1
Настало время взглянуть нашему герою в глаза:
Лев Славин: «Он был невысок, раздался более в ширину. Это была фигура приземистая, приземленная, прозаическая, не вязавшаяся с представлением о кавалеристе… У него была большая лобастая голова, втянутая в плечи».
Паустовский: «Я не встречал человека, внешне столь мало похожего на писателя, как Бабель. Сутулый, почти без шеи из-за наследственной астмы, с утиным носом и морщинистым лбом, с маслянистым блеском маленьких глаз, он с первого взгляда не вызывал интереса… Его можно было принять за коммивояжера или маклера. Голос тонкий почти визжащий... Люди не могли смотреть в прожигающие насквозь глаза Бабеля. По натуре Бабель был разоблачителем. Он любил ставить людей в тупик и потому слыл в Одессе человеком трудным и опасным».
Горький: «Вы —( Бабель) настоящий соглядатай. Вас в дом пускать страшно»
Шемон Маркиш: «Да ведь он отщепенец, и больше никто»
Валерий Смирнов: «Редкие завистники называли Исаака Эммануиловича «крошкой Цахесом», по аналогии с именем известного героя сказки Гофмана.
2
На пространстве между двух мировых войн 1918 – 1939г. фигура Бабеля выглядит и живописно, и символично. Две великие и жестокие войны условно можно представить как две кулисы, между которыми пролегла театральная сцена. В зрительном зале сидит почтенная публика. Сценическое действие простое. Из левой кулисы должен появиться актер. Актеру надо пройти через сцену, взглянуть в лица зрителей, и поспешно исчезнуть. Исчезновение может быть настоящим и не очень. Если актер падает и из его груди течет кровь, тогда это герой. Но если капает клюквенный сок это халтура. Итак, на сцене появляется действующее лицо, это товарищ Бабель. Но Исаак Эммануилович не просто фигура, имеющая что сказать. На его задумчивом челе кровавым пурпуром сияет слово «Эпоха». Поэтому Шимон Маркиш не прав, когда представил мировому сообществу Бабеля как эталон - "еврейского писателя в советской русскоязычной культуре". Бабель значительно больше подобных определений. Он несоразмерен даже самому себе. Это воплощенный символ и «указующий перст».
Цель данной статьи посмотреть, куда и на что указывает этот перст.
А начиналось все довольно обыденно. Тихий книжный мальчик из обеспеченной еврейской семьи. Он долго учится. Сперва в Николаевском коммерческом училище, затем училище в Одессе и наконец - Киевский коммерческий институт. Короче, родители усиленно лепят из сына – лавочника, но с высшим образованием. При этом Исаак по настоянию отца изучает еврейский язык, Библию, Талмуд. Видимо от таких усилий к 1913 г. юноша зарабатывает бронхиальную астму и вопреки родителям обретает вкус к литературе. В 1913 г. Он публикует свое первое произведение. Это небольшой рассказ о жизни местечковых евреев. Единственное его особенность заключалось в том, что подписан он был фамилией «Бабель». Таким образом, юноша с фамилией Бобель вдруг и навсегда становится Исааком Бабелем.
При этом молодой человек не считал нужным свое литературное творчество, да и жизнь хоть как-то связывать с общественно-политической жизнью большой страны. Такое поведение не было характерно для молодых евреев, большинство которых восторженно встретили розово-бантный 1917 год. Ведь именно в этот год местечковая молодежь валом рванула оседлывать российские просторы.
Впрочем, Бабель тоже рванул. Но чуть позже: «Я ушел с развалившегося фронта в ноябре семнадцатого года. Дома мать собрала мне белья и сухарей. В Киев я угодил накануне того дня, когда Муравьев начал бомбардировку города. Мой путь лежал на Петербург. В Петербурге мне пришлось ужасно худо… Тогда в 1915 году я начал разносить мои сочинения по редакциям, но меня отовсюду гнали… в конце 1916 года попал к Горькому. И вот — я всем обязан этой встрече и до сих пор произношу имя Алексея Максимовича с любовью и благоговением. Он напечатал первые мои рассказы в ноябрьской книжке «Летописи» за 1916 год… потом, когда выяснилось, что два-три сносных моих юношеских опыта были всего только случайной удачей, и что с литературой у меня ничего не выходит, и что я пишу удивительно плохо, — Алексей Максимович отправил меня в люди. И я на семь лет — с 1917 по 1924 — ушел в люди. За это время я был солдатом на румынском фронте, потом служил в Чека, в Наркомпросе, в продовольственных экспедициях 1918 года, в Северной армии против Юденича, в Первой Конной армии, в Одесском губкоме, был выпускающим в 7-й советской типографии в Одессе, был репортером в Петербурге и в Тифлисе и проч. И только в 1923 году я научился выражать мои мысли ясно и не очень длинно.
Вот такой послужной список. Что касается воспоминаний современников, то рисуется следующий образ. Бабель, которому уже около тридцати - это человек, стоящий как бы «над» текущей жизнью и относящийся к ней «сверху вниз».
- «Посмотрите на воробью, которое само добывает своё пище»! —любил цитировать Бабель уважаемого им ребе Менахама с Молдаванки. Как в этой надменной позе не углядеть непримиримый спор «ветхого человека» с евангельским «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец Небесный питает их» (Мф. 6:26)
3
Итак, «хождение в люди» было пройдено. Бабель не просто набрался опыта и хочет писать. Есть материал и он знает как им следует распорядиться. Напомним, что еще летом 1920 года чекист Лютов будучи военкором в армии Буденного регулярно писал в газете «Красный кавалерист» ура-патриотические статьи, в которых прославлял подвиги красноармейцев. При этом интеллигент Бабель вел тайный дневник на страницы которого извергались яд и отрыжка бессилия.
И вот проходят несколько лет. В 1922 -1924 году Бабель начинает публиковать свои рассказы. Среди этих рассказов печатаются отдельные зарисовки под общим названием «Конармия». Даже одну из этих зарисовок, «Переход через Збруч», в номере от 8 августа опубликовала газета «Правда». Командарм Буденный прочел несколько зарисовок в журнале «Красная Новь» и его возмущению не было предела.
О сути конфликта подробнее будет рассказано ниже. Здесь же отметим - «конармейские» рассказы стали не просто фактом молодой советской литературы середины двадцатых годов, но и фактором большой политики. Именно после выхода этих рассказов и событий, которые вокруг публикаций случились - влияние Бабеля в советской «номенклатуре» вдруг невероятным образом стало разрастаться. Это тем более было удивительно, так как Исаак Эммануилович не занимал каких-то значимых официальных постов, а его образ жизни был далёк от образа жизни типичного партийного и советского функционера. О внутреннем самочувствии Бабеля на то время можно судить по его письму сестре Марии Шапошниковой. Бабель послал его из Москвы 12 мая 1925 года:
«Зиму я провел худо, сейчас чувствую себя хорошо, очевидно, северная зима действует на меня губительно. Душевное состояние оставляет желать лучшего — меня, как и всех людей моей профессии, угнетают специфические условия работы в Москве, то есть кипение в гнусной, профессиональной среде, лишенной искусства и свободы творчества, теперь, когда я хожу в генералах, это чувствуется сильнее, чем раньше. Заработки удовлетворительны…».
4
В январе 1924 года умирает вождь пролетариата Владимир Ленин. Было открыто и предано огласки завещание. И тут же в партийно-советской верхушке началась подковерная борьба за власть.
«Польский поход» 1920 года, в котором молодая республика потерпела поражение, был одной из самых болезненных для советской власти страниц. Напомним, что участником этого похода в составе Первой конной армии был Исаак Бабель. В конармию он прибыл из Одессы по направлению ЧК под именем Кирилла Лютова. Повторим - военный корреспондент Лютов регулярно писал бравурные статьи в конармейскую газету «Красный кавалерист», где громогласно славил революционный героизм и подвиги красноармейцев. Это все Бабель делал летом 1920 года. А уже через два года, создавая свой корпус текстов под общим названием «Конармия», он рисует совершенно противоположную картинку. Картинка полная негатива. В ней буденовцы уже выступают не столько воинами революции, сколько бандитами, пьяницами, развратниками и жестокими погромщиками.
Надо помнить, что Клим Ворошилов и Семён Будённый были основателями и вдохновителями Первой конной, а под приказом о создании армии стояла подпись Сталина. Еще с 1919 г. т. е. со времён обороны Царицына и Ворошилов, и Буденный, и Сталин навсегда стали крепкими товарищами и идейными союзниками, чего нельзя было сказать о военном народном комиссаре Троцком.
В этом контексте не трудно угадать, на чью мельницу лилась водичка бабелевских публикаций. Его конармейские рассказы били не только по будущим маршалам Будённому с Ворошиловым и Тимошенко, но и по Сталину. Более того, «Конармия» в исполнении Бабеля подвергала сомнению самую идею возможности строительства социалистического общества в отдельно взятой стране. Исаак Эммануилович еще не решался открыто проповедовать троцкизм прямо. Но именно такой вывод напрашивался из всей образной системы его текстов. Как возможно построить коммунизм в такой отсталой стране, с таким «диким» населением и такой армией.
О литературном и человеческом покровительстве Бабеля со стороны Максима Горького речь пойдет ниже. Здесь же следует напомнить, какова была позиция буревестника революции, когда пришла в Россию гражданская война. Горький уехал за границу и там увлекся идеей «народозлобия». Из эмиграции Горький яростно критиковал «жестокость форм революции», вызванную, по его мнению, присущим русскому крестьянству «зоологическим инстинктом собственника».
