«Ученик средних способностей, имеющий на все свое собственное мнение, но не всегда его высказывающий. В каждое сочинение привносит свое «Я».
Школьная характеристика, написанная размашистым почерком, уместилась на одной стороне тетрадного листка. К такому способу прибегают ученики, когда, не зная, что сказать, намеренно растягивают слова и строчки, чтобы казалось, что написанного много. Классной руководительнице нечего было сказать обо мне - своем ученике, которого она учила и воспитывала несколько лет. Я был для нее открытой, легко прочитанной и не представляющей интереса, книжкой в несколько страниц.
Тогда я не понял, лишь почувствовал, что характеристика не положительная. Всё умещается в трех первых словах: «Ученик средних способностей». Мой школьный приятель Славка учился так же, а по некоторым предметам был даже слабее, но Галина Сергеевна о нем так не написала. Я знал, за Славку попросила его мать. Лишь со временем понял досаду учительницы на ее, не оправданные мною надежды.
Детство мое было таким же, как у многих. В моем доме, да и в соседних, в каждой семье были свои алкоголики. Народ пил безбожно, доводя собственные семьи до крайней нищеты. Мы тоже жили очень бедно, хотя родители не пили, как другие.
До четвертого класса у меня были мать и отец, а учеба давалась мне легко. Потом отец вступил в кооператив, но сам ушел от нас. При разводе, по закону, квартиру пришлось бы делить, причем в пользу матери, так как я оставался с ней. Чтобы квартира принадлежала только ему, узнав, что мать, работавшая на почте сортировщицей, подворовывает письма с вложенными в них рублями, отец заявил на нее в милицию. На мать завели уголовное дело и посадили на целых три года, хотя ее проступок карался лишь понижением в должности. Понижать было некуда, ее уволили, но нашли статью, позволявшую дать максимальный срок – нарушение тайны переписки. Адвокат либо не был профессионалом, либо был подкуплен отцом. Можно было легко доказать, что матери переписка была не нужна, ее интересовали лишь деньги. Она просвечивала конверты лампой, и если видела внутри темный прямоугольник вложенных рублей, только тогда вскрывала. Но кому до этого было дело?
Я попал в детдом, потому что отец внезапно тяжело заболел и вскоре умер.
Детский дом показался мне, свободолюбивому мальчишке, почти тюрьмой. Здесь все было подчинено строгому расписанию, и свобода была очень ограничена. Ребята постарше с удовольствием терроризировали младших. Где же еще можно безнаказанно унижать бесправного школьника? Учился я и там хорошо, программа была несложной. И хотя учителя ко мне хорошо относились, мне там было тяжело. Когда ученика вызывали к доске, и он говорил, что не выучил урок, потому что забыл, педагоги в ответ произносили убийственную для меня фразу: «А поесть ты не забыл?!» Этот попрек куском действовал гораздо сильнее на меня, чем на моих сверстников, хотя ко мне не относился. Я потом в течение многих лет стеснялся признаваться, что голоден.
Мать выпустили через девять месяцев по амнистии к столетию со дня рождения вождя мирового пролетариата - В. И. Ленина. Вместе с моей классной руководительницей, принявшей живое участие в моей судьбе, мать смогла забрать меня из детдома, чему я был несказанно рад.
Я снова учился в классе Галины Сергеевны, однако заметил настороженность со стороны одноклассников. Они шарахались от меня, словно я вернулся с зоны, где отбывал наказание. К тому же все места были заняты, и я, как изгой, оказался один за последней партой.
С учебой тоже почему-то все разладилось. Я честно зубрил уроки, а выходя к доске, напрочь забывал все, что выучил накануне. Задачи по математике, которые с легкостью решал раньше, теперь не мог даже понять. И с ужасом обнаружил, что больше не могу хорошо учиться.
Было очень стыдно. Так стыдно, что не хотелось идти в школу, смотреть в глаза Галине Сергеевне. Но объяснить свой резкий спад в учебе я не мог. Так переползая из класса в класс, добрался до восьмого. С облегчением узнал, что меня перевели в девятый, и лишь спустя годы подумал: а надо ли было оставаться в школе еще два года? Тешил себя иллюзиями о поступлении в вуз. Мать по возвращении из тюрьмы стала пить, как и многие в наших домах, из-за чего жили крайне бедно.
Сколько ни возвращаюсь назад, в тот самый выпускной школьный год, сколько ни размышляю над тем, мог ли я тогда выбрать в своей жизни какой-то другой путь, понимаю – не мог. В институт поступить с моим аттестатом и характеристикой - можно было не мечтать: четыре «тройки», и все по точным предметам. Да ладно, что там аттестат, жил бы я на что? У меня, как у других, семейного тыла не было. Мать погибла в том же году весной. Поднявшись, пьяная, с постели, она потеряла равновесие и, падая, разбила голову о батарею отопления. Приехавшая скорая помощь констатировала смерть.
