Галине Дмитриевне, моей маме,
чьи мимолётно сказанные слова
запали в душу на десятилетия.
Тревожные ожидания, нервы будущих бабушек и дедушек. Сколько женщин, столько и разных особенностей. Это только в книжках будущим мамам для поддержания духа рассказывается история от одного миссионера про то, как рожают индианки.
Слезла с коня, спутала ему ноги и отправила попастись пока. Стянула с него попону, ружьё рядом положила. Скоренько родила прямо в попону, нитку из неё вынула, пупок перевязала. Сняв острый нож с ноги, перерезала пуповину, плаценту в кусты кинула – койоты с дороги перекусят. Ребёнка в ту же попону завернула, за спину привязала, ружьё подхватила, коня свистнула и поскакала догонять племя.
У нас так не получится – образ жизни другой. И живём мы не в свободных прериях, а в задымленных городах. И пьём мы не чистую воду с вершин Кордильер и Скалистых гор, а грязную, но только отфильтрованную. Откуда здоровье?!!
Сама, как индианка, не родишь, обращайся к медицине. Это только у индейцев каждая роженица – в почёте и уважении. А уж если девочку родит, которая и сама сможет рожать будущих воинов, то даже вождь будет за честь считать ей прислуживать. Что возьмёшь с них – дикари-с!
А у нас, у цивилизованных, не заплатишь – безопасно не родишь. Сколько всё стоит, знают только мамы наших мам. А сколько нужно после родов лечиться, знают только наши жёны. А во что обходятся маститы, швы на разорванную промежность, кесаревы, подгузники, коляски, кроватки – знаем только мы. Государству оно не надо.
Растёт ребёнок. Стараемся вложить в него побольше знаний. Тормошить, развивать, учить. Нанимаем репетиторов, секции, кружки. Государству оно не надо. Школа учит, не спорю, но в классе сорок пять учеников, а за особое к кому-то внимание государство не доплачивает…
Растёт человек. Болеет детскими хворями, мама, а когда и папа сидят с ним. Пощупают горячий лобик, компресс положат, сказку почитают, чтобы отвлечь. В больницу положишь – такого внимания не будет. По соседству медсестра живёт, просят уколы сделать – и ей какая-никакая подработка, троих детишек поднимают с мужем… Одноразовых шприцов ещё не изобрели, кипятят в стальной коробочке…
На маму, что часто с ребёнком остаётся, в отделе смотрят по-своему. Ненадёжная. Тут с проверкой инспектор, а у неё больничный – самому отдуваться пришлось. Надо ещё посмотреть, вправду ли её ребёнок болел, или она втихаря от работы увиливает.
А если, не приведи Бог, ребёнок инвалидом родился? При нашей-то окружающей среде! При наших - то медиках с дипломами купленными.
Сидит мама дома, вся надежда на отца, надрывается на двух – трёх работах, чтоб массажи да путёвки в какую-нибудь Евпаторию оплатить.
Деньги, конечно же, держава даёт, но что можно этими деньгами покрыть?
Раньше или позже, но то ли неустанная забота о здоровье ребёнка даёт свои плоды, то ли ребёнок перерастает болячки, но вот он – благодаря массажам, грязям, постоянным лечебным упражнениям – вырастает относительно здоровым. Плоскостопие хоть и осталось, но можно ходить без боли (папа по вечерам массировал стопу и играл с сыном в птичку, что на ветке сидит), сколиоза (маме из Москвы специальный корсет привезли, на плавание с сыном через весь город ездила), ни скачков давления (врач не спешила стимулировать роды, хоть воды отошли, и ребёнок задыхался). Вырос парень, и плевать, что с той работы пришлось уйти, что диссертация накрылась медным тазом, а результаты исследований блатному пацану в публикации пошли, уж поди и защитился, начальник теперь. Плевать. Главное, что вырос парень, вырос человек.
И тут внезапно, как чёртик из турецкой табакерки, выпрыгивает государство. Оказывается, его, болезное, защищать надо! Впрочем, не всем. Тем, из кого оно, собственно, и состоит, то бишь чиновникам (по-нашему, госслужащим) не нужно. Поэтому, они стараются как – то своего собственного ребёнка от этого почётного долга избавить.
А вот другие – совсем даже наоборот. Работал в нашем военкомате один такой, помнится, по имени Василь Иваныч, ну прям Чапаев. Жил как кот: мамочки бегали за ним, готовы были всё отдать, и себя отдать. Только бы поскорей забрали! Может, хоть в армии из него дурь вышибут. Сил уже нет – не напьётся, так подерётся … И на работу не особо берут: если не сегодня – завтра его призовут, то что с него за работник?!!
Сыновья ведь разные бывают. Рассказывал сват, как перешли они на другую шахту всем участком. Поднимать отстающих по очень модному в те годы почину ткачихи Валентины Гагановой.
Шахта эта отчего отстающей была? А оттого, что директор перед пенсией перебросил всех, кого только мог, на добычу. За год добыли очень прилично, рекорд. Директору – Звезду и на пенсию персональную. А вы, ребята, как хотите. Новых пластов нет, добыча упала.
Поэтому перешедший коллектив долгое время занимался поначалу только проходкой, зарплаты, соответственно, не очень – ведь уголь не выдаётся. И вот – заметил Гриша, что в его бригаде мужик один ходит – сам не свой. Не при настроении, подавленный, это ж сразу видно.
Подход к людям у него неплохой, разговорил, вызвал на откровенность (и сто грамм иногда этому весьма способствуют).
Проблема у мужчины в том была, что у него сын из армии вернулся. Вырос, взматерел. Служил в элитных войсках – кормёжка, постоянные тренировки: прыжки, рукопашка, со стрельбища не вылезали. Парень хоть куда, обучен круто, здоровяк.
