Нация Книга первая. Часть вторая. Глава IV, V, VI

               

Глава IV

               
В силу определённых обстоятельств, как это часто бывает в жизни, мы не всегда можем руководствоваться своими желаниями, в которых, как мы знаем, выражается вся наша сущность. Да это и понятно. Та или иная зависимость, не знающая границ (например, человек сбился с дороги), может быть сильнее наших движущих устремлений – этих самих желаний. Причём этому факту мы не всегда можем дать глубокое обоснование, не зная, хорошо это или плохо. Привычно, как бы в своё оправдание, всегда говорим: «Такова судьба… лишь ей одной дозволено делать с нами всё то, что ей заблагорассудиться». Возможно, что это происходит оттого, что мы не знаем не только природы человека, но и всеобщего диалектического механизма – от бога ли она, эта судьба, или от всякого рода случайностей – человеку очень сложно разобраться во всём этом следствии действий. Как бы там ни было, но при
всей жизненной неразберихе очень важно сохранять спокойствие, терпеливо выжидать благоприятных ситуаций, а не прибегать без необходимости к «сильнодействующим средствам». Так же как и не поддаваться досадной склонности именовать судьбой только то, что сокрушает человеческое сердце.

Эвакуироваться из пионерского лагеря «Сказочный» в Киев семья Сомовых смогла лишь на четвёртый день. Так сложились обстоятельства. Егор уже знал, что в программе «Время» прошло сообщение об аварии на Чернобыльской АЭС. Выдержано оно было в официальном тоне и заняло всего семнадцать секунд.

«Не густо, – подумал Егор, – значит, этой власти нечего сказать народу… либо наоборот: стараются скрыть всю правду об «аварии». Для них это не ново. Короче, не знаю, что и думать. В последние дни всё перемешалось в голове. Думаю, не нужно спешить с выводами».

Все другие средства массовой информации также молчали.Партийные чиновники,понимая тот факт, что им принадлежит привилегия формирования общественного мнения, не только старалась попридержать «напор» пишущей братии – журналистов – на тему Чернобыльской аварии, но и вовсе запретить что-либо говорить и писать на эту тему. Исходя из того, чтобы эта «поспешность» не нанесла вред советской атомной науке. Поскольку АЭС были для них всё теми же «дневными звёздами», которыми
нужно было усеять всю нашу землю, ввиду их полной безопасности. «Журналисты, – считали чиновники, –благодаря своей власти могут стать эффективными обличителями, а этого допустить нельзя, ни при каких обстоятельствах». Поэтому «сверху»
была дана строгая команда всем ведущим редакциям: «Запретить писать правду об аварии, чтобы не вызвать панику среди населения». Истинных журналистов, кто действительно служил бы правде и справедливости, в этот момент в стране не нашлось. Однако вовсю работало «сарафанное радио», рождая в первые дни катастрофы вымыслы, домыслы и различного рода спекуляции на эту тему. И хотя в тридцати-
километровой зоне не работали телевидение и телефоны, люди постоянно обменивались
«интересной» информацией, но уже полученной из других источников. А такими источниками служили зарубежные радиостанции, вещавшие на языках народов СССР в коротковолновом и средневолновом диапазоне. В этот «информационный голод» хорошо выручили транзисторные радиоприёмники,которых было в СССР бесчисленное множество. По ним слушали музыку, «узнавали», как живут в США и как на самом деле обстоят дела со свободой слова в СССР. Через зарубежные «радиоголоса» люди узнавали и о том, что происходит на самом деле на Чернобыльской станции. Была ли это правда или вымысел – никто не знал, но всё равно слушали. Даже ради того, чтобы поделиться с друзьями (нужно не забывать, что в этот период между США и СССР шла холодная война и поэтому всё, что там говорили, рассматривалось гражданами СССР как подрывная деятельность против нашей страны), узнать их мнения и позиции…

«Взрыв на ЧАЭС был не случайным, – говорили одни, – так как на «Чернобыле-2» проводились испытания психотропного оружия». «Чернобыльская катастрофа, – говорили другие, – стала результатом удара тектонического оружия США. Только мишенью была не АЭС, а “Чернобыль -2”». Некоторые и вовсе говорили, что это является порождением сильнейшего энергетического фактора, коим может быть и проклятие. И таких версий «сарафанного радио» было множество. Тут так: «Всякий молодец на свой образец». И всё потому, что молчала пресса… Егор не мог доподлинно найти слов и оправданий тому, что его любимая газета «Комсомолка», которой он верил всем сердцем, всей душой, спряталась за «высоким забором» своих старших товарищей – коммунистов. Зная, что она всегда была на линии фронта человеческих отношений. Но оказывается, что всё это время он ошибался…

Был уже полдень, когда Егор, Наталья и Лиза приехали в Киев. На автостанции «Полесье», куда привёз их автобус, у них замерили фон (в целях безопасности) и выдали соответствующие справки. У Лизы был самый низкий фон и, как сказал дозиметрист, «серьёзности для здоровья не представляет». А вот у Егора и Натальи фон был повышенный, особенно у Егора. Однако не ему, а Наталье предложили поехать в больницу. Оказывается, как объяснили врачи, иногда малые дозы радиации могут быть значительно опаснее повышенной, тут всё зависит от организма,его иммунитета. Но она отказалась, так как была уверена в том, что они обязательно вернутся домой в ближайшее время – а там уж разберутся, что и как. Хотя Егор настаивал на обратном… В конце концов пришли к совместному решению: обследоваться, но в Припяти, когда вернутся. На этом и порешили.

А вот дальнейшее событие было для них большой неожиданностью: не успели они дозвониться до родителей, в том числе и в Томск (об этом я ещё скажу в своём месте), как их направили, причём в обязательном порядке, на дезактивацию в общественную баню, что находилась в N… районе города Киева. Эта «шутка» очень не понравилась Наталье, так как нужно было ехать через весь город, что называется – к чёрту на кулички, но деваться было некуда. На справке, что выдал дозиметрист, в бане должны были поставить роспись и печать, что данный человек прошёл дезактивацию – правило есть правило, и оно не подлежало оспариванию при таких серьёзных обстоятельствах. Тем более что это было в их интересах – справка служила важным документом на период пребывания их в городе. Да и к родителям не хотелось ехать с радиационным «багажом». Короче, деваться было некуда.

Когда они добрались, в бане их ждали:  длинная очередь, кусок хозяйственного мыла, чуть тёпленькая вода и три вафельных полотенца.
– Ну что «светлячки», – обратилась к ним крепкая на вид женщина, лет сорока пяти, со следами былой красоты, – распишитесь за полученные принадлежности.

В это время она протянула им толстую амбарную книгу, исписанную именами и фамилиями. Глядя на женщину, Егор был убеждён, что она всю жизнь проработала в каких-то силовых структурах, поскольку по манерам и характеру она не церемонилась со своими «клиентами».
 
– Всю свою одежду бросите вон в ту комнату, – выпалила она строгим, менторским тоном, показав рукой на выкрашенную зелёной краской деревянную дверь. – На выходе получите по набору белья и верхнюю одежду. Это всё. Идите, дезактивируйтесь, – бросив взгляд исподлобья, заключила она, подписывая и ставя печать на справке.

Через определённое время, когда они вышли из бани, Егор молчал, а у Натальи на глазах были видны слезы... Такого унижения, – проговорила она, – я не испытывала никогда в жизни. Иногда мне кажется, что всё, что с нами происходит – это какой-то страшный сон… Я никак не могу в это поверить, смириться с этой мыслью.

Она говорила это так, как будто её лишили не только невинности, но каких-то других высших ценностей, заставляя при этом испытывать невероятную душевную боль.

«Почему эта катастрофа, – думала она в эти минуты, – рождает в нашей жизни совершенно новые отношения – моральные нарушения? Всё это могло бы стать темой для какой-нибудь фантастической повести или романа, но поверить в то, что это случилось в реальной жизни, – невозможно». Ещё несколько дней назад они жили как в раю, а сегодня они вынуждены искать прибежище, испытывая невероятные унижения, от которых боли не меньше, чем от самой трагедии. Их жизнь превратилась в
кромешный ад. «Почему это произошло именно с нами?» – спрашивала она себя.

Читатель может подумать, что у Натальи, помимо психологического шока, появилась в этот момент жалость к себе и что от этого идут все надуманные её мысли. Конечно, некий психологический надлом в её сознании произошёл, безусловно. Но могу с уверенностью сказать, что снисхождения и жалости к себе в этот момент у неё не было. Думаю, здесь произошло следующее: она впервые в своей жизни (а таких как она оказались тысячи) столкнулась с «падением» эволюции человека. Она, как
учительница, постоянно говорила своим ученикам о преобладании человека над природой, о силе человека, его могучем научном потенциале – а всё оказалось не так. Она впервые поняла одну очень важную вещь (не по книгам, а своими глазами), что человек – это примитивное существо и он ни от кого и ни от чего не защищён. А самое главное: в один миг он может превратиться в толпу, с потерей всякой человечности, которой можно управлять, манипулировать, переселяя из одного места в другое на сотни километров. Навязывая при этом людям новые «моральные» правила. И вот всё это «новое» не столько огорчало Наталью, сколько пугало! Она никак не
могла в это поверить, а уж тем более смириться с этой мыслью, которая, как ей казалось, выходила (в её понимании) за границы этики и добра. Егор старался всячески понять жену, но принимать близко к сердцу её слова всё же не собирался, иначе бы это вызвало ещё большее потрясение в нравственном и психологическом плане, в каком она пребывала вот уже несколько суток. Он прекрасно понимал, что после всего того, что произошло, нужна длительная моральная реабилитация, и не только ей одной. И на это он надеялся…

Что говорить: худо ли бедно, но к вечеру они были уже у Максимовых, родителей Наташи. Встретили их приветливо. Антонина Николаевна, так звали маму Натальи, была гостеприимной, доброй женщиной. Работала она учительницей биологии в
средней школе (это обстоятельство, видимо, и повлияло на будущую профессию Натальи) практически всю свою жизнь. Работа с детьми ей очень нравилась, и этому делу она посвящала всё своё время. Ростом она была чуть ниже среднего, причём рост был соразмерный с её фигурой. Глаза были голубые. Чуть седоватые волосы всегда были уложены в аккуратную причёску с «бабеттой» на голове. Или, как её называют в простонародье, – шишкой. Причёска, правда, была с одной особенностью: «бабетта» была не на макушке, а на нижней части затылка. Такая укладка волос делала её не только привлекательной и интеллигентной женщиной, но и подчёркивала
хороший художественный вкус. (Как правило, такая причёска идёт всем женщинам, причём разного возраста и на волосах разной длины.) Антонине Николаевне эта причёска шла как никому.

Должен сказать, что хорошие, доверительные отношения с тёщей у Егора сложились с самых первых дней знакомства; она умела не только выслушать и понять, но и дать дельный совет. Но больше всего Егору нравилось то обстоятельство, что она умела
хорошо готовить. На этот счёт у них была настоящая дружба и понимание. В личную жизнь своей дочери Антонина Николаевна никогда не вмешивалась, даже тогда, когда у «молодых» были размолвки (а они были, что тут скрывать). И это обстоятельство нравилось не только дочери, но и зятю.

Николай Петрович, Наташин папа, работал прорабом на стройке. Было ему уже за пятьдесят. Ростом был выше среднего, плотного телосложения с небольшой лысиной и сединой на висках. Несмотря на возраст, ходил всегда твёрдо и уверенно,размахивая то одной, то другой рукой. Можно было подумать, что идёт кадровый офицер. Любил немного поговорить, выпить – но всё в меру. Как мне виделось, в нём было больше положительных качеств, нежели отрицательных. Во всяком случае, супруги очень хорошо дополняли друг друга, и это было сразу заметно…

– Не плачь, не плачь, – успокаивал он жену сразу после встречи дочери, – главное, что все живы (тут он сделал короткую паузу), сейчас в стране такая ситуация, что не знаешь, где лучше. Нужно всем набраться терпения – это, пожалуй, самое лучшее, что нужно сделать, и не расстраиваться почём зря. Дело сделано, – угрюмо сказал он, – персты им в язвы.

– Вы уже всё знаете? – спросила вдруг Наталья,
обращаясь к родителям.
– Не так уж мы далеко живём друг от друга, чтобы не знать про такое, – с грустью проговорил Николай Петрович. – К тому же вчера вечером об этом объявили в программе «Время».

После небольшой паузы Антонина Николаевна подошла к внучке и, обняв её, тихо заплакала, приговаривая:
– Да что же это такое? За что же на нас такое горе? Дети, дети-то как пострадают от всего этого… они ведь не виноваты ни в чём.

Приговаривая, она бережно гладила Лизу по голове, трогала её шелковистые волосы и плакала. Нет, это не был вовсе плач навзрыд, но, видя то, как текли слёзы по лицу этой женщины, всё тело содрогалось, вызывая бурный протест против всякой жестокости и несправедливости на этой земле. Наталья, видя это, не пыталась успокоить мать, так как сама ещё пребывала в шоке, ей самой ещё было тяжело избавиться всем сознанием от всего, что с ними произошло. Для этого нужно было время. Тем более как женщина она прекрасно понимала, что сейчас не просто нужно высказаться, но и выплакаться, выплакаться по-настоящему, по-женски, не скупясь на всякие слёзы. Ибо это стоит всей той беды и горя, которые обрушились на их головы, не ведая откуда…

– Ну, хватит, хватит… – проговорил Николай Петрович, подойдя к супруге и внучке, – слезами горю не поможешь. Бежать всё равно нам некуда, главное,что мы вместе. Правда, Лиза? – Он обнял внучку и нежно погладил её длинные волосы.
– Дедушка! – восклицая, спросила Лиза. – А тебя не отправят на войну?