Нет сомнений, что именно поэтому горьковскому лекалу и были выстроены бабелевские публикации. В этой атмосфере и возникает конфликт, о котором теперь пойдет речь. Конфликт был принципиальным и носил далеко не личностный характер. Спор был не просто спором между товарищем Буденным и товарищем Бабелем. С точки зрения большой политики - пока только художественными средствами - Бабель представил крепкую и вполне троцкистскую аргументацию. В дальнейшем, когда к спору подключится Горький, это уже будет мостик от горьковской интеллигентности в объятия самого Троцкого. Тут уже будет просматриваться идейная и политическая угроза для «сталинской» группы в советском руководстве.
5
Вокруг личности Буденного существует множество анекдотов. Пожалуй, Семен Михайлович в этой народной славе уступает только Чапаеву. Именно через байку или анекдот в русском народе проявляется отношение к крупным политическим фигурам. Так вот, есть анекдот, - во время боев за Крым, когда Будённый проверял трофейные патроны - бездымные они или нет, - он поднес к ним папиросу. Порох вспыхнул и опалил один ус, который стал седым. Будённый хотел совсем сбрить усы, но Фрунзе запретил:
- Это, Семен, не твои усы! – сказал Фрунзе.
- Чьи же? – удивился Буденный.
- Усы не твои. Они - уже народные!
А вот другой анекдот, приближающий нас к Исааку Бабелю. Этот анекдот распространился по Москве на исходе 1950-х годов, когда наступила «оттепель» и Исаак Эммануилович был признан наряду с другими литераторами, «жертвой репрессий». Рассказывал анекдот бывший собутыльник Сергея Есенина престарелый А. Мариенгоф:
- «Вам не нравится Бабель? — как-то спросили Буденного.
— Смотря, какая бабель! — ответил маршал».
В 1924 г. когда вспыхнул конфликт, первая конная была год как расформирована, и Буденный занимал должность инспектора кавалерии Красной Армии.
Семен Михайлович не обязан был помнить, да и не помнил какого-то там военкора. Мало ли какой очкарик, ошивался в конармейском обозе и на привалах торговал газетами!
И вот осенью 1924 г. Буденный открывает журнал «Красную Новь» и вдруг наталкивается на рассказы под общим названием «Конармия». Буденный прочитал и возмутился. Молчать командарм не пожелал. Он пишет и отсылает в журнал "Октябрь ответ. Ответ Буденного журнал публикует в ноябре. Статью Семен Михайлович назвал - "Бабизм Бабеля из "Красной нови". Перо Буденного как шашка. Истинный кавалерист рубака – он сразу переходит в намет и атакует: «под громким, явно спекулятивным названием: из книги «Конармия», незадачливый автор попытался изобразить быт, уклад и традиции 1-й Конной Армии в страдную пору ее героической борьбы на польском и других фронтах».
Как заботливый и ревнивый отец своего детища, он предельно возмущен: "художественно-публицистический журнал, с ответственным редактором-коммунистом во главе" разрешил дегенерату от литературы Бабелю "оплевывать слюной классовой ненависти" 1-ю Конную Красную Армию... Неужели, т. Вронский (главный редактор «Красной Нови») - задаёт вопрос Будённый - так любит вонючие бабье-бабелевские пикантности, что позволяет печатать безответственные небылицы в столь ответственном журнале»?
И наконец, Буденный делает вывод: — «Гр. Бабель не мог увидеть величайших сотрясений классовой борьбы, она ему была чуждой, противной, но зато он видел, со страстью больного садиста, трясущиеся груди выдуманной им казачки, голые ляжки и т. д… понадобилось на то, чтобы ошеломить читателя, заставить его поверить в старые сказки, что наша революция делалась не классом, выросшим до понимания своих классовых интересов и непосредственной борьбы, а кучкой бандитов, грабителей, разбойников и проституток, насильно и нахально, захвативших эту власть... Несмотря на то, что автор находился в рядах славной Конной Армии, - продолжает Буденный, - хотя и в тылу, он не заметил, и это прошло мимо его ушей, глаз и понимания, ни ее героической борьбы, ни ее страшных, нечеловеческих страданий и лишений. Будучи по природе мелкотравчатым и чуждым нам, он не заметил гигантского размаха борьбы… Гражданин Бабель рассказывает нам про Конную Армию бабьи сплетни, роется в бабьем барахле-белье, с ужасом по-бабьи рассказывает о том, что голодный красноармеец где-то взял буханку хлеба и курицу; выдумывает небылицы, обливает грязью лучших командиров, фантазирует и просто лжет».
Да, Семен Михайлович не был силен в законах художественной литературы. Его делом была армия. Как командарм он был обязан так руководить своими конармейцами чтобы те умели шашками ловко махать и в капусту врагов к чертовой матери рубить! И как Буденный на фронтах рубил белых, так он теперь был готов рубить всех хулителей революции.
6
Возвращаясь к анекдотам про народного любимца Семена Буденного, хочется вспомнить еще одну смешную историю. Якобы Буденный на каком-то официальном приеме грозил Бабелю шашкой. А когда тот посмел блеснуть на командарма из под очков ненавистным глазом, то Буденный подскочил со стула, и погнался за бедным Исааком Эммануиловичем. Бега происходили вокруг большого обеденного стола.
Ай, да, Семен Михайлович! Ай, да, бравый рубака!
И хотя ясно - это от начала до конца байка, но насколько она художественно цельная и точная! Так и видишь - громадный круглый стол и разбросанные стулья. Куда только подевались люди? Брошены закуски; все вилки на полу; сиротливо торчат среди яств с напитками штофы; испуганно из-под тарелок выглядывает накрахмаленная скатерть; и вокруг всей этой сытости бегает от разъяренного командарма бедный Исаак Эммануилович. Буденный естественно в красных с лампасами шароварах и в подкрашенных усах. Что командарм держал в левой руке, история утаила. Может бутерброд с семгой, может рюмку водки? Зато известно, что у него было в правой руке. Конечно шашка! Вот такая экспозиция. Драматизм и комедия! Сценка в духе Бабеля! До бела раскаленный, выпитой водкой и презрением, Буденный поднимается из-за стола.
- Шашку наголо! – выкрикивает и бросается на Бабеля он. Делать нечего. От разъяренного командарма надо спасаться. И Бабель спасается. Он смешной и смешно улепетывает. Это маленький толстенький на худеньких ножках, с отвислым задком в круглых очечках человек.
А если без шуток, то твердо можно сказать – Семен Михайлович имел полное право, если не на шашку, то уж точно - на личное мнение и крутое слово. Слава Богу, для Бабеля этот конфликт закончился без всяких последствий. «Возмущение командарма с Бабеля соскочило, как с гуся вода.
Более того, тот же Журнал «Красная новь» по-прежнему публиковал бабелевские новеллы. Другие журналы тоже продолжали печатать Исаака Эммануиловича. Наконец, в 1926 году повесть «Конармия» вышла отдельной книгой. По воспоминаниям современников Бабель стал настоящей московской знаменитостью!
7
Есть в этом споре одно обстоятельство, о котором часто забывают вспоминать некоторые исследователи творчества Бабеля. Речь идет о том, что в ходе начавшейся полемики журналу «Красная новь» пришлось опубликовать «письмо в редакцию» за подписью Бабеля. Письмо было следующего содержания: «В 1920 году я служил в 6-й дивизии 1 Конной армии. Начдивом 6-й был тогда т. Тимошенко. Я с восхищением наблюдал его героическую, боевую и революционную работу. Прекрасный, цельный, этот образ долго владел моим воображением, и когда я собирался писать воспоминания о польской кампании, я часто возвращался мыслью к любимому моему начдиву. Но в процессе работы над моими записками я скоро отказался от намерения придать им характер исторической достоверности и решил выразить мои мысли в художественной беллетристической форме. От первоначальных замыслов в моих очерках осталось только несколько подлинных фамилий. По непростительной моей рассеянности, я не удосужился их вымарать, и вот к величайшему моему огорчению — подлинные фамилии сохранились случайно в очерке «Тимошенко и Мельников», помещённом в 3-й книге журнала «Красная новь» за 1924 г. Всё дело тут в том, что материалы для этого номера я сдавал поздно, редакция и, главное, типография торопили меня чрезвычайно, и в спешке этой я упустил из виду необходимость переменить в чистовых первоначальные фамилии. Излишне говорить о том, что тов. Тимошенко не имеет ничего общего с персонажами из моего очерка. Это ясно для всех, кто сталкивался хотя бы однажды с бывшим комдивом 6-й, одним из самых мужественных и самоотверженных наших красных командиров».
Что по поводу письма можно сказать? Смысл публикации очевиден. Из сферы реальной политики Бабель ретируется в сферу её художественного осмысления.
Да, Бабель отступает в чистую литературу. Но вопрос к автору остается - как это письмо, со ссылками на авторскую «рассеянность» и «спешку», согласуется с устоявшимся впоследствии представлением о том, что Бабель многократно переписывал свои тексты, добиваясь их совершенства, и только безукоризненные варианты сдавал в печать?
