Дорогая Милая Родная Лизонька!
Родная моя Лиза!
Хотел бы я, чтобы мое письмо было поэтичным, как ты любишь. Но ты же знаешь, что я не красноречив. Помнишь, как на нашу свадьбу мы решили (ты решила), что мы сами должны написать клятвы? Я до сих пор вспоминаю эту ночь перед церемонией, полную мучений и угрызений совести. Я все никак не мог сесть и начать писать, слова совершенно не шли, я просто не знал, откуда вообще они берутся. Как эти все поэты, писатели их находят? Это какая-то магия, ей-богу. Может со мной что-то не так? Заводской брак, не хватает нужной детали. Я чувствовал себя черствым сухарем и боялся прихода утра. Боялся стоять там перед всеми как истукан после твоей замечательной, волшебной, чудесной речи, полной искренней любви, заботы, веры в будущее.
Я пил коньяк. Ходил по комнате, смотрел в окно, сидел на кровати, вставал, выходил в подъезд покурить, возвращался. Корил себя за то, что оставил все на последний момент. Хотя я пытался, честно пытался написать за несколько дней до… но все заканчивалось одинаково – смятые листы, летящие в урну, одинокая ручка на голом столе. Отчаяние.
Ближе к утру я начал писать. Решил, что напишу все, что придет в голову, не задумываясь, а потом уже перечитаю и решу, что делать. Как это называется? Свободное письмо? Кажется, я что-то такое слышал по телевизору в передаче о писателях. Получилось вроде сносно, но я все равно жутко стеснялся его читать. Наши гости миленько улыбались, но уверен, они пдумали, что я тебя не достоин. И были правы.
Знаешь, в детстве у меня была кошка. Невиданной красоты. Стройная, гладкошерстная, трехцветная. Мордочка ангельская, а характер – нет. Я чувствовал себя ее рабом. Кормлю, пою, убираю лоток, а в ответ ни малейшей капельки любви. Дотронуться до нее нельзя было, сразу шипела и на своих, и на чужих. Любила залезть на секцию, как на пьедестал, и спать там часами, подглядывая одним глазом. Смотрите на меня, любуйтесь, а трогать нельзя. Когда мне было пятнадцать, она сдохла. Ей было уже больше двадцати лет, и все к этому шло. Последние годы она вообще почти не вставала, мало ела, не слышала. Но стало вдруг так одиноко без нее. Она не давала себя гладить, не хотела с нами играть, была сама по себе, но была. Мяукала, мурчала, топала своими громкими лапками, объедала цветы и потом блевала по углам. Я, наверное, месяц каждое утро порывался насыпать ей корм, удивляясь, почему она еще не прибежала и не орет как сумасшедшая.
Понимаешь о чем я? Иногда достаточно просто знать, что рядом кто-то есть. Чье-то невидимое, едва уловимое и ненавязчивое присутствие. Почему мы с тобой так и не завели кошку? Я много раз думал об этом, но почему-то так и не предложил. Забыл.
Моя жизнь – это и есть история о кошке. Когда любишь, и не получаешь ответ. Ты же понимаешь меня. Ты, как никто другой, все понимаешь, правда? Мы никогда это не обсуждали, но я вижу твой мудрый взгляд. Каждый день ты готовишь мне завтрак, гладишь рубашки, провожаешь на работу и тепло улыбаешься. Но я знаю, что скрывается за твоей улыбкой. Ты ничего не показываешь, не упрекаешь, не злишься. Как тебе удается не злиться? Потому что я не знаю, как справиться со злостью. Она давно закралась в мое сердце и замечательно там обосновалась. И мне кажется, я сам стал сплошным клубком ненависти, сгустком разочарования. Иногда мне хотелось, чтобы и ты злилась. Кинула бы мне в лицо рубашку, ничего бы не готовила, не убирала, не дарила золотые часы, на которые я засмотрелся в торговом центре, не переключала песню, которая меня раздражает… Меня тошнит от твоей идеальности.
Я знаю, как ты меня любишь. И ценю. Знаю, как это непросто. Я тот еще негодяй. Как ты все это терпела столько лет? Еще чуть-чуть и мы бы отметили хрустальную свадьбу. Надеюсь, хоть немного ты была счастлива. Сказать честно, иногда я был почти счастлив. Помнишь, как мы собирались с друзьями в поход на все выходные? Два типичных горожанина купили палатку, спальные мешки, спреи от насекомых, захватили одеяла и подушки, гору теплой одежды и еды. И когда мы ехали в полной машине, от друзей пришла эсэмэска, что у них поменялись планы. А мы с тобой ехали-ехали и завернули в шикарный СПА отель. Выпили весь мини-бар, поназаказывали еды в номер, выспались на мягчайшей кровати с белоснежными простынями. Лучшие выходные, правда?