Этот вопрос застал всех врасплох, особенно Николая Петровича.
– На какую ещё такую войну? – удивлённо спросил он, глядя на внучку.
– Ну как же, дедушка, когда мы были дома, то все на улице говорили: «У нас как на войне».
– Люди говорили, видимо, о многочисленной военной технике, – внёс ясность в вопрос дочери Егор.
– Теперь я понял, – с улыбкой глядя на внучку, проговорил Николай Петрович. – Ну, если позовут, то обязательно поеду тебя защищать, внученька, хорошо?
– Хорошо! – проговорила Лиза, крепко обнимая деда за шею.

Вечером сидели всей дружной семьёй допоздна, как это бывало и раньше. Разговаривали, пили чёрный индийский ароматный чай, и не только… Больше всех вопросов было Егору… Николай Петрович хотел всё узнать, подробно, что называется
– из первых уст, в том числе и о случившейся, как он говорил, аварии. Но первым делом он спросил про сватов. Знают ли они про то, что произошло на станции. Егор рассказал, что позвонить из Припяти ему не удалось в силу того, что не работали телефоны уже с первых часов аварии. Позвонили только сегодня, когда приехали в Киев. Правда, разговор был коротким… Как оказалось, в средствах массой информации об этом ничего не пишут. Узнали толь ко из программы «Время»… – Неужели они до этого не знали про аварию? – с любопытством проговорила Антонина Николаевна.
– Мама, – вмешалась в разговор Наталья, – ну откуда они могут знать про аварию – это же Сибирь… до неё тысячи километров, что ты хочешь…
– Да нет, – возразил тут же Егор на слова жены, – они вроде знают, но они не знают истинного масштаба... Отец спрашивал, но это ведь не телефонный разговор, сами понимаете. Короче, сказал, что все живы и здоровы и что сегодня едем к вам – вот и весь разговор.
– Дааа, – тяжело вздыхая, протянул долгую «а» Николай Петрович. – Что правда, то правда, персты им в язвы. Мы в Киеве, что называется, под боком живём и то толком ничего не знаем, а в Сибири и подавно.

Он помолчал.
– Нет ничего удивительного, – махнув рукой, проговорил он, – мы же всегда так жили, почему сегодня должно быть иначе… Власть всегда скрывала правду от народа. В этом плане её не переделаешь, персты им в язвы. А народу, сам знаешь, ничего не
остаётся делать, как домысливать ну и принимать самостоятельные решения. На власть никогда не нужно надеяться. Она всегда занималась, занимается и будет заниматься только собой, на то она и власть. Ну, взорвалось там что-то, ну радиация, ну эвакуация – вон они говорят: не смертельно, всё под контролем! Вот и получается: «Пьём чернила рупь ноль-семь, рыбы-мяса нет совсем, яйца видим только в бане… Как живёте, киевляне?»
– Николай, подбирай, пожалуйста, выражения – ты же не на стройплощадке, – вмешалась в разговор Антонина Николаевна. На эти слова Егор с улыбкой взглянул на тестя (Николай Петрович был ему симпатичен прямотой и ясностью мышления).
– Ладно, ладно, – возвышенно проговорил Николай Петрович, как бы принимая просьбу жены. – А в народе-то, сам знаешь… – в это время, он вновь обратил свой взгляд на Егора, – разное говорят… Не владея никакой информацией, люди самостоятельно начали покидать город. Все вокзалы переполнены, зайти невозможно внутрь, я не говорю уже о том, чтобы купить билеты… Все бегут, как с «Титаника». Понимаешь, что происходит?
– Да, хорошего тут мало, – виновато проговорил Егор и тут же замолчал.
– Вот именно – «хорошего мало»! – с каким-то огорчением повторил Николай Петрович.

При всём уважении к тестю Егору не хотелось говорить на тему аварии, так как в ней было очень много «подводных камней». К тому же этот разговор мог принести ещё худшую боль Наталье. А этого он крайне не хотел. Да и что говорить, если ему самому многое было неясным в этом вопросе. Нужно было время, чтобы понять всё то, что произошло. Но и молчать тоже было нельзя. Нужно было, как-то разрядить обстановку, успокоить близких ему людей. Но веских аргументов на этот счёт у него не было. И тем не менее он всё же решился если не сказать чистую правду, то хотя бы приблизиться к ней настолько, насколько это возможно. Чтобы это «событие» ни в коей мере не повлияло сиюминутно на их психику – настолько тяжела была настоящая правда. А заключалась она в том, что воздух на сотни километров (неважно где, на улице или в помещении) был насыщен радиоактивностью, излучая гамма– и бета-лучи, которым абсолютно всё равно, кого облучать – ребёнка или взрослого.

– Тяжело, конечно, всё это рассказывать, – нехотя начал говорить Егор, – но вы, по сути, всё уже знаете… В общем: в 4-м энергоблоке взорвался ядерный реактор. Взрывом вырвало крышку реактора, над ним рухнули строительные конструкции, и возник большой пожар, погасить который было необычайно сложно, но пожарники справились… Это случилось ночью… Моя смена должна была быть через сутки, но нас всех срочно «вызвали» среди ночи… Короче, часть радиоактивного топлива оказалась в атмосфере… Меры, конечно, принимаются очень серьёзные, но ситуация остаётся сложной… Сейчас полным ходом идут ликвидационные работы… Не знаю, как там будет дальше, но работы предстоит сделать очень много.

После рассказа Егора, казалось, не только в квартире Максимовых, но и во всём доме наступила гробовая тишина. Неизвестно, сколько бы она продолжалась, если бы не заговорил Николай Петрович:

– Да, ситуация непростая… Получается так, что одной «шапкой» сразу всех накрыли. Ну и ну…

Последняя фраза тестя хоть и понравилась образностью выражения, всё же больно «кольнула» Егора. Он понимал, что это было сказано не в его адрес, но причастность его, как работника этой станции, всё же была «привязана» к этому выражению.

– Неудивительно… По тому, как строили эту станцию, – махнув рукой, проговорил Николай Петрович, – уже давно должно было что-то взорваться. Каких только нарушений там не было! Наши строители в своё время строили там производственно-вспомогательные корпуса. Сказывали такое, что волосы дыбом… я уже не говорю про низкое качество строительных материалов, особенно труб – это что-то вообще запредельное. Я не раз задавал себе вопрос: если мы не умеем делать обычные трубы, то зачем, спрашивается, связываться с атомными станциями, ведь там этих труб разных диаметров сотни километров. Я уже не говорю про более серьёзное
оборудование…

– А что там было, с этими трубами? – с любопытством спросил Егор (ему хотелось хоть как-то сгладить разговор, увести его, так сказать, от основной темы).
– Все подробности уже не помню, – глядя на Егора, признался Николай Петрович, – но это было связано с качеством сварных швов… Знаю только то, что при поставке труб с Кураховского котельно-механического завода все трубы для цирководовода постоянно возвращали назад, так как гаммопросвечивание показывало раковины и трещины, а в них ведь давление о-го-го! Вот и получается: что, другого завода, что ли, в Союзе не было? А нет, нужно было делать именно там… Да что там говорить…

Сделав паузу (видимо, подбирая нужный пример), он продолжил:
– Про кирпич, что поставляли с Бучанского кирпичного завода, я уже молчу…
– А что там с кирпичом? – с интересом спросил Егор.
– Что, что, – буркнул тесть, – 45 единиц прочности против нормы 75. Да что там говорить… всё это цветочки. А всё знаешь почему?
– Почему?
– Потому что есть личная заинтересованность у руководителей этих ведомств… Короче, бардак полный. – И недовольно, проговорил: –Дозвониться до вас невозможно, живы вы там или нет? А почему приехали только сегодня? Ведь авария была ещё двадцать шестого, а сегодня уже двадцать девятое число!
– Все думали, что аварийный реактор хоть и пострадал, но, в общем, цел, – виновато, как бы оправдываясь, пояснил Егор, – а значит,  радиоактивность
в Припяти должна была падать. Но уровни не понижались, а, наоборот, с каждым часом лишь увеличивались. И как только ранним утром 27 апреля стало ясно, что реактор разрушен, Правительственная комиссия приняла решение об эвакуации города.
Персонал станции на время разместили в пионерском лагере «Сказочный». Место там хорошее, да и воздух чистый… два последних дня мы жили там.

На этих словах он сделал короткую паузу, затем как-то машинально сказал:
– Бережёного, как известно, бог бережёт…
– Это точно, – почти шёпотом проговорил Николай Петрович. – Каждый день видим тысячи беженцев… Мать уже вся извелась…
– А газеты, радио, телевидение? – с интересом спросил Егор.
– Какие газеты?! – сделав удивлённые глаза, проговорил Николай Петрович. – В газетах нет ни строчки – можешь посмотреть, – он указал рукой на журнальный столик, где лежала кипа всякой периодики, – а что касается телевидения, то там была не информация, а короткое сообщение – вот и всё. Только мы не знаем, для кого эта информация и с чем её «солить». Может, они там думают, – он указал пальцем вверх, – что мы будем прикрываться от радиации этими газетами.

Тут он встал и, замахав руками, начал ходить по комнате, всячески показывая своё недовольство.
– Николай, не маши руками, – проговорила Антонина Николаевна, глядя на возбуждённого мужа, – от того, что ты говоришь, ничего не изменится.
– Конечно, не изменится, потому что в этой стране из чёрного никогда не сделаешь белого.
– Ну что ты такое говоришь, успокойся.
– Тоня, я спокоен, как всегда.

В это время Егор подошёл к журнальному столику, где лежали газеты… Он просмотрел «Комсомолку», «Правду», «Известия», «Труд», но не нашёл ничего, что говорило бы об аварии на Чернобыльской атомной станции. «Призывы ЦК КПСС»; «Вести с
весенних полей; рубрика: «По стране Советов»; статья «Меньше слов – больше дела!»; «Братские газеты»; «Партия –наш рулевой», «Некрологи»… «Да, действительно ничего нет», – подумал он, разглядывая страницу за страницей то одной, то другой газеты.

– Ну что, убедился? Да брось ты их… Партия, конечно, у нас рулевой, но она постоянно куда-то заруливает не туда. –И тут же добавил: – Заруливает-зажуливает, – сказав это, он громко засмеялся…
– Николай! Веди себя приличнее, – проговорила Антонина Николаевна, всячески выражая своё недовольство поведением мужа.
– Тоня, я же дома, – говоря о своём поведении, проговорил Николай Петрович. – Я же не стою на Крещатике и не кричу про этих комиссаров в пыльных шлемах на весь Киев.
– Ещё бы ты это кричал на Крещатике и на весь Киев, – возмутилась жена, – совсем было бы хорошо!

Всё это время Егор продолжал просматривать газеты, ему не верилось, что в них нет никакой информации. – Егор, да положи ты эту макулатуру, – не унимался Николай Петрович. – Давай лучше выпьем, по стопочке, это значительно полезнее сейчас. А на это враньё, – он махнул рукой, – ты ещё насмотришься.

– Даже не знаю, что и сказать, – в некотором замешательстве, как бы в чём-то оправдываясь, проговорил Егор, усаживаясь за стол рядом с тестем. – Ситуация действительно не простая, но сейчас уже идут вовсю восстановительные работы: приехало много специалистов, в город идут колонны различной техники, так что мы не остались одни в этой беде. Меры по обеспечению безопасности населения и контроля, пусть и небольшие, но всё же принимаются. Другое дело, что…
– Вот именно, что «другое дело»… – проговорил, с некой досадой Николай Петрович.– Ты же уже говорил мне – и не раз, что аварии на АЭС были и раньше. Конечно, не такого масштаба, как сейчас, но всё же были, – вот я и хочу спросить: выводов,
выводов почему не сделали, а? Получается, что тем же салом да по тем же мурсалам, да только на этот раз похлеще. Так, чтобы всем стало не по себе.

Через несколько минут, наслушавшись разговоров, женщины ушли спать, тем более что Наталья по-прежнему чувствовала себя неважно… Этот факт настораживал Егора и огорчал, ведь завтра он должен будет уехать на станцию, чтобы заступить на вахту. Когда приедет за ними обратно – он не то что не знал, а не имел об этом ни малейшего представления. Как не знал и про все последующие действия…

– Ситуация, как я понимаю, – проговорил после недолгого молчания Николай Петрович, – складывается у нас катастрофическая, не иначе. Только вот не пойму одно, если на станции всё плохо, то почему в Киеве всё так хорошо? Власть предержащая ведёт себя так, как будто ничего не произошло серьёзного.