И вот он начал на отца наезжать: батянька, я у в армию уходил, я чё те сказал? Вернусь, шоб было: дублёнка раз, джинсы фирмовые два, шапка пыжик три, «Ява» двухцилиндровая четыре. Я вернулся, и где это? Я не вижу!!! Ах, у тебя деняг нима?!! Ты, батяня, расскажи тому, хто квакает – шоб у шахте работал, и шоб деняг ни было!
И хорошо оттренированный балбес начал отца поколачивать – типа зажатые отцом деньги выбивать.
А я ж с чего начал? Чтобы до пластов дойти, нужно к ним пробиться. А проходка, как говорят горняки, живёт только за счёт добычи. Нет добычи, пласты выбраны подчистую – нечем платить за проходку. Зарплаты, соответственно, не очень, на список с «Явой» двухцилиндровой и дублёнкой для сынка не особо отложишь.
Выслушал его Гриша и попросил: пусть сыночек придёт сюда к началу наряда, побеседовать надо.
Сынок пришёл, и взяли его под ручки два слесаря из бригады, а с ними и горный мастер из соседнего участка. И отвели крутого спецназовца в ближайшую посадку, и прошлись пудовыми шахтёрскими кулаками по рёбрам, а горный сзади на подаче.
Несколько дней прошло, мужик успокоился, повеселел. А дембеля, как отлежался, взяли в соседнюю бригаду. Поработал он там на подхвате какое-то время, а потом учиться пошёл – в милицейскую школу. Там он теперь по службе сможет хорошо продвинуться – есть в трудовой книжке запись, что начал простым шахтёром…
Так что рядышком с вот таким контингентом и проведёт два года жизни твой сын, которого ты за свои деньги (государство ни при чём!) поднял, оздоровил в надежде, что будет работать, зарабатывать и тебе в старости подмогой станет.
Переступив порог первого в жизни присутственного места напарывается твой сын на жёсткое желание «поставить на место», а по – русски говоря, унизить. Крики без нужды, команды ради команд, презрительное отношение – уже на приписной комиссии. Дебильные шуточки писарей и сальные глазки дамочек из комиссии оставляю за кадром. На твоего ребёнка внезапно наваливается ощущение, что он вдруг оказался всем что – то должен. И толстожопому типчику с помятой рожей, заполняющему бланки. И здоровенной, как тираннозавр, дамочке, которой по её запасам ненависти служить бы на должности капо где – нибудь в Бухенвальде. И всем этим людям, люто ненавидящим испуганных парней, робко сующих на подпись свои совсем свеженькие документы…
Я никогда, сколько живу, не слышал, чтобы привлекали к ответственности того, кто написал «годен» абсолютно нездоровому пареньку. Точно так же никогда не отвечали перед законом и те, кто признавал непригодным к защите Родины вполне здорового. «Откосить» от срочной службы даже в офицерских семьях считалось чуть ли не доблестью. Не смог – значит, ты лузер, неудачник. Твои ровесники уже будут иметь какие – то трудовые навыки, какое – то положение в коллективе. А ты, впустую потеряв два, а то и три года, придёшь на статус новичка.
Никогда не забуду гранатомётчика из первого батальона, не помню имя. У него был горб. Не сколиоз, не искривление, а именно горб! И эрпэгэшка переваливалась из стороны в сторону, когда он маршировал на плацу. Он носил очки с такими толстыми стёклами, что, намочив спички, курящие просили очки – подкурить папироску… Как он мог бегать кроссы, не знаю – другое подразделение. Куда он мог попасть из гранатомёта с таким зрением – не ведаю.
Но самое страшное, что ждёт твоего сына – не физические нагрузки при скудном и однообразном, без витаминов, питании. Самое страшное – это дебилы и неявные шизофреники, которых зацепит военкомат для плана. Расчёт простой – хай там у войске разбираются, мы план призыва сделали, количество обеспечили. И в войске расхлёбывают – комиссуют тех, кто начал мочиться под себя (нередко вполне сознательно), переводят при возможности в «подводники» (на телеге развозить корм для свинофермы и другие мелкие грузы). Остальные служат, пока их не распознают (если успеют). Служат рядом с твоим сыном. Драться с ними бесполезно – не дойдёт, да и бить нужно всех, по очереди. А при таком питании – где взять силы?!!
Утро, короткие сборы. Рюкзак уложен ещё позавчера. Документы, последние распоряжения. Напутствия. «Я – солдат, мама. Хватит!»
По пути к военкомату подтянутся и другие, назначенные на этот день. Едва ступающие ногами их друзья, топающие под гармошку. Семейство из цыганского посёлка, устроившее под воротами военкомата танцы – с криками и соплями. Ты помашешь сыну и он уйдёт, чтобы, отдав свой паспорт как бы в залог того, что не убежит, получить военный билет.
Их посадят в автобус, он мелькнёт в окне, и тебя окутает оглушающая пустота.
Автобус забросают сверху осенними цветами, и он медленно тронется. Даже ещё не зная об этом странном обычае, увидев однажды в городе забросанный цветами автобус, я внезапно понял, кого он везёт. И, как выяснилось, не ошибся.
Любимая Родина не преминёт содрать с сына копеечку: по дороге в областной сборный пункт разбитной военкоматский мичман Курштейн соберёт с ребят за проезд - по цене междугороднего…
…Промозглая погода первых дней ноября, когда снежок выпадет – растает, а на плацу пробирающий до костей ветерок. Их команду когда – нибудь вызовут на никому не нужный медосмотр, они согреются в предбаннике, но потом всё равно придётся раздеться и их, посиневших, как цыплята в витрине, будут водить на сквозняке по длинному коридору. С содроганием вспоминаю сам стоматолога и её железное сиденье кресла, где на раз – два можно заработать простатит …
Они будут стоять до вечера. Согреться нечем – рюкзаки заставят сложить отдельно.