А как мы ездили в Лунапарк, помнишь? Ты жутко боялась высоты, но все равно ходила со мной на все аттракционы. Поначалу ты вся была зеленая, тряслась, чуть в обморок не падала, а потом даже втянулась.
Любой со стороны скажет, что мы идеальная пара. Не ссоримся, уважаем друг друга, внимательны и вежливы. Может это и есть основа успешного брака? Отчего же так тошно бывает просыпаться? Отчего сосет под ложечкой и хочется запустить телефон в стену? Закричать во всю глотку и разбить кулаки, оставляя кровавые следы?
Ты знаешь, как мы с ней познакомились? Это потрясающая история.
В тот год смерть кошки не была единственной. Мой лучший друг умер. От передоза. Не то что бы он был последним наркоманом, просто мы иногда с ним зависали. Сидели у меня дома и курили травку. Как ты знаешь, мама одна меня воспитывала и постоянно работала, чтобы содержать. Я был предоставлен сам себе и мог, кого угодно водить домой и делать, что захочу. Главное к ее приходу, чтоб все было чисто. А смены у нее были длинные - по двенадцать часов, еще и ночные. У меня лишних денег не было, а вот Коля был из богатой семьи. Он покупал, и мы вместе употребляли. Было круто, когда он через своих взрослых знакомых доставал чистую марихуану, у нас прям праздник был. Но чаще мы курили какую-то фигню. Намешанную химию. Ловили нехилые галлюцинации. То ухохатывались чуть не до смерти, то ссорились и дрались, то сидели в оцепенении, словно смотря фильм и при этом участвуя в нем. Каждый раз эффект был разный. Иногда Коля доставал таблетки, с них мы тоже ловили кайф. Мы убеждали себя, что просто развлекаемся. Никакой зависимости, это же не героин какой-нибудь. Мы прилежно ходили в школу, отвечали на уроках, и учились даже вполне неплохо. А после школы бежали ко мне и употребляли.
Один раз нас позвали на крутую вечеринку, где собирались все тусовщики нашей школы, по большей части старшеклассники. Благодаря связям Коли, мы тоже получили приглашение. Мы должны были встретиться там, на хате у одного парня из двенадцатого класса, но я задержался. В моем классе была девочка, которая мне тогда нравилась. Я уже пару недель по ней сох, и вот она соизволила со мной погулять, и именно в этот вечер, потому что все остальные она занята – музыкой, танцами и английским. Я жуть как волновался. Надеялся, что она не заметит пятна на майке от пота и дрожащие руки. Я был рад идти с ней рядом, нести ее сумку со скрипкой. Она пахла мандаринами, должно быть ела их перед выходом. Она все болтала, а я плелся рядом, пытаясь вставить что-нибудь умное. Я был действительно рад, но уже представлял, как я приду на вечеринку и хорошенечко ширнусь, чтобы унять эту невыносимую дрожь. Коля писал мне сообщения, что у них там какая-то невероятная трава. Что он еще ни разу так не кайфовал. Я разрывался. Хотел подольше побыть с Маргаритой, но и не хотел, чтоб там всё скурили без меня. А Маргарита похоже хорошо проводила время и не собиралась домой. Мы шли по осенним мокрым улицам, деревья были голыми, трава усыпана грязной гниющей листвой. Горели фонари, но все равно было темно. Я проводил Маргариту до дома, и мы еще, наверное, полчаса стояли у подъезда. И стало вдруг как-то спокойно, я позабыл о своем волнении и трясучке, о Коле и вечеринке. Мы разговаривали о книгах и фильмах, она рассказывала в каких странах была, а я об интересных открытиях, о которых читал с утра в научном журнале. И перед тем как уйти, Маргарита меня поцеловала.
Я летел на вечеринку окрыленный, чувствуя, как горят мои губы. Честно говоря, мне уже никакой травы и не хотелось, так мне было хорошо в тот момент. Подойдя к нужному дому, я увидел скорую возле подъезда. Подумал, наверное, у какой-то старушенции сердце прихватило. Двери в скорой были закрыты, она как раз уже уезжала. Я зашел в подъезд, поднялся на пятый этаж и позвонил в квартиру, удивившись мертвой тишине. Мне открыл Томас, хозяин квартиры:
- Ну? Чего тебе? – он выглядел злым.