8
Итак, вспыхнувший конфликт был вроде исчерпан. Исчерпан в том смысле, что Семен Михайлович возмутился на ложь, а Бабель наплевал на Буденного. Ситуация постепенно стала забываться и обрастать анекдотами, где Буденный машет шашкой и гоняет бедного писателя. Но по сути все разрешилось в пользу Бабеля. Исаак Эммануилович стал первой знаменитостью в Москве; его писательский рейтинг настолько возрос, что отбоя от издательств не было.
И вот проходят еще четыре года.
30 сентября 1928 года центральная газета «Правда» публикует фрагмент выступления М. Горького перед начинающими литераторами. Рассуждая, как и что молодым авторам надо писать Горький, вдруг вспоминает четырехлетней давности скандал. Горький не просто в курсе. Он отлично помнит все мельчайшие детали Буденовской статьи. Видимо тщательно Алексей Максимович готовился. Спустя четыре года он зачем-то возвращается к забытому конфликту и начинает «обсасывать» буденновскую атаку. Делает это Горький со свойственным ему завуалированным интеллигентским злопыхательством и в весьма иронических красках. И главное Горький свой выпад делает не «походя», как пытаются из 21-го века объяснить ситуацию критики Ю. ПАРСАМОВ и Д. ФЕЛЬДМАН.
В чем именно заключалась цель выпадов об этом мы узнаем, если несколько отойдем от темы и попытаемся «заглянуть» в голову буревестника революции. »
В 1922 году, находясь в добровольной эмиграции «буревестник» в берлинском издательстве И. П. Ладыжникова тискает одну любопытную статейку. Работа была названа «О русском крестьянстве». В ней русский писатель в частности говорит:
«…Я думаю, что русскому народу исключительно свойственно чувство особенной жестокости… В русской жестокости чувствуется дьявольская изощренность… Можно допустить, что на развитие затейливой жестокости влияло чтение житий святых великомучеников, - любимое чтение грамотеев в глухих деревнях...»
Далее Горький приводит примеры так называемых Коллективных забав русских людей. Он пишет: «Летописец начала XVII века рассказывает, что в его время так мучили: «насыпали в рот пороху и зажигали его, а иным набивали порох снизу, женщинам прорезывали груди и, продев в раны веревки, вешали на этих веревках».
Приведя эти факты, Алексей Максимович вздыхает и делает глубокомысленное замечание: «я должен заметить, что в русской жестокости эволюции, кажется, нет, формы ее как будто не изменяются».
После десятка вздохов и утирания слезы, гуманист Горький из дремучего века семнадцатого перепрыгивает в век двадцатый: «В 18-м и 19-м годах то же самое делали на Дону и на Урале: вставив человеку - снизу - динамитный патрон, взрывали его… В Сибири крестьяне, выкопав ямы, опускали туда - вниз головой - пленных красноармейцев, оставляя ноги их - до колен - на поверхности земли; потом они постепенно засыпали яму землею, следя по судорогам ног, кто из мучимых окажется выносливее, живучее, кто задохнется позднее других. Забайкальские казаки учили рубке молодежь свою на пленных. В Тамбовской губернии коммунистов пригвождали железнодорожными костылями в левую руку и в левую ногу к деревьям на высоте метра над землею и наблюдали, как эти - нарочито неправильно распятые люди - мучаются. Вскрыв пленному живот, вынимали тонкую кишку и, прибив ее гвоздем к дереву или столбу телеграфа, гоняли человека ударами вокруг дерева, глядя, как из раны выматывается кишка. Раздев пленного офицера донага, сдирали с плеч его куски кожи, в форме погон, а на место звездочек вбивали гвозди; сдирали кожу по линиям портупей и лампасов - эта операция называлась «одеть по форме»».
– «Кто был более жесток: белые или красные? – вопрошает и сам же отвечает писатель земли русской, - Вероятно - одинаково, ведь и те, и другие – русские».
Ну и конечно погромы! Куда же без них! Ведь погром это же «любимая забава» русского человека. Итак Горький продолжает: «Говоря о жестокости, трудно забыть о характере еврейских погромов в России. Тот факт, что погромы евреев разрешались имевшими власть злыми идиотами, - никого и ничего не оправдывает. Разрешая бить и грабить евреев, идиоты не внушали сотням погромщиков: отрезайте еврейкам груди, бейте их детей, вбивайте гвозди в черепа евреев, - все эти кровавые мерзости надо рассматривать как «проявление личной инициативы масс»».
Написав все это, Горький в недоумении разводит руками: «где же - наконец - тот добродушный, вдумчивый русский крестьянин, неутомимый искатель правды и справедливости, о котором так убедительно и красиво рассказывала миру русская литература XIX века? В юности моей я усиленно искал такого человека по деревням России и - не нашел его».
9
Вот такую картину русской жизни изобразил мастер художественного слова товарищ Горький. А ведь этот «русский» писатель не просто занимается живописанием варварства. Изображая страшные картинки, Горький подсказывает своему читателю, - искоренить это русское зло возможно только чрезвычайщиной. Создатель Челкаша и Клима убежден: «Как евреи, выведенные Моисеем из рабства Египетского, вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень - все те страшные люди, о которых говорилось выше, и их заменит новое племя - грамотных, разумных, бодрых людей».
Недвусмысленно выразив свое отношение к русскому народу Горький готов указать на то самое «новое племя - грамотных, разумных, бодрых людей». Он об этом говорит выступая в 1919 году в петроградском Совете рабочих и красноармейских депутатов:
- «Нужно быть человечными, человечность не только красива, но и полезна для вас. Нужно быть справедливыми, справедливость — основа культуры... Ненависть к еврею — явление звериное, зоологическое, с ним нужно деятельно бороться в интересах скорейшего роста социальных чувств, социальной культуры... порою застываешь в холодном отчаянии, и уже с ненавистью думается: где же эта прославленная широкая, красивая русская душа? Мы имеем все основания считать евреев нашими друзьями, нам есть за что благодарить их — много доброго сделали и делают они на путях, по которым шли лучшие русские люди... А это хороший народ; мне известно, что некоторые из крупных мыслителей Европы считают еврея, как психический тип, культурно выше, красивее русского... Меня изумляет духовная стойкость еврейского народа, его мужественный идеализм, необратимая вера в победу добра над злом, в возможность счастья на земле. Старые крепкие дрожжи человечества, евреи всегда возвышали дух его, внося в мир беспокойные, благородные мысли, возбуждая в людях стремление к лучшему...Из всех племен, входящих в состав империи, евреи — племя самое близкое нам, ибо они вложили и влагают в дело благоустройства Руси наибольшее количество своего труда, они наиболее энергично служили и служат трудному и великому делу европеизации нашей полуазиатской страны.
10
После таких выпадов писателя Горького против своего народа и после восторженных восклицаний в адрес другого племени, - даже не знаешь кто и где ты сам. Захлестывает чувство тотального ничтожества. Хочется разодрать в отчаянии рубаху и скинуть партки чтобы высекли тебя как следует!
- «Не судите, люди добрые! Простите дурака безмозглова. Не ведаю в чем, но каюсь. И так далее, и тому подобное, и том же духе от дня нынешнего и до скончания веков! Аминь»!
И это никакое не юродство. В говно растоптал и уничтожил Русского Человека европейский гуманист Горький. Ну и кем после таких заявлений можно себя чувствовать?
Разобраться нам помог Александр Солженицын. Его двухтомный труд «Двести лет вместе» подробно и на богатейшем фактическом материале показал, как «новое племя» служило трудному и великому делу гуманизации «дикой» России. Приведем здесь лишь некоторые цитаты. Том 2 .глава Евреи в гражданской войне.
Гражданская война, - начинает свои рассуждения Солженицын -« Это смута, это полное безначалие. Убивал и грабил, всякий кто мог и кто хотел. Избивались чернью сотнями и тысячи русских офицеров, истреблялись помещичьи семьи, горели усадьбы, растаскивались и уничтожались культурные ценности... На улицах городов свирепствовали самосуды... Владельцы фабрик и заводов изгонялись из своих предприятий и жилищ. Во славу пролетарской революции десятками тысяч расстреливались люди, другие гноились заложниками в тюрьмах... Не вина и не деяния лица опускали топор ему на шею, а его отношение к определенному слою, сословию классу... При этих условиях, когда на смерть обрекались целые человеческие группы наверное было бы чудом если бы не добрались и до евреев. Проклятием времени было - то что можно было объявить вредным как класс так и племя. Обречь на истребление целый класс это революция, а убивать и грабить евреев это погром. Страшные и до толи невиданные погромы на юге России (1919 – 1921 г) входят в общероссийский погром. Делает вывод Солженицын. - Таково оказалось скорбное приобретение всех народов России, в том числе российского еврейства. И это после столь удачного обретенного равноправия после революции так прекрасно и лазурно начавшейся в марте 1917 года»
О роли еврейства Солженицын начинает с любопытного замечания:
«Троцкий как –то похвастался что даже в своем реввоенсоветском вагоне в гражданскую войну он находил время знакомится с новинками французской литературы»
Напомним, какое это было время – страшные жестокие и кровопролитные 1918 – 1919 годы. Вот таким культурным и европейски просвещенным человеком был военный нарком товарищ Бронштейн!
Солженицын на это замечания Троцкого отвечает:
«И ведь не заметил что сказал! Не время он находил, а место в своем сердце. Оставался в его сердце такой объем между возваниями к революционным морякам или к насильно собранным армейским частям и приказами расстрелять каждого десятого дрогнувшей части. Но оставаться чтобы проконтролировать исполнение приговора он не желал. (ведь Его ждала французская литература прим. Ц. С.). На обширных просторах России Троцкий вел кровопролитную войну ничуть не затронутый небывалыми страданиями народа этой страны. Он проносился выше этого на крыльях интернационального упоения»!