Разок – другой к ним подойдёт уже знакомый мичман, подбодрит. Ему скинутся, он принесёт бутылку водки, от пары глотков которой можно хотя бы слегка согреться. Короткий обед в столовой и снова в промозглую стужу.
Сын ещё не знает, что дрожь от холода будет его преследовать долго, до самой середины мая, когда пошлют в командировку сажать картоху в военном совхозе. Только там он сможет отогреться на весеннем солнышке…
Мест в казарме на всех не хватает, поэтому местных отпускают поспать домой. Рано утром бибикнет такси, и они отправятся стоять на холоде ещё один день. Только поздно вечером появится так называемый «покупатель» (вот уж действительно – рабский рынок!) и колонна призывников пешком отправится на вокзал. Ночь в поезде до Купянска, а там, уже к вечеру, эшелон, сформированный, кажется в Кривом Роге. Плацкартные вагоны, превращённые в «общие». Самые хитрые попробуют захватить вторые полки – оттуда лучше смотреть в окно. Но из окна уже за Волгой начинает нещадно дуть, а в Сибири оно вообще покроется наледью. Тепло, сколько бы его ни было, поднимается вверх, поэтому, у багажных полок несомненное преимущество. Серёже Мануилову достаётся багажная боковушка. Он худенький, и вроде бы неплохо устроился – лежать рядом с трубой отопления. Но из – за неё матрац всё время сползает, и приходится спать чутко. Потом, после службы, Сергей станет комсоргом огромного отраслевого института. Мы с ним однажды случайно встретимся и дружно возьмёмся наводить порядок в одной советско-торговой богадельне… Но это потом.
А сейчас – неизвестность. И, чтобы её скрасить, где-то добывается гитара, и песни скрепляют короткоживущую приятную компанию…
Поезд будет время от времени останавливаться, пропуская такой же, как и наш, кавказский эшелон. Успеваем с ними переговорить: им обещали отправить в Украину, но судьба развернула поезд на восток. В самом конце пути нам ещё предстоит узнать этот эшелон поближе…
На российских станциях будут выныривать мутные типы, предлагающие скинуться, и вот тут, в магазине, пока стоите, я возьму вам бутылку. Мы скинемся, он скроется за углом, чтобы, когда поезд уже тронется, выйти и с улыбкой на лице помахать нам вслед. Впрочем, на областном сборном пункте и на вокзале Купянска «прошмонали» явно не всех, и тайком от постоянно пьяного «покупателя» мы по чуть – чуть поднимаем настроение…
В первый же вечер выясняется, что у сопровождающего нет ложки.
Что касается ложек, то ребят ещё в военкомате предупреждали: нужно иметь с собой. То есть, страна, которая (по словам Первого Секретаря ЦК КПСС нашего дорогого тов. Н.С. Хрущёва) «эти межконтинентальные баллистические ракеты клепала как сосиски» ложками обеспечить своих защитников была не в состоянии. Так и писали в пожелтевших бланках старых повесток: при себе иметь кружку, ложку, котелок…
Самая добрая и отзывчивая душа – у твоего сына. Интеллигент-с! Он достаёт искомую ложку. По прошествии часа или больше робко поинтересуется, поужинал ли сопровождающий. Они отужинать уже изволили, но о том, что нужно вернуть то, что взято взаймы, мыслей не возникает. А возникает смертельная обида. Он шарит, пытаясь вместо нормальной ложки из нержавейки вернуть нечто серое, с обломанной ручкой, неизвестно в каком сортире валявшееся. Сын настоит, чтобы вернули именно то, что брали. Это было только первым знакомством с нравами си-эй-раши, такой себе лайт-версией сталинского ГУЛАГа…
Поезд давно уже проскочит мосты через Волгу, в его окнах отполыхают факелы башкирских нефтепромыслов, дымы нижнетагильских заводов. Эшелон будет грохотать по широкой североказахстанской равнине. «Серый Клин». Заметно похолодает.
Ещё впереди забайкальские сопки, одну из которых будут объезжать по кругу чуть ли не полдня, ещё впереди равнины биробиджанщины, длинный мост в Хабаровске и берёзовые рощи у Бикина.
И ещё один момент, который связан с помещениями и строениями, куда, как говорят, даже короли, и те пешком ходят.
В вагоне примерно полсотни человек. Как нам с пафосом объяснял сопровождающий, «мы проводим одновременно с вашей отправкой ещё и учения по переброске больших масс людей на восток». Ну, типа Америка напала (надоело ей нас гуманитаркой подкармливать), и нужно вас спасать, срочно куда – то отправлять. Ага, ага, например, на Колыму.
В вагоне для быдла открыт только один туалет. Второй – то ли западло чистить, то ли вагон дали заведомо неисправный, хрен знает. То ли только для проводников и господ офицеров. Не ведаю.
Повторюсь, на пять десятков человек один туалет. Все дела плюс умывание и чистка зубов – минимум пять минут. В часе двенадцать раз по пять минут. Посчитайте.
Организм сам подсказывает выход – проснуться часа за полтора или два до подъёма. А потом спокойно додрёмывать…
В войске данное сооружение есть, в сотне метров от казармы. Продуваемое всеми ветрами – я в последний месяц получил отвратную болячку на животе – шрам до конца жизни, а вторую уже перед отъездом, да на таком месте, что и говорить стыдно, в санчасть, естественно, не ходил, зажило пока возвращался. Нормальный туалет в казарме есть, но он в основном для умыться – побриться. Ну, и показать начальству. Но это у нас, у артиллеристов. У мотострелков (в основном, пассажиров параллельного эшелона) этого и близко нет. А что за туалеты у «танкачей» - и представлять не хочу.