- Я… меня пригласили на вечеринку, - последнее слово я сказал совсем тихо, так как было очевидно, что в квартире больше никого нет.
- Похоже что тут вечеринка?
- Не особо… я…
- Все закончилось, домой иди, придурок.
И захлопнул дверь. Ничего не понимая, я написал Коле. Может не тот адрес? Так как он не отвечал, я позвонил, но трубку никто не брал. Я пошел домой, продолжая названивать. И только на следующее утро я узнал, что Коли не стало.
А дальше были разговоры с полицией, психологами и психиатрами, и мама, решив, что я конченый наркоман и закончу так же как и мой друг, отправила меня в лечебницу. Я винил себя, что не был с Колей рядом, что не предотвратил, не помог ему. Я был уверен, что он там один умирал и никто ему не помог. А если бы я был там, то всё точно было бы по-другому, он был бы жив. Но у меня были дела поважнее. Как я себя ненавидел. И ненавижу до сих пор.
В больничке меня лечили от зависимости и депрессии. У меня были как индивидуальные беседы с врачом, так и групповая психотерапия. Однажды в нашей группе появилась новенькая. Она не была похожа на сумасшедшую. Ну правда, по другим можно было сразу увидеть, что у них не все дома – по взгляду, по нервным движениям, неестественной бледноте. Она казалась обычной девчонкой с соседней квартиры. Но за час терапии она не произнесла ни слова. Ей задавали вопросы, пытались втянуть в диалог, увлечь, спровоцировать, но она просто тихо сидела, даже не шевелясь. В этом своем оцепенении она была похожа на фарфоровую куклу. Красивую и хрупкую.
- Если будешь так молчать, тебя никогда отсюда не выпустят, - сказал я ей после терапии. Она подняла на меня свои бездонные глаза, и я утонул в них. Мне показалось в них скрыты ответы на все вселенские вопросы. На секунду у меня сперло дыхание, и я потерял дар речи. Взяв себя в руки, я добавил:
- Просто говори им, что они хотят услышать. И от тебя отстанут.
- Да мне все равно.
Голос у нее был нежный, детский и в то же время с хрипотцой. Она откашлялась и зазвучала чище.
- Я – Соня.
- Марк.
Мы сели на диван в общей комнате, своего рода гостиной – с телевизором, столиком с настольными играми и зелеными цветами в больших тяжёлых горшках. Какое-то время мы молчали. От нее пахло кремом для рук. Я посмотрел на ее руки: тонкие пальцы и длинные узкие ногти, белая кожа, рукава натянуты до самых костяшек. Она была худощавой и казалась утонувшей в огромном бесформенном свитере.
- Что тебя бесит? Я вот ненавижу косточки в лимонах, - сказала она. Я, увлеченный разглядыванием ее тела, не сразу понял, о чем она говорит.
- Что?
- Я люблю лимоны, могу целый съесть, не морщась. Но косточки прям раздражают. И в мандаринах! Все портят. Даже вкус другой становится.
- Эмм, да, наверное.
- Мне жаль твоего друга, - сказала она через минуту.
В группе мне снова нужно было рассказывать эту историю, в миллионный раз со всеми подробностями. «Чтобы пережить, разобраться во всем, получить ценный урок и, когда я буду готов, отпустить».
- Да, жаль, - неужели нельзя было ничего поумнее сказать? – а ты почему здесь?
- Долгая история.
- Нам тут некуда торопиться. Ужин только через три часа.
И она рассказала мне свою историю. Говорила она монотонно, безэмоционально, словно читала по бумаге.
Соня родилась в хорошей семье и могла бы прожить обычную жизнь, но ее родители погибли в автокатастрофе, когда малютке было три. Среди родственников была бабушка, у которой девочка прожила до пяти. Бабушка была старенькая и умерла от больного сердца. Кроме бабушки была еще тетка, папина сестра, с четырьмя детьми, беременная пятым. Еще одному рту она была совсем не рада. Двоюродные братья и сестры сразу же не взлюбили Соню. Чужая, брошенная, посягающая на любовь их мамы, которой итак не хватало на всех. Дети не давали ей играть с игрушками, запирали ее в туалете, выключив свет, ночью не давали спать: пугали, бросали в ее кровать (кроватью служил раздвижной стол с брошенным сверху старым матрасом) всякий мусор – шкурки от бананов, грязные фантики, косточки. Видимо тогда она уже научилась молчать. Поняла, что легче стиснуть зубы, закрыть глаза и уши, представить, что на самом деле она не здесь, а в каком-то другом прекрасном месте. В таком, где всегда солнечно и слышно лишь лепетание птичек и звон ручейка, где пахнет полевыми цветами и родители живы. Порой она так сильно и часто представляла себе этот другой мир, в мельчайших деталях, что теряла связь с реальностью. До нее нельзя был достучаться, она не реагировала ни на звуки, ни прикосновения.
