все уверены, что видят одно и то же". /Артур Шопенгауэр/.
Вышло так, что суждено было ребёнку называться, как и покойному его отцу, Акакием.
Что в переводе с греческого означает "незлобливый", "беззлобный", "не имеющий зла".
Отчество и фамилия также несут свою определённую нагрузку.
Данное имя, будучи усиленным в своём значении таким же отчеством, определяло его владельца как человека, абсолютно лишенного какой бы то ни было злобы, ненависти, полного любви и доброты.
Что же касается фамилии - Башмачкин, - то Гоголь упоминает, "что она когда-то произошла от башмака, но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого не известно. И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки".
И всё же фамилия эта была не Башмаков, а именно Башмачкин, что даёт право предположить: испокон веков в роду этом изначально имели дело не с грубыми
башмаками, а именно с башмачками - детскими либо женскими, что требовало
присутствия в характере человека таких качеств, как деликатность и бережное,
нежное обращение к делу своему и к людям.
Таким образом, как бы ни сложилась жизнь ребёнка, именуемого Акакием Акакиевичем, -
а можно предположить, что она с младенчества не выдалась безоблачной и лёгкой, -
ему было суждено и Богом предопределено быть таким, каким уродился: незлобливым,
неагрессивным, добрым - с духовно высоким уровнем развития и тонкой душевной
организацией, не содержащей в себе ничего звериного, злобного, агрессивного.
И что же? Значит Богу было угодно рождение этого человека. Зачем же он был нужен Всевышнему? Спрашивается: зачем? Зачем Ему было необходимо, чтобы у пожилой
матери появился поздний ребёнок, которому с самого рождения суждено было остаться сиротой, чтобы жить всю жизнь, казалось бы, никому не нужным, никем не любимым -
ни родных, ни близких людей рядом...
"Смешной идиот", "маленький человек", вечный титулярный советник, обреченный не иметь ни чинов, ни наград, ни богатства, ни уважения окружающих...не говоря уже о любви. Таким он видится окружающим.
Казалось бы, чем этот человек был угоден Богу? Зачем Он обрёк Акакия Акакиевича на рождение и никчемное существование в этом мире?
Лох, лузер, неудачник, нищеброд - так назвали бы нынче этого человека!
"Зачем плодить нищету?!" - направо и налево можно слышать сегодня, когда речь
заходит о появлении на свет новой души. Имея в виду то обстоятельство, что не Бог,
а человек решает, где, когда и кому родиться.
И плодят налево-направо нищету духовную, нищету мёртвых душ.
Потому что, по мнению этих решальщиков, человек рождается на свет лишь для того, чтобы жрать-жрать-жрать от пуза, накачиваясь до потери рассудка суррогатами счастья, дающими мгновенные острые ощушения, удовольствия и телесные наслаждения; утопать
в роскоши, похоти, блуде...отдаляясь от Бога и Его Любви.
А такие, как Акакий Акакиевич, по мнению господина Чернышевского, даже жалости
не достойны.
Однако это ещё как посмотреть, кто чего достоин, а кто не достоин в этой жизни.
Может, скорее стоит пожалеть и посчитать обиженными Богом тех, кто, называя себя людьми, проживает свои дни в пустоте душевной, изнывая от безделья и скуки; насмехающихся, издевающихся над кем бы то ни было; пресмыкающихся перед чинами
и деньгами.
Что же касается Акакия Акакиевич, то он как раз "умел быть довольным своим
жребием", потому что изначально, с самого своего рождения оставался близок к Богу, будучи духовно выше других существ, называемых людьми.
В нём не было зла ни к кому и ни к чему. Душа его была переполнена добротой и любовью, которые, казалось бы, были никому не нужны.
Но этот человек не озлобился и не возненавидел весь белый свет.
И всю свою любовь, накопленную в душе, отдал работе.
"Мало сказать, он служил ревностно, - нет, он служил с ЛЮБОВЬЮ.(...)"
Но по мнению "великого" критика, достоин был такой человек только того, чтобы сослуживцы издевались над ним. Мол, Акакий Акакиевич заслужил такое отношение
к себе, потому как он есть смешной идиот.
Тогда как издевающиеся над ним насмешники считаются нормальными людьми.
И общаются друг с другом "по-человечески".
В каком месте повести Чернышевский узрел это общение по-человечески?
Может, имелось в виду следующее: "...когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи
какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества (...)".
Но если подобное времяпрепровождение и такого рода общение не вызывало у Акакия Акакиевича никакого интереса? Если ему куда приятнее было заниматься угодным его
душе любимым делом? Если ему больше нравилось обитать в своём внутреннем мире?
"Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный
мир"...
Конечно, такое положение вещей непонятно тем, кому составляет развлечение и удовольствие поиздеваться над человеком, который не такой как все, который не
обращает на них внимания, не желая уподобляться им.
"Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не
было перед ним: это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук
он не делал ни одной ошибки в письме..."
А как, по мнению господина Чернышевского, было бы правильно Акакию Акакиевичу
вести себя в отношении своих обидчиков? Надо было броситься "кусаться" и лаяться в ответ? Пустить в ход кулаки и матерщину?
Можно, конечно, такое поведение списать на невоспитанность молодых балбесов, позволявшим себе глумиться над сослуживцем.
Но вот же Чернышевский - вполне себе солидный, авторитетный, образованный, и, казалось бы, передовых для своего времени взглядов... И что же, жизнь не научила
его уважительному отношению к человеку?
Разумеется, все люди разные. Однако не все души застыли в своём развитии на первобытно-животном уровне. И среди юных, необразованных, непросвешенных и даже вовсе неграмотных есть люди интеллигентные от природы, люди с более высоким
духовным уровнем развития. Ведь был же и рядом с Акакием Акакиевичем "один,
который не стрелял" - "один молодой человек, недавно определившийся, который,
по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как
будто пронзенный, и с тех пор как будто всё переменилось перед ним и показалось в другом виде. Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми
он познакомился, приняв их за приличных, светских людей. И долго потом, среди
самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с
своими проникающим словами: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?" - и в этих
проникающих словах звенели другие слова: "Я брат твой". (...)"
" Я брат твой", - сказал бы и Иисус Христос, Сын Божий и человеческий, окажись он
на месте Акакия Акакиевича. Или, по-вашему, Он бросился бы оскорблять в ответ и
даже подрался бы?
Нет, конечно, Иисус был Выше, духовно Выше остальных людей и потому приблизился
вплотную к Богу - к Отцу НАШЕМУ, Творцу и Создателю. И потому Сам стал Богом.
Ведь даже уже будучи распятым на кресте, смог сказать Он о тех, кто распял Его:
"Отче! прости им, ибо не ведают, что творят!" (Лк.23:34).