Нация Книга первая. Часть вторая. Глава I, II, III

               
Глава I


27 апреля 1986 года, когда вся наша огромная страна готовилась к празднованию Первого мая, из небольшого украинского города Припяти началась эвакуация. Уже в полдень судьба вручала всему населению молодого города билет в один конец – до
станции «Неизвестность». Молодые жители этого города, а таковыми являлось практически всё население, слышали слово «эвакуация» разве что в кино о Великой Отечественной войне, да в учебниках гражданской обороны, где говорилось о предполагаемом факторе опасности. В мирной жизни это слово не прижилось. Не было такой надобности. Во всяком случае, его практически не употребляли, да и зачем, спрашивается, если в нашей стране, как нам говорили, было всё хорошо и замечательно и не было случаев, связанных с подобными явлениями, чтобы эвакуировать население целого города, пусть и небольшого.Это слово больше слышали в теле-радионовостях, присущее лишь странам буржуазного мира, где факторы опасности (природные и техногенные) возникали постоянно.

Надо сказать, что, по субъективному отношению, в отличие от природных, техногенные катастрофы всегда вызваны халатностью обслуживающего персонала, внешними факторами и непредвиденными последствиями штатного функционирования технологических систем. На всех предприятиях Советского Союза всякая халатность на производствах исключалась, а потому не было никаких аварий (во всяком случае, населению это знать не полагалось), а если и были, то «незначительные» и они не представляли никакой угрозы для жизни человека. Рассуждения на эту тему могут показаться читателю несколько наивными. Кто-то может на эти слова даже мило улыбнуться, согласившись с доводами писателя, а вот кто-то может и возразить, воскликнув: «Такого не может быть, всё это ложь!» Действительно, такого не должно было быть. Но тем не менее действующая власть делала всё, чтобы народ ни о чём
не знал, живя в «счастливом» неведении. Говоря тем самым всему миру о приоритете социалистической системы хозяйствования.

После проверки сотрудниками милиции паспортов у Егора и Натальи, а также уточнения некоторых организационных вопросов – а им всё было важно знать – семья Сомовых продолжила свой путь к указанному пункту сбора, для эвакуации в пионерский лагерь «Сказочный», что находился в десяти километрах от Припяти.

От политого адсорбирующими растворами асфальта густо поднимались испарения. На всём протяжении пути чувствовался тошнотворно-приторный запах. От такой «дезинфекции» города Лиза и Наталья всячески морщились. Шагая вдоль улицы, Егор обратил внимание на то, что листва на деревьях стала какой-то тяжёлой и притихшей, а проще говоря – заторможенной. Взгляд Егора поймала Наталья, произнеся:
– Листва ещё не мёртвая, но уже не естественная, будто листья покрыли воском, законсервировали.
– Да, похоже, что так, – спокойно проговорил Егор.

Шли в основном молча (Егор старался меньше говорить, чтобы не вызывать лишних эмоций, понимая остроту и напряжение ситуации).

«Интересно, – подумал он, глядя по сторонам, – сколько сейчас «светит»? 20, 30 миллирентген в час или больше? Деревья ещё живые, значит, они находят в этой плазме что-то своё, нужное для жизни, – так получается! Или же жизненные силы весны преодолевают всё же страх и смерть… Вон и вишни, яблони в буйном цвету, а в отдельных цветках уже появляется завязь. Получается – ничто не может остановить этот эволюционный процесс, чтобы ни происходило на этой земле», – заключил он.

Подходя к киоску «Союзпечать», Егор обратил внимание ещё издалека на то, что все его окна были забиты фанерой…

«Ну вот, – с каким-то огорчением подумал он, – хотел купить парочку газет, а киоск закрыт. Интересно было бы узнать, что о нас сейчас пишут? Главная тема всех газет, наверное, это не только ход событий аварии, – размышлял он, – но и те меры, которые принимаются для её ликвидации. Конечно, хотелось бы узнать, в первую очередь (хотя бы в маленьких листовках), о мерах предупреждения, а проще говоря, что делать населению в этом случае: как себя вести, что есть, что пить, какие принимать лекарства? Где было бы подробно написано и о том, как должна быть проведена эвакуация: с серьёзными рассуждениями специалистов и дельными советами опытных руководителей. Да мало ли что можно было сказать, посоветовать людям,
ведь непростое это дело – эвакуация, тем более что проходит она при таких серьёзных обстоятельствах".

– Сколько автобусов! – удивлённо произнесла Наталья, глядя на многочисленную колонну, которой не было видно конца. – Где их столько взяли, а? Никогда в жизни не видела столько транспорта!
– Да, мне тоже не приходилось столько видеть, – ответил Егор, глядя на то, как подъезжают и выстраиваются в колонну всё новые и новые автобусы, а также грузовые машины. – Видимо, со всей Украины пригнали… Предприятий ведь много – вот и собрали…
– Егор, – тихо проговорила Наталья, – что-то мне не по себе. Голова кружится и как-то нехорошо, тошнит.
– Надо успокоиться, родная, потерпи. Сейчас сядем в автобус, и всё пройдёт. Ты явно переволновалась. Скоро будем уже на месте.
– А люди? – неожиданно спросила Наталья.
– Что «люди»? – не понял Егор.
– Куда их повезут? Нас повезут в «Сказочный», а людей куда?
– Честно сказать, не знаю. Возможно, расселят по гостиницам, пансионатам, санаториям; детей, наверное, отправят в пионерские лагеря. Посреди поля ведь не бросят.
– Трудно, невозможно во всё это поверить, – тяжело вздохнув, проговорила Наталья. – Ты посмотри, что делается вокруг… такое и во сне не могло
никому присниться, а тут наяву такой кошмар.