Тетка провозилась с ней полтора года, каждый день причитая, за что ей это, и отдала девочку в школу-интернат. Там ее судьба сложилась не лучше. Соня сразу показалась другим детям странной. Она отвечала медленно и часто невпопад, не играла с другими детьми, не знала и не понимала их игр. Чаще всего она сидела одна, погрузившись в себя, иногда читала. В интернате дети также стали всячески издеваться над ней.
- Так, а сюда тебя почему запихнули? – спросил я, потому что она уже несколько минут молчала.
- Две девочки, Саша и Марина, решили подшутить надо мной. Был вечер, и мы собирались ложиться спать. Я сходила в душ, переоделась и когда шла к кровати услышала смешки, но постаралась не обращать внимание. Эти глупые девчонки вечно хохочут. Я подняла одеяло, собираясь ложиться, и увидела, что по всей простыне ползут тараканы и жуки! А я жуть, как их боюсь, хоть в школе и много тараканов, но я так и не привыкла к ним. Каждый раз трясет от одного вида. Видимо они наловили кучу этих мерзких насекомых и подложили в кровать. Мне казалось их там миллион! Бегают, друг на друга заползают, копошатся своими маленькими лапками. Я только помню, как зажмурила глаза изо всех сил и сжала руки. И я оказалось в своем мире.
- А что это за мир? Как он выглядит?
- Ну это сложно описать. Он меняется в зависимости от моего настроения. Там может быть очень солнечно и тепло. Иногда там бушуют морские волны, разбиваясь об огромные, тянущиеся к небу, скалы. Я там гуляю, общаюсь с природой, могу говорить с солнцем, облаками, деревьями, камнями… Не смотри на меня, как на сумасшедшую, пожалуйста.
- Нет-нет, - я смутился, - я вовсе так не думал. Просто пытаюсь понять, как это.
Когда мы обкуривались, я тоже словно был в другом мире… хотя не совсем так. Я был в этой реальности, просто она выглядела по-другому. Иногда я смотрел вроде как со стороны, как фильм, а потом снова своими глазами, только все расплывалось, меняло форму и цвет, казалось смешным или страшным.
- Ну в общем, мне сказали, что я пробыла там три дня. То есть три дня до меня не могли достучаться, я не ела, не спала, просто сидела так с открытыми глазами.
- Ничего себе.
- А там, знаешь, нет времени… Я не чувствую голода, усталости. Я могу летать, могу быть цветком и тянуться к небу, могу купаться в океане и лежать на дне морской звездой. Там нет никаких ограничений.
- Ты не боишься остаться там навсегда?
- Может и стоило бы. В этом мире мне нет места.
- Зря ты так говоришь. Может ты его еще не нашла?
Мы еще молчали какое-то время, и вскоре нас позвали к ужину.
Так мы стали общаться каждый день. В столовой садились за один столик и обсуждали, какую еду любим и не любим, что обязательно попробуем, когда выйдем на волю. Еще у нас были разные занятия: рисование, музыка (мы слушали классику и пели сами), прогулки. Можно было также ходить на танцы и футбол, но я отказался (Соня тоже). Я вообще не особо спортивный, а командный спорт – так это точно не мое.
На второй день нашего общения Соня пришла в столовую, неся что-то в руках. Я вначале не понял, что это: белое, странной формы. Только когда она протянула это мне, я разглядел оригами в виде мишки.
- О, здорово… Красиво, - сказал я, как-то смутившись.
- Это коала. Тебе, - добавила она.
Потом она рассказала, что с детства начала делать фигурки оригами, так как у нее почти не было игрушек. Двоюродные сестры все отбирали. Оставляли белые листы и прятали ручки и фломастеры. Она нашла на полке книгу со схемами и начала делать разных зверушек. Теперь она может сделать все что угодно всего за пару минут.