На этих словах он замолчал, но это продолжалось недолго, желание говорить пересиливало его.
– Вот в этом и есть наша национальная трагедия, – поучительно продолжал он. – Лжём сами и заставляем лгать других. Ну вот как это понимать? По радио каждый час сообщают, – он махнул головой в сторону приемника, – что радиационный фон в норме. И что он совершенно не влияет на здоровье людей. Но позвольте спросить: как же он может быть в норме, если ядерный реактор взорвался?! Они что там, совсем?! У них ума хватает только советы давать?! «Надо лишь выполнять, – говорят
они, – определённые требования: не открывать окна и форточки, пить таблетки активированного угля и тщательно мыть фрукты»… А водааа? – Николай Петрович произнёс это слово с долгим «а»…
– Что вода? – глядя на тестя, переспросил Егор,
не понимая сути вопроса.
– Мы пьём воду из Днепра, понимаешь, а если она заражённая? А она не может быть не заражённой, если от взрыва в атмосферу попало радиационное топливо. На каком-то отрезке пути, – он говорил это не рассудительно, а немного со злостью, – всё это окажется на земле, в воде – это же физика, понимаешь? Пока власти раскачаются и придут в себя, – здесь Николай Петрович сделал паузу, видимо, затем, чтобы подобрать нужные слова.

– Я всё понимаю, – воспользовавшись этим, проговорил Егор, – но мне нечего сказать больше того, что я уже сказал.
– На Первое мая, – продолжал Николай Петрович, – нас в приказном порядке, чуть ли не под роспись, обязывают всех идти на демонстрацию. «В противном случае, – заявило руководство, – сочтём ваши действия как саботаж!» О как! Представляешь, что они говорят, там, – он поднял руку и как бы пригрозил пальцем, словно указывая на кого-то или кому-то. – А о людях они подумали? Начальники, всему делу печальники. Персты им в язвы.

Егор смотрел на тестя и видел, что демонстрация недовольства проявлялась в каждом его взгляде, каждом движении. Пожав плечами, Николай Петрович встал и пытался что-то ещё сказать, но не находил нужных слов. Казалось, что в этот момент
он был вне себя: сначала он замычал, потом что-то буркнул и в конце концов снова сел, разводя руками. Но это не остановило его:
– Ну а начальство, начальство-то что говорит? – наконец вырвалось у него из уст.

Он явно хотел услышать от Егора, для своего успокоения и удовлетворения, что-то положительное и вразумительное, что сняло бы с его души хоть одно маленькое сомнение в этом вопросе.

– Для ликвидации аварии в первый же день создана Правительственная комиссия, – спокойным, размеренным тоном ответил Егор. – Но, насколько я знаю, в её компетенцию входит только ликвидация самой аварии, а что касается остального… то, – тут он на минуту задумался, видимо, чтобы найти нужные слова, – докладывать народу о сложившейся ситуации всё же дело Москвы. Если начальство молчит, значит, есть какие-то причины…
– Вон оно как! Ну конечно:какая же лисица на свой хвост наступит.Судя по газетам, так оно и есть. – После этих слов, тесть замолчал. О чём-то подумал и тихо, как бы рассуждая, сказал: – Начальства много, а толку мало: всё пытаются завести рака за камень. – И продолжил: – Ситуация в городе очень непростая… а впрочем, завтра убедишься сам, если захочешь.
– Завтра к вечеру мне нужно вернуться уже на станцию. Послезавтра смена…
– Значит, в праздники будешь усмирять «мирный атом»?

Егору всегда нравились образные выражения тестя, но на этот раз оно было воспринято как-то по-особому, без радости, что ли. Наверное, это произошло оттого, что Егор уловил в нём определённый подтекст… Хотя в нём было больше правды, чем неправды.

– У меня теперь вахта… Еду на пару недель.
– Даже так!
– Выбора нет, – недвусмысленно ответил Егор.
– Выбор всегда есть… и никогда не забывай об этом. – После этих слов Николай Петрович посмотрел на Егора и проговорил: – В любой ситуации государство управляет только силой, ждать чего-то хорошего – не придётся, усвой это навсегда. Пока сам, своими силами, своими руками не создашь это хорошее. Ну да ладно. Персты им в язвы.

Услышав эти слова, Егор сразу понял, о чём хотел сказать Николай Петрович. Говорить о каком-то личном энтузиазме, ответственности и героизме не стоило…

– Сейчас проводятся ремонтные работы 3-го энергоблока, – проговорил Егор, – его пришлось остановить сразу после взрыва, а специалистов не хватает…
– Куда же они делись, специалисты, разбежались, что ли? – твёрдо, по-мужски спросил Николай Петрович. Егору не понравился этот вопрос, так как накалял обстановку, но он понимал, что задан он не из плохих побуждений, а из тщеславия. Намерения обидеть или подумать о ком-то плохо (а он был в этом уверен) у тестя не было, ибо он не знал истинной правды…

– Да нет, не разбежались… так получилось. – Он не только не мог, а не имел права говорить, как ему казалось, всю правду о персонале…
– Понятно. Тут твоя правда. Не хочешь, не говори.
– Спасибо, что понимаете меня, – глядя на тестя, проговорил Егор. – Как только что-то прояснится по жилью, я сразу приеду за своими, а пока я бы хотел, чтобы они пожили у вас. Да и Наталья что-то неважно себя чувствует. Вы уж тут за ней присмотрите.
– Не переживай, разберёмся как-нибудь, мы же не чужие. У нас тут всё проще… Значит, говоришь, недели на две едешь?
– Точно сказать не могу, наверное, где-то так, не раньше.
– Понятно, ты уж там береги себя, тебе ещё дочь растить.

Медленно встав со стула, Николай Петрович
(почти шёпотом) проговорил:
– Пошли отдыхать, коли так, поздно уже.


                Глава V


 
Весеннее утро было по-настоящему тёплое и безоблачное. Солнце припекало так сильно, что уже с утра квартира наполнилась ярким солнечным светом и душевной теплотой. Во всём чувствовалось, что весна окончательно вступила в свои права.
Егор проснулся рано. Наталья с Лизой ещё спали, когда он осторожно открыл дверь и вышел на балкон, чтобы немного освежиться… С четвёртого этажа хорошо просматривался зелёный двор, многочисленные пятиэтажки и городской парк. Дул небольшой юго-восточный ветерок. Солнечные лучи, словно заигрывая с ним в этот утренний час, слепили глаза. Жмурясь, он ощутил, что стоит в «жарких объятиях», чувствуя солнце не только телесно, но и всей душой, открывая в себе что-то новое и совершенное, что-то более нравственное и сознательное.

«Какое же оно величественное и прекрасное – это красное солнышко!» – подумал он про себя (для него было характерно глубокое проникновение в жизнь природы, будь то смена времени года или сиюминутное освещение).

Прикрывая глаза рукой, Егор пытался (сквозь пальцы) хоть на сотую долю секунды увидеть его своим взглядом, не пытаясь искать при этом для него какие-то новые эпитеты, лучшего, чем лас-кательное «красное солнышко» – было не подобрать. Просто потому, что оно выражало его истинное настроение, и этим было всё сказано. Так продолжалось ещё несколько минут, пока не заслезились глаза. Затем его взгляд перенёсся куда-то вдаль… Он стоял и с наслаждением вдыхал нежные ароматы весеннего воздуха, исходившие отовсюду – весь двор был в цветущей зелени.

«Как всё же красив этот мир!» – восторженно подумал он, безмятежно вглядываясь в парившую над городом прозрачную утреннюю дымку, что тут же растворялась и вновь появлялась в каких-то новых, еле видимых, причудливых формах, меняя характер
и настроение. В это время где-то совсем недалеко от него запел соловей. Но его пение было похоже скорее на стон, на стенанья, словно он кого-то предупреждал об опасности. Егор знал, что песня соловья – это не только выражение ухаживания за своей подругой, которая сидит, не подавая голоса, где-то рядом в гнезде, но и предупреждение об опасности. Он попытался отыскать его своим острым взглядом
среди зелени – но все его усилия были тщетны.

«Видимо, поёт где-то в зарослях многочисленных деревьев и кустарников», – подумал он, глядя то в одну, то другую сторону. Двор, куда выходил балкон, был совершенно
пуст, на улице практически (за небольшим исключением) не было людей. Этой предосторожности он нисколько не удивился, зная, что люди стараются всячески обезопасить себя от нежелательных последствий аварии. А может, ещё и потому, что день только начинается…

«Через час всё может измениться, – без всякого колебания предположил он, – кто знает».

Стоя на балконе, на этом маленьком бетонном пятачке Вселенной, он вдруг почувствовал среди всей этой красоты абсолютную свободу, которая показалась ему приятнее вольного воздуха.

«Если я вижу этот свет, это солнце, – пронеслось у него в мыслях, – значит, новый день начался, даруя мне в этом мире маленький кусочек жизни. И пусть в нём будет поменьше места для всяких героических, ярких поступков, а пусть будет больше того, что согреет сердце и наполнит душу, – любви и доброты».

Не знаю, почему, но наш герой чувствовал в этот момент то, что весна была не только вокруг, но и внутри него. Она словно опьяняла его множеством тончайших запахов: он чувствовал не просто её объятия и горячее дыхание, но и сладостные поцелуи. Все эти обстоятельства не только радовали его, но помогали сохранить ему спокойствие и рассудок. Забыв обо всём на свете, он закрыл глаза, и ему захотелось если не летать, то хотя бы простоять так, не шелохнувшись, целую вечность. В этой утренней тишине ему показалось, что он слышит голос самой
природы, её величавый призыв не только против насильственного мышления и действий человека, пытавшегося её покорить, но и против вымышленных теорий и способов жизни, уничтожающих бессловесную природную мастерскую. Где формируется суть человеческого естества, без которого человек ничто, поскольку он сам – природа! Её маленькая частичка. При этих мыслях он открыл глаза… Белые кучевые облака завораживали своей красотой – как огромные корабли, послушные ветру, они неслись
под белыми парусами в неизведанную даль… Глядя на них, Егор подумал: «Если мощные восходящие потоки воздуха поднялись над землёй достаточно высоко, значит, они в силах уносить в верхние слои атмосферы продукты горения и радиоактивные выбросы. Тем более что дует благоприятный ветер. Да, это было бы хорошо!»

Он ещё раз посмотрел на многочисленные облака, как бы провожая их взглядом, и продолжил свою незаконченную мысль: «Главное, не было бы дождя: по отношению к Чернобылю Киев находится юго-восточнее… таким образом, ветер уносит выбросы из горящего реактора в сторону малонаселённых лесных районов Белоруссии и далее в сторону скандинавских стран. И хотя это обстоятельство мало радует меня – там ведь тоже живут люди, тем не менее оно могло бы стать спасительной «соломинкой» для жителей огромного города Киева, пусть даже на очень короткое время».

Зайдя в комнату и закрыв балконную дверь, Егор увидел, что Наталья уже встала и готовила ему завтрак. Подойдя к ней, он нежно поцеловал её в плечо. Она была немногословна: видимо, сказывалась усталость от дороги, нервное потрясение
и недомогание. И тем не менее она постаралась заметить мужа, ответив ему взаимностью… Егор был убеждён, что это всего лишь нервный стресс и что это вскоре пройдёт, нужно лишь время, а оно, как говорится, вылечит всё. Его успокаивал и тот факт, что сейчас они будут с Лизой в полной безопасности. Это было для Егора немаловажно. К тому же он надеялся, что ситуация с жильём вот-вот прояснится и он обязательно их заберёт в ближайшее время. Понимая то обстоятельство, что в город Припять им уже не вернуться…

Завтрак был недолгим… Попрощавшись с родителями и Натальей, а также поцеловав дочку (Лиза ещё спала, видимо, устала от вчерашнего «дорожного тура» и банных «приключений»), Егор отправился в Припять.

Сначала он поехал на автовокзал в N… район, где должен был сесть на автобус. Людей на улицах города становилось всё больше и больше: кто-то шёл на работу, в магазины; были и те, кто выгуливал привычно собак – всё шло как обычно. Киев жил своей привычной жизнью. Хотя некую тревогу Егор всё же почувствовал: люди старались не задерживаться долго на открытом воздухе, чувствовалась некая спешка, а это значит, что людей всё же настораживала опасность радиации, подкреплённая, в первую очередь, впечатлениями от увиденных многочисленных автобусов с
эвакуированными жителями, которые шли колоннами день и ночь, даже спустя четыре дня со дня эвакуации. И, конечно же, слухами…

«Как же так, – не переставал рассуждать Егор, – идёт четвёртый день, как в 150 километрах взорвался ядерный реактор, а население Киева не проинформировано об аварии, об истинном положении дел? Люди вынуждены самостоятельно принимать
решения, которые, возможно, не следовало бы им принимать. Будь на то хоть какие-то комментарии от соответствующих служб. Но бездействие власти и различные слухи действительно провоцируют панику – а что остаётся делать людям? – задавал он
себе вопрос. – Но, с другой стороны, – думал он, – сейчас легко ругать власти – в Москве, в Киеве, да и в Припяти тоже. А за что? Чтобы всё понять, взвесить, оценить… – надо время. К тому же, чтобы начать масштабные работы по эвакуации людей, ликвидации аварии нужен мощный человеческий, интеллектуальный, экономический ресурс – и на это тоже нужно время. И не просто время. Здесь
должна работать целая система, мощнейший механизм, причём на государственном уровне, не иначе. Другое дело: есть ли такой рычаг у государства, чтобы включить этот механизм? В конце концов, – спрашивал он себя, – разве эти люди, кого сейчас так ругают, взрывали этот реактор? Они ведь доверили станцию не просто случайным людям, а высококвалифицированным специалистам, в надежде, что те могут обеспечить её работу. Тем более что это не просто станция, а стратегический объект, равных которому нет в Европе. Но люди, отвечающие за её работу и безопасность, а я ведь тоже являюсь работником этой станции, – он сказал это осознанно и как-то виновато, – не осознали всей своей ответственности перед народом, страной, своими семьями, близкими, родными, и как результат – катастрофа, масштабы которой ещё не знала вся мировая практика атомной промышленности. Если это произошло, значит, было какое-то попустительство, однозначно. Чего уж тут говорить… Сейчас, конечно, все растерялись, все запаниковали, в том числе и партийные чиновники разных уровней. Жёсткая вертикаль партийной власти не даёт им право принимать те или иные решения на местах в отношении каких-то ЧП. Нужно всё согласовывать с «центром», подкрепляя свои доводы неопровержимыми доказательствами, что вопрос требует именно этого решения, а не другого. А «наверху» тем временем могут посчитать: всё, что им говорят власти на местах, есть паникёрство, и не более. К тому же спешность без проверенных фактов может привести к ещё большим катастрофическим последствиям. Так что не каждый руководитель рискнёт на такой «диалог» с властью. За такую инициативу можно и партийным билетом поплатиться. Вот и получается заколдованный круг: бюрократия по одну сторону, а народ, со своими проблемами, – по другую».