Слушая внимательно свою жену, Егору нечего было сказать в этот момент, так как все её доводы были аргументированы и правильны.Лиза, не слыша разговор родителей, всё время озиралась по сторонам, не понимая, видимо, что происходит, – ей всё было любопытно и интересно.Хотя наблюдалось и чувство боязни, вернее – осторожности. Ведь такого большого количества людей и автобусов она ещё не видела. Да и кто видел! Такое было в диковинку не только детям, но и взрослым…

Несмотря на то что времени на эвакуацию отводилось немного – три-четыре часа, суеты не было. Люди спокойно, с сознанием долга спешили организованно покинуть город. Складывалось такое впечатление, что ничего не произошло. «Ну, подумаешь, какая-то авария, сколько их уже было на этой станции», – думали одни; «Всё будет хорошо: сегодня отвезут, а завтра привезут, беда не велика», – думали другие. Хотя, конечно, были и многочисленные слёзы, вызванные, кстати, не только волнением, но и психологическим напряжением от вида военной техники, особенно – многочисленных тяжёлых вертолётов, похожих на воздушные трактора, день и
ночь бороздящих небо Припяти.

– Папа, папа, – спрашивала Лиза, – а почему так летают самолёты?
– Это не самолёты, доченька, а вертолёты.
– А что они делают? – не унималась Лиза с вопросами.
– Они работают!
– А почему они так низко работают? Они не упадут?
– Нет, не упадут. Они умеют летать.
– Как птицы?
– Да, почти как птицы!
– А почему их так много?
– Ты же не удивляешься тому, что видишь много птиц, а почему же не может быть много вертолётов?

Такой ответ папы оказался для Лизы неожиданным. Она задумалась и замолчала.

– Папа, а почему не видно птичек? – неожиданно спросила она опять через минуту.
– Не знаю, может, они испугались вертолётов. Вот смотри, – Егор остановился и показал Лизе рукой в сторону летящих машин, – вертолёты большие, а
птички маленькие – вот они и испугались.
– А они прилетят ещё?
– Кто?
– Птички!
– Конечно! – утвердительно произнёс Егор.
– Где наш автобус? – с раздражением и недовольством спросила Наталья, резко кидая свой взгляд по сторонам (в этот момент ей явно было не по себе).

Услышав вопрос жены, Егор прекрасно понимал, что решение эвакуироваться было для неё ужасной новостью. Да и не только для неё… Для всех это прозвучало как приговор… принять, осознать такое известие очень сложно. И сложность эта состоит в том, что нужно найти в себе силы, чтобы научиться смотреть в лицо новым жизненным обстоятельствам, смотреть без страха, ощущая жизнь и вечное движение. Он знал, что такому явлению жизни она всячески будет сопротивляться, будучи совершенно другой по своему душевному строю и своим чувствам. Как человеку мыслящему, ей были чужды печальные и болезненные явления жизни, сотворённые человеком.

– Уже подходим, – твёрдо ответил Егор, глядя на уставшее, немного болезненное лицо жены.

В этот момент ему показалось, что он любит эту женщину с ещё большей силой, но говорить об этом в такие минуты он не решался, в силу неподходящих обстоятельств.

В этой путанице трагических событий, подумал он в эти секунды, ему, как мужчине, важно сохранить твёрдость духа. Всякое расслабление грозит подавлением иммунитета, во всяком случае – на пользу не пойдёт. Просто потому, что жалость всегда несёт в себе бездеятельность, направляя человека не на борьбу за выживаемость, а на смирение и пассивность.

Конечно, кто-то может сейчас подумать, что Егор рассуждает цинично и безжалостно, противопоставляя эмоциям холодную логику. Может, это и так, но иногда холодный расчёт и трезвый ум могут помочь человеку сохранить самообладание даже в кри-
тической ситуации. Егор не то чтобы рассчитывал на это, но какая-то внутренняя убеждённость позволяла ему всё же об этом думать, при всех имеющихся обстоятель-.
ствах.

Не прошло и пары минут, как они подошли к автобусу, где на водительском стекле была табличка «Сказочный». Перед ними стоял практически новый автобус марки «Турист-2» Львовского автозавода им. 50-летия СССР, ЛАЗ 699, рассчитанный
на перевозку 41 пассажира. Через большие чистые стёкла виднелись «спальные» кресла самолётного типа и сидящие в них пассажиры. Пассажиров было немного. В основном это были молодые люди. На вид им было лет двадцать семь – двадцать восемь, во всяком случае, не более тридцати. Кто-то тихо разговаривал, а кто-то смотрел в окно на прохожих и о чём-то размышлял. Всё было подчинено своему
заданному ритму.