Далее Солженицын отступает назад и пытается разобраться в революционной сути:
«От октября 1917 революция из национальной обратилась в интернациональную. Питалась она (революция) пожиранием и уничтожением того строя который оказался под рукой. Что построено – разрушить; что выращено – реквизировать; кто сопротивляется – расстрелять.
Большевики были заняты социальным экспериментом. И вдруг такой легкий, с наскока, октябрьский переворотик вдруг вылился в лютую трехлетнюю гражданскую войну! Страшную печать наложила прорвавшееся многонациональное беснование. Тут и обильное участие красных латышей, и участие бывших австрийских военнопленных, и сведенные в отдельные полки мадьяры, и множество китайцев. Конечно главную боевую массу красных составляли русские. И в этой многонациональной пестроте никак не теряются российские подданные евреи...».
Отличительная особенность еврейства по мнению Солженицына, - заключалась в их чрезвычайном фанатизме и способности приспосабливаться. Если к примеру, русский или украинский мужик хватался за топор или ружье против белых, которые насильно его гнали на фронт; и против коммунистов которые отбирали у него последний хлеб, то для евреев их подчеркнутый фанатизм и приспособляемость обусловливались не отношением к России как к к своей Родине, но к России как к географическому понятию.
В январе 1918 г. «На крещение, - пишет А. Солженицын, - в Туле из ворот кремля выходит крестный ход. Люди со свечами и иконами, а их поджидает в засаде отряд интернационалистов который вскидывает ружья и без слов начинает расстреливать верующих. А через месяц подобными Отрядами коммунистов-интернационалистов уже было не обойтись. Троцкий вместе с Яковым Свердловым и товарищем Склянским берутся за создание регулярной армии. Если изучить списки, то видно, что с самого начала в рядах РККА было записано много евреев. Были сформированы даже отдельные еврейские бригады. Например, бригада под командованием Иосифа Фурмана. В командном составе Красной Армии (РККа) доля евреев имела значимое участие. На должности командармов как правило брались старорежимные офицеры. высшим политическим органом был РВС (революционный военны совет). РВС возглавил Троцкий. Помимо Троцкого в РВС вошли Склянский, Драпкин и розенгольц. По приказу Троцкого по всей стране были образованы двадцать армий. Армии сводились во фронта . В каждой армии и на каждом фронте были свои реввоенсоветы. Число членов реввоенсовета было три человека, двое из которых, как правило были евреи. Солженицын перечисляет наиболее известных: Вайман, Пятницкий, Глызаров, Печерский, Славин, Лесовский, Биткер, Делакун, Сокольников, Ходоровский. Чрезвычайный штаб петроградского округа возглавил Моисей Урицкий. Да, да, - это тот самый Урицкий, который в начале 1918 взял Исаака Бабеля на службу. А вот список комитета революционной обороны Москвы: Яков Свердлов, Володарский, Драпкин-Гусев, Фишман и Чудновский. Армиями командовали: Лашевич(Восточный фронт), Лазаревич (западный фронт), Сокольников (Южный фронт), девятой армией командовал Соркин, 14 армией командовал товарищ Якир. Во всех двадцати армиях Начальниками штабов, членами реввоенсоветов , начдивами и военными комиссарами по преимуществу были евреи. Солженицын, цитируя еврейскую энциклопедию, приводит в подтверждение очень длинный список.
А вот что по поводу «исключительной жестокости русского народа» вспоминает Еврей Ландоо ( цитата по Солженицыну): «Деклассирование, опрокинув все органические слои еврейства, уничтожило внутренние силы сопротивления… бросив их под колесницу торжествующего большевизма… Помимо идей социализма и перманентной революции поразила нас то чего мы менее всего ожидали встретить в еврейской среде. Жестокость, садизм, насилие… Вчера еще не умеющие владеть ружьем, сегодня они оказались среди палачиствующих головорезов».
11
Теперь более конкретно по поводу тамбовских крестьян. Ведь именно их жестокость со вспоротыми животами коммунистов и их кишками, прибитыми к столбам, вспоминал буревестник революции. Напомним вышеприведенную цитату: «В Тамбовской губернии коммунистов пригвождали железнодорожными костылями в левую руку и в левую ногу к деревьям на высоте метра над землею и наблюдали, как эти - нарочито неправильно распятые люди – мучаются... Вскрыв пленному живот, вынимали тонкую кишку и, прибив ее гвоздем к дереву или столбу телеграфа, гоняли человека ударами вокруг дерева, глядя, как из раны выматывается кишка». Как же не ужаснуться после прочтения этих слов. Ведь не мог же врать Горький. Или мог? Чем отличается ложь от кастрированной правды?
До революции Тамбовская губерния представляла собой густонаселенный процветающий край. Лучшие в мире черноземы, на которых располагалась губерния, способствовали высокому уровню развития сельского хозяйства. Ситуация поменялась с приходом к власти большевиков. Близость к столице и богатство губернии, предопределило широкий размах продразверстки и насильственной мобилизации населения в Красную Армию. Изъятие хлеба крестьяне встретили без восторга, а мобилизация вылилась в повальное дезертирство.
- «Чего ожидать от тамбовских крестьян - задается вопросом А. Солженицын, - если в мрачном логове тамбовского губкома вдохновителями грабительских поборов названных продовольственной разверсткой, были секретари губкома Райнев и Пинцер? Секретарем пропаганды был Эйтаман. Председатель губисполкома был товарищ Шлифтан. губкомиссар по изъятию излишков хлеба был товарищ Гольдин. Именно он своими непомерными поборами и вызвал волну недовольствия которое перетекло в восстание. Его преданный до фанатизма помощник Товарищ Маргулин прелюдно и нещадно порол крестьян. Самых упорных и крепких он пускал в расход».
Ответом большевиков на массовый крестьянский «саботаж» стало усиление продотрядов и ужесточение мер по борьбе с дезертирством. Коммунистами были созданы специальные патрули, наделенные правом врываться в дома, брать заложников и расстреливать антисоветских элементов без суда и следствия. К зиме 1921 года силы повстанцев достигли 50 тысяч человек. Территория охватила всю сельскую местность региона. 27 апреля 1921 года подавление восстания было поручено Тухачевскому. Для выполнения задачи ему отводился 1 месяц. Полномочным представителем от ВЧК Тухачевскому был направлен чекист лев Левин. На мужиков были брошены 55 тыс. красноармейцев. Были задействованы 9 артиллерийских бригад, бронетехника, 4 бронепоезда, 2 авиаотряда и химическое оружие – хлор марки Е56. К лету Тухачевский принял к населению области невероятно жестокие меры. Видимо оправдываясь за проваленную польскую компанию, Тухачевский создал в области оккупационный режим. Это был полномасштабный террор над местным населением, массовые расстрелы, создание концлагерей. Деревни, выказавшие неповиновение, сжигались. Эффективным методом манипулирования оказались заложники. Карательные отряды расстреливали детей на глазах крестьян, если они отказывались выдавать информацию о повстанцах. Если мятежники скрывались в лесах, весь массив обстреливали снарядами и баллонами с газом. Интересно, об этом красном терроре товарищ Горький что-нибудь знал? К 16 июлю 1921 года все было кончено. Последние главари были уничтожены, а рядовые мятежники рассеяны и добиты по одному.
- Да не только же евреи участвовали в этих зверствах! – так и слышаться возмущенные голоса.
- Да, не только евреи. Но приказы издавали именно они. А когда губкомовские постановления зачитывали крестьянам, то люди слышали и запоминали фамилии стоящие под кровавыми бумажками.
Ну и как тут опять не вспомнить Исаака Эммануиловича? Ведь именно он из ведомства Моисея Урицкого направляется в Поволжье с целью изъятия хлеба у местного крестьянства.
12
Возвращаясь к Горькому и его участию в защите Бабеля, мы продолжаем:
30 сентября 1928 года газета «Правда» публикует фрагмент выступления М. Горького перед начинающими литераторами. Поначалу маститый писатель глубокомысленно рассуждал о литературе и литературной технике. Приводя различные примеры, Горький в частности сослался на опыт Н. Гоголя. На первый взгляд такая товарищеская беседа выглядело обычным по тогдашнему времени ликбезом. И вдруг Горький вспоминает четырехлетней давности конфликт. Зачем он это делает? Ведь, во-первых, - прошло уже довольно времени, и во-вторых, - та ситуация была для обеих сторон весьма болезненная.
Ответ тут может быть только один. Горький знал, что возмущение Буденного для Бабеля остались без всяких организационных последствий. Авторитет Исаака Эммануиловича значительно возрос. Ему уже «светит» статус пролетарского писателя! Это уже не «попутчик». Это генеральский ранг. К примеру, в этом ранге находился сам Горький. «Буревестник» принимает решение - продолжив полемику с командармом, чтобы еще раз подчеркнуть перед начинающими писателями авторитет Бабеля и показать на кого им следует равнять свои перья.
- «Товарищ Буденный охаял «Конармию» Бабеля – вдруг замечает Горький. — Мне кажется, что это сделано напрасно… Сам товарищ Буденный любит извне украшать не только своих бойцов, но и лошадей… Бабель украсил его бойцов изнутри и, на мой взгляд, лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев».