Всё, о чём он думал и размышлял в эти моменты, никак не укладывалось в его голове. Человеческий разум был бессилен всё это понять и принять, что вызывало у него ещё большее волнение, обеспокоенность и даже некоторое раздражение.

«Как мало я знаю о человеческой природе, – подумал он в эту минуту. – Неужели все знания основываются только на опыте и ошибках? – это же страшно… Но, видно, другого пути развития у человечества нет», – с грустью заключил он.Так, в раздумьях и предположениях, он оказался возле автовокзала… Егора огорчил тот факт, что все маршрутные автобусы в сторону Припяти были отменены без каких-либо разъяснений. В принципе, он должен был это знать.

«Ну кому туда захочется сегодня ехать, – подумал он, – если едут все оттуда».
Оставалось только одно: добираться на попутках. Хотя это было для него несложно.

«Дорога до Припяти не такая уж и долгая, – зная хорошо маршрут, подумал он, – доберусь понемногу».

Гуляя возле вокзала и думая о своих дальнейших действиях, он купил в киоске «Союзпечать» парочку газет и открывалку для бутылок.

«Вещь очень полезная, сгодится в хозяйстве», – рассматривая внимательно кухонный инструмент, подумал он.

А понравилась она ему тем, что она была с гербом города Киева, выпущенная к недавно прошедшему юбилею. Он знал, что воду придётся пить исключительно привозную минеральную, так что открывалка будет ему нужна всегда. К тому же на станции, да и в лагере, этот инструмент был в большом дефиците.

Взвесив все обстоятельства, Егор решил ехать от Киева через Вышгород. Он знал, что через этот город идёт массированная переброска специальной техники и материалов на станцию. Поэтому ему проще будет добраться до пункта назначения… И
действительно, какой только техники не было на дороге: миксеры, бетоноукладчики, краны, бетононасосы, бетонные заводы, трейлеры, автотранспорт, бульдозеры… – всё это спешно везли на АЭС.

«Вышгород – Демидов, Катюжанка, – перечислял он населённые пункты для себя, – Иванков, Дитятки, Припять. Часа через четыре (тут уж как повезёт) должен быть на месте».

Стоя на обочине дороги, Егору недолго пришлось голосовать. Ему остановил водитель небольшого микроавтобуса – «Рафика», с надписью во весь кузов «Микролаборатория качества воды». Егор даже не ожидал, что машина остановится, когда поднимал руку – так, на всякий случай. Подойдя к машине, он открыл дверку «рафа» и, поздоровавшись, спросил у водителя, не подвезёт ли он его до Припяти.

– Садитесь, – как-то сразу, без лишних вопросов, проговорил водитель, кинув косой взгляд сначала на Егора, а затем в сторону салона, где было одно свободное место. – Не стоять же вам здесь до ночи, – подытожил он. Окинув привычным взглядом (через переднее
зеркало) салон и сидящих в нём пассажиров, водитель внимательно посмотрел в боковое зеркало и в полном молчании начал выруливать на дорогу.

«Как хорошо, – мысленно порадовался Егор, – можно сказать: повезло! А от Припяти до «Сказочного» доеду на служебном автобусе, там недалеко».

Водителем «рафа» оказался черноволосый, с голубыми глазами мужчина лет сорока пяти. И, как показалось Егору, невысокого роста. В салоне находились ещё три женщины. Одна из них была довольно привлекательная. На вид ей было лет тридцать,
не более, но для него это мало что значило… Две остальные женщины были постарше и не произвели на него никакого впечатления. Во всяком случае, он не нашёл в них для себя ничего художественного. Кроме того, в салоне было какое-то лабораторное
оборудование.
– Вы что, про аварию не слышали? – глядя на незнакомца, проговорил водитель после некоторого молчания.
– Слышал, – нехотя ответил Егор.
– Куда ж вы тогда едете?
– В командировку, – машинально ответил Сомов, не ожидая такого вопроса.
– Понятно, – удовлетворённый ответом, проговорил водитель.
– Желающих добровольно ехать в ту строну сейчас, наверное, нет, – приятно улыбаясь, проговорила после минутной паузы одна из женщин, что постарше.

Егор не знал, что говорить… Ему не хотелось ввязываться в разговоры, поскольку это потянуло бы за собой словесную перебранку – рано или поздно ему пришлось бы «отбиваться» от нежелательных вопросов. И всё же он ответил.
– Да, вы правы, время непростое, – кивнув головой, проговорил Сомов.
– Вот-вот, – заметил водитель, – так и есть... Что там за авария, чёрт её знает? Столько говорят, что всякие сомнения одолевают.

После этих слов Егору хотелось только молчать. Но не всегда это получалось…

В пути, во время одной из остановок (где они захотели, что называется, «перекурить»), Егор узнал от мужчины, что в связи с аварией на АЭС он везёт специалистов Института коллоидной химии АН УССР взять на пробу воду из различных источников, в том числе из Днепра для технологических испытаний. Егор не стал развивать этот разговор (ему крайне неприятно было это делать), но водителя выслушал до конца, понимая, что тому надо не столько выговориться, сколько снять психологическое напряжение. Видно было, что он испытывал психологический стресс.

Дорогой всё больше молчали, хотя иногда водитель нет-нет да и пытался что-то сказать, глядя на дорогу. Егору ничего не оставалось делать, как отшучиваться… Он старался больше смотреть в окно, иногда от этого даже кружилась голова. Тогда он закрывал глаза и вспоминал о доме, семье и о телефонном разговоре с родителями, состоявшемся накануне. Несмотря на то, что разговор был очень коротким, ему всё же удалось успокоить родителей в том, что ничего особенного не произошло. Хотя
определённые проблемы на станции всё же возникли, но факт того, что все живы и здоровы, успокаивал родителей, и это было немаловажно в этой ситуации. Конечно, они переживали, волновались и даже приглашали к себе, если возникнут какие-то осложнения. Этого Егор, кстати, очень боялся, ну мало ли… Как бы там ни было, но этот разговор снял с его души груз ответственности. Потому что это был не просто долг для него, а определённое правило нравственности: родители – это святое!

Думать о станции не хотелось, но мысли всё равно присутствовали и избавиться от них было невозможно. Прислонившись головой к окну, он был сосредоточен и задумчив. Думал ли он о том, что ждёт его завтра, да и в последующие дни, или думал о чём-то другом, сказать было сложно. Но я с уверенностью могу сказать, что он думал и о том, как теперь выстраивать ему свою жизнь. При такой ситуации всё может поменяться кардинально в любую минуту. Он где-то читал, кажется в каком-то
научном журнале, что катастрофы, причём любого характера и масштаба, меняют не только уклад человека, но и его психологию, менталитет, мышление и даже привычки – то есть практически всё, что составляет основу нашего бытия.

«Под воздействием некой силы человек, да и общество, – писали в журнале, – становятся совершенно другими, причём до неузнаваемости. Приобретая совершенно противоположные формы, например: было белым, а стало – чёрным и, наоборот; или вот ещё – смена полюсов. Причём эти явления не поддаются никакой логике и здравому смыслу».

Вот и получается, сможет ли он (в водовороте этих событий) извлекать из своего небольшого житейского опыта все те приобретённые ценности, чтобы непросто выжить, а жить в этом изменчивом обществе? Это обстоятельство не то что пугало его, но настораживало. Егор прекрасно понимал (глядя на то, что происходит вокруг), что его жизнь, впрочем, как и жизни других людей, поделились на две половины – до и после. Он хорошо знал, что было «до», но у него нет никакой уверенности в том, что будет «после». Он не знал, к чему готовиться и что брать с собой «туда», где ждёт его это «после». И вообще он не знал, что из приобретённых знаний ему понадобится «там». Да и понадобится ли. Не будут ли его мысли старыми для всего «нового». Ведь в каждом обществе, в каждом
новом поколении свои законы и правила. И это есть неоспоримый факт эволюционного развития.

Некоторые читатели, к слову, могут сказать: «Да полно вам, товарищ писатель, хватит фантазировать. Ни о каком «белом» или «чёрном» мире не может идти речи, а уж тем более – о смене полюсов! Ну рвануло, и что? Да мало ли таких ядерных взрывов по всему миру. Военные всего мира на закрытых полигонах уже давно сбились со счёта… А вы – «взрыв»! Ни о каком светопреставлении речь идти не может, просто потому, что этого не может быть никогда: белое – это белое, а чёрное – это черное, и не нужно мешать кислое с пресным».

Ну что ж, мне ничего не остаётся делать, как сказать: возможно, вы и правы. Даже порадоваться за ваши рассуждения, что такое (о чём я говорил выше) невозможно даже гипотетически. И всё же факты – неоспоримая вещь… Есть события, которые происходят независимо от нашего сознания и за пределами нашего понимания, вопреки всяким законам и всякой «железной» логике, порождая новую среду обитания,которая, в свою очередь, и диктует новые правила.Мы ведь всего лишь гости на этой планете, а не хозяева. Другое дело, что мы не всегда ведём себя как гости… Прав я или нет,
рассудит время. Скажу другое, чтобы закончить мысль: при такой смене полюсов наступает трагический финал – выживание. В любом обществе этот процесс всегда проходит болезненно, а в «новом» – тем более. Конечно, способов выживания много,
но единственным хорошим другом и помощником в этом деле является – молодость… На что надеяться и как выживать, Егор ещё не знал. Впрочем, ему и не нужно было это знать, потому что он был убеждён в самом главном: он живёт в самой лучшей стране
мира и поэтому надёжно защищён от всяких катаклизмов природы. И, чтобы он там ни думал и ни фантазировал в своей голове, будущее всегда будет рядом с ним. А что касается станции, то руководству страны, учёным, специалистам разных направлений понадобится совсем немного времени, чтобы ликвидировать последствия аварии.

На каком-то отрезке пути он вспомнил про Юру Астапенко и книгу… В эти тяжёлые дни он так и не смог к ней прикоснуться, прочитать хотя бы одну страницу, но он успокаивал себя и лелеял надежду, что время для этого всё же придёт. С этой мыслью он даже заснул на какое-то мгновение, но сложность дороги всё же изредка «взбадривала» его.

«Странно всё же получается, – думал он, глядя в окно микроавтобуса, – писатель написал книгу, а читатель находит в ней друга, да ещё какого! Видимо, секрет здесь заключается в том, что только благодаря книге мы можем вступать в общение с
другой мыслью, которая настолько захватывает нас, что невозможно оторваться, оставаясь наедине с собой. В разговоре такая мысль быстро рассеивается, можно сказать – улетучивается. Правы всё же были мудрецы, когда говорили, что книг,
как и друзей, много не бывает. Нужно лишь найти такую книгу, чтобы в ней можно было открыть для себя новые, неведомые красоты. Которая бы не только захватила, но и придала силы, уверенность, а если надо – и вдохновение! Таких книг, к великой нашей радости, много не только среди выдающихся авторов: Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Толстого, но и среди современных писателей. Помня, что (пусть не все), но некоторые из них обязательно станут знаменитыми». Конечно, особую роль в этом плане играет интуиция – тут он задумался – случай, вот как с ним… Ведь судьба свела его не просто с книгой, а можно сказать: с товарищем! (про друга говорить рано), как с другом – с ней нужно найти ещё общий язык, поладить, даровать ей все имеющиеся права, а там будет видно – так он рассуждал.

Рассматривая пристально всё вокруг, Егор видел, как изменилась природа за эти дни – лес то жёлтый, то зелёный.

«Сразу видно, что радиационный, – склонился он к единственной мысли, и тут же добавил: – В некоторых местах, на опушках, вместо деревьев всюду палки торчат».