Зайдя в салон автобуса, Егор выбрал места ближе к центру. Посадив  жену с дочкой, он сел рядом, напротив, через проход, в этом же ряду. Не прошло и полчаса, как автобус наполнился пассажирами. А минут через пять он и вовсе тронулся с места…

Надо сказать, что эвакуация – довольно сложный организационный процесс, связанный не только с выводом (или вывозом) населения непосредственно в безопасную зону от опасного фактора, но и вывозом имущества. Поэтому у эвакуации есть свои правила и
законы. Согласно военным доктринам боеспособных государств, на первом месте всегда стоит эвакуация военных частей, на втором – военного имущества,
документов и т. п., и в последнюю очередь – гражданского населения. Так уж заведено. Наверное, в этом есть какой-то смысл, а может, и нет – кто его знает.

Худо-бедно, но спустя 38 часов эвакуация населения из Припяти всё же началась…
Дело в том, что руководство страны всё же надеялось применить так называемые «альтернативные меры». То есть ликвидировать радиационные очаги любыми доступными способами и методами. Эвакуировать население, как крайнюю степень, решено было не применять, так как это выходило за рамки управляемой ситуации. Но, к великому сожалению, для локализации активной зоны реактора были испробованы все возможные варианты и они ничего не давали, кроме довольно высокого парообразования. Из кратера разрушенного четвёртого энергоблока всё ещё исходил мощный поток аэрозольной газовой радиоактивности. Ясно было, что горит графит и каждая частица графита несёт на себе достаточно большое количество радиоактивных источников. Завершить гашение графита (залить водой, пеной) не представлялось возможным. Промедление с эвакуацией ей грозило непредсказуемыми последствиями. Для
локализации радиационного очага, каким являлся разрушенный реактор, нужно было искать нетрадиционное решение, но для этого требовалось время. Оно-то и сыграло спасительную роль в судьбах многих тысяч людей… Ждать больше было нельзя, дотянули и так, что называется, до последнего… К этому свидетельству необходимо добавить, что эвакуация населения Припяти осуществлялась органами милиции в тесном взаимодействии с воинами 290-го Новороссийского Краснознамённого мотострелкового полка ВВ МВД СССР и 1-го специального моторизированного полка милиции внутренних войск МВД СССР. Под рокот двигателей сотен вертолётов,
круживших над городом и станцией, всё вокруг обрело силу движения, нарушив привычную тишину и покой этого города, наводя страх и ужас на всё живое. Не боялся разве что слепой и глухой.

Опережая события, скажу: каждая колонна состояла из 20 автобусов и 5 грузовых машин. В сопровождении ГАИ они выезжали из города с интервалом
в 10 минут. Таких колонн было больше пятидесяти. За городом, по мере продвижения в сторону Чернобыля и Киева, часть автобусов съезжала с трассы в отдалённые от Припяти деревни и посёлки, чтобы высадить часть пассажиров (на это было предварительное согласие руководства местных органов, которые занимались непосредственным размещением эвакуированных).

Егор смотрел в окно и думал о том, что не смог позвонить родителям в Томск («межгород» не работал). Это его расстраивало и немного нервировало. Он был уверен, что вся страна уже знает про катастрофу, что все переживают и волнуются за яние близких и родных. Поэтому он и хотел позвонить, сообщив, что все они живы и здоровы и ничто не угрожает их жизни.

«Родители, – думал он, – сейчас явно переживают, узнав в газетах и по телевидению о том, что случилось в Припяти. Представляю, что делается в стране… Нужно найти всяческую возможность и обязательно им позвонить».

При выезде из города первое, что бросалось в глаза из окна автобуса, – это наличие на дорогах многочисленной военной техники и солдат. Одетые по-летнему, в том числе и без средств защиты (полагавшейся в таких случаях), они улыбались, шутили, принимая всё как есть, без выбора. Не совсем понимая, в какой зоне опасности они находятся. А может, и понимали, кто их спрашивал в этот трагический момент? На улицах и площадях, на видных местах, висели большие портреты вождей мирового пролетариата, членов Политбюро ЦК КПСС, агитационные плакаты и транспаранты, напоминавшие о ведущей роли КПСС, а также о приближении праздника Первомая. Колонна автобусов шла медленно, поэтому без труда читался тот или иной информационно-агитационный текст: «Да здравствует 1 Мая!»; «Слава КПСС»; «Пролетарии всех стран, соединяйтесь»; «Миру – мир»; «Единство партии и народа нерушимо». Все лозунги перечесть было невозможно – их были сотни, а может, и тысячи – кто их когда считал… Призрачный дух коммунистической идеологии неотступно боролся за своё существование и не хотел сдаваться ни при каких условиях, даже тогда, когда всё население покидало город.

Глядя в окно, Сомов думал о том, что не только его семья, но и все жители Припяти оказались свидетелями не только большой катастрофы, но и масштабной эвакуации. И тем не менее, несмотря ни на что (не зная истинной правды), они жили только одним: глубочайшей верой к власти, выполняя все «инструкции» и указания партийных руководителей… Взяв с собой только самое ценное, что невозможно ещё у них отнять: мысли, чувства и надежду. Мысли – чтобы не думать о потерянном благе; чувства – чтобы не испытывать время наступившего
неудобства; надежду – чтобы просто быть с ней, как с единственной собственностью.

В силу обстоятельств они не могли взять с собой даже лишний кусок хлеба. Просто потому, что он представлял не тяжесть, а угрозу для жизни. И они оставляли всё…
«Не такая уж это и беда, – говорили многие, – проживём как-нибудь!»