В приведенных цитатах сквозит ирония. Командарм уподобляется какому-то затейнику, который занимается только тем, что с удовольствием украшает своих лошадей. Бабель же с его «блестящими» текстами в мастерстве не уступает самому Гоголю!
Прочитав в «Правде» эти пассажи, Семен Михайлович теперь уже возмутился на Горького.
26 октября 1928 года «Правда» напечатала «Открытое письмо Максиму Горькому». В письме Семен Михайлович подтвердил, что мнение свое о Бабеле менять, не намерен.
- «Прежде всего, - наивный рубака, пытается объяснить маститому писателю, - чтобы лучше знать первоисточники «Конармии» Бабеля, я должен оговориться, что Бабель никогда не был и не мог быть подлинным и активным бойцом 1-й Конной армии. Мне только известно, что он где-то плелся с частицей глубоких тылов, к нашему несчастью всегда отягощавших боевую жизнь 1-й Конной армии, — вернее, Бабель был «на задворках» Конармии».
Затем Буденный принимается объяснять, что Бабелевские тексты не имеет никакого отношения к реальности. «фабула его очерков, уснащены обильно впечатлениями эротоманствующего автора…». И далее: «Я полагал бы, что Бабель, с полным соответствием жанру и стилю бытописаний, мог бы скорее назвать (и это было бы правильнее) свои очерки: «На задворках Конармии»... Я думаю, что и Вы, Алексей Максимович, со мной согласитесь в том, что для того, чтобы описывать героическую, небывалую еще в истории человечества борьбу классов, нужно прежде всего понимать сущность этой борьбы и природу классов, т. е. быть хотя бы и не вполне осознающим себя диалектиком, марксистом-художником. А как раз ни того, ни другого у Бабеля нет. Вот почему его попытка изобразить быт, уклад и традиции 1-й Конной армии получилась в карикатурно-пасквильном виде, и вся его повесть пронизана мещански-обывательской точкой зрения с чистейшей мелкобуржуазной идеологией... Конечно, героические бойцы 1-й Конной — обыкновенные, простые и часто малограмотные люди, и поэтому такие «художества» — в пору, когда самой историей поставлены перед фактом вступления в фазис решающих боев труда с капиталом, — я думаю, не только не нужны, но и весьма вредны... Вот почему я охаял «Конармию» Бабеля, и не только я, но и вся та революционная масса, силами которой мы на ваших глазах строим социализм... Можно ли после этого говорить, что Бабель украсил бойцов 1-й Конной армии изнутри лучше и правдивее, чем Гоголь запорожцев? Неужели вы, Алексей Максимович, такой чуткий и тонкий, не заметили того, что Гоголь, описывая даже «красивую неправду» о запорожцах, как великий художник избегал пасквильного тона, а Бабель, «художник-реалист», так «украсил изнутри» бойцов 1-й Конной армии, что я до сего времени получаю письма с самым категорическим протестом против явной, грубой, я бы сказал, сверхнахальной бабелевской клеветы на Конную армию... Работу Бабеля мы давно осудили, расценивая ее как пасквиль, и я не стал бы к ней возвращаться, если бы о нем не было упомянуто Вами именно в том месте, где Вы, Алексей Максимович, учите наших пролетарских начинающих литераторов... С глубоким уважением С. Буденный».
Итак, четыре года назад произошел конфликт; Буденный резко высказался по поводу «Конармии» в исполнении Исаака Бабеля; слава Богу, никаких грозных последствий после гнева командарма не было; через несколько лет эту ситуацию вспомнил Горький; Буденный объяснился; и даже если все остались при своем мнении, то тему можно было считать исчерпанной, но Горьки так не считал.
13
27 ноября «Правда» напечатала «Ответ С. Буденному».
- «Не могу согласиться с Вами в оценке «Конармии» Бабеля и решительно протестую против Вашей квалификации этого талантливого писателя».
Объяснять - как и на каких основаниях, автор Конармии» «участвовал» в боях, Горький не стал. Вместо этого пролетарский писатель ловко «перевел стрелки». Он объяснил «бестолковому» рубаке, что вопрос о конармейском статусе вообще не имеет отношения к литературе.
- «Вы говорите, что Бабель «плелся где-то с частицей глубоких тылов». Это не может порочить ни Бабеля, ни его книгу. Для того, чтобы сварить суп, повар не должен сам сидеть в кастрюле. Автор «Войны и мира» лично не участвовал в драках с Наполеоном, Гоголь не был запорожцем».
Вот такая у мастера художественного слова «кастрюльная» аргументация. При этом статус Бабеля, кроме Гоголя подкреплен и Л. Толстым.
- «Вы говорите, - продолжает Горький, - об «эротомании» автора. Я только что прочитал книжечку Бабеля еще раз и не нашел в ней признаков этой болезни у автора, но, разумеется, не отрицаю наличия эротических деталей в его очерках… война всегда возбуждает бешеную эротику — об этом говорит нам всякая война, это подтверждается поведением немцев в Бельгии, русских в Восточной Пруссии. Я склонен считать это естественным — хотя и не нормальным — повышением «инстинкта продолжения рода», инстинкта жизни у людей, которые стоят лицом к лицу со смертью».
Будто ловкий фокусник Горький умело жонглирует словами. Он объясняет «примитивному» командарму, в чем отличие между литературой и реальностью. Но как только речь заходит о текстах его протеже, все смыслы переворачиваются с ног на голову. Теперь тексты Бабеля отлично подтверждаются все той же реальностью.
-« я, - продолжает защиту Горький, - не нахожу в книге Бабеля ничего «карикатурно-пасквильного», наоборот; его книга возбудила у меня к бойцам «Конармии» и любовь и уважение, показав мне их действительно героями — бесстрашные, они глубоко чувствуют величие своей борьбы. Такого красочного и живого изображения единичных бойцов, которое давало бы мне ясное представление о психике всего коллектива, всей массы «Конармии» и помогло бы мне понять силу, которая позволила ей совершить исторический, изумительный ее поход, — я не знаю в русской литературе».
В этих цветистых фразах Горький желаемое выдает за действительное. Никакого пафоса революции в бабелевской «Конармии» нет.
- «Не соглашусь с Вами и в том, - продолжает поучать Буденного Горький, - что ваши бойцы — «простые, обыкновенные люди», я не посчитал бы их такими, даже не зная очерков Бабеля, который талантливо дополнил мое представление о героизме первой за всю историю армии, которая знает, за что она бьется, и ради чего будет биться... Товарищ Буденный, разрешите сказать Вам, что резким и неоправданным тоном Вашего письма Вы наносите молодому писателю оскорбление, не заслуженное им… «вредной» была не публикация «конармейских новелл». «Вредной» была неразумная критика. Она препятствовала участию писателей в решении задач государственной важности... мы, в наших интересах, обязаны относиться бережно и терпимо ко всякому человеку, который способен помочь нам в борьбе против загнивших, но еще крепких устоев проклятой, позорной старины. Бабель — способен. Нас вовсе не так много, чтобы мы могли беззаботно отталкивать от себя талантливых и полезных людей. Вы не правы, тов. Буденный. Вы ошибаетесь. И Вы забыли, что к Вашим суждениям прислушиваются не только десятки тысяч Ваших бойцов... С полным уважением к Вам».
Бабель «защитой» со стороны А.М.Горького был недоволен, в письме к А.Г.Слоним от 29 ноября 1928 года из Киева он писал: «Прочитайте ответ Горького. По-моему, он слишком мягко отвечает на этот документ, полный зловонного невежества и унтер-офицерского марксизма». Бабель именует письмо Будённого «вонючим документом», недостойным того, чтобы держать его у себя дома.
Впрочем, уже к началу 30-х годов многое меняется в риторики Исаака Эммануиловича: «Мне жаль, что С. М. Буденный не догадался обратиться ко мне в своё время за союзом против моей «Конармии», ибо «Конармия» мне не нравится…».
Внимательно наблюдавший за развитием «дискуссии», Сталин Будённого «притормозил»: «Максим Горький сейчас в Италии, болеет, и я бы посоветовал воздержаться от публикации нового письма. Вы правильно ставите вопрос. О бойцах Красной Армии, защитниках Октября, надо писать с любовью и уважением, и я уверен, что эту точку зрения разделяет с нами и Максим Горький. И не надо заострять свой спор с ним, Семён Михайлович. Это только на руку нашим врагам».
14
Отвлечемся на некоторое время от литературы и политики и заглянем в послужной список личной жизни товарища Бабеля. В этом списке официально числятся три женщины. Мы их называем женщинами официальными, так как Бабель именно их поочередно считал своими женами, хотя женат был только на Евгении Гронфейн. Итак, вот эти женщины - Евгения Гронфейн,Тамара Каширина и Анна Пирожкова
В Киеве, где юноша Бабель учился и затем куда по коммерческим делам отправил его отец, Исаак встречает юную Евгению. Ее отец Борис Гронфейн был крупным киевским предпринимателем, который закупал за границей и продавал в России сельскохозяйственную технику. Именно к нему с деловым поручением из Одессы отправился юный коммерсант. Как уж там сложились деловые отношения, но любовный контакт состоялся. Еврейка по уши влюбилась в молодого коммерсанта и сбежала с ним в Одессу.