У меня другого пути и не было, как в техническое училище или на завод учеником. В армии не служил. С детства отитами страдал, поэтому часть барабанной перепонки пришлось удалить.
Поступил в училище. Мать часто говорила, что если бы жизнь начинать сначала, то она бы пошла в любое ремесленное – профессию получить, и чтобы бумажка об окончании была. Она со своим школьным семилетним образованием намучилась - работа только неквалифицированная с предельно низкой оплатой. Сколько ни билась, одни жалкие копейки получала.
В училище обувщиков учиться было легко – я там отличником стал. Ребята-одногруппники, в основном, из деревень, косились на меня, всё думали, я их за дураков держу. Им лишь бы набухаться, а я к ним и к спиртному был равнодушен. Однако когда нужно стенгазету оформлять, в самодеятельности участвовать или в каких-то конкурсах, то меня заставляли. Потому что на моих одногруппников где сядешь, там и слезешь, а я отказывать не умел. Особенно цеплялась комсоргиня: то на конференцию профессиональных училищ отправит, то стенд с коммунистическим лозунгом разрисовывать заставит. В каждой бочке затычкой меня делала, еще и обижалась, если я от какого-то задания откосить пытался. Но на доске почета все два года, пока учился, исправно висел. И на «красный» диплом шел уверенно.
В обувщики пошел, потому что училище рядом с домом, на дорогу не тратиться. Стипендия мизерная. Я хоть и повышенную получал, но она мало от обычной отличалась. Два года трудно жилось, ни одеться, ни поесть по-человечески. Но учеба закончилась, стали нам дипломы вручать. С поздравлениями и грамотой - только отличникам, их по одному в каждой из десяти групп было. Подходит моя очередь, а называют другого - из следующей группы. Ребята на меня посматривают, с виду сочувствуют, а улыбочки ехидные, злорадства скрыть не могут. Мастер пошел узнавать, куда мой диплом делся. Все уже расходятся, им дипломы еще раньше, как школьные тетрадки раздали, а я стою в коридоре, жду. Наконец мастер вернулся с моим «красным» дипломом и вложенной в него грамотой. Сунул мне в руки, только и произнес: «Держи». И все. Обидно так стало. Уж сколько лет прошло, а как заноза эта мелочь сидит. И сам понимаю, что ерунда, а вот не забывается.
Потом я на обувную фабрику устроился. На затяжке работал, хорошо зарабатывал, даже скопить на что-то удавалось. А через три года к нам на фабрику практиканты пришли из нашего технологического института, и я узнал одного – он в нашем училище в другой группе учился. Отличником не был, однако сразу в институт поступил. Я тогда подумал: если он смог, я тоже смогу. Но надо было подготовиться и денег заработать. В начале года пошел на подкурсы, а потом, сдав экзамены, поступил на заочное отделение.
Вот в институте учиться было непросто. Многое из школьной программы не знал, да еще забыл. Ну, как высшую математику без базовых знаний изучать? А «начерталка» даже понравилась. Препод был такой смешной: тощий, лысый с длинным острым носом, за что его Буратино прозвали. Помнил всех студентов со всех потоков и их ошибки в контрольных работах. На первой же сессии половину потока отправил на пересдачу. А мне «тройку» поставил, знал, что я сам контрольную делал. Интересный мужик был. Правда, за всю студенческую жизнь всего два таких препода было, чьи предметы после их лекций изучать хотелось.
Только я институт окончил, в стране уже развал всего начался, и остался я дипломированным инженером, несуществующей больше, легкой промышленности. А дальше и страна развалилась. Фабрику закрыли. Что делать? Торговать, воевать – не умею. Пошел к частнику в цех. Их тогда много развелось. Есть промышленность или нет, а народ без обуви ходить не может. Платили тоже неплохо, не бедствовал, как другие. В стране, конечно, черт-те что творилось. Твердой почвы под ногами не ощущал. И всегда один. Родня, конечно, была где-то. Но меня никто не искал. Я тоже. Друзьями надежными не обзавелся. Так, приятели только.
И с семьей ничего хорошего не вышло. Та, которую любил еще со школы, в мою сторону даже смотреть не хотела, а другую я не хотел. И тоже, вроде, времени много прошло, пора забыть, но заноза так и осталась. В конце концов, сошелся с одной женщиной из нашего цеха, такой же неприкаянной, как я, но есть сын. Вроде ничего, живем. Общих детей нет, не случилось.
Вот такая средняя жизнь ученика средних способностей. Может быть, права была Галина Сергеевна? И какую бы дорогу я ни выбрал, сделать ее лучше той, какой прошел, не смог.
Май 2021