К великому сожалению, в жизни человека бывают такие ситуации, когда приходится подчиняться общей воле масс и плыть, что называется, по течению – хотим мы того или нет. Человек, в силу определённых обстоятельств, отдаёт себя полностью на суд толпы – безмолвствуя и не сопротивляясь, как травинка на ветру.Под силой «ветра», чтобы выжить, он вынужден гнуться, повиноваться… и повинуется. В этот момент он лишается всего: собственности, морали, нравственности и свободы. Искать в нём в этот момент какое-либо торжество – нет смысла. Он подчиняется полностью сущности толпы и её «политической» морали, со своими формами и законами. В основе которой содержится бесконтрольность и непостоянность, по причине того, что у неё нет ответственности, а значит, она не способна на моральное поведение.Всё это рождает в человеке недомыслие и фанатизм. В таких людях очень легко заменить моральные ценности – материальными. Превращая их в ничтожных, презренных, завистливых и неблагодарных животных… Что говорить, такого масштабного переселения послевоенная история ещё не знала: от Припяти до Чернобыля протянулась вереница на десять километров, состоящая из 1200 различных автобусов, 200 грузовиков, 1700 личных автомобилей, 3 специализированных железнодорожных составов. Такую колонну нельзя было не заметить даже из космоса. Чтобы быстро собрать людей и посадить их в автобусы, работал огромный штат людей. Не все соглашались уезжать, некоторых пришлось уговаривать, а к некоторым пришлось и вовсе применять силу. Но даже эти меры не всегда помогали – много людей пыталось остаться только потому, что не в силах были бросить своё имущество. Многих сдерживал и такой факт, как финальный матч 51-го чемпионата мира по хоккею с шайбой между двумя сильнейшими командами планеты: сборной СССР и Швеции, который должен состояться в Москве на стадионе «Лужники». Пропустить такой матч болельщикам было нельзя, да что там болельщикам – вся страна (от мала до велика) с замиранием ждала этого поединка. Этот фактор «сдерживания» огорчал жителей Припяти больше всего. И тем не менее за два часа сорок пять минут была завершена вся эвакуация жителей Припяти и нескольких близлежащих населённых пунктов. В городе остался только обслуживающий персонал (пять тысяч человек).
Несмотря на то что эвакуация проходила достаточно аккуратно, быстро и точно, атмосфера была всё же необычная и напряжённая. Не обошлось и без отдельных сложностей и последствий. Например, многие жители Припяти обратились в Правительственную комиссию с просьбой эвакуироваться на собственных автомобилях, а их было в городе больше трёх тысяч. После некоторых размышлений (из-за нехватки грузового транспорта) – такое разрешение было дано. И это была большая ошибка:
автомобили, в которых люди эвакуировались, были загрязнены радиацией. Всё это, так или иначе, распространялось за пределы Припяти по всей Украине. И не только.
С утра, перед эвакуацией, при выезде из города военными были возведены на скорую руку дозиметрические пункты, чтобы не только смывать всю радиационную пыль и грязь со всех транспортных средств и измерять радиоактивный фон, но и предотвратить вывоз различного габаритного груза, в том числе и личных вещей. Дело в том, что ещё до эвакуации многие жители города понимали всю опасность того, что происходило на станции (через родственников, друзей и знакомых) и принимали самостоятельное решение об отъезде из Припяти, увозя с собой как можно больше вещей. Не осознавая, что они подвергаются радиационному заражению. И что эта смертельная опасность грозит не только им самим, но и окружающим людям. Рядом с дозиметрическим пунктом можно было увидеть целые горы одежды, обуви и других вещей, а также предметов, наиболее сильно подвергшихся радиации. Конфискованные вещи сжигали или закапывали…

При эвакуации возникла ещё одна проблема: многим становилось плохо – причиной служила как сама болезнь, так и психологический синдром: люди оказались не готовы к такому повороту событий. Психологов и психиатров не то что не хватало – их просто не было.Всё население находилось в стрессовой ситуации.И это было понятно: никто не знал, что делать – не было ни системы, ни знаний в этой области. Хотя, надо сказать, общей паники не было, за исключением отдельных случаев…

Приём пациентов в поликлиниках и больницах города увеличивался с каждой минутой. Общая симптоматика у больных была такая: кишечный синдром, рвота, головные боли, присутствие страха и т. п. Врачи оказывали посильную помощь, но лечить было
нечем, а главное, никто из медперсонала с лучевой болезнью не сталкивался. Если что-то и знали о ней, то в теории и то мельком. Единственное, что они делали, так это давали таблетки йода, но и те вскоре закончились. О комплексной терапии даже не помышляли, её просто не было. Так же как не было одежды для больных, которую в обязательном порядке нужно было менять,потому что всё было подвергнуто заражению. Так или иначе, но эвакуация торопила события… Больных вынуждены были рассаживать только в автобусы, поскольку все скорые дежурили на станции… тяжелобольных везли в Киев, а затем, самолётом, в Москву… Многих выписывали, даже со второй и третьей стадией лучевой болезни. (От безысходности люди сами соглашались на выписку, поскольку не было никакой определённости в этом вопросе, ещё не зная, что их ждёт.)