Если «прихватывает» в дороге, никто останавливать не будет – ребята выбрасывали свёртки из бэтээра прямо на дорогу, однажды попали на лобовое стекло встречной… Вовка, впоследствии работавший инспектором Котлонадзора, рассказывал, как их в товарняке везли стрелять на полигон в Казахстане. Животы в дороге от дрянных консервов «прихватило» у всех, поэтому, едва на каком-то полустанке открыли засовы, как толпа дружно ринулась на обочину, лихорадочно сдёргивая штаны. А в это время по соседнему пути проплывал фирменный экспресс «Тихий океан»…
Начиная с Белогорска поезд понемногу начнёт пустеть. К Уссурийску останется совсем мало призывников.
Уссурийск. Чужая природа, сопки на горизонте. Даже сам воздух какой-то чужой. Местные с интересом будут их разглядывать, от калитки отделится мужичок и догонит их: «Привіт хлопці! Ізвідкіля приїхали?» Видимо, по лицам он понял, что ребята не из России или Кавказа.
Они будут идти колонной в Дом офицеров, где в спортзале ожидать дальнейшего пути.
Их тёплую компанию к тому времени разобьют ещё в Сибирцево. Там останется шутник и балагур Володя, каждый вечер по часу развлекавший всех анекдотами. Начал он со столичных, тонких, интеллигентских, закончил пролетарскими, а после Хабаровска и вовсе пионерскими.
Через несколько часов их посадят в тот самый кавказский эшелон, что их сопровождал.
Пока твой сын учился пять лет на химика в ликбезе, он в лаборатории, в так называемом студенческом научном обществе имел дело с самыми разными веществами, например, с кадаверином, по-другому, трупным ядом, что в малых количествах образуется при гниении, так что малоприятными запахами удивить сложно. Но то, чем понесло в освободившемся от постояльцев вагоне, даже его повергло в шок. Впечатление, что люди там не мылись со дня рождения, испражнялись прямо в багажные отсеки. Линкрустовая обшивка содрана, непонятно, зачем. Матрацы вспороты, прожжены и провоняли мочой.
За окном солнечно, но очень холодно. Ребята натянут на себя всё, что есть – пальто, ушанки, перчатки чтобы открыть окна настежь. Только так им удастся унять рвоту…
Первые впечатления. Твоего сына будут разглядывать при встрече, я не шучу, как какую – нибудь обезьянку в зоопарке. Ребят перепишет едва трезвый майор. Ночевать предложат здесь же, в клубе танкового полка, отвратительном сарае. Сын с однокурсником Валентином по своей инициативе походят по части, найдут пустую казарму. Не раздеваясь, накрывшись вторым матрацем, положив на подушку носовые платки, ребята скоротают ночь.
Накануне вечером их ещё успеют повести в столовую. Куски капусты, сваренные в воде. Они сообразят, что на них не рассчитывали, дали что осталось. Несколько дней спустя поймут, что это обычная порция. Перед призывом сын готовил кашку полугодовалому младенцу. Его первые армейские порции ненамного больше.
Офицеры поглощены одной лишь мыслью о том, чем бы занять людей. И твой сын подумает, что его везли на другой край планеты только потому что там некому собирать по территории мусор и окурки. Именно для этого и нужно, как сказал Основоположник, «учиться военному делу настоящим образом»… Окурки собраны, деревья и бордюры покрашены. Родина надёжно защищена.
Основной контингент части будут составлять пассажиры параллельного эшелона. Впечатление, что сразу их отмыть невозможно. Потом осознаёшь, что и двух лет мало, поскольку они всё равно потом вернутся в первозданное состояние…
У войска, отметит сын, есть две малоприятные фишки: попрошайничество и воровство.
В принципе, в казарме имеются, как и положено по уставу, тумбочки. Да только вот положить туда есть смысл лишь то, что не жаль выбросить. Например, конспект по политзанятиям. Пока все на занятиях или отбывают «парковый день», их тумбочки и вещи «шмонают». Кто? Да мало ли сброда?!! Считается «крутым» что-либо «отжать на дэмбэл». Одеколон (выпить прямо сейчас), зубные щётки (цветной пластик для наборных ручек ножей), бритвенное, лекарства – даже если они и не нужны. Что-то должно быть украдено «на дэмбэл». Кто может, предпочитают хранить в каптёрках, но их на все подразделения не хватает, поэтому, что могут, держат просто в карманах, кроме ложки, завёрнутой в обрывок «Суворовского натиска» да документов в нагрудном кармане.
Отец и мать сквозь военные лихолетья бережно сохранили пачки писем друг другу. Жена слегка обиделась, когда узнала, что я не сохранил. Она не знала реалий – я предпочитал потихоньку сжигать её письма в туалете, сохраняя содержимое в памяти, я не хотел, чтобы к ним прикоснулись руки дебилов.
Сына и ребят переоденут у склада, на ветру. К холоду ребята уже притерпелись. Вокруг их кучи брюк, свитеров, ботинок и трусов будут алчно шнырять свинари – «подводники». Обрывок сиреневого свитера сын случайно увидит через полгода возле кухни, вздохнёт: воспоминание…
За новенькими шапками и ремнями – охота. Поэтому, ребята будут ходить в туалет только группой и страховать друг друга. Впрочем, после «карантина», когда ребят строго поровну, как конфеты в детдоме, разбросают по подразделениям… Вы ещё не забыли, что я описываю лайт – вариант ГУЛАГа?