Временами, глядя на эту природную катастрофу, у него подступал комок к горлу, так было тяжело у него на душе. Через окно он видел, что всё вокруг, в одночасье, стало мёртвым и пустынным. Вдали то и дело мелькали покосившиеся деревенские постройки. Сельские деревни всегда вызывали в нём жалость, и в первую очередь – своей нищетой и бедностью, а сейчас без людей – они ещё и осиротели. И эту безжизненность на всём пути следования подчёркивали наглухо забитые крест-накрест окна частных домов, живописно покосившиеся крыши изб, да чёрные глазницы окон многоэтажек, сиротливо встречающие и провожающие каждого, кто кинет на них свой
печальный взгляд. Цепь сельских домов временами прерывалась пустырём, огородами и склонившейся к земле старой, потемневшей от времени до черноты изгородью. Из-за подкосившихся от гнили столбов – все они пришли в негодность.Общую художественную картину дополняли всюду оранжевые лужи… Заброшенные дома, школы и все социальные учреждения медленно умирали в своём опустении. Издалека смотришь – народ ходит, а подъезжаешь ближе – это солдаты-ликвидаторы.

«А ведь всего несколько дней назад, – с горечью подумал он, – здесь жили люди: работали, вели своё хозяйство, в том размере, насколько каждый был способен, рожали детей, мечтали, строили планы, а сейчас безжизненность, пустота, нет ничего такого, что могло бы оживить эту картину – на всё жутко и больно смотреть. Да и как иначе, если все жители вынуждены покинуть свои квартиры, дома, оставив здесь не только имущество, но и могилы своих предков, захороненных на протяжении столетий. Конечно, обосноваться на новом месте, может, и получится, но принять его всем сердцем и душой – будет невозможно… – И, подумав, твёрдо добавил: – Как бы мне ни было тяжело, а надо успокоиться и подумать о чём-то другом, а то можно и мономаном так стать».

Когда проезжали Вышгород, Егор почувствовал вдруг какой-то необыкновенный прилив сил. Завладевшие им чувства особого порядка наводили его на размышления и воспоминания. Этому состоянию он крайне удивился.

«Отчего бы это?» – с нескрываемым интересом подумал он.

Размышляя над этим обстоятельством, Егор вдруг вспомнил, что года три назад они были с семьёй на экскурсии в этом небольшом посёлке городского типа, расположенном на правом берегу Днепра. История которого, согласно летописи, начинается с 946 года. (Я уверен, что многие читатели помнят эту историю, но я всё же сошлюсь ещё раз на короткое воспоминание моего героя касаемо этого
исторического места – Вышгорода, который служил форпостом Киева с севера.)

«Неужели последняя экскурсия в это историческое место так завладела мной, что напоминает о себе, – размышлял он, – или в этом заключено что-то другое?»

Егор многое знал о Киевской Руси ещё со школьной скамьи, затем института, не говоря о много численных книгах, которые ему удалось прочесть на эту тему. Помнил он и рассказ гида, не полностью, конечно, но самое основное ему всё же удалось запомнить. Он вспомнил, что что Вышгород ещё с одиннадцатого века являлся родовым имением великой княгини Ольги – бабушки Владимира I, Крестителя Руси, принявшей христианство в Константинополе. В 1155 году, когда шла ожесточённая междоусобная братоубийственная война, Юрий Долгорукий посадил в Вышгороде княжить своего сына Андрея Боголюбского, чтобы тот защищал Киев с Севера. Но Андрей, как человек набожный, пренебрёг Киевом. Он видел в нём трагическую судьбу, потому что это был центр кровавых общерусских усобиц. Ему надоело воевать и гоняться за ратями и ордами по бескрайним степным просторам Поволжья, Дона и Днепра. «Вся эта борьба,
– говорил Боголюбский, – только истощает, истребляет и подтачивает дух всего русского народа». Он знал, что людям нужно было другое – духовное становление! Что только оно сможет остановить войны, укрепить веру православную и поднять культуру всей Руси на небывалую высоту. А этот план он мог реализовать только у себя на родине – на Суздальской земле, как это делали в своё время его великие предки… Надо сказать, что от своего деда – Владимира Мономаха – он унаследовал глубокую сосредоточенность к духовной жизни, особенно к молитве, которая давала ему особую любовь и прилежание к церковным службам, привычку постоянно сверять свою жизнь со Священным Писанием. И ничто не могло его удержать от этого великого
дела, даже просьба отца: «Остаться в Вышгороде на битву храбрую».

В один прекрасный день Андрей Боголюбский собрал свою свиту, семью, стражу и двинулся на Суздаль, захватив с собой из Вышгородского Богородичного девичьего монастыря чудотворную икону Вышгородской Богоматери, написанную, как утверждают летописи, Евангелистом Лукой на доске от стола, за которым трапезовал Спаситель с Пречистой Матерью и праведным Иосифом. После долгого пути эта икона оказалась во Владимире (по которому она и получила нынешнее наименование), где князь построил для неё величественный Успенский собор. Говорят, что с тех пор икона не единожды спасала Русь чудотворным образом от неминуемой гибели. Это было в годину
татарского, польского, французского, германского нашествий. Егор также слышал, что и в Отечественную войну 1812-го и в Великую Отечественную войну 1941 – 1945 годов к ней шли на поклон тысячи людей, чтобы она помогла одержать победу над врагами. Позже, насколько помнил Егор, её перенесли из Владимира в Москву, для защиты города от завоевателей, где она и пребывает в настоящее время.

Размышляя над этой историей, он впервые в своей жизни подумал об Иконе, о её чудотворной силе. Это показалось ему не только интересным, но и жизненно важным. Ему захотелось (не осознавая того) попросить Божью матерь заступиться за страну, помочь народу в его беде, чтобы спасти тысячи, а может, и миллионы жизней от этой страшной катастрофы.

«Если она на протяжении веков спасала Русь, если она может творить чудеса, – думал он в этот момент, – то почему бы ей не помочь сейчас?»

Но эту мысль он почему-то сразу откинул, считая себе настоящим атеистом. И что верить во все эти сказки он не намерен. «Пусть пишут и говорят, что хотят», – определил он для себя.

С этими мыслями Егор достал две газеты, что купил утром в киоске «Союзпечать», и начал их просматривать – первой была « Комсомолка» от 30 апреля №101. Егор не поверил своим глазам, когда на одной из страниц увидел краткую заметку об аварии на Чернобыльской АЭС. Называлась эта заметка «От Совета Министров СССР». «Как
уже сообщалось в печати, – читал он с необыкновенной быстротой, –на Чернобыльской атомной электростанции, расположенной в 130 километрах севернее Киева, произошла авария. На месте работает правительственная комиссия… В её состав вошли руководители министерств и ведомств, видные учёные и специалисты… По предварительным данным, авария произошла в одном из помещений 4-го энергоблока и привела к разрушению части строительных конструкций здания реактора, его
повреждению и некоторой утечки радиоактивных веществ…»

«Ничего себе утечки! – удивился он. – В этом сообщении нет даже полуправды, что, кстати, указывает на степень нравственного аспекта. Ну и дела. Если эта информация размещена только для того, чтобы опять кому-то угодить, используя примесь пристрастий, – не то сворачивая, не то комкая газету, мысленно возмущался Егор, – то у редакции это получилось. Молодцы, ничего не скажешь. Видимо, свет правды кому-то режет глаза».

Он долго сидел и молчал. Он не знал, что думать, да и вообще, как всё это понимать… Затем он развернул республиканскую газету «Правда Украины»,также от 30 апреля.На первой странице ему бросился в глаза лозунг «Слава советской женщине-патриотке, труженице, матери». Далее следовала передовая статья «За мир и счастье людей труда». Один из авторов пишет: «Навсегда ушло в прошлое безраздельное господство капитала. Облик нашей планеты сегодня всё больше определяют силы социализма, мира и прогресса по пути, проложенному победоносным Октябрём». В центре первой страницы фотография группы работников Черноморского завода в
Николаеве. «Хорошее настроение, улыбки на лицах – верный признак отличных производственных показателей коллектива», – гласит подпись под снимком. Далее под снимком репортаж «Почин набирает силу». И всё в таком духе… Конкретно об аварии не было написано ничего. Всему этому он не находил ответа. Одно время он смотрел на водителя и мучительно размышлял: «Вот сидит человек, крутит себе баранку, не понимая и не подозревая, что мчится навстречу событию планетарного масштаба, в этот земной ад, который сравним разве что с извержением вулкана… Разница лишь в том, что извержение вулкана – это природное явление, а «земной ад» – это дело рук человека. Если бы водитель знал, что я работник станции, как бы он повёл себя: подвез бы меня или нет? А потом, чтобы я сказал ему ещё, кроме того, что я работаю на станции?»

Тут он задумался в поиске правильных слов и вообще – в правде: должна ли она появиться на свет и хороша ли она будет в этот момент – полная правда? Будет ли ему интересно то, как чиновники замалчивали аварию, или то, как запоздало эвакуировали население города, попавшее под радиацию. Заставляя население ничего с собой не брать, кроме необходимых вещей, говоря при этом, что эвакуация рассчитана всего на два-три дня. «Или я должен буду ему сказать о том, как бездействовали партийные и государственные органы, сначала отсиживаясь в своих кабинетах, а затем вывозя машинами свои личные вещи в неизвестном направлении?»

Эти рассуждения показались ему не столько гнетущими, сколько мучительными, что заставили его даже вздрогнуть, да так, что мурашки пробежали по телу. И было отчего: «Ведь по вине персонала станции – страшно подумать – уже в первый день катастрофы могли погибнуть тысячи, а может, и десятки тысяч человек, но этого не произошло, слава Богу. Хотя проблемы остались, и решать их приходится сейчас совершенно другим людям, не имеющим никакого отношения к атомной станции. Оставив
свою работу, семьи, рискуя здоровьем, они разгребают радиационные завалы – вот в чём проблема».

От таких мыслей и рассуждений, родившихся на свет, ему стало как-то не по себе. Ведь за такую правду он должен был нести ответственность.

«Но, с другой стороны, – рассуждал он, как бы оправдываясь, снимая с себя некие обязательства, – на станции работает почти пять тысяч специалистов, и что, все они теперь должны чувствовать угрызения совести? корить себя за то, что причастны к этой катастрофе? Это уже слишком».

Многие читатели справедливо могут сказать моему герою: «А как вы хотели, молодой человек, вы ведь работаете в одном коллективе, в одной команде, где главный принцип и постулат – один за всех и все за одного! Это ли вам не знать! Тем более на атомной станции! Руководство – это тоже часть коллектива. Другое дело, что подчинённые молчали при всей видимости имеющихся недоработок и ошибок в процессе эксплуатации станции. Они не воспользовались (по определённым причинам) своими профессиональными качествами, чтобы вовремя выявить и устранить многочисленные ошибки, в том числе и в работе руководителей. А всё почему: потому что в «мирное» время директор станции был очень уважаемый всеми человек (бессменный депутат и прочее), который много хорошего сделал и для города, и для станции – был, по сути, неприкасаемым. А если так, то можно и расслабиться: заняться, например, общественной работой, не связанной с профессиональной деятельностью. Тут нужно понимать одно: руководители тоже люди, а значит, они тоже ошибаются. Вот и получается, что вина коллектива всё же есть, а значит, и каждого в отдельности».

Мне, как автору этого романа, понравилось в мыслях читателей то, что они, разделяя судьбу моего героя, высказывают собственные мысли. Причём не только на предмет сочувствия и переживания, но и выступая некими помощниками, указывая на отдельные недоработки или, скажем, упущения в работе отдельных лиц. Такая активность, как мне кажется, есть хорошее побуждение для всех, в том числе и
для автора. Я не думаю, что в дальнейшем читатели будут претендовать на некое лидерство в изложении материала, мне будет достаточно всё же того, что мы
сохраним атмосферу дружбы и чистоты взаимоотношений. За это и хочется им сказать: спасибо!

Раздумывая над своими рассуждениями, Егор поймал себя на мысли, что впервые употребил междометное выражение «слава богу» (надеюсь, читатель помнит этот случай.В момент произношения ему показалось, что оно было сравнимо разве что со
словом – «люблю»!Столько было в нём чувства радости, облегчения и удовлетворения. Этот факт не только насторожил его, но и даже напугал. Видимо, потому, что новые ощущения,как величина некоего раздражителя,всегда настораживают и это закономерно. Происходит это, как мы знаем из психофизики, от отсутствия адаптации к словам, выражениям, что и ведёт к некоему раздражению, в данном случае – слуховому. Но дело, конечно, не в этом: сказав о Боге, Егор испытал какое-то невероятное чувство наслаждения, несравнимое ни с чем. Словно что-то разлилось горячее, жгучее в груди, наполняя дыхание свежестью, а всё тело – необыкновенной силой.

«Какие-то чудеса, да и только!» – подумал он, не зная при этом, что и думать. (А главное, он не знал, как к этому отнестись, сообразуясь со своим разумом, ведь он имел чёткую позицию атеиста, причём в самом широком смысле этого слова, и не признавал ни веры, ни существование богов).