Поженились они 9 августа 1919 года. Произошло это в Одессе. Брак был зарегистрирован раввином в местной синагоге. Странными были их отношения. Кажется, до 1924 года Евгения продолжала жить в Одессе у родителей мужа. Сам же муж где только не болтался. После смерти отца в 1925 г. Бабель перевозит семью в Москву. В этом же году Евгения одна уезжает во Францию. Бабель в это же время уже встречается с Тамарой Кашириной. От Бабеля у Кашириной рождается сын Эммануил. Через несколько лет Бабель с Кашириной расстаются. Тамара выходит замуж за писателя Всеволода Иванова. Отчим настоял, чтобы Имя Эммануил Бабель было изменено на Михаил с фамилией Иванов. Позже Михаил Иванов станет известным художником.
В 1928 году Бабеля выпускают за границу. По тем временам, да еще на довольно длительный срок, такую честь надо было заслужить. Бабель заслужил. Он за границей где на Каприи посещает Горького, а в Париже заглядывает в жене Евгении. Она художница и возвращаться в Союз не желает. В 1929 году у Евгении рождается дочь Натали. Бабель еще несколько раз выезжал за границу, встречался с Евгенией и их общей дочерью Наташей.
В 1932 году Бабель знакомится в Москве с красивой и очень талантливой девушкой. Талант ее исключительно инженерного свойства. Девушка статная. Родом она из Сибири. Зовут ее Антонина Николаевна Пирожкова. После ранней смерти отца в 1923 году, девочка Тоня продолжая учиться в школе, вынуждена работать репетитором по математике. В 1930 году она оканчивает Сибирский Томский технологический институт им. Ф. Э. Дзержинского (ныне — Томский политехнический университет). Некоторое время работает в конструкторском бюро Кузнецкстроя. После переезда в Москву поступает на работу в Метропроект (1934). Впоследствии Антонина Николаевна становится главным конструктором этого института. Пирожкова была одной из первых, кто проектировал Московский метрополитен, в том числе станции «Маяковская», «Павелецкая», «Арбатская», «Киевская» и «Площадь Революции». Коллеги считали её одним из самых талантливых инженеров-проектировщиков.
Антонина Пирожкова знакомится с Исааком Бабелем в 1932 году. спустя два года, по возвращении Бабеля из за границы, они соединяют свои судьбы. Их дочь, Лидия Исааковна Бабель, родилась в 1937 году.
Вот как впоследствие Антонина Николаевна в своей книге «Семь лет с Бабелем» вспоминала их первую встречу. Встреча эта произошла на обеде у руководителя Восток-Сталь Якова Иванченко: «Яков Павлович представил меня Бабелю: – Это – инженер-строитель по прозванию Принцесса Турандот. Иванченко не называл меня иначе с тех пор, как, приехав однажды на Кузнецкстрой, прочел обо мне критическую заметку в стенной газете под названием: «Принцесса Турандот из конструкторского отдела»… Бабель посмотрел на меня с улыбкой и удивлением, а во время обеда все упрашивал выпить с ним водки. – Если женщина – инженер, да еще строитель, – пытался он меня уверить, – она должна уметь пить водку. Пришлось выпить и не поморщиться, чтобы не уронить звания инженера-строителя».
А вот еще один любопытный эпизод, характеризующий чекиские повадки Исаака Эммануиловича: «Как-то раз Бабель попросил разрешения зайти ко мне домой. Я угостила его чаем, помню, не очень крепким (а он, как я потом узнала, любил крепчайший), но Бабель выпил чай и промолчал. А потом вдруг говорит: – Можно мне посмотреть, что находится в вашей сумочке? Я с крайним удивлением разрешила. – Благодарю вас. Я, знаете ли, страшно интересуюсь содержимым дамских сумочек. Он осторожно высыпал на стол все, что было в сумке, рассмотрел и сложил обратно, а письмо, которое я как раз в тот день получила от одного моего сокурсника по институту, оставил. Посмотрел на меня серьезно и сказал: – А это письмо вы, не разрешите ли мне прочесть, если, конечно, оно вам не дорого по какой-нибудь особой причине? – Читайте, – сказала я. Он внимательно прочел и спросил: – Не могу ли я с вами уговориться?.. Я буду платить вам по одному рублю за каждое письмо, если вы будете давать мне их прочитывать. И все это с совершенно серьезным видом. Тут уж я рассмеялась и сказала, что согласна, а Бабель вытащил рубль и положил на стол».
15
По воспоминаниям современников известно- Бабель был намерен написать большой роман о чекистах. Редактор и критик «журнала «Новый мир» Вячеслав Полонский, гадая о причинах долгого литературного молчания Бабеля, предположил, что готовые произведения у Исаака Эммануиловича есть, но они сплошь неподцензурные: «…ибо материал их таков, что публиковать его сейчас вряд ли возможно. Бабель работал не только в Конной — он работал в Чека Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР — специальный орган безопасности Советского государства... Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшному, его почти садиская страсть к страданиям ограничила его материал. Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы, он собрал огромный материал о жестокости революции». Полонский считал, что все неопубликованные вещи Бабеля — про Чека. Вот, как сам Бабель описывал своей второй гражданской жене Тамаре Кашириной день, проведенный в Лукьяновской тюрьме. Вместе с ним там был прокурор и следователь. Бабель присутствовал при допросе двух мужиков, убивших селькора украинской газеты: «Это было очень грустно и несправедливо, как всякий человеческий суд, но лучше и достойнее было мне сидеть с этими жалкими убившими мужиками, чем болтать позорный вздор где-нибудь в городе, в редакции…». Роман про чекистов, задумывался широко и на обширном материале. Актуальная на то время тема коллективизации деревни не была писателем обойдена:
«…Живу в коренной чистокровной казачьей станице. Переход на колхозы происходил здесь с трениями, была нужда — но теперь все развивается с необыкновенным блеском. Через год-два мы будем иметь благосостояние, которое затмит все, что эти станицы видели в прошлом, а жили они безбедно. Колхозное движение сделало в этом году решающие успехи, и теперь открываются, действительно, безбрежные перспективы, земля преображается. Сколько здесь пробуду — не знаю. Быть свидетелем новых отношений и хозяйственных форм интересно и необходимо». (Из письма сестре Марии Шапошниковой. Станица Пришибская. 13 декабря 1933 года(
Понимая, что новый роман, так или иначе должен будет охватить общество как по горизонтали, так и по вертикале сверху до низу, Бабель совершает много поездок по стране. Связи с нужными людьми давали возможность без особых проблем входить в кабинеты «высоких» людей. Это было необходимо для сбора материала.
Вот как описывала Антонина Пирожкова некоторые из таких поездок: «В Гаграх Бабель захотел встретиться с Председателем ЦИК Абхазии Нестором Лакобой. Я проводила Бабеля до дачи ЦИК, где Лакоба отдыхал, и осталась ждать на скамейке возле входа. Свидание с Лакобой продолжалось около часа, затем оба вышли, поговорили и попрощались. Меня удивили черный костюм на Лакобе в солнечный день и шнурок из уха от слухового аппарата. На обратном пути Бабель сказал, что Нестор Лакоба «самый примечательный человек в Абхазии».
«…Через несколько часов мы были в Нальчике, остановились в гостинице и заказали чаю. Я легла спать, а Бабель отправился к Беталу Калмыкову, Первому секретарю обкома партии Кабардино-Балкарии… Бабель разбудил меня. Войдя в мой номер, он сказал… - Бетал приглашает нас переехать к нему в загородный дом, где он сейчас живет, в Долинское. Но я заупрямилась: – С Беталом я не знакома, принять приглашение не могу, приглашает он вас, а не меня, и переезжать к нему я не хочу. Не хочу – и все! Со мной ничего нельзя было поделать. Не помогло ни уверение в том, что у меня там будет своя комната, ни то, что у Бетала всегда живет много всякого народу – друзья, корреспонденты московских газет с женами и т. д. Я стояла на своем. Пришлось Бабелю снова пойти в обком, и там было решено, что он будет жить у Бетала, а я куплю путевку в дом отдыха как раз напротив дома Бетала. На это я согласилась
Бетал Калмыков был одним из тех людей, которые владели воображением Бабеля. Иногда он в раздумье произносил: – Хочу понять: Бетал – что он такое? В другой раз, прохаживаясь по комнате, говорил: – Отношения с Москвой у него очень сложные. Когда к нему из Москвы приезжают уполномоченные из ЦК, они обычно останавливаются в специальном вагоне и приглашают туда Бетала. Он входит и садится у дверей на самый краешек стула. Все это нарочито. Его спрашивают: «Правда ли, товарищ Калмыков, что у вас нашли золото в песке реки Нальчик?» Он отвечает: «Помолчим пока об этом». Он прибедняется и даже унижается перед ними, а ведь он – гордый человек и, мне кажется, не очень их уважает. Москва платит ему тем же. Ему дают очень мало денег, очень мало товаров. А он втайне от Москвы покрыл свою маленькую страну сетью великолепных асфальтированных дорог. Я спросил его однажды – на какие деньги? Оказалось, заставил население собирать плоды дичков (груш и яблонь), которых в лесах очень много, и построил вареньеварочные заводы. Делают там джем и варенье, продают и на эти деньги строят дороги.
В феврале 1935 года Бабель написал своей матери: «В Москве – съезд Советов; из разных концов земли прибыли мои товарищи – Евдокимов с Сев. Кавказа. Из Кабарды – Калмыков, много друзей с Донбасса. На них уходит много времени. Ложусь спать в четыре-пять утра. Вчера повезли с Калмыковым кабардинских танцоров Алексею Максимовичу, плясали незабываемо!»