Я так понял, что дивизия должна была служить прикрытием с суши для завода и базы в Большом Камне. Ну да. Всё, что народом создано, должно быть надёжно защищено…
В дивизии новый командир. Прежнего за то, что всё развалил, отправили на повышение в Москву, подняв в звании. Новый привёл с собой несколько офицеров, за которых по крайней мере не стыдно и которые пытались хоть немного расшевелить массу, заинтересовать жизнью вне родного стойбища. Потом отчаялись. А вот основная масса…
Бог отвёл твоего сына от позорной обязанности посыльного по дивизиону. Посыльный должен перед построением, когда солдаты уже томятся на холодном ветру, сбегать в посёлок и напомнить служаке, что нужно идти не работу. Как-то так. Видимо, самостоятельно догадаться, за что получаешь зарплату, невозможно. Минут через десять-пятнадцать хмурые и помятые «господа офицеры - ваше сердце под прицелом» подтягиваются на плац…
Ложка, ещё хранящая пылинки отцовского дома, тщательно облизывается после еды и хранится в кармане, завёрнутая в газету…
Сразу же выясняется, что страна, собирающаяся вот – вот уничтожить мир таинственной «Кузькиной матерью», не способна произвести не только потребное количество ложек, но и алюминиевых армейских тарелок. Тарелок не хватает, вторая смена берёт немытые после первой и, счистив объедки куском недоеденного хлеба, спешит за свой стол…
Недостаёт не только ложек, алюминиевых тарелок, но и алюминиевых бачков. Бачки воруют, чтобы в выходной сбежать в самоволку и где-то в сопках приготовить, вспоминая улочки родного кишлака, ароматный «плоу». Мыть бачок лень, поэтому, он бросается тут же, в распадке у ручейка.
Дополнительные компоненты плова воруются на кухне, воруются нагло. Помню, как дежурный офицер, размахивая пистолетом, отгонял от двери вконец озверевшего «ару».
Ближе к лету появятся полчища мух, с ними, как и положено, начнётся борьба, и твой сын будет пару-тройку раз получать на второе гречневую кашу вперемешку с мухами, а между ребятами начнётся грустно-шутливое соревнование, кто больше мух найдёт в тарелке…
Летом на воинские сборы в часть подвезут «партизан». Подоплёка проста – сейнеры приходят на ремонт, и матросов раскидывают по воинским частям края, чтобы они случаем не заблевали всю Находку.
В посёлке три выдающихся личности – вечно пьяная бабулька, отирающаяся на станции, встречая поезда, да ещё два, как их там называют, «лунохода».
«Луноходы» пасутся по мусорникам, собирая бутылки. Поскольку в посёлке дислоцируется воинская часть, доход у них стабильный – пьяны они ежедневно.
Но когда в дополнение к крепко пьющим господам офицерам появляются «партизаны», для «луноходов» начинается настоящая путина.
Помню, как один из них на мусорке набрал две сумки посуды, потом ещё и заплечный солдатский вещмешок, попробовал поднять – нормально, донести можно. Но, оглянувшись окрест и увидев, что вокруг посуды много и зная, что конкурент не дремлет, принялся поднимать бутылки и лихорадочно засовывать ещё и в прорехи бушлата…
Под конец «страды» выясняется, что в партизанских рядах потери. Один не проснулся, другой на построении упал и уже не встал, третий – не помню. Это только те, про кого я знаю.
Там, в части, твой сын столкнётся ещё с одной стороной жизни, которую даже в годы пресловутой «перестройки и гласности» поднять не решились…
Бытовал тогда «смешной» в кавычках анекдот. К командиру части немка приводит за руку дочь с пузиком: «Это есть ваш зольдат». «А как его звали?» «Васья». «А фамилия?» «Дембель, Васья Дембель».
Но смешно это только в анекдоте. В части при полковом оркестре живут мальчишки, их так и называют – «сыновья полка». Каждому встречному солдату пацаны пытаются заглянуть в глаза – не он ли? Призванные вместе с нами выпускники консерватории, как могут, стараются восполнить им отсутствие отцовской ласки…
Офицеры живут в деревянных домиках, кое – как утеплённых. В подобных домиках мне случалось потом жить на летних базах отдыха. Домик надо всё время топить, но когда? Весь день офицер на службе, возвращается лишь вечером. Согреться можно только водкой…
Наплевательское отношение далёкой московской «Родины» к своим защитникам вызывает естественную ответную реакцию – наплевательское отношение и к службе как к таковой, и к подчинённым. На которых можно выместить злобу.
Ребята – узбеки, едва ли не со слезами на глазах делились со мной болью души: мы живём в пустынном регионе, поэтому знаем цену каждому брусочку, каждой фанерке. А здесь мы перед выездом на полигон привозим отличные строганые доски для сколачивания помостов под палатки. А потом эти помосты нет, чтобы сложить в автопарке, накрыть брезентом для следующего выезда. Опять же, на случай внезапной тревоги… Так нет же! Нет! Капитан командует – ко мне во двор! И потом посылает людей распиливать доски ему на дрова! Как же они не могут понять?!! Да послали бы нас в сопки – мы за часок напилили ему сушняка на всю зиму!
При нас достраивались (до последнего дня посылали убирать мусор за строителями) стандартные пятиэтажки. Шарю в Гугле и не вижу их, не вижу казарм, не вижу клуба и шикарных казарм артполка, не вижу летнего кинотеатра, вообще не вижу части. Гугл затёр или вообще ликвидировали за ненадобностью вполне добротные постройки?
Танковый полк уедет летом в поля, а твоего сына будут посылать едва ли не через день то в свою, родную, караулку, то во «второй караул». Там – не склады техники, оружия и боеприпасов, не знамя части. Там только продсклады, склады одежды – обуви, да ещё «губа».
Издалека этих ребят видел, охранять не доводилось. Как мне их было жаль! Там было очень много бойцов из – под Шкотово, из укрепрайона. Бледные как мел, не видящие под землёй солнца неделями, они считали большой удачей попасть, пусть на такую жёсткую «губу», как наша, пусть отскребать и белить замызганные сортиры, но всё же хотя бы побыть на солнышке. Спустя годы выяснилось, что где-то примерно там служил и мой одногруппник Витёк. Где Донецк, где Улан-Удэ, а где Владивосток с Находкой?!! Это только нам казалось, что страна такая огромная…
Первое, что бросилось в глаза во «втором карауле» - это крысиные норы. Кто-то даже успел пульнуть камнем.