«Я понимаю, – продолжал он размышлять, – что есть мудрецы, которых я читал: Конфуций, Будда, Соломон… все они могут претендовать, допустим, на роль учителя жизни, но на что может претендовать Бог, если я его не знаю, и у меня нет никакого представления о нём, даже малейшего. И, потом, нам с детства твердили, что идея Бога – это отречение от человеческого разума, от справедливости и свободы, что это опиум… Конечно, это всего лишь точка зрения, но ведь есть и другая… почему я должен принимать утверждения, пусть и выдающихся людей,
за истину? Доказательства об утверждении того, что Бога нет, у них не существует, это всего лишь их точка зрения, не более, а это уже весомый аргумент её не принимать – это же логично! Во всяком случае, что-то тут не так! Тема настолько сложная и противоречивая, что нужно глубокое осмысление и что-то ещё, а вот что – не могу понять. Не знаю даже как к этому подойти, что думать. Мои знания настолько малы, что они не вписываются в систему подобных рассуждений. Встаёт законный вопрос: как же преодолеть мне эту пустоту, чтобы не остаться одиноким в своих мыслях и желаниях? Как преодолеть наибольшие сомнения и возражения в этом мыслительном процессе, чтобы не сбиться с пути, ведь он может быть ложным и иллюзорным? Ведь призывы к знаниям могут быть не только от Бога, но и от сатаны, а это вызовет во мне ещё больший душевный конфликт».

С этими и другими мыслями он пристально смотрел в окно, наблюдая за колоннами машин. Однажды он увидел на дороге аиста, но не живого, а задавленного какой-то машиной. Он не придал этому особого значения:
«Ну, мало ли что бывает на оживлённой дороге», – подумал он. Но чем ближе они подъезжали к Припяти, тем больше встречалось случаев гибели аистов на дорогах. Иногда их можно было видеть метров через триста-четыреста – не скажу, что их
было много, но они были... Водители, не желая проезжать по погибшим птицам, ловко маневрировали, тем самым создавая и без того напряжённую обстановку на дорогах. Этому «феномену» Егор не мог дать какое-либо объяснение, как ни думал: стали
ли они жертвами радиации или другого какого-то синдрома? Ответ на этот вопрос был получен уже вскоре, когда они проехали ещё километра четыре.

– Смотрите, смотрите, – проговорил водитель,сбавляя газ и показывая рукой куда-то вверх… Егор посмотрел вдаль… и увидел пикирующего над трассой аиста, причём прямо под колёса какой-то машины(марку машины разглядеть было невозможно из-за плотного потока транспорта. Это было так неожиданно для всех, что многие водители даже остановили свои машины. Егор, да и все сидящие в «рафике» не могли поверить своим глазам: всё, что они увидели, было за пределами их понимания: аист-самоубийца – это было что-то новое.
– Если бы мне про это сказали, – проговорил водитель, – я бы ни за что не поверил. – И тут же добавил: – Интересно, вследствие чего такое могло произойти?

Егор боялся вступать в разговор с водителем, так как сама тема ему была неприятна. Да и что-то другое его останавливало, но что, он не мог понять. И
всё же, чтобы не чувствовать себя неловко, он заговорил.
– Птицы, да и все животные, – начал объяснять Егор, – очень сильно чувствуют радиацию, видимо, сильное облучение нарушило ориентацию в пространстве, вот они и гибнут под колёсами…
– Да, печально видеть всё это. А вот ещё, смотрите… на этот раз живые души, – с какой-то радостью и восторгом проговорил водитель, глядя вдаль.

Приглядевшись, Егор увидел, что им навстречу, по краю обочины дороги (со стороны водителя), бегут, взбивая радиоактивную пыль, вороная кобыла и небольшой пегий жеребёнок. Ему было месяца полтора, не больше. Уставший, путаясь трясущимися ногами возле своей матери, жеребёнок всячески старался достать мордочкой вымя кобылы. Хорошо было видно, как он пытался пристраиваться к этому несложному занятию, но у него ничего не получалось – кобыла не хотела останавливаться… Она
явно спешила от какой-то невидимой опасности, а вот какой, она явно не могла никак понять.
– Бегите, бегите отсюда, быстрее, – с грустью, глядя на них, проговорила одна из женщин.
– Всем достаётся… – коротко заключил водитель, провожая горестным взглядом кобылу и жеребёнка.

Все эти события, так или иначе, с большой грустью заставляли Егора мыслить и рассуждать… Это было то единственное, что он мог себе позволить в настоящий момент, всё остальное было не в его силах. В этих раздумьях он старался найти хоть какие-то ответы на то, что происходит вокруг, да и с ним.
Оставляя позади  не только время, но и последние населённые пункты: Иванков, Дидятки и другие посёлки… А вот уже показался и рыжий лес, относительно небольшой участок лесополосы, всего около 10 квадратных километров, расположенный возле
Чернобыльской атомной электростанции и города Припяти. Глядя на него, Егор подумал:
«Совсем недавно это был «классический» полесский лес, состоящий в основном из хвойных деревьев, где мы любили с друзьями собирать грибы. Но теперь это всё в прошлом: от взрыва он «сгорел» в холодном радиоактивном огне. Ничто его не смогло
спасти. Никто в нём не мог выжить – ни одна живая душа. Лес, ценой своей жизни, – подумал Егор в этот момент, – очень помог людям задержать как фильтр десятки тонн радиоактивной пыли. Словно его посадили для этого «специально» много лет назад».
Это ядерное «пожарище» ужасало не только Сомова – каждого, кто видел эту страшную картину. Все понимали, что, возвышаясь над человеком, над его слабостью и его беспомощностью, оно сможет исчезнуть в пространстве и во времени только благодаря самой жизни. Но на это потребуются многие десятилетия…

«Вот и приехали»! – с какой-то горечью и болью в душе подумал он, вдыхая удушающий запах латекса, которым был пропитан весь асфальт и вся земля при подъезде к Припяти, и всё это на фоне бурной весенней зелени и яркого солнца.

Впереди чётко просматривался бетонный указатель города-призрака… Справа и слева невероятными темпами возводились военные палаточные городки; повсюду было много техники: бронетранспортёры, бульдозеры, инженерные машины заграждения с навесными руками-манипуляторами и бульдозерными ножами, всевозможные машинные краны – всего не перечислишь. Всем своим видом они напоминали огромные железные чудовища, появившиеся откуда-то из потустороннего мира, из ниоткуда, создавая обстановку какой-то нереальности, можно сказать: фантастики!

«Такое и во сне не могло никому присниться», – глядя на всё это, подумал Сомов.

До пионерского лагеря «Сказочный» ему оставалось совсем немного…



                Глава VI



Раннее московское утро ещё только пробуждалось, сладко потягиваясь в оранжевой дымке не то тумана, не то какого-то странного атмосферного явления, не успевшее покинуть «покои» ночной Москвы, а на Красной площади столицы уже всё было готово к проведению Первомайской демонстрации трудящихся. Где в праздничных колоннах каждый советский человек испытывал не только радость и счастье за то, что он причастен к этому великому празднику, но и гордость за свою страну, в которой
живёт. Это величие просматривалось, в первую очередь, в грандиозных планах и предстоящих свершениях, изложенных в новой редакции Программы КПСС, где были определены не только планы ускорения социально-экономического развития страны,
но и поставлены задачи, которые своими масштабами превосходят всё, что прихо-дилось осуществлять в прошлом. Утренний весенний ветер над страной и Красной площадью столицы – то свежий ветер обновления на крутом переломе истории. Уже с самого утра вся страна, затаив дыхание, с нетерпением ждала, когда под бой курантов на площадь вольётся радостный, праздничный поток передовиков производ-
ства, студентов, учащихся ПТУ, школьников, знаменосцев, сотен тысяч людей с транспарантами, цветами, флагами, улыбками, чтобы возвестить всему миру о встрече шестьдесят девятого Первомая Страны Советов. В эти торжественные минуты (что
оставались до боя курантов), наполненные глубоким смыслом, мало кто знал, что в 180 километрах от Москвы, над Тулой, в этот самый момент воинские подразделения расстреливают из пушек несущиеся со стороны Украины смертоносные радиоактивные облака. Обрушивая на головы сотен тысяч ни в чём неповинных людей гремучую смесь в виде мелкодисперсных частичек двуокиси урана, высокорадиоактивных радионуклидов йода-131, плутония-239, нептуния-139, цезия-137, стронция-90 и многих других радиоактивных изотопов с различ-232 ными периодами полураспада… заботясь не столько о жителях этого региона, сколько о жителях столицы. Олицетворяя тем самым не только деловой, но и праздничный настрой людей, стремящихся к светлому будущему, всему тому, что наметил ХХVII съезд КПСС. Определивший не только дальнейшую стратегию страны, но и программу партии, провозглашая курс на «совершенствование социализма» (а не «построение коммунизма», как это было раньше). «И в этой непростой работе, – говорят коммунисты, –есть уже определённые успехи». Правда, честно признают: «Наработано пока немного, основная работа впереди!» И это действительно так: чувствуя заботу Ленинской партии, народ смело откликается на все её призывы, открыто, а самое главное – трезво, поддерживая все её начинания. Просто потому, что у советского народа никогда не было основания
не доверять делам партии, её партийным и государственным деятелям.

В праздничном убранстве Красной площади страны, в блеске рубиновых звёзд, развивающихся кумачовых стягах – как бы отсвет костров рабочих маёвок, когда народ России начинал борьбу против эксплуататоров,за свои права, за свою свободу. Искры тех костров разлетелись по всей огромной стране и вспыхнули именем Великого Октября. Воплощая заветы вождей мирового пролетариата К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина. Их портреты в центре огромного алого панно, развёрнутого по фасаду здания ГУМа. Слева – призыв: «Да здравствует 1 Мая – День международной солидарности трудящихся!». Здесь же Земной шар, осенённый стягами и транспо-рантами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Советская безъядерная программа в действии!», «Братский привет коммунистическим и рабочим партиям!». На здании Исторического музея – символ нынешнего торжества – декоративное изображение: «1 Мая». На флагштоках реет Государственный флаг СССР в обрамлении 15 стягов. На Кремлёвской стене – Государственный герб СССР, гербы союзных республик, как олицетворение нерасторжимого братства советских народов.

Особенно красивы в этот день праздничные колонны у Александровского сада, где царствуют два цвета: красный – цвет плакатов, полотнищ, знамён и зелёный – цвет весны, цвет пробуждения новой жизни. «Ленинским курсом ХХVII съезда КПСС –
вперёд, по пути коммунистического созидания и мира!», «Научно-технический прогресс – веление времени!», «Социальной сфере – ускоренное развитие», «За упрочение мира и безопасности народов!», «Не допустим милитаризации космоса!» – такие плакаты не только украшают, но и вдохновляют весь советский народ на новые трудовые подвиги. Даже космонавты экипажа орбитальной станции «Мир» – Леонид Кизим и Владимир Соловьёв – передали на Землю поздравления всем жителям планеты с
праздником весны. Настолько всё празднично и радостно на душе! Время словно замерло на последних минутах ожидания праздника. Аплодисментами приветствуют москвичи и гости столицы руководителей Коммунистической партии и Советского
государства. А также видных советских военачальников. Но вот кремлёвские куранты отбивают 10 ударов. В торжественной тишине звучит фанфарный сигнал, возвещающий о начале праздника… Разносится торжественная здравица в честь Первомая, которую подхватывает дружное «Ура!» собравшихся на площади. Многотысячный людской поток
пришёл в движение… Обновление… Ускорение… Перелом… Так, энергия замыслов перешла в энергию практических действий…

Вместе с Москвой радость Первомая разделяют и в других республиках Советского союза… Столица Украины Киев не стал исключением. Нежной акварельной зеленью распустившихся деревьев, алым кумачом транспарантов, звуками духовых оркестров
встретил город-герой на Днепре первый день мая. Ввиду отсутствия какого-либо предупреждения жителей города со стороны властей о существующей радиационной угрозе тысячи людей пришли на этот весенний праздник (была строгая партийная разнарядка), выражая поддержку не только политике партии Советского союза, но и солидарность всему прогрессивному человечеству в борьбе за права, свободу
и независимость. Иначе и быть не может в нашей стране. Ведь на протяжении многих лет этот праздник прочно вошёл в жизнь каждой семьи, в сердце каждого человека. Тем более что в Киеве он имел определённый смысл ещё в древние времена. Дело
в том, что Первомай стал первым в истории Киева праздником, который проводился без участия Церкви. И было это ещё в XVII веке. Это был своеобразный «день студента». Первого мая студенты и преподаватели Киево-Могилянской академии отправлялись на гору Щекавицу, пели песни, читали стихи и играли в подвижные игры. Спустя 100 лет праздник Первомая обрёл очертания общегородского гуляния, которые проходили в роще, расположенной между нынешней Шулявкой и Чоколовкой.

В 1894 году этот праздник отмечали железнодорожники, интеллигенция и простые рабочие. Само празднование проходило в Кадетской роще (Кадетский Гай).

В 90-х годах XIX века праздник пережил очередную трансформацию: по решению парижского конгресса Второго интернационала Первомай превратился из городских гуляний, характеризовавшихся пьянством, разгулом и драками, в символ солидарности рабочих. Позже советская власть решила поменять ситуацию.

В 1919 году Первомай в Киеве характеризовался не только демонстрацией, но и военным парадом, а также театральными постановками.

В 1960-х годах проведение военных парадов на Первое мая было отменено. На смену пришли грандиозные и эффектные парады физкультурников, а также всенародные массовые гуляния. Эта многолетняя традиция и в этот раз не изменила своим правилам, подкрепляя праздничное настроение сотен тысяч людей улыбками, песнями, танцами и просто хорошим настроением, заставляя забыть о всяких опасностях. В эти моменты, как я уже говорил, люди доверяли больше власти, чем себе. Зная, что она защитит их от любых невзгод и катастроф.