Если говорить правду, то к разряду больных можно было отнести всё население Припяти, учитывая то обстоятельство, что все они были облучены в той или иной степени. Поэтому руководством медицинского учреждения принимались те меры,
которые считались необходимыми на этот момент. А «момент» заключался только в одном: как можно быстрее покинуть город. Ведь он жил больше суток в своём обычном режиме, в то время как радиационный фон увеличивался в сотни и даже тысячи раз (точную цифру никто не мог сказать, так как все дозиметры вышли из строя). Конечно, если бы жителей предупредили чуть раньше о радиационной опасности, то ситуация с больными, безусловно, была бы другая… В руководстве города знали и
видели эту проблему, но молчали и пожимали плечами, дожидаясь указаний свыше. А некоторые партийные функционеры (со своими вещами) и вовсе скрылись в неизвестном направлении.

Не хотел разбираться с проблемой самостоятельно, ввиду неясности масштаба катастрофы, и горисполком Припяти. Так или иначе, но ситуация «ничего не знаем» всех устраивала. К тому же полностью отсутствовала работа информационной службы. Организовать такую работу могли только местные партийные органы, но они спрятались кто куда, ожидая указаний свыше – а их не было. Трудно в это поверить, но никто не знал, какие дозовые нагрузки для человека являются чрезвычайно опасными, а какие нет; как не знали и то, как вести себя в условиях, когда человек находится в зоне повышенной радиационной опасности. Система, которая
могла бы давать правильные советы, как вести себя, – не работала, а необходимая литература оказалась в полном отсутствии. Да, в библиотеках были книги – толстые и правильные, но брошюр, листовок, памяток в стране не было. Просто потому, что никто никогда не думал, что такое может произойти, даже гипотетически. Но это случилось… Люди пробыли в зоне радиации 38 часов. За это время каждый житель получил радиационное облучение, а многие были буквально пропитаны этим насквозь. Йод, как я уже говорил, давали населению только на второй день, когда его пить было уже бесполезно. Хотя в городе было много сандружин, а в каждом управлении на складе лежали ящиками, на каждого члена семьи, антидоты, калий-йод, респираторы и одежда. Всё это было, но этим запрещали пользоваться, чтобы скрыть сам факт радиационного облучения, саму проблему, оставив спасительные средства лежать на складах… В этой части беспомощность власти и Гражданской обороны в первые дни катастрофы была очевидной. И принесла она больше вреда, чем пользы. Что уже есть не благо. Хотя было понятно, что все решения принимались не в Припяти, и даже
не в Киеве, а в Кремле… Лишённые свободы выбора, человеческого достоинства, прав человеческой природы, даже её обязанностей, тысячи людей шли, ехали навстречу неизведанному будущему, чтобы в сутолоке дней не столько жить, сколько блуждать в
чужих краях, переходя из одного образа жизни – к другому… В Припяти остались только работники милиции и военные, чтобы не только патрулировать опустевшие улицы и охранять осиротевшие дома, но и проводить дезактивацию территории.


Глава II


Выстроившись в одну общую колонну, все транспортные средства, а в ней были автобусы, грузовые и легковые машины – всех не перечесть, медленно, как бы нехотя, друг за другом, выезжали из Припяти. Многочисленные вертолёты, зависшие на предельно низкой высоте над станцией, заглушали всё живое, продолжая опускать на стропах парашютов в ненасытное жерло ядерного реактора сотни тысяч тонн поглощающих радиацию материалов. Город обречённо пустел на глазах тысяч жителей, чтобы в считанные часы превратиться в безжизненное пространство, оставляя в памяти всех горожан лишь воспоминания нечто былого, но не отжившего. Глядя сквозь дымку весеннего, чуть желтоватого воздуха на уходящую вдаль колонну, напрасны были все человеческие усилия, чтобы увидеть её начало – она начиналась где-то там, далеко за горизонтом, безбрежность и отчётливость которого завораживала и в то же время растворяла в глазах всё видимое значение. Зато хорошо было видно другое её начало – конец, напоминавший что-то разрывное, разъединившееся, фатальное, не способное на прежнее воссоединение, на единство и целостность.

В этой тяжёлой, трагической атмосфере, где каждому хотелось не просто выжить, а жить, Весна, как символ бессмертия, меняла свой статус на новый облик – безрадостный и трагический, что было ей совсем не свойственно. Нет, жизнь в ней не померкла, но она вмиг изменилась, не в силах противостоять человеческому фактору. Она словно защищалась от деятельности человека, используя весь свой природный иммунитет. В этот момент она владычествовала уже не над человеческими душами – как ей было положено, что ей ближе и дороже, что дано ей самой природой для пробуждения новой жизни, а над холодным мраком опустошения, постигая его безжизненное пространство. Спасая уже не человечество, а саму себя, чтобы хоть как-то продолжать жить дальше, без особой радости для себя и всего живого. О прошедшей жизни в этом городе теперь напоминал разве что тёплый весенний ветерок. Который, смешав разнородные запахи цветов и зелени, с надеждой на благополучный исход, разносил их по всем улицам, скверам, площадям, дворам, наполняя город живым, спасительным нектаром. Словно он хотел вдохнуть в этот город новую жизнь
– как искусный врачеватель, как последняя спасительная инстанция. Привлекая и маня всех жителей вернуться в свои дома и квартиры под своды надежды, счастья и любви. Временами он то затихал, как бы давая себе возможность осмыслить всё происходящее, то вновь дул с нарастающей силой, пытаясь хоть как-то помочь всему живому. К сожалению, вся его затея, как он ни старался, была напрасной:
обречённый трагичностью и безысходностью своего положения, совсем ещё юный город тихо, почти безропотно, погружался во мрак. Где не только человеческая речь, но и всякая соловьиная песнь уже была не вольна. В нём не было не только сил и энергии, в нём не было главного –души, она покинула его, не в силах противостоять свершившейся катастрофе – ядерному взрыву. Город медленно погибал, и никакая воля воображения, никакое желание извне не могли его уже спасти.

