Одиночество – это отвратительно. Нет, серьёзно, когда я писал в «АОГЦ», что оно пахнет тленом, то вовсе не шутил: ведь я основательно принюхался и хорошо изучил все оттенки этой дряни.
Одиночество хорошо если ты, скажем, шпион. На вражеской территории. Кругом одни враги, а ты идёшь себе в белых штиблетах и солнечных очках по чужим тротуарам, благоухая одеколоном и тайной, и никто не знает кто ты есть на самом деле. А девушки так и осыпаются лепестками магнолии тебе под ноги… Потому что тайна манит, влечёт, кружит голову: возьми меня странник, забери с собой в неведомые края, я тоже хочу узнать, где заканчивается земля и начинается небо, ах.
Но вражеская территория должна же где-нибудь заканчиваться? Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров, мира и горя мимо…
Всё уже, кажется, было, всё уже случалось. Почерневшие от сибирских ливней и морозов срубы, костры, сонные заводи тёплого моря, обсыпанные цветочной пыльцой сапоги, ручьи и подтаявший снег, сонное утро, тёплые руки, аромат кофе, хром лифта в недрах небоскрёба, чёрные слоны в мутных потоках, тяжёлое утреннее похмелье, скорпион, прячущийся под раскалённым камнем, солнечные блики в весенних ивах, ученические парты, ученические парты, взрывы смеха в гулких лестничных пролётах, ученические парты, драный линолеум коридоров, долгое эхо в пустынной громадине собора.
И получается, что одиночество - лишь ещё один тон в палитре, один из оттенков, тишина между тактами мелодии; получается, она нужна, как нужна архитектуре пустоты внутри; как нужны паузы в ритмах. И поэтому я беру на кисть мазок того, что ещё недавно представлялось бездонным болотом, тягостным кошмаром, беспросветной чернотой. Теперь это просто ещё одна линия.
Отчего же тогда так стынет, так замирает всё внутри; и сердце неловко спотыкается об странное число – сорок. Вчера взял с полки томик поэта любимого, пристальный взгляд из-под очков хорошо знаком; сел, но вот беда, - заснул над страницей, слипаются веки, строчки мешаются, путаются… И кинофильмы уже не всегда досматриваются до конца; ставлю на паузу – досмотрю завтра. Старею.
Что это? Что это? Время, старый беззубый Хронос крадётся по пятам, и я чувствую холод где-то в пятках, ах, пятки, пяточки; досталось вам очень основательно. Как отчётливо помнится утро, когда топча ими траву, мы бежим по склону оврага. Разнотравье! Москва-река играет серебром чуть вдали! Практиканты! Студенты!
На что мы потратили дни и годы? Не поймаешь, не ухватишь, не догонишь.
Да и не важно; пустое. Пора встать, встать; взять ключи автомобиля, документы, спуститься в гулкие, гулкие пролёты. Редкий, редкий мартовский снег, - тяжёлые хлопья в кругах фонарей. Слетать до ближайшей АЗС, заправиться; успеть до завтра снять показатели счётчика в холле, необходимо, - просто необходимо! – припарковаться возле деревянного храма на С., вспоминая строчки из псалтыри и тихо выдыхая в стылый холод, - «помилуй».
Маска болтается на зеркале заднего обзора, свободно.
Хотя бы так. Хотя бы то, что по силам. Пока ещё длится Великий Пост.
Пока не наступил праздник…