Праздничное шествие открыли колонны трудящихся Дарницкого, Ленинградского, Радянского районов, отличившихся в социалистическом соревновании. Над колоннами плывёт огромная карта Украины. Через каждую минуту звучат слова первомайских призывов… Двигаясь через Крещатик – главную магистраль города – в сторону площади
Ленинского комсомола, тысячи людей шли стройными рядами, неся транспаранты, лозунги, цветы, портреты видных государственных деятелей. В основном это были рабочие крупных заводов, фабрик и всевозможных предприятий. Люди скандировали ли приветствия и здравицы в адрес руководителей партии и правительства, интел-лигенции, рабочего класса, учащейся и студенческой молодёжи.

Затем шествовала молодёжь в национальных украинских костюмах, а замыкала колонны шествующих наша будущая смена – большая группа детей. Чьи многодневные репетиции на площади перед республиканским стадионом дали свой результат: их танцы, улыбки и смех пробуждали у всех присутствующих (особенно у членов правительства на
трибуне) неиссякаемую радость и счастье за наше подрастающее поколение.

Надо отметить, что после красочного, торжественного шествия большинство людей остались на улицах, привычно гуляя с детьми в парках и зелёных зонах, наслаждаясь законным выходным. На небольшой весенний дождь, который освежил жаркие тротуары и мощёные узкие улочки, никто не обращал внимания. Все были увлечены празднеством и тем хорошим настроением, что подарил им солнечный день. И лишь немногие обратили внимание на странности поведения дождевых капель: падая на асфальт,
они не сразу растекались, а некоторое время, словно в замирании, дрожали, как маленькие капельки ртути. К тому же мало кто знал, что ветер,поменяв направление, с усиленной скоростью начал дуть в сторону Киева, неся на город смертельную опасность… но это уже мало интересовало чиновников – задание партии и правительства было выполнено…

В это же раннее праздничное утро в одном из корпусов пионерского лагеря «Сказочный», где жил наш герой, раздался стук в дверь. С трудом встав с кровати (ужасно болела голова от вчерашнего «знакомства» с соседом), пошатываясь из стороны в сторону, Егор подошёл к двери и, протянув руку, увидел, что она не закрыта: ригель шпингалета был не задёрнут в специально отведённое для него место в ответной части дверного косяка. Он с изумлением поглядел по сторонам, оглядывая себя и всё кругом в комнате, не понимая, как это он мог, войдя в комнату, не запереть дверь. Потянув дверную ручку на себя, он открыл дверь. Перед ним стоял высокий молодой человек приятной внешности в защитном комбинезоне.Поздоровавшись, он вежливо попросил собрать личные вещи и ждать после завтрака дальнейших указаний на отбытие:
– Не волнуйтесь, – спокойно сказал он, – речь идёт лишь о новом для вас жилье, так как здесь оставаться небезопасно.Сказав это, он развернулся и быстро ушёл. Егор закрыл дверь, сел на кровать и задумался: «Что, куда, зачем? – ничего непонятно. Двигают нас как пешки».

В этот момент он был не то что в растерянности, а в полном недоумении. Тем более что он ещё не отошёл от вчерашнего вечернего застолья, с трудом вспоминая развитие событий.

«Я прекрасно помню, – вспоминал он, – что доехал на попутке до Припяти. Затем сел в автобус, что идёт в «Сказочный»… В автобусе я познакомился с мужчиной, который, как оказывается, живёт в этом же корпусе – только этажом ниже. Работает
он… сейчас вспомню… да, точно! – на пусконаладочном предприятии, кажется… но это не важно – вот, а зовут его… кажется… Сергей. Точно, Сергей! Фамилию, правда, не помню... Хотя нет, вспомнил: Пронько! Да, точно, Пронько!»
Егор хорошо помнил, что «общались» они у Сергея допоздна: пили сначала спирт, а потом водку… – а вот сколько? – про это он вспомнить не мог. Но он хорошо помнил, что они говорили на разные темы, даже спорили о чём-то. Но вот о чём? Он всячески пытался вспомнить из этого разговора хотя бы что-нибудь, но все попытки были тщетны. Он никак не мог сконцентрироваться, а что-то придумывать, сочинять – он не умел, в этом деле он был слаб.

«Вроде и выпили немного, кажется… две бутылки, – напрягаясь всеми мыслями, вспоминал он, – а голова как чугунная! Странно, отчего бы это?»

В этот момент ему страшно захотелось выпить холодной воды. Он встал, подошёл к столу и, открыв бутылку минеральной воды, с жадностью приложился к горлышку. Выпив, он поморщился… «Тёплая, конечно, но всё равно хорошооо! – пробурчал он напевным голосом так, как будто не пил воды уже целую вечность. – Нет, это, конечно, не дело, – пребывая в тяжёлом состоянии, сказал он, – зачем же столько пить, спрашивается? Радиация радиацией, но выпивать надо всё же с умом. Нет, это
дело надо прекращать… – утвердительно сказал он себе в мыслях, как бы ставя точку в этом вопросе. – Хотя, если честно сказать, этот случай меня не касается: не так уж часто я этим злоупотребляю. – Тут он задумался и произнёс: «Злоупотребляю!» – слово-то какое интересное!» – Ухмыльнувшись и сделав удивлённые глаза, он развёл руками…

Не то от сказанных слов, не то от минеральной воды ему стало действительно значительно лучше, он почувствовал, что к нему стали возвращаться не только мысли, но и сознание. Во всяком случае, он смотрел на себя как на думающего мужчину. Затем он посмотрелся в небольшое зеркало, что висело на стене у двери. «Брррр», – рассматривая себя, произнёс он, строя странную гримасу. Разглядывая своё лицо, он опасался не только за припухшие глаза, но и разбалансировку всей работы организма. Поскольку прекрасно знал, что этиловый спирт оказывает нагрузку на все органы и системы человека, особенно на мочевыделительную систему. Однако
всё было вроде благополучно – облик соответствовал его представлению. Он сделал несколько шагов и снова сел на край кровати, свесив ноги. Вспомнить разговор с Сергеем, если не весь, то часть, ему было принципиально важно:

«Мало ли что я мог сказать по пьяни, – с опаской подумал он, тревожась за себя и свою репутацию. – Ведь пьяный, как известно, делает много того, чего не должен был бы делать».

Напрягая все свои мысли, свой ум, он вспомнил, что они много говорили про станцию, аварию… и про «Голос Америки».

«Да, да, – он вспомнил, – мы говорили про эту враждебную нам радиостанцию, будь она неладна. Вернее, Сергей говорил, – это он хорошо помнил, – что якобы в Америке все уже знают про ядерный взрыв на Чернобыльской АЭС, про гибель тысяч
людей, про повальное облучение… в том числе и на территории европейской части страны, а также в соседних странах, где 29 апреля наблюдался высокий радиационный фон, особенно в Польше, Германии, Австрии, Румынии, Швейцарии – короче, всей
Европы. Ну и много ещё такого. Кажется, я уже это слышал…» – заключил он.

Кроме того, из разговора с Сергеем Егор узнал, что при взрыве на станции действительно погибли люди люди (17 человек сменного персонала), много людей
госпитализированы с ожогами разной степени, из них несколько человек находятся в тяжёлом состоянии, один — наладчик пусконаладочного участка — скончался. Кроме того, на медицинском обследовании сейчас находятся больше двухсот человек. Не
установлено место нахождения старшего оператора реакторного отделения…

«Конечно, – думал Егор в эти минуты, – все эти факты не просто волнуют, но и очень огорчают, в первую очередь, потому, что погибли специалисты станции. Разве мы это сами не знаем? Но зачем нагнетать страх, говоря о тысячах погибших?!»

Рассуждая, Егор счёл этот информационный бум на Западе циничным и несправедливым, что, в общем-то, характерно всегда для всего буржуазного мира. Не зря говорят в народе: «Против буржуазной лжи ухо востро держи». Вся эта несправедливость
мучила его и изводила психологически, заставляя кружиться в вихре собственных мыслей. Хотя, с другой стороны, они оба понимали, что факт аварии существует, и от этого никуда не денешься – есть погибшие, раненые, облучённые… и если бы
власти не замалчивали аварию, то западным СМИ не пришлось бы сочинять всякую чушь и злорадствовать по поводу случившейся беды. Короче: они говорили, спорили и выпивали за жизнь. В какой-то момент Егор вспомнил, что поинтересовался у Сергея на предмет того, есть ли списки погибших и раненых? И если есть, то где их можно посмотреть (он хотел узнать про Юру Астапенко). Сергей ничего не пообещал, сказав, что дело это засекреченное, но попытается помочь при малейшей возможности
найти к этому концы.

Ещё говорили о Киеве… но про этот разговор он помнил очень смутно. К себе, на второй этаж, Егор поднялся уже с трудом (а может, и Сергей помогал – он уже не помнил), упал на кровать и заснул богатырским сном, не просыпаясь до самого утра, пока не разбудил его стук в дверь…

Посмотрев с трудом на часы, затем на сумку с вещами, в которой ничего не было, кроме нескольких личных вещей и книги, он нехотя начал собираться… Времени было немного, поэтому он с трудом нашёл в себе силы, чтобы хоть как-то привести себя в порядок. Затем он отправился в столовую, где, кстати, уже суетился разный народ. В столовой было довольно грязно и прохладно. Тут были все: строители,специалисты-атомщики, прикомандированные, военные… Несмотря на праздник, на лицах людей было написано явное недовольство и раздражение. Каждый был занят самим собой, думая, видимо, о доме, семье, родителях и о той ситуации, в которую он попал. Чувствовалось, что каждый хотел выбраться из этого ада как можно быстрее. И это было не скрываемое ничем желание – пересиливало разве что только внутреннее
убеждение: «Так надо. Это мой долг перед Родиной».

Позавтракав, Егор не спешил вставать из-за стола и уходить. Ему хотелось немного посидеть, так как почувствовал головную боль, тошноту и озноб. Несмотря на такое «болезненное» состояние, он сидел и думал о жене и дочке, об их здоровье. Размышлял: как они там? чем занимаются? – всё ему было о них интересно. Думал он и о том, где обустроится на этот раз и надолго ли будет очередное прибежище.
Его мучил один простой вопрос: как долго ему ещё скитаться без семьи? Ну и, конечно, не давали покоя рабочие вопросы, а их было всё больше и больше.

«Под силу ли мне всё это вынести?» – думал он в эти минуты, глядя на хмурые лица таких же, как он, людей. В глазах которых была утрачена не только уверенность в завтрашнем дне, но и простое желание жить днём сегодняшним – так всё было напряжённо и сложно. «И имею ли я право поступить как-то иначе?» – спрашивал он себя. Этот вопрос показался ему не столько странным, сколько не свойственным
его натуре. «Такие вопросы могут возникнуть либо от слабости, либо от усталости, либо ещё от чего-то, – глубоко вздыхая, подумал он. – Видимо, всё же от
усталости… ничего, это пройдёт».

Так или иначе, но те вопросы, которые они обсуждали с Сергеем, мучили его сердце и ум, неотразимо требуя хоть какого-то разрешения.

«Два дня отсутствия на станции, – подумал он, – расслабили меня окончательно, заставляя не только сомневаться, но и спрашивать себя в чём-то, окружая неразрешимыми вопросами, – это не есть хорошо. Нужно найти в себе силы отбросить все сомнения и принять судьбу такой, какой она есть, может быть даже отказавшись от какого-то права».

Найдя в себе силы, он встал из-за стола и не спеша (продолжая раскладывать по полочкам все свои мысли) вышел из столовой… Стоя на территории лагеря, он долго смотрел в сторону станции, на север, туда, откуда шла смертельная опасность...

В служебном автобусе, который их вёз на новое место жительства, Егор узнал от своих коллег, что переезд связан с тем, что «Сказочный» (за какие-то последние три дня) подвергся сильнейшему загрязнению радиацией. Оставаться в лагере было смертельно опасно. Поэтому руководством было принято срочное решение переселить людей на новое место, более безопасное. Таким местом жительства на этот раз должен стать пассажирский теплоход «Таджикистан», приписанный к порту Волгограда,
который с двенадцатью другими подобными судами перегнали к берегу Припяти с Волги и Днепра, устроив на них общежития для специалистов.До пристани ехали они недолго…

Дизель-электроход «Таджикистан» представлял собой двухпалубное пассажирское судно с каютами для одного, двух, шести и восьми пассажиров. Он был построен в 1954 году на верфи N;rodn; Podnik ;koda Kom;rno в Чехословакии. В том же году теплоход был доставлен в город Горький, к которому и получил приписку в Волжском речном пароходстве. В первую навигацию «Таджикистан» вышел уже в 1955 году. Теплоход встал на популярную в то время линию Москва – Ростов-на-Дону, на которой проработал почти шесть лет вплоть до 1961 года. В 1961 году теплоход сменил линию на Горький – Астрахань и в том же 1961-м был передан в город Волгоград. Здесь дизель-электроход обслуживал транспортную линию Волгоград – Саратов.