в 1937 году, Бабель сообщил мне об аресте Бетала: «Его вызвали в Москву, в ЦК, и, когда он вошел в одну из комнат, на него набросилось четыре или пять человек. При его физической силе не рисковали арестовать его обычным способом; его связали, обезоружили. И это Бетала, который мог перенести любую боль, но только не насилие над собой! После его ареста в Нальчике был созван партийный актив Кабардино-Балкарии. Поезд, с которым приехали представители ЦК, был заполнен военными – охраной НКВД. От вокзала до здания обкома, где собрался актив, был образован проход между двумя рядами вооруженных людей. На партактиве было объявлено о том, что Бетал Калмыков – враг народа и что он арестован, а после окончания заседания весь партактив по проходу, образованному вооруженными людьми, был выведен к поезду, посажен в вагоны и увезен в московские тюрьмы…» Бетал погиб».
Раз Антонина Николаевна заметила, что Исаак Эммануилович зачастил к наркому внутренних дел Николаю Ежову и его жене.
- «Чего это вы туда зачастили»?
Бабель ей сказал: - «Пишу роман о чекистах, Тоня, материал собираю!»
Цитата из разговора с А. М.:
О.М. - почему вас тянет к "милиционерам? Распределитель, где выдают смерть? Вложить персты?
- "Нет,— ответил Бабель, — пальцами трогать не буду, а так потяну носом: чем пахнет…".
16
В Москве перед войной был Малый Палашевский переулок. Именно там со своей женой-красавицей в тридцатые годы жил народный комиссар внутренних дел Николай Иванович Ежов. Дом наркома был известным культурным местом, где любила собираться творческая и государственная элита страны. Хозяйкой литературно-музыкальных вечеров была Евгения Соломоновна Хаютина. Вот как описывал атмосферу дома писатель, культуролог и историк Москвы А. Васькин: «Там пели, танцевали, читали стихи, вкусно и обильно пили ели за одним столом и чекисты, и их потенциальные жертвы».
А вот что поведал на допросе племянник Ежова: «…у Ежова и его жены Евгении Соломоновны был обширный круг знакомых, с которыми они находились в приятельских отношениях и запросто их принимали в своем доме. Наиболее частыми гостями в доме Ежова были: Пятаков; бывший директор Госбанка СССР Марьясин; бывший заведующий иностранным отделом Госбанка Сванидзе; бывший торгпред в Англии Богомолов; редактор “Крестьянской газеты” Урицкий Семен; Кольцов Михаил; Косарев А. В. Ежова играла на рояле, звучал патефон — сама она очень любила фокстрот и джаз, Утесов распевал свои знаменитые «Лимончики».
Утесов рассказывал, как Бабель впервые привез его на дачу к Ежову, только что ставшему наркомом НКВД. И сам загородный дом, и богатая роскошная обстановка поразили звезду «Веселых ребят» — ковры, мебель, отличный бильярд. А каков был стол, ломившийся от деликатесов: икра, балыки-шашлыки… Утесов без умолку сыпал анекдотами. Но самого маленького человечка в полувоенном френче он не узнал. «Я спросил Бабеля: “Так у кого же мы были? Кто он, человек в форме?” Но Бабель молчал загадочно». В итоге он выразился довольно образно: «Когда этот человек вызывает к себе членов ЦК, то у них от этого полные штаны». При этом Квартира наркома всегда оставалась под наружным наблюдением и прослушкой. Именно наблюдение и прослушка выявили любовные связи Евгении Соломоновны. Среди любовников жены наркома оказались Михаил Шолохов, Михаил Кольцов, Отто Шмит. Бабель в семье Ежовых был на особом положении. Его сексуальная близость с Е. С. Тянулась еще с Одессы. Давняя связь давало Бабелю право бывать в доме в Палашевском переулке на правах друга семьи и вводить в салон новых интересных ему и хозяйке персонажей.
Племянник Ежова продолжает: «…бывало, все разойдутся, придет Ежов с работы, а Бабель с Женечкой в квартире одни..».
Евгения Соломоновна Фейгенберг родилась в Гомеле. В семнадцать лет она вышла замуж за Лазаря Хаютина, который был старше ее на десять лет. С ним жгучая брюнетка переезжает в Одессу. В Одессе она устраивается в редакцию местного журнала машинисткой и сходится с талантливой молодежью. Тогда же Женя Фейгенберг знакомится с бабелем. В дальнейшем их отношения продолжатся в Москве где «стрекоза» после множества «перепархиваний» из постели в постель «осядет » в объятиях наркома внутренних дел Ежова. Умрет Евгения Соломоновна осенью 1938 г. в подмосковном санатории им. Воровского. В сильном нервном истощении она примет смертельную дозу люминала. По факту смерти будет проведено следствие. Ее подруга Зинаида Гликина на допросе расскажет об одном происшествии, случившемся на правительственной даче. Этот случай произойдет в поселке Дугино за несколько месяцев до смерти Евгении Соломоновны. Итак, картинка следующая -Середина августа 1938 года, дача наркома внутренних дел Ежова поздний вечер. В доме ужинают, за столом трое – сам Ежов, его жена Евгения Соломоновна Хаютина и ее подруга Зинаида Гликина. «Железный нарком» мал ростом, щупл, узкогруд и похож на тролля из немецкой сказки-страшилки. Сходство усугубляет то, что Ежов всё время за столом кривит губы. Сегодня нарком явно не в настроении. Евгения Хаютина на девять лет моложе мужа. Жена наркома – женщина видная, она красива южной, знойной красотой. После ужина пару ждёт грандиозный скандал:
- Ты с Шолоховым жила? – спросил Ежов жену, извлек пачку бумаг и заставил ее читать, причем не про себя, а вслух. Женя Хаютина начала было читать, но тут же запнулась – это была расшифровка прослушки ее вчерашней встречи с Михаилом Шолоховым в гостинице «Националь». Стенографистка отнеслась к своей работе творчески, даже снабдила расшифровку поясняющими комментариями: «идут в ванную» или «ложатся в постель». Нарком выхватил листки, швырнул их на пол и начал бить жену. Бил он ее всерьез: и по лицу, и в грудь. Зинаида Гликина в ужасе выбежала из комнаты: она-то считала, что у Ежовых – открытый брак и измены они друг от друга не скрывают, поэтому увиденная семейная сцена поразила ее вдвойне.
Вообще подобное поведение для Николая Ивановича было несвойственно. Ежов любил свою жену и обычно не докучал ей ревностью. Их семья была «без предрассудков». У Евгении Соломоновны было множество поклонников, была прекрасная светская жизнь – премьеры, приемы, кремлевские банкеты. Позже новый нарком внутренних дел Берия проведет расследование и сообщит Сталину про всех любовников Евгении Соломоновны. Вот тогда кроме Шолохова, Отто Шмита, Кольцова всплывет и имя Исаака Бабеля. Когда Бабель будет арестован, свой интерес к семейству Ежова он объяснит тем, что ему хотелось рассмотреть главного чекиста вблизи, почувствовать, понять.
17
Возвращаясь к Николаю Ивановичу, напомним – его назначают наркомом внутренних дел (НКВД) в сентябре 1936 года. Перед новым наркомом, партия поставила задачу – сверху донизу проверить и зачистить чекистскую корпорацию. Корпорация эта была весьма сплоченная. К моменту вышеупомянутого семейного скандала Ежов уничтожил почти всю верхушку НКВД. Было посажено и расстреляно больше 14 тысяч чекистов.
На этом фоне ниже приведенный документ выглядит особенно интересным:
СВОДКА СЕКРЕТНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ОТДЕЛА ГУГБ НКВД СССР 22 сентября 1936 г.
После опубликования приговора Военной Коллегии Верх. суда над участниками троцкистско-зиновьевского блока источник, будучи в Одессе, встретился с писателем Бабелем в присутствии кинорежиссера Эйзенштейна. Беседа проходила в номере гостиницы, где остановились Бабель и Эйзенштейн. Касаясь главным образом итогов процесса, Бабель говорил: "Вы не представляете себе и не даете себе отчета в том, какого масштаба люди погибли и какое это имеет значение для истории. Это страшное дело. Мы с вами, конечно, ничего не знаем, шла и идет борьба с "хозяином" из-за личных отношений ряда людей к нему. Кто делал революцию? Кто был в Политбюро первого состава?"
Бабель взял при этом лист бумаги и стал выписывать имена членов ЦК ВКП(б) и Политбюро первых лет революции. Затем стал постепенно вычеркивать имена умерших, выбывших и, наконец, тех, кто прошел по последнему процессу. После этого Бабель разорвал листок со своими записями и сказал:
"Вы понимаете, кто сейчас расстрелян или находится накануне этого: Сокольникова очень любил Ленин, ибо это умнейший человек. Сокольников, правда, "большой скептик" и кабинетный человек, буквально ненавидящий массовую работу. Для Сокольникова мог существовать только авторитет Ленина и вся борьба его - это борьба против влияния Сталина. Вот почему и сложились такие отношения между Сокольниковым и Сталиным.
А возьмите Троцкого. Нельзя себе представить обаяние и силу влияния его на людей, которые с ним сталкиваются. Троцкий, бесспорно, будет продолжать борьбу, и его многие поддержат.