Грязная караулка, убогая даже по сравнению с нашей. Приём – сдача инвентаря, нужно посчитать, сколько в шкафу алюминиевых тарелок. Шкаф – обычная «оружейка» с наклонными дверцами. Распахиваю их, и навстречу мне, едва ли не в лицо, бросаются две здоровенных особи, одна правее, другая левее. И исчезают в открытых дверях. Мы с лейтенантом переглядываемся, я, конечно же, пересчитываю тарелки, но принимать с них пищу… Он звонит в казарму и прапорщик спустя время приносит котелки…
Зимой сына повезут на лесоповал – полигон сильно зарос, нужно расчистить. И сын будет с мимолётным приятелем, несостоявшимся дипломатом, иронизировать насчёт того, что лесоповал – традиционное занятие советской интеллигенции.
Служба не так тосклива, если есть с кем поговорить. Общий уровень дебилизма таков, что говорить не с кем и не о чем. Те, с кем можно, раскиданы по другим подразделениям, а те, кто рядом, или не поймут, или, если поймут, побегут «закладывать» - и то, о чём ты сказал, и то, о чём и не думал говорить. Видимо, получили установку присматривать за «этими там, понимаешь, интеллигентами» - вдруг выскажут что-нибудь такое, на чём можно будет заработать «отпуск на родину». Сдружиться с кем-то поближе у сына не получится – обязательно кто-то запустит грязь. Первому про второго, второму про первого. И в сторонке будут гадостно усмехаться в душе. То ли установка сверху – наблюдать за ненадёжными, то ли просто развлекуха.
Кстати, ещё твой сын столкнётся… Внутренне он даже будет благодарен невнимательному писарю из военкомата, который, заполняя бланк военного билета, написал не «украинец», а «русский». То ли по обычному раздолбайству, то ли знал войсковые реалии.
Сын вырос и повзрослел в многонациональной среде. У него в детско – юношеских любовях были и татарочки, и гречаночки, и болгарочки. А одну сербияночку и вовсе долго забыть не мог – всё своих однокурсниц с ней сравнивал. Про евреев и россиян и говорить лишнее – многонациональный город, колоссальный завод, одно время крупнейший в Союзе.
Но никогда и ни при каких обстоятельствах не предполагал, что украинцы чем-то хуже других. Настороженно-озлобленное отношение: эй, ти, хагол, иди-ка сюда! Ви, хагол, хитри: хагол родился, еврей заплакал!
Старались держаться вместе (что вполне понятно для представителей немногочисленного народа), при малейшем поводе собирались вместе, в любой момент готовые к драке. Наши, увы, не так. Для наших более характерно «топить» друг друга, пасуя перед наглостью северокавказской или среднерусской босячни.
Ещё не было вторжения в наши посёлки осетинско-вайнахской шпаны, одетой в военную форму, ещё не въехал тамбовско-пензенский сброд, ещё не шныряли досрочно освобождённые ставропольские уголовники в бешметиках с газырями. Всё это ещё будет, но только будет через сорок – пятьдесят лет. А пока оно зрело. Зрело, пока не созрело.
Может, срабатывала генетическая память потомков ма–асковско – кремлёвской шпаны, никогда не смогущей забыть, как в году, предшествовавшему Голодовке, по Украине (ещё той, меньшей по площади) прокатилось пять тысяч восстаний против коллективизации? И это не моя выдумка, не авторская гипербола, это архивы НКВД! Рукописи не горят. Даже спустя годы к украинцам было особое отношение. Подозрительное.
Конечно же, много там среди офицеров было и наших. Но погоду делали не они. Или, возможно, и среди офицеров сеяли раздор, боясь их сплочения. Конечно же, о какой боеспособности, слаженности действий могла идти речь? Не прошло и четырёх лет, как растянувшаяся на много времени авантюра за горами Памира показала, кто есть что…
Мы, видя уровень выучки, уровень обращения с техникой, уровень оснащения, задавали простые вопросы командирам: как так можно?!!А они отвечали ещё проще: наша часть рассчитана на полчаса боя. А ведь у нас только на развёртывание да на привязку к координатам уходило больше времени…
Со временем твой сын перестанет удивляться разгильдяйству, а тем более возмущаться. Притерпится, будет считать дни и часы.
Потом, после службы, сын будет работать в одном из НИИ, там с ним поделится откровениями сослуживец Санька, которого после физфака университета направили работать во вспомогательную школу - если шибко вумный парень слегка физику подзабудет, то уже не сможет составить конкуренцию "сынкам", которых, откупив от службы, чтоб шёл научный стаж, брали после вуза сразу на должности мэнээсов. Но Саня как-то всё же умудрился физику не забыть.
Рассказывал - те, которые действительно нездоровы, с ними проблем не было, им листок бумаги дашь и карандашик. Сиди и рисуй что хочешь. Проблемы создавали те, кто совершил преступление и которых «отмазали по дурке». Эти пытались издеваться – изощрённо, нагло. Директор попросит кого-то из них передать Александру Петровичу, чтоб зашёл в кабинет. А они приходят и передают, что, мол, директор сказал прийти в мастерские. Потом, когда директор упрекал, почему не зашёл, эти же самые пацаны, широко раскрыв честные глазки, подтверждали – да, они передали просьбу зайти именно в кабинет и не в какие-то мастерские.