Перед тем как подняться на палубу теплохода, Егору пришлось пройти через пост доброжелательной, но дотошной охраны и «санпропускник». Процедура обычная: измеряли одежду и имеющиеся вещи дозиметром и пропускали… Если уровень радиации был высоким, то заставляли расставаться с вещами и переодеваться…

Когда измерили одежду Егора, то уровень соответствовал норме. А вот когда начали измерять содержимое сумки, то дозиметр стал трещать... Солдат, проводивший измерение, попросил выложить всё, что в ней было. Егору не составляло это большого труда, так как в сумке было немного вещей: сменное бельё, пара рубах, комплект «атомки», зубная щётка, паста, бритва с помазком, сменная обувь и книга – вот и всё. Дозиметрист начал проверять в отдельности всё содержимое… Многие предметы пришлось сразу же отложить в сторону – на утилизацию. Каково же было его удивление, когда он начал измерять книгу – дозиметр сразу же переставал щёлкать, показывая нулевую отметку. В то время как все вещи показывали тот или иной уровень радиации.
– Ничего не могу понять, – произнёс дозиметрист, сделав при этом удивлённые глаза, – прибор вроде работает и вроде не работает, когда подношу к книге. У меня ещё такого случая не было, – сказал он, продолжая глядеть на Егора теперь уже испуганными глазами. – Давайте попробуем ещё раз, – сказав это, дозиметрист начал тщательно проводить прибором по всей обложке книги – и снизу, и сверху, но всё было безрезультатно – прибор как будто замирал, не показывая даже малейших признаков радиации. Егор наблюдал за всем происходящим, но каких-то мыслей у него не возникало, разве что желание быстрее попасть на теплоход.

«Ну мало ли что в жизни бывает, – подумал он, – не такое уж это событие».
И тут же проговорил, глядя на дозиметриста:
– Да вы успокойтесь, не нервничайте. Попробуйте ещё раз, если для вас это принципиально важно.
– Да сколько можно… короче, – глядя на Егора, сказал служивый, – сумку, зубную щётку, пасту, помазок и книгу свою забирайте и проходите на корабль, для расселения.
– А куда остальное? – проговорил Егор, глядя на свои вещи.
– Всё на утилизацию, – чётко, как по команде, выпалил солдат. – Новую одежду получите вон там… – и он указал рукой на крайний в ряду теплоход.

Пройдя «санпропускник», Егор не спеша поднялся на палубу и спустился вниз – в одноместную каюту, что была по правому борту (Егор посчитал это большим везением). Осматривать теплоход у него не было уже времени… Немного постояв, он незамедлительно отправился на станцию. «Осмотреться, – подумал он при этом, – ещё будет время».

В девять утра Егор был уже на территории АЭС. Пройдя административно-бытовой комплекс, он обратил внимание на то, что ясность и солнечность, с чего начинался день, сменилась на сумрачность и грусть. Что-то было не так, да и зрение как будто ухудшилось – появились какие-то чёрточки, крапинки и мушки, мелькающие перед глазами.

«Странно, этого я не замечал у себя раньше. Видимо, что-то с давлением, не иначе, главное, чтобы не было дождя», – подумал он.

Он пристально посмотрел ввысь, на облачность… С этими и с другими мыслями он быстро шёл по территории станции в сторону машинного зала 3-го энергоблока.
Первое, что бросилось ему в глаза, так это то, что вокруг были люди только в военной форме. Их было, как показалось Егору, очень много. Это обстоятельство не только успокаивало его, но и придавало ему силы.

«Я же говорил, что всё будет хорошо, – думал он про себя, как бы подтверждая свои слова. – Правительство делает всё, чтобы локализовать быстрее эту аварию – вон сколько техники, людей».

Не знаю, почему, но в этот момент он вспомнил (видимо, ассоциативно) крупнейшую аварию в истории атомной энергетики США в Три-Майл-Айленде,произошедшую на энергоблоке №2 28 марта 1979 года 16 км южнее города Гаррисберг,штат Пенсиль-
вания. Может быть, потому, что ход обеих аварий был очень схожим, однако в четвёртом энергоблоке ЧАЭС произошло то, чего не случилось у американцев — прогремел взрыв… причём не один – а два. Что там было у американцев – он уже не помнил, но дело не в этом, а в том, что после аварии специалисты покопались три дня на аварийном энергоблоке и тут же разбежались кто куда. Три года никто к нему не приближался даже на пушечный выстрел. Егор хорошо знал, что погибло тогда 17 человек, но не во время аварии, а в панике во время эвакуации, когда 31 марта и 1 апреля из 200 тысяч человек, проживавших в радиусе тридцати пяти километров от станции, около 80 тысяч покинули свои дома. Люди отказывались верить предста-
вителям компании «Метрополитен Эдисон», пытавшимся убедить, что ничего страшного не произошло. По распоряжению губернатора штата был составлен план срочной эвакуации всего населения округа. В районе местонахождения АЭС было закрыто семь школ. Губернатор приказал эвакуировать всех беременных женщин и детей дошкольного возраста, проживающих в радиусе восьми километров от станции, и рекомендовал не выходить на улицу населению, проживающему в радиусе шестнадцати километров. Наиболее критическая ситуация сложилась 30-31 марта и 1 апреля, когда в корпусе реактора образовался огромный пузырь водорода, что грозило взрывом оболочки реактора – в таком случае вся окружающая местность подверглась бы сильнейшему радиоактивному заражению… Успокоил американский народ Президент США Джимми Картер, который прилетел с официальным визитом на станцию уже 1 апреля (через три дня!), заверив, что никакой опасности нет(насколько это было правдиво, никто не знает), но народ тем не менее поверил президенту и успокоился.

«У нас уже прошла почти неделя, – подумал Сомов, глядя на происходящее, – а от руководства нашей страны ни ответа тебе, ни привета; словно воды все в рот набрали. В отличие от американцев наш народ куда терпеливее».

Егор не удивился тому, что в небе, как и два дня назад, продолжали барражировать сотни вертолётов, сбрасывая в жерло реактора поглощающие материалы… Их гул пугал и будоражил воображение. Такого масштабного мероприятия он ещё не видел. Поэтому привыкнуть к этому было сложно, если не сказать: невозможно.Слишком уж было шумно и тревожно. К тому же по территории станции сновали один за другим броне-транспортёры, машины разных марок, тут же разъезжала полностью покрытая толстыми листами свинца боевая разведдозорная машина (БРДМ), танки, БТРы, пожарные машины, солдаты с лопатами – всё напоминало какую-то фронтовую операцию. Только непонятно было одно: наступление это или отступление – не чувствовалось согласованных одно-временных и последовательных действий…

«Интересно, – подумал Егор, – сколько сейчас может показывать на территории станции дозиметр? А там, над реактором, – он посмотрел на кружившие над станцией вертолёты... там ведь немыслимая радиация… Сейчас бы разведывательную технику!»
Но с каждым днём он почему-то стал всё больше и больше сомневаться – есть ли такая техник вообще? Деньги, конечно, на эти цели государством отпускались, но про технические разработки он никогда не слышал, не говоря уже о том, чтобы увидеть «вживую». «А ведь такие мелочи, – подумал он, – делают «врага» невидимым, а значит, он может появиться отовсюду, нагоняя на людей физический и психоло-гический страх, выбрасывая из жерла реактора смертельные дозы радиации, говоря при этом: “Люди, вы же хотели мирный атом, вы хотели усеять мной – как дневными звёздами – всю землю, так возьмите меня… Теперь вы будете жить, думать, мыслить только так, как я этого захочу, а не иначе, ибо я буду в каждом из вас”».

Должен сказать, что в эти минуты Егор мыслил теми же категориями, что и все остальные люди… он был одним из них. Для него были характерны все черты времени и общества, в котором он воспитывался и жил.Растерянность, незнание и неспособность видеть первоочередное – всё это пугало и его, внося некоторую дезорганизацию в общие действия по ликвидации аварии. Во всяком случае, в эти минуты ему не было понятно основное содержание ближайшей задачи, просто потому, что он её не знал, и в этом скрывалась угроза для жизни многих людей.

Он видел, как бетоновозы один за другим подъезжали к разрушенному энергоблоку. Как предположил Егор, делали они это для создания бетонной подушки, чтобы предотвратить взрыв от соприкосновения раскалённого реактора с водой, накопившейся в шахте под реактором.

«Если он самопроизвольно начнёт опускаться, если это произойдёт, – просчитал он, – то может произойти новый, на этот раз термоядерный, взрыв». Десятки машин, борясь с радиоактивной пылью, тут же поливали территорию какой-то белой жидкостью.

«Видимо, реакция в реакторе всё же идёт, – подумал он, – если происходит дальнейшее выделение радионуклидов».

В машинном зале третьего энергоблока, куда он зашёл, солдаты занимались дезактивацией технологических помещений… Работая без химзащитных костюмов, без перчаток, без «лепестков», они лопатами сгребали радиационный мусор, складывая его сначала в мешки, а затем в стальные ящики. Дело в том, что во время взрыва 4-го энергоблока, во все внутренние помещения 1, 2, 3-го блоков через приточную вентиляцию (как я уже говорил) по воздуховодам попал загрязнённый воздух вместе с радиационной пылью и грязью. Это загрязнение, конечно же, представляло большую угрозу не только для оборудования, но и для всего персонала. Поэтому во всех энергоблоках нужно было навести элементарный порядок, чтобы персонал станции мог приступить к аварийно-техническим работам.

Глядя на солдат, Егору хотелось только одного: понять, о чём размышляют, думают эти молодые люди в предлагаемых обстоятельствах.

«Так или иначе, – подумал он в этот момент, – о чём бы они ни размышляли, их разум пытается приспособиться к меняющимся требованиям жизни. В каждом из них, на уровне подсознания, есть свой «спаситель» и он всячески борется за их жизнь».

– А как это всё работает? – услышал он чей-то сзади голос.

Егор обернулся и увидел рядом с собой незнакомца в солдатской форме, держащего в правой руке совковую лопату. Первое, на что обратил внимание Егор, так это на то, что на лице молодого человека сияли, как две звезды, большие голубые глаза. Они
были почти детские. Это был черноволосый, небольшого роста паренёк лет девятнадцати, не более. Глядя на него, Егор растерялся от такого необычного вопроса.

– Стою и диву даюсь, – проговорил незнакомец, глядя на Сомова, – какого «зверя» смог приручить человек, да ещё и заставил работать на своё благо.

Эти слова молодого человека так поразили Егора, что он не знал даже, что ему ответить; какое-то время он стоял и смотрел на него заворожённо, подбирая нужные слова.

«Конечно, – подумал он, – сейчас я бы многое мог услышать от этого молодого человека, даже что-то, наверное, и обидное, но только не это». Эти слова не просто взбодрили его, но и привели в какое-то необъяснимое чувство. Он боялся в этот момент только одного, чтобы не проявить слабость… Просто потому, что он не ожидал услышать такие слова от человека, который разгребает смертельные завалы на станции после того, что произошло…

– Да всё очень просто, – сказал как-то робко, не в свойственной манере, Егор. – Знаете, как работает ветряная мельница?

Судя по выражению лица, такого вопроса солдат никак не ожидал.

– Ну… – задумался он, подбирая, видимо, нужные слова, – ветер дует, лопасти вертятся, чего проще-то!
– Верно! Здесь такой же принцип, только вместо ветра используется пар: реактор, нагревая воду, превращает её в пар, затем через сложные схемы технологических процессов насыщенный водяной пар попадает в турбину и с большой скоростью вращает лопатки ротора, расположенные по кругу. А ротор турбины непосредственно связан с ротором генератора, который уже, собственно, и вырабатывает электрический ток.
– А пар потом куда исчезает?
– А я вижу, ты любопытный! – чуть улыбаясь, проговорил Егор. – Он не исчезает. А сделавший своё дело пар снова переводят в жидкое состояние. Видите вон ту зелёненькую ёмкость, – Егор показал рукой на загрязнённое техническое сооружение, – это конденсатор. Точнее, часть конденсаторной установки. В ней пар отдаёт свою тепловую энергию воде, которая поступает из того самого пруда-охладителя, что за станцией, и возвращается обратно. Понятно?
– Проще некуда. Просто, глядя на все эти многочисленные трубы и кабеля, – он показал рукой, – я подумал, что в этом во всём очень сложно разобраться, а оказывается всё просто – спасибо вам.
– Вот и хорошо, что вы убедились… Не страшно? – неожиданно для себя спросил Егор.
– Не знаю. Думать про это, если честно, некогда. Нас ведь вчера только привезли и сразу в работу… Конечно, психологическая нагрузка есть, но, – тут он замялся, – политотдел работает очень чётко…
– А респиратор, рукавицы где?
– Не выдали; вернее, не всем досталось.

Егор достал из кармана куртки перчатки, респиратор «лепесток» и протянул солдату…

– А вы?
– Бери, бери… не задавай вопросов.
– Спасибо.
– Вот так-то лучше… Тебя как зовут?
– Николай!
– Удачи тебе, Николай!

Через минуту Егор уже размышлял о предстоящем дне… Глядя на всё происходящее, он понимал, что предстоит большая ремонтно-восстановительная работа – как помещения, так и оборудования: от взрывов и пожара всюду царила разруха, грязь и вода. В эту минуту он подумал о том, что человек (видимо, в силу своей природы) испокон веков стремится господствовать над явлениями, а господствовать над явлениями – значит господствовать над природой. Не в этом ли кроется основная ошибка человечества? Природа никогда этого не допустит.

Продолжение следует