Из расстрелянных одна из самых замечательных фигур - это Мрачковский. Он сам рабочий, был организатором партизанского движения в Сибири; исключительной силы воли человек. Мне говорили, что незадолго до ареста он имел 11-часовую беседу со Сталиным.
Мне очень жаль расстрелянных потому, что это были настоящие люди. Каменев, например, после Белинского - самый блестящий знаток русского языка и литературы.
Я считаю, что это не борьба контрреволюционеров, а борьба со Сталиным на основе личных отношений.
Представляете ли вы себе, что делается в Европе, и как теперь к нам будут относиться. Мне известно, что Гитлер после расстрела Каменева, Зиновьева и др. заявил: "Теперь я расстреляю Тельмана".
Какое тревожное время! У меня ужасное настроение!"
Эйзенштейн во время высказываний Бабеля не возражал ему.
Зам. нач. секр.-полит. отдела ГУГБ старший майор государствен. безопасности В.Берман.
В этом документе интересно вот что. Ежова министром госбезопасности назначили 26 сентября 1936 года. Значит, один из первых документов, легших к нему на стол, была сводка Бермана о Бабеле. о самом Ежове Бабель отзывался крайне высоко. Николай Иванович не дал ходу ни этому, ни многим другим доносам на Бабеля. Существует мнение, что Ежов и Бабель обсуждали эти бумажки в дружеском кругу.
Бабель часто повторял: "Два обстоятельства никогда меня не коснутся- я не буду беременным и Меня никогда не арестуют". Неудивительно, что он рухнул сразу за Ежовым.
Ежова арестовали 10 апреля 1939 года, Бабеля взяли через сорок пять дней.
В одном из разговоров Бабель сказал:«Существующее руководство ВКП(б) прекрасно понимает, только не выражает открыто, кто такие люди как Раковский, Раскольников, Радек, Кольцов и т. д. Эти люди облечены печатью высокого таланта и на много голов возвышаются над окружающей посредственностью нынешнего руководства. Но раз эти люди имеют хоть малейшее прикосновение к силам, руководство становится беспощадным: арестовать, расстрелять!»
Очевидно, что для Бабеля это были «свои». Он совершенно справедливо предположил, что происходит замена поколения руководства страны. Правильно. Революция закончилась, на смену революционерам приходили функционеры. Так было всегда. Беда Бабеля была в том, что он именно с этим поколением был крепко повязан. Бабель, как и Пильняк, пали жертвой своих обширных связей во властных структурах. Большие люди помогали им пробиться в советскую элиту. Стать не просто литераторами, а людьми, причастными к высоким сферам - такова уж болезнь творческой интеллигенции. Вспомните, как талантливый режиссер Эльдар Рязанов снимал убогий и холуйский фильм о Борисе Ельцине. Видимо, очень хотелось оказаться «при дворе».
Что же касается Бабеля – можно сказать одно - не повезло. Не с теми связался и оказался замешанным в нечистоплотные игры бывших революционеров, от которых отчетливо пахло изменой Родине.
18
Бабель с восторгом принят был не только Горьким. Его творчество достойно оценило подавляющее большинство тогдашнего мирового сообщества «мастеров культуры»:
Эрнест Хемингуэй: «Бабеля я знал с той поры, как его первые рассказы появились в переводе на французский язык и вышла его «Конармия». Мне очень нравятся его произведения. У него изумительный писательский материал, и, кроме того, он отлично пишет… Меня ругали за то, что я слишком кратко пишу, а я нашёл рассказ Бабеля ещё более сжатый, чем у меня, в котором сказано больше».
Ромен Роллан: «Его [Бабеля. — Г.С.] произведения, полные дикой энергии…»
Ярослав Ивашкевич: «Я должен отметить чрезвычайную популярность Бабеля в Польше».
Грэм Грин: «В Англии у нас очень мало возможностей оценить в полной мере произведения Исаака Бабеля, и я могу только сказать, что то немногое, что существует в переводе, вызывает восхищение и желание увидеть более полные переводы его сочинений».
Чарльз Сноу: «Чрезвычайно высокого мнения о произведениях Бабеля. В здешних литературных кругах это мнение почти единодушно».
Цитат подобного рода можно привести ещё великое множество. И все они, не исключено, имеют тот же исток, что и «крестничество» со стороны Горького, то есть принадлежность Бабеля к особой «породе» людей с особыми правами.
19
Исаака Бабеля арестовали на даче в писательском поселке «Переделкино» 15 мая 1939 года. При обыске был изъят весь его архив. Исаака Эммануиловича обвинили в антисоветской троцкистской деятельности и шпионаже.
Из обвинительного заключения по делу Исаака Бабеля 13 октября 1939 года:
«Следствием по делу вскрытой контрреволюционной троцкистской организации среди писателей и работников искусств было установлено, что активным участником ее является Бабель Исаак Эммануилович. Следствием установлено, что еще в 1928-29 гг. Бабель вел активную контрреволюционную работу по линии Союза писателей... В результате дальнейшего следствия о троцкистской деятельности Бабеля установлено, что последний еще в 1927-28 гг. знал о контрреволюционном заговоре, подготовляемом Ежовым Н.И., с которым он, помимо личной связи, был связан через его жену Хаютину… В 1934 г. и до момента ареста Бабель являлся французским и австрийским шпионом. Для шпионской работы в пользу французской разведки Бабель был завербован Мальро, а для австрийской разведки — Штайнером. Бабель передавал шпионские сведения — о состоянии воздушного флота, экономике советского государства, о оснащении и структуре Красной Армии, сведения об происходивших в стране арестах, о настроениях советской интеллигенции, в частности писателей и др. В совершенных преступлениях Бабель виновным себя признал полностью. В части террористической деятельности в конце следствия от своих показаний отказался. Изобличается показаниями репрессированных участников заговора.
Из «покоянного» письма Бабеля:
«…Революция открыла для меня дорогу творчества, дорогу счастливого и полезного труда. Индивидуализм, свойственный мне, ложные литературные взгляды, влияние троцкистов, к которым я попал в самом начале моей литературной работы,— заставили меня свернуть с этого пути. С каждым годом писания мои становились ненужнее и враждебнее советскому читателю; но правым я считал себя, а не его. Освобождение пришло в тюрьме. За месяцы заключения понято и передумано больше, может быть, чем за всю прошлую жизнь. С ужасающей ясностью предстали предо мной ошибки и преступления моей жизни, тлен и гниль окружавшей меня среды, троцкистской по преимуществу.
Гражданин Народный Комиссар, На следствии, не щадя себя, охваченный одним только желанием очищения, искупления, — я рассказал о своих преступлениях. Я хочу отдать отчет и в другой стороне моего существования — в литературной работе, которая шла скрыто от внешнего мира, мучительно, со срывами, но непрестанно. Я прошу Вас, гражданин Народный Комиссар, разрешить мне привести в порядок отобранные у меня рукописи Я прошу Вас также разрешить мне набросать хотя бы план книги в беллетристической форме о пути моем…»
Из приговора Военной коллегии Верховного суда 26 января 1940 года:
«Бабеля Исаака Эммануиловича подвергнуть высшей мере уголовного наказания — расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и в исполнение приводится немедленно».
20
Брак с Антониной Пирожковой хоть был и недолгим, но для Бабеля по-настоящему кажется счастливым. Антонина прожила с Бабелем семь лет и пережила на 70. Замужем она больше не была. 15 лет ждала и все это время пыталась выяснить его судьбу. О расстреле ей стало известно только в 1954 году. Антонина Пирожкова собрала и издала немногие сохранившиеся письма и рукописи писателя и под конец жизни, уже в эмиграции, написала о нем воспоминания — «Семь лет с Бабелем». Прожила женщина 101 год и умерла в 2010 году.
21.
Вместо эпилога
Уважаемый читатель, вы никогда не задумывались – а почему вообще в тридцатых годах существовала вся эта судебная канитель? Кому были нужны все эти признания? Кроме разве что героев публичных процессов. Если репрессии – это было простое уничтожение неугодных, к чему это все? Вот нацисты поступали куда проще – у них «нежелательных лиц» гестапо отправляло в концлагерь росчерком без всякой судебной волокиты. Дешево и сердито. Так зачем в СССР нужны были все эти сложности? На этот в сущности простой и самый правильный вопрос есть такое же простое объяснение. Потому что искали не призрак, а то, что на самом деле было. Возможно, с ними расправились неоправданно свирепо. Но... нельзя судить о том времени исходя из сегодняшних представлений. На карту было поставлено слишком многое. Не все, к примеру, знают, что с началом Второй мировой войны выяснилось: среди стран, воевавших с Германией, СССР оказался единственной страной, где не было «пятой колонны» – прогермански настроенных общественных деятелей. А они ведь были. Как среди троцкистов, так и среди «военной оппозиции». Эти люди вполне сознательно считали – пусть Гитлер одержит победу, тогда сталинский режим рухнет. А уж мы с Гитлером потом как-нибудь замиримся. Вот и проводились зачистки, в результате которых пострадали многие – те, кто играл не на той стороне...А эта «пятая колонна» во многом виновата в крахе Франции. А уж как подобных господ сажали в Великобритании и США... В Америке, на которую, кстати, ни одна бомба не упала, ВСЕХ граждан японского происхождения загнали в лагеря. Об этом сегодня упоминать непринято. Май 2021. Москва