Вообще общение с Соней было интересным. Она могла говорить много и долго, похоже даже забывая о моем присутствии – просто говорила и говорила о том, что ее волнует. А могла резко замолчать на полуслове. И мне оставалось только ждать, когда она вернется ко мне, потому что ни обращения, ни прикосновения не помогали. Она словно выпадала из этого мира на несколько минут, но потом, как ни в чем не бывало, продолжала разговор. Еще она любила перескакивать с одной темы на другую. Вот она рассказывает, как на прогулке увидела необычную бабочку, описывает цвет ее крыльев и, не закончив, вдруг спрашивает, читал ли я «Гарри Поттера» и кто мой любимый герой.
Я еще не встречал таких людей (и больше не встречу) ни в больнице, ни за ее пределами. Она была такой доброй, по-детски наивной и невинной. И ранимой. Я легко мог ее обидеть, совершенно не понимая этого. Она могла понять мои обычные слова совершенно удивительным образом. Например, на уроке рисования я, увидев ее картину, с восхищением сказал: «не знал, что ты так красиво рисуешь!». А она начала говорить что-то вроде: «а что тебя так удивляет? Думаешь я ничего не умею? Я не только рисую, а еще много чего могу!». И сказано это было с нотами возмущения и отблесками слез в глазах.
А рисовала она, кстати, невероятно. Она мастерски смешивала цвета, ее картины получались реалистичными и в то же время волшебными, полными чудес и тепла. Чаще всего она рисовала природу, иногда натюрморты. Забегая вперед, скажу, что написание картин стало ее хлебом. У нее было несколько выставок, еще она рисовала портреты на заказ. Хотя последнее не очень любила, но для заработка делала.
С первых же дней я понял, что меня к ней тянет (о Маргарите я ни разу не вспомнил после смерти Коли). Невозможно красивая, хотя на самом деле у нее был крючковатый нос и неровные зубы, кожа слишком белая и сухая, тело совсем тощее, бесформенное. Но как же мне нравился ее нос и тонкие руки! Но что меня больше всего удивляло, она никогда не пыталась понравиться. Она не заигрывала, не стреляла глазами, не старалась подчеркнуть свои достоинства и спрятать недостатки, как делали все девочки в классе. Одноклассницы всегда выпендривались и хотели казаться лучше, но Соня похоже совсем об этом не думала. Она могла разгуливать в грязной одежде с пятном от краски на лице, не боялась растрепанных ветром волос, не обращала внимание на сломанные ногти. И в этом своем безразличии она была поистине прекрасна.
Меня лечили от наркозависимости (но я был убежден, что у меня ее не было, да и до сих пор так думаю) и депрессии. Каждое утро начиналось с приема таблеточки, которую приносила медсестра и внимательно смотрела, проглотил ли я ее или нет. Потом был завтрак, обход врачей, прогулка в хорошую погоду или занятия. После обеда тихий час. Я обычно читал, благо в больнице была библиотека. Затем снова занятия и ужин. Все время, что я вынужден был находиться в палате, я мечтал скорее выйти и увидеть Соню. Поговорить, почувствовать запах, разглядывать ее.
К моему сожалению Соню быстро отпустили. Я был рад, что с ней ничего серьезного, и не нужно тут торчать, но и расстроен, что не смогу видеть ее. Она дала мне адрес ее интерната, и я считал дни, когда меня выпишут. Психотерапевт отметил, что я выглядел уже более жизнерадостным, и начал поговаривать о скорой выписке. Я старался быть послушным и соблюдать все правила: глотал таблетки, участвовал в занятиях, рассказывал о своих переживаниях и вере в светлое будущее. В общем, делал все, что врачи хотели. И вскоре меня отпустили.
Я вернулся домой, и меня все так же встречали одинокие стены. Мама работала. Мама всегда работала. Даже когда она была дома, она словно была не здесь, не со мной, а где-то там, где у нее совсем другая жизнь – коллеги, друзья, может любовники, я не знаю. Я ничего не знал о ее жизни, потому что она не рассказывала. У нас никогда не было семейных выходных с походами в зоопарк и цирк или хотя бы общим просмотром фильмов по телевизору. Я давно научился себе готовить сам, если вся мамина стряпня была съедена.
Когда мы тусовались с Колей, я был рад, что у меня всегда есть свободная хата. Но теперь мне стало жутко одиноко. Я слышал как тикают часы и ходят соседи сверху. Мне не хотелось заводить новых друзей, да и общаться с одноклассниками. У нас не было ничего общего.