Кончилось тем, что Санька их начал тупо бить. Рука у него тяжёлая, от сопляков пошли жалобы, и Саню с этой работы типа с позором выгнали. К счастью, всё это время его руководитель диплома сохранял в группе теоретиков ставку. Ждал, пока Санька не отработает положенных три года…
Сосед по площадке Боря, того после биофака и вовсе направили в колонию для малолеток. У Бориса удар поставлен был хорошо – успел ещё до вуза получить кандидата в мастера спорта в тяжёлом весе, так что в классе дисциплинка была…
Примерно так же эти милые мальчики вели себя и в войске – «кабинет, а не мастерские». Всё это в конечном итоге выливалось – и в слаженность действий, и в боеспособность армии. Впрочем, от подразделения, рассчитанного на полчаса боя, многого и не требовалось…
Для питания нужны витамины. Разок – другой сын будет на разгрузке капусты, ребята смогут оторвать и сжевать листок – другой. Салаты делать не положено, ибо их нельзя есть ложкой, а вилок не положено.
А ещё его будут посылать в командировки. Это всегда благо, потому что выделяются продукты по нормам и разворовать сложней, чем в части. Примерно так же и на полигоне.
Сын будет обрубывать сучья в леспромхозе. Его пошлют на посадку картофеля в совхоз, но выяснится, что картофель уже посажен, и их будут направлять то на сколачивание из хлыстов загона для скота, то на тушение лесной подстилки пока она не дошла до хвойного массива, то на поиски не вернувшегося с вечера пастуха – «сердечника» (окажется, что у него на выгоне начала телиться корова), то на копку могилы для старушки. Копать и вправду некому: на всю деревню пять мужиков. Пастух с больным сердцем, его больной на голову сын, председатель да ещё пара очень пожилых дедков, работающих шоферами. Остальные появляются эпизодически, а постоянно – на заработках в Находке.
Будет у него командировка и в небольшой шахтёрский городок. Улочки, дома, магазинчики словно копия родной Смолянки или Путь Ильича. Продбаза. Разгрузка яблок, картошки, чего-то ещё…
А весной неделька подготовки пионерлагеря – асфальтирование дорожек к сезону. В общем, постоянно будет чем – то занят. Только вот за всем этим некогда, по заветам классика, «учиться военному делу настоящим образом»… Некогда.
Разгрузка картофеля и яблок на продбазе позволяет заработать картошку для части. Можно хоть немножко отобрать на закладку, потому что с предыдущего сезона ничего не сохранилось кроме смрадной липкой массы, из которой мы вылавливали более-менее целые картофелины, мыли и сушили, чтобы взять с собой на полигон.
Хорошо быть в наряде по кухне – пусть и хлопотно, но сытно. Несколько раз подряд попадал туда, и хлеборез каждый раз просил прочистить толстой проволокой-катанкой периодически забивавшуюся сливную канализацию. Кроме меня, никто этого, кажется, не умел.
Один хлопчик удивлялся тому, что я ни от чего не отлыниваю, сам за всё берусь. Разгадка проста: нужно как-то скоротать время. Если общаться не с кем, хотя бы забыться в работе. В конце концов остаться наедине со своими мыслями – это такая роскошь…
Конечно, для многих ребят служба - это единственная возможность вырваться из обычного провинциального полупьяного состояния, увидеть другой мир, других людей. Те времена, когда в армии можно было получить какие-то знания и навыки для последующей мирной жизни, давно прошли. К сожалению, советская армия ничему хорошему уже не учила. Учила лгать, учила подставлять, учила стучать, учила прятаться от ответственности, да и вообще от любой работы. Школа жизни, ага. Зря вы, мамаши, носили «тормозки» военкоматскому писарю Василь Иванычу, ой зря!
Если страна не способна была обеспечить своих защитников не то что вилками, но даже и ложками, если офицеры не имели возможности свои семьи обеспечить нормальными продуктами и вынуждены были приворовывать из столовой, если их жёны не имели работы по специальности (как директор школы, так жена командира дивизии, как завуч – так жена замполита дивизии), а условия жизни – это деревянные домики, то какая боеспособность могла быть у этого воинства?!! Начальник штаба дивизиона уж и рапорта писал на увольнение, и мертвецки пьяным в начкары заступал, а его всё равно не гнали, как не гнали и многих других – высокому хабаровскому и ещё более высокому московскому начальству для оправдания звёзд и дубовых листьев положено было иметь под началом определённое количество частей.
Что это были за части, рассчитанные на полчаса боя, московское начальство не интересовало…
Наряд по кухне – сытно, но хлопотно. Наряд посыльным по штабу – и хлопотно, и нервно. Караульный – тоскливо. Милое дело – наряд дневальным по парку. Со второго этажа КПП видно, как с сопочки съезжает какой- нибудь ЗиЛок. Выходишь с ключом, дежурный офицер сверяет номер с заявкой, кивает, и ты отворяешь ворота. Учений нет, выездов мало, можно присесть где-то в уголке с книжкой, держа дорогу под обзором.
…Вижу «Урал», приближающийся к воротам. Спускаюсь вниз и стою у ворот, уже сунув ключ в замок и ожидая отмашки старлея. Кивка что-то нет, а машина приближается, видимо, решив притормозить в метре от меня. Но я в эти игры не играю, отпрыгиваю в сторону, как оказалось, очень вовремя. ЗиЛок с гогочущими господами офицерами с силой бьёт в ворота, разрывает запор и, пересекая поперечную дорогу (к счастью, пустую), застревает передними колёсами в кювете. Содержимое кабины при этом врезается глупыми головами в лобовое стекло. Не будь у дороги этой неглубокой канавки, тяжёлая машина, конечно же проломила бы хлипкую стену столовой, сперва размазав меня по воротам. Кто – то слил «тормозуху»…
Я едва унимаю колотящееся сердце, а белый, как мел, офицер долго смотрит на меня сверху стеклянным взглядом…
У меня сложилось впечатление, что люди в армии если и гибли, то только по глупости – своей или чужой.