«Завтра уже 28 апреля, – подумал Егор, глядя в окно автобуса. – Как медленно бежит время, такое ощущение, что оно остановилось… Увидеть, пережить такое можно разве что в каком-то кошмарном сне, от которого хочется быстрее проснуться, испытав удовольствие оттого, что это всего лишь сон».

К великому сожалению, чтобы он ни думал в эти минуты – всё было реальностью. Именно этот факт,как синоним истины, не давал ему покоя, наводя на разные мысли и размышления.

«Если человек – часть природы, продукт этой среды, – думал он, – то почему он не стремится, как та же природа, к самосохранению, где всё мудро продумано и устроено. Значит, человек далеко не та часть природы, о которой нам говорили в школе, институте, а, наоборот, он далеко не венец мироздания!»

Он думал обо всём: о жизни, цивилизации, родителях и о той ситуации, в которой оказалась не только его семья, но и многие другие семьи, вынужденные искать вдали от родного дома новое прибежище для дальнейшей своей жизни. Особенно трагично это было для сельских жителей, которые жили на этой территории десятками, а то и сотнями лет, сменяя одно поколение другим.

«Ведь это одно из исторических мест Украины, это Киевская Русь, это земля древлян», – вспоминал он. Сейчас их всех эвакуируют, перевезут без всего
имущества в другие населённые пункты, на десятки, а то и сотни километров, для того чтобы спасти, но как понять это «спасение» сердцем, своей душой сотням тысяч людей, чтобы не было для них всё так печально и драматично. Ведь не случайно говорят в народе: «Своя земля – свой прах». И то верно: родная Земля для них – последняя заступница и нет в жизни человека большего горя, чем покинуть родные места. Не всякое-то растение приживается на «чужой» земле, а что уж говорить о людях. Ибо она мила не только в радости, но и в горе.

Он прекрасно понимал, что в ближайшее время никакого возврата жителей в город не будет, как не будет возврата и в другие населённые пункты, поскольку реактор живёт и продолжает выбрасывать радиоактивность… И у всего этого есть очень долгое продолжение…

«Чтобы его заглушить, нужно время, – подумал он, –и ничто другое его не заменит».

Так, размышляя, он продолжал смотреть в окно, временами отвлекаясь, чтобы ответить на разные вопросы жены или дочери.

Ехали недолго. У развилки автобус притормозил.
- А вот и наш поворот на «Сказочный», – чуть улыбаясь, проговорил Егор, глядя в окно.

Автобус почти остановился, но затем снова тронулся и медленно повернул направо, в то время как вся колонна продолжала путь в сторону Киева.
– Папа, а куда мы приехали? – спросила удивлённо Лиза, увидев, что автобус свернул куда-то в лес…
– Скоро увидишь, – с улыбкой глядя на дочку, ответил Егор.
– Как скоро? – не унималась Лиза.
– А ты закрой глаза и посчитай до ста.
– Нет, папа, – возмущённо ответила Лиза, – не хочу считать, я буду смотреть в окно.
– Хорошо. Делай, как тебе хочется.

И, действительно, через несколько минут они подъехали к большим металлическим воротам, что были частью длинной ограды, ограждавшей всю территорию летнего лагеря. У ворот уже стояли другие автобусы и легковые машины. Их было немного.
Первое, что увидели пассажиры через окно, так это то, что на траве и деревьях было очень много разной одежды. Сначала никто не понял, что это. Кто-то из
пассажиров улыбался, глядя на такой «новый год»; а кто-то, нахмурившись, пытался отвести глаза. Так как на небольших сосёнках и ёлочках висело даже нижнее бельё. Как только автобус остановился, салон зашёл молодой человек среднего роста, лет
двадцати пяти, приятной внешности и, поздоровавшись, сказал:
–Уважаемые товарищи! Всем,без исключения, нужно будет пройти через санпропускник, то есть пункт санитарной обработки (извинившись при этом за его примитивную конструкцию), всю вашу одежду проверят дозиметристы, и если она радиационная, то придётся её снять и получить новую у кладовщика на территории лагеря. Всё это делается, – сказал он, – в целях вашей безопасности. Поэтому ко всем просьба: отнестись к данной процедуре со всей ответственностью.

Последние слова он произнёс как-то особо. Во всяком случае, ни у кого не возникло желания нарушить это правило. Коротко проинструктировав (ещё пару минут) по дальнейшему пребыванию на территории лагеря всех пассажиров, мужчина вышел. Процедура санобработки (обмера) занимала определённое время, но небольшое, всего несколько минут.

Санпропускник представлял собой своеобразную «каркас-камеру», сбитую из свежесрубленных сосенок и обтянутую целлофановой плёнкой.  Прежде чем войти туда, люди снимали свою верхнюю одежду: пальто, куртки, пиджаки, рубахи… и вешали их повсюду на ветки и сучки рядом стоящих деревьев, короче, где захочется. При этом
было понятно одно: людям было очень жалко бросать свои вещи на землю. Отправляясь в дорогу, они надевали самое лучшее. Так что расстаться с одеждой было нелегко. Затем они входили в «каркас-камеру» (стены, пол и потолок из натянутой плёнки), снимая оставшуюся одежду. И шли в душ, представлявший из себя примитивное устройство, точно такое же, каким мы пользуемся обычно на дачах в летний сезон. Дружно мылись и переходили в следующее помещение, где уже одевались в казённую одежду (спецовки, бахилы, шапочки). И только после этого проходили на территорию лагеря.  После того как люди переодевались, им давали разрешение на размещение в корпусах лагеря. Егор и Наталья были не исключение: пришлось снять всю верхнюю одежду, а также обувь. Так что идти до кладовщика (чтобы взять одежду) пришлось в бахилах и в том, что могло прикрыть хоть как-то тело… Выглядело это всё, конечно, очень смешно. Беда,как это ни странно покажется многим, делает людей остроумными. По этому поводу кто-то даже «опасно» шутил,говоря языком агитаторов: «Товарищи! Поместим мирный атом не только на АЭС, но и в корпуса пионерского лагеря «Сказочный»!»

Несмотря на такую встречу, все прибывшие с пониманием отнеслись к рекомендуемой процедуре. В ожидании скорого размещения в корпусах они не спеша ходили по территории лагеря и знакомились с его достопримечательностью.

Пионерский лагерь «Сказочный» был расположен на территории Чернобыльской зоны, в районе села Иловница, на берегу небольшой, но очень красивой реки Уж, что является правым притоком Припяти. Своё начало река берёт в лесном массиве между селом Новоалександровка и селом Сорочень. Течёт она по всей Полесской низменности (Украинское Полесье) и впадает в Киевское водохранилище. На реке Уж находятся такие города, как Коростень, Чернобыль, посёлки Полесское, Народичи и др. Территория лагеря буквально утопала в сосновом лесу. Хотя были и другие деревья: дубы, липы,клёны, берёзы… не считая разнообразия кустарников. Стройные, высокие сосны стояли как великаны, удивляя всех приезжих своей высокой кроной и длинными раскидистыми ветками. Насыщенный фитонцидами, а также другими физиологически активными веществами воздух был наполнен ароматом листвы, трав и хвои. От всего этого ощущалось спокойствие и лёгкость дыхания. Про хорошее настроение вряд ли уместно здесь говорить, но и оно, частично, присутствовало…

Когда мы попадаем в объятия природы, то происходят странные вещи: довольствуясь малым, впрочем, как и сама природа, мы невольно становимся детьми: все проблемы отпадают, мы словно очищаемся от всех невзгод и неудач, усталости и раздражения; наше душевное состояние, наша любовь, наша радость – всё приходит в полное соответствие с природой. Даруя нам жизнь, свет, воздух; общение с землёй, растениями и животными. Егор прекрасно знал, что согласно регламенту гражданской обороны на ЧАЭС в случае аварии или любого ЧП оперативный персонал атомной станции должен был немедленно эвакуироваться именно сюда, в «Сказочный». Где значение воздуха соснового леса оказало бы положительное влияние на общий тонус и иммунитет сотрудников.Красивые двухэтажные корпуса, спортивные площадки,столовая, бассейн и многое другое – всё располагало к жизни, хотя и не могло в полной
мере заменить домашнего очага и уюта.

Семью Сомовых разместили в просторной светлой комнате на втором этаже небольшого жилого корпуса, где было чисто, уютно и светло. Комната включала в себя маленький коридорчик, совмещённый санузел и саму комнату. В комнате, у стены стояли стол и три стула, а также три кровати с небольшими, крашенными в светло-зелёный цвет
тумбочками. Над одной из кроватей (что была в центре) висела средних размеров живописная картина, написанная маслом, на которой была изображена высокая раскидистая сосна с небольшой берёзкой. Гонимые по пасмурному небу низкие осенние облака наполняли картину задумчивостью и чувством грусти.
– Очень хорошая работа, – произнесла Наталья, пристально всматриваясь в картину. – Художник хорошо передал состояние осенней природы, что не может не вызывать определённый настрой и человеческие переживания.
– Согласен, – глядя на картину, подхватил разговор Егор. – Хорошо прописана «лирика неба», дыхание осеннего воздуха. Хочется лететь, плыть вместе с этими облаками куда-то вдаль, в неведомое...
– Помечтай, помечтай, – с некоторой иронией произнесла Наталья. – И помечтаем, и поживём…
– Папа, мы будем, что ли, здесь жить? – спросила удивлённо Лиза.
– Да, доченька! Всего пару дней.
– А почему всего пару дней? Я хочу, чтобы мы были здесь долго. Тут так красиво!
– Тебе нравится?
– Нравится, папа, даже очень! Я не хочу отсюда уезжать.

Она быстро подошла к окну, отодвинула белую занавеску из хлопчатобумажной ткани и стала пристально разглядывать территорию лагеря.
– Папа, а можно мне покачаться на качели? – весело, с каким-то азартом проговорила Лиза.
– Где ты увидела качели? – спросила Наталья.
– Да вон же они, – и она показала рукой куда-то вдаль…
– Можно, но давай чуть позже. Надо разобрать вещи, – устало, как бы с трудом, проговорила Наталья, – хотя… – она с грустью посмотрела на их общий чемодан, – нам и разбирать-то нечего. Лицо её как-то вдруг омрачилось, она села на стул, и видно было, как по её щекам потекли слёзы… Егор тут же подошёл к жене и нежно обнял её за плечи.
– Не надо, пожалуйста, я прошу… Всё хорошо…

При всём понимании сложившейся ситуации было видно, что супруга никак не могла принять казённую атмосферу лагеря: её всё раздражало и всё нервировало.
– Ты должна понять, – тихо, почти шёпотом проговорил Егор, обращаясь к жене, – эта беда не только нашей семьи… Ты ведь всё видишь и понимаешь.
– Вижу и понимаю, – коротко ответила она, – а принять не могу… – И слёзы с ещё большей силой потекли из глаз.
– Успокойся, прошу тебя. Всё будет хорошо, вот увидишь. Нам всем надо набраться терпения и успокоиться. Сейчас всем тяжело. Вы пробудете здесь с Лизой всего пару дней. На майские праздники я вас заберу и увезу в Киев.Надо только предварительно позвонить родителям, мало ли что! Я должен убедиться, что они на месте. Какие-никакие, – добавил он, – а условия здесь всё же есть.

Так они стояли несколько минут…
– Прости, пожалуйста, – неожиданно проговорила она, приложив голову к его груди.
– Вы опять целуетесь без меня, – весело проговорила Лиза,подбегая к родителям и обнимая их...
– Ну как же мы можем целоваться без тебя, солнышко наше, – улыбаясь, проговорил Егор, тут же взяв Лизу на руки и поцеловав.

Пока разбирали вещи и обустраивались, в комнату (предварительно постучавшись) вошла молодая девушка лет двадцати и, улыбаясь, сказала:
– Прошу всех пройти в столовую, на обед. (Хотя время было уже далеко не обеденное).

По пути в столовую, что находилась в центре лагеря, Егор заметил несколько человек в военной форме. Они ходили по территории лагеря и делали замеры…
«Это неспроста, – подумал он, – при таком взрыве радиационные осадки явно накрыли и эту зону – вот только как сильно? Да, узнать правду вряд ли получится, да и кто её скажет сейчас».

– Папа, папа, – громко прокричала Лиза, – смотри, какая птичка, – она указывала рукой на вершину засохшей сосны, стоящей рядом с высокой раскидистой рябиной, что впору тянула на акацию своим размером листа и мощным стволом.
– Доченька, это аист, – проговорила Наталья, глядя то на птицу, то на Лизу. – А знаешь, как его ещё называют?
– Как?
– Его называют ещё черногуз.
– А почему?
– За чёрное пятнышко на груди. И, помолчав, добавила:
– У аиста здесь гнездо. Видишь, какое оно большое, – она указала рукой…
– А почему оно такое большое?
– Чтобы в нём разместилась вся дружная семья: родители и дети, – проговорил Егор.
– Как у нас дома?
– Да, доченька, – тихим, осипшим голосом сказала Наталья, – как у нас.
-А почему аист один?

Этот неожиданный вопрос дочери заставил задуматься Егора и Наталью, ведь истинного ответа они не знали, а говорить полуправду им не хотелось. Не говоря уже о лжи. Хотя оба понимали, что гнездо кем-то разорено: внизу, у корней сосны, валялось множество крупных веток и сучьев, а также сам лоток, выстланный старой травой и сеном.

«Когда разоряют у птицы гнездо, – глядя на сосну, подумал Егор, – у неё, как и у человека, отнимают её иллюзии, всякие надежды на будущее».
– Папа, ты почему молчишь? Я же тебя спросила.
– Извини, доча, задумался.Я думаю, что все другие птицы улетели и скоро прилетят, – глядя на Лизу, попытался выкрутиться своим ответом Егор.
– Видишь, какой он грустный… – Егор попытался придать другой смысл ответу, а вот удалось ему это или нет – он не знал. Во всяком случае, Лиза задала другой вопрос.
– Да, вижу, – печально сказала она, – а он добрый?
– Аист не просто добрый, – улыбаясь, проговорил Егор, – он ещё и волшебный!
– Волшебный? – удивлённо, с горящими глазами переспросила Лиза.
– Да, и знаешь почему?
– Почему?
– Потому что он помогает людям, приносит им, если они попросят, счастье! – вот такой он, аист.
– А нам?
– Что «нам»? – не понял Егор.
– Если мы попросим его, то он принесёт нам счастье?
Конечно, – с улыбкой ответил Егор, глядя на дочку. – С твоей мамой мы уже просили счастье у аиста, и он нам его подарил!
– Правда?
– Да – это тебя, солнышко!

Лиза хотела что-то сказать ещё, но дверь открылась, и они вошли в большую светлую столовую, где пахло свежей ароматной выпечкой.Никакого лишнего убранства в сто-ловой не было. При входе, как обычно, была туалетная комната; в зале: столы, стулья, а во все окна – светлые шторы из льняной ткани. От этого зал казался светлым и большим. Правда, при входе в зал, на правой стене, в ряд висели неболь- шие портреты членов