После выписки из больницы я больше не притронулся к наркотикам. Да мне даже и не хотелось. Все это не имело смысла без Коли. А еще я думал о Соне. Для нее мне хотелось стать лучше.
В первый же день, забросив вещи в квартиру, я поехал по адресу, который она мне написала на бумаге, сложенной в виде дракона. Я зашел в общежитие и спросил суровую вахтершу, где мне найти Соню.
- Это Гусева что ли? – спросила она басом, - так нет ее здесь. Перевели в другую школу.
- Как? В какую?
- Так мне откуда ж знать?
- А у кого я могу узнать?
- Да не знаю я. Хотя стой, - я и стоял, не собираясь так легко сдаваться, - вон Катька идет, она все знает. Катя! Подойди сюда!
К нам подошла девушка с длинными косами и маленькими глазками. Она держалась уверенно и шла такой походкой, словно идет по подиуму под вспышками камер.
- Катя, ты знаешь, куда Гусеву вашу перевели?
- Да, знаю.
Мне повезло, что она сразу же дала мне адрес, видимо довольная тем, что ей одной все известно.
Я точно не знал, как туда добраться. Только предполагал, что это находится в другом конце города, на другом берегу реки. А уже начинало темнеть. Я поехал домой, решив посмотреть карту и поехать завтра сразу после школы.
Тебе еще не наскучило читать? Прости, я увлекся рассказом и как будто снова все это пережил. Я думаю, ты должна знать, чтобы понять меня. Понять, почему я это делаю.
На следующий день я не смог поехать, так как меня оставили после уроков. Глупая ситуация была, конечно. Одноклассник начал высмеивать Колю, называть его «нариком конченым», а я врезал ему. Не раздумывая и ни секунды не жалея. Получил по заслугам, ублюдок мелкий. Учитель думал по другому и заставил меня убирать класс. Когда я вымыл доски, разложил учебники, собрал и вынес мусор, полил цветы, со мной еще провели разъяснительную беседу. И написали письмо матери, которое она должна была подписать.
Я никуда не поехал, сидел дома и рисовал (приобрел новую привычку в больнице, а еще мне это напоминало о Соне). Мама вернулась около девяти вечера. Я молча показал ей записку. Прочитав она сказала:
- Что он сделал?
- Что? Кто?
- Мальчик, которого ты ударил.
- Обзывал Колю…
- Ясно, - сказала она, поставив подпись. И больше мы в этот вечер не разговаривали.
Когда я подъехал к интернату, то сразу увидел двор полный детей. Некоторые играли группами, другие качались на качелях или сидели на лазалках. Я внимательно осматривал площадь, пока наконец не увидел знакомые кудри. Она сидела на скамеечке возле забора с блокнотом и ручкой.
- Привет, - я подошел к ней вплотную. Она не шелохнулась, сосредоточенно рисуя. Я заглянул в блокнот и увидел, что она рисует женщину. Рисунок был почти готов, она добавляла тени и подправляла детали.
Я еще раз поздоровался и позвал ее по имени. Она подняла голову.
- Мама, - сказала она, показывая мне рисунок, - я не помню ее, конечно, но у меня есть парочка фотографий от бабушки. Ты нашел меня, - она даже улыбнулась.
- Да. Я был в твоем старом интернате, а там мне сказали тебя перевели. Здесь лучше? Тебя не обижают?
- Сейчас травят тараканов. Поэтому всех выгнали гулять. Они хотя бы пытаются, в прошлой школе с ними ничего не делали, они все ползали и пугали меня.
- Это хорошо, - сказал я, не зная, что еще можно сказать. Она продолжила рисовать, а я сел рядом, следя за ее аккуратными движениями.
Я приезжал к ней каждый день после школы. Она выходила, и мы гуляли по площадке, а на выходных я приезжал пораньше и отводил ее в парк, кафе, кино, торговый центр. Все равно куда, лишь бы она шла рядом. Меня умиляло, как она всему удивляется! Город уже украсили огоньками к рождеству, все блестело и радовало глаз. Соня не переставала восхищаться, говорила о том, как она хочет нарисовать город, полный сказочных огней, но у нее не достаточно красок. И я, скопив мелочь на обедах, подарил ей краски и большой альбом. Это было по истине волшебное время.
На рождество и новый год я пришел к ним в школу. Там был праздник для тех, у кого нет родных и им некуда уезжать на каникулы. Моя мама была не против, она отмечала праздники со своими друзьями. Для детей устроили концерт с конкурсами и песнями, затем скромный ужин. На праздновании нового года я был так опьянен счастьем, что взял Соню за руку и протянул к себе. Я прикоснулся губами к ее губам. Это был легкий детский поцелуй. Она улыбнулась и отвернулась к сцене.
Время шло. Мы виделись почти каждый день, кроме дней экзаменов. На лето мама решила слетать на отдых в Турцию и почему-то тащила меня с собой. Я пытался отвертеться, но она была непреклонна. Три недели я томился, прячась от солнца под зонтом и в номере отеля. Читал, рисовал и считал дни до отлета.
Мы с Соней были одного возраста и окончили школу в один год. Я поступил на юридический, а ей удалось попасть в Художественную академию. У нее началась новая жизнь, и я стал ее терять. Она встретила людей, которые жили тем же, чем и она – искусством. Они понимали ее, знали о чем говорить и куда ходить, могли легко ее заинтересовать. А я, сколько бы ни читал, все равно был далек от этого.
Так как Соня была сиротой, ей государство выделило скромную однокомнатную квартиру. Я же пока все также жил с мамой, хотя не особо ее видел. Однажды я напросился к Соне в гости. Она показывала мне свои картины, рассказывала об учебе. Как же она была прекрасна в солнечном свете, летящем из окон. В этой старой квартире с облезлыми обоями, скрипящем полом, скромной, местами поломанной, мебелью. Она была цветком, тянущимся к небу, посреди гор мусора на свалке. Я не сдержался и поцеловал ее. Так как она не отстранилась, я продолжил. Гладил ее, раздевал, покрывал поцелуями все тело. Наконец происходило то, что я так долго представлял, чего желал больше всего на свете. Она здесь, рядом, она моя.
Когда я кончил, мы лежали на кровати, тяжело дыша. Она молчала. Я повернулся и хотел обнять ее, когда она сказала:
- Больше мы не будем этого делать.
Я замер. Мне казалось, все было хорошо. Я думал, что мы оба получили удовольствие.
- Тебе было плохо?
Она ответила не сразу.
- Не плохо. Но это неправильно. Я не могу.
Она встала и начала одеваться. Я так и лежал растерянный.
- Соня, - я пытался найти подходящие, но как назло не находящиеся, слова, - почему неправильно?
Она не отвечала.
- Я люблю тебя. Все эти годы, я всегда любил.
Она повернулась ко мне, одетая и задумчивая.
- Я знаю.
Повисло долгое молчание. Я услышал, как проехал поезд, как кричала ворона на ветке у открытого окна. К горлу подобрался ком, и я не мог выдавить из себя ни слова, ни звука.
- Тебе лучше уйти. Я буду рисовать.
Я встал и начал одеваться. Мои движения были какими-то топорными, словно это не мое тело. Все казалось каким-то не таким, «неправильным».
- Нет ни какого шанса? – спросил я у двери, зная ответ.
- Прости, я ничего не почувствовала, - ее ответ полетел в меня ударом, - может это просто не мое? Мне хорошо одной. Я не хочу себя ни с кем делить. Понимаешь?
- Да, - сказал я, не понимая.
В тот вечер я впервые напился.
Мы продолжали видеться с Соней, но редко. Я приходил к ней, мы немного разговаривали, она рисовала, я лишь наблюдал. Она как будто стала еще более отстраненной, закрытой от меня. Я корил себя за то, что сделал. Мне кажется до этого мы были близки, а теперь… Теперь все стало по-другому.
Я говорил себе, что надо ее отпустить. Все это не имеет смысла. Каждая встреча отдается невыносимой болью, оставляет незаживающие раны. Я напивался, чтобы забыться, спал с девчонками из баров и клубов, но едкая горечь всегда возвращалась. Я снова шел к ней и снова себя ненавидел.
Шли месяцы, а потом появилась ты. Точнее ты была рядом, но я не замечал, погруженный в свои страдания. Моя однокурсница, отличница, ты подошла ко мне в один из самых неблагоприятных дней. Накануне я ходил с Соней на выставку, она была счастливая и воодушевленная. Там она встретила своих знакомых художников. Она увлеклась беседой с ними и совершенно про меня забыла. В итоге они ушли куда-то вместе, и она даже не попрощалась со мной.
Я стоял возле аудитории, мучаясь головной болью от похмелья и пытаясь собрать расплывающийся взгляд, и тут увидел тебя. Я помню, что на тебе было какое-то миленькое платье, сарафан что ли, и высокие сапоги до колен. Ты спросила, не хочу ли я сходить с тобой в кино после лекций, так как у тебя лишний билет…
Я сразу понял, что ты мой шанс стать лучше, обрести себя, обрести… счастье? Нам было хорошо вдвоем. Очень скоро мы стали неразлучны: вместе учились, гуляли, ели, спали. Я переехал к тебе. По началу мне правда казалось, что я полюбил тебя, но ночами, когда ты сладко спала рядом, я думал: а спит ли сейчас Соня? Что ей снится? Какие картины она написала за это время? Что она ела на ужин?
Я возвращался к ней снова и снова. Она приходила ко мне во снах, закрадывалась в повседневные мысли, тенью всегда была рядом. Мы продолжали видеться время от времени. Ты знала? Ты видела мой отстраненный взгляд и избегание слов «люблю тебя»? Я тоже, отвечал я обычно. Как будто отмахивался. И ненавидел себя за это. Ведь ты чудесная, лучшая девушка на свете, которую только можно пожелать. Ты прошла со мной через все это, всегда была рядом и поддерживала. Почему я так и не смог тебя полюбить? Почему всегда возвращался к ней?
Ты ничего не говорила и не показывала своих истинных чувств. Обижена ли ты, зла? Или ты просто смирилась? Мы поженились и вели обычную скучную жизнь. Судьба так и не подарила нам детей, хотя мы старались. Наверное, во мне слишком много злости и разочарования. У такого человека не должно быть продолжения.
Помнишь тот день, когда нам сообщили, что моя мать умерла? Это было неожиданно, так как она ничем не болела. У нас никогда не было близких отношений. Ни когда я был маленький, ни когда вырос. Иногда мне просто хотелось, чтобы она обняла меня. Сказала, что любит. Я ждал этого в тайне, думал может однажды, может что-то случится… Но уже не случится. Ее больше нет, и я не сказал ей, что люблю ее.
Ты меня обняла, пыталась утешить. А я сказал, что мне надо побыть одному. Но я пошел к ней.
- Моя мать умерла, - сказал я ей с порога.
- Мне очень жаль.
Она и правда выглядела расстроенной. Она обняла меня, и я сам вначале не заметил, как по моим щекам потекли слезы. Мы долго стояли так, потом она напоила меня чаем. Удивительно, но этот момент я сейчас вспоминаю, как один из самых теплых в наших с ней отношениях. Я впервые почувствовал ее заботу. Что я ей все же небезразличен. Что она тоже может быть чуткой и ласковой.
Я заснул у нее на диване, а утром пришел домой.
У меня вдруг появилась безумная мысль, а вдруг она изменилась? Вдруг я могу попробовать снова? Может спустя двадцать пять лет, будучи почти сорокалетним мужчиной я наконец обрету счастье?
Я несколько дней обдумывал это и решил, что надо попробовать. Я побрился, надел свой лучший костюм и золотые часы, купил по пути большой букет. Позвонил в дверь, но никто не открывал. За дверью была тишина. Набрал ее номер и послушал гудки.
Написал сообщение. Позвонил одному знакомому художнику, с которым они часто общались и работали вместе.
- Как, а ты еще не знаешь?
- Не знаю что? – меня зазнобило от его могильного голоса.
- Сони больше нет с нами… ее сбила машина…
Раньше. Я должен был прийти раньше. Я должен был это предотвратить. Почему я так медлил? Я бы пришел, мы были бы вместе, я бы не дал ей попасть под машину, я бы спас ее.
Лиза, прости меня. Я – эгоист. Я думаю только о себе. Но я не могу жить с этой болью. Больше не могу. Когда она была жива, я жил лишь мыслью, что она есть, где-то там, не со мной, но она есть, жива, здорова, красива, талантлива. Но ее больше нет.
Я знаю, что принес тебе одни лишь страдания. Своими запоями, пропаданиями на несколько дней, своей отстранённостью и вечным недовольством. А теперь и своим уходом.
Все свои деньги я перевел на твой счет. Мое тело найдут в номере гостиницы, не хочу, чтобы ты его видела. Письмо запечатаю в конверт и оставлю на столе. Надеюсь, тебе его передадут.
Прости меня, если можешь. Я верю, что ты поймешь: у меня нет выбора. Пожалуйста, найди свое счастье, моя дорогая! Уверен, что твоя жизнь только начинается. Пусть она будет отличной, ведь теперь никто не тянет тебя назад. Ты свободна.