Лето. Душная ночь, ищешь и не находишь места, где было бы прохладней. Прохладней только у гусениц техники. Усилием воли заставляю себя найти место безопасней.
Осень. Днём солнышко, более – менее тепло. А вот ночи в горах… Мы находим в лесу старую шину, зажигаем и греемся. Но куда дальше? В кузове, где спят другие, холод металлического днища. В сторонке, в кромешной тьме, освещаемой звёздами, нахожу хворост, делаю вытянутый костёрчик. Когда он прогорает, сдвигаю его в сторону, добавляю веток и укладываюсь на прогретую землю. Потом, проснувшись от холода, перекладываю его ещё раз…
Порой случалось спать за сутки минут пятнадцать – двадцать. Молодому организму этого хватало. В молодости не чувствуешь, как закладывается основа будущих болячек.
Кстати, о костерках и хворосте. Иногда технику не загоняли назад в парк, а оставляли у плаца, на учебном полигончике. Ночью дежурили по два часа, охраняя технику. И – удивительный феномен: площадка техники прибрана, собраны все окурки, чистота. Но это днём. А вот ночью, под моросящим дождиком, ты в кромешной тьме обязательно найдёшь обломок какой – нибудь доски, перочинным ножом (орудие телефониста) настрогаешь лучинок, каким-то чудом их разожжёшь и будешь греть руки, строгая запас для сменщика.
Рано или поздно любая дурь заканчивается. Настанет день, когда твой сын обнимется на прощание с несколькими более-менее вменяемыми ребятами, по обычаю пнёт ногой дверь ненавистной казармы и уйдёт с группой демобилизованных, по привычке в ногу, к полковому штабу. Смешно: утром на разводе, его ещё хотели послать, как во все последние дни, на стройку. Хана! Стройте без меня!
Ночь на сетках кроватей сборного пункта на Барановском. Потом уже знакомый спортзал уссурийского ДОСА и, наконец, обратный путь.
Снова занял багажную полку (когда десять лет спустя грянул тревожный чернобыльский год, вспомнил этот опыт в переполненном общем вагоне киевского «Уголька»), Сергея уже не было, но кое-кто из наших были. Вспомнил, как год назад полутрезвый майор с пренебрежением отверг всех знающих языки, заявив, что тут это не нужно, а ценятся только китайский и японский. Спрашивал специальности. Валера Мельник сказал, что он электрофизик (это, в общем, спец по микросхемам для систем загоризонтной радиолокации, которые можно продать разве что катарским шейхам). Майор собрал воедино все извилины, какие удалось, и выдал: а проводку в этом клубе сделать сможешь?
Гитары не было, да и зачем? На алкоголь даже намёка никакого. В Белогорске наше купе было дежурным, бегали за дровами. В Сибири – холод, сливное отверстие туалета без конца обмерзало, мы нагревали в топке титана докрасна штырь из арматуры и пробивали.
Где-то в Чите в ночной тамбур попросятся какие-то два мутных типа с решительно избитыми рожами… Чуть потеплеет, и эшелон загрохочет по широкой равнине Петропавловщины. Снова тот же «Серый Клин»…
Урал будут проезжать в выходные, горожане за городом на лыжах. Челябинск, Миасс, Копейск. Будет приближаться Волга, «Жёлтый клин». Снова прогрохочут мосты, а дальше Черноземье – Пенза, Поворино, Сердобск (шикарный новенький на то время вокзал)…
Сперва слабенько, с хрипом, а потом получше начнут пробиваться передачи харьковского радиоцентра. Вот уж никто из нас, русскоязычных, не думал, как будем оттаивать душой при звуках украинской речи. Там, в «Зелёном Клину», всё на русском – и с восьми тридцати до десяти тридцати «передачи для строителей БАМа», и с семнадцати до восемнадцати «Радио Тихий Океан». Даже «Радио Свобода» и «Войс оф Америка» с базы на острове Окинава не догадались наладить передачи для совсем не маленького количества проживающих тут потомков столыпинских переселенцев, сохранивших и язык, и культуру, бережно хранящих книги Тычины, Загребельного, Гончара… Японские радиостанции с их хорошей музыкой слушать, конечно же, приятно. Первый месяц. Потом приедается. Чужое…
Минет последняя ночь, и сын ранним мокрым утром слегка пошатнётся на с непривычки твёрдом перроне купянского вокзала. С товарищем по приключениям, Сергеем, сыном здешнего профессора математики, они прыгнут в самый медленный поезд, сцепленный из дизеля и электрички. В Сватово дизель отцепят, и медленно-медленно, кланяясь каждому столбу и разъезду, они сквозь туманный лес будут пробираться к цели.
Ясиноватая. До одури знакомый с детства вокзал, автостанция. Не было нетерпения, не было сердцебиения. Ощущение, будто ты никуда не уезжал, а просто возвращаешься с работы.
Встреча, сыночек, повисший на шее, слёзы юной жены. Назавтра визит в военкомат. Спасибо за службу твоему сыну никто не скажет – паспорт вернули, уже хорошо. Как и за какие копейки жили этот год его ребёнок и жена, государству не интересно. О твоём сыне, мама, вспомнят, когда нужно будет идти на очередные сборы, или потом, через десять лет, снимать грунт с окрестностей полыхнувшего реактора. Ну, от последнего удовольствия судьба твоего сына убережёт, послав накануне достаточно тяжёлую болячку. Но ты об этом, мама, не узнаешь, потому что к тому времени уже шесть лет как тебя не будет, а за то короткое время, что прошло после службы до вашего ухода ни тебе, ни папе сын так и не успеет много рассказать о том, как провёл год вне дома. Побережёт нервы.
2021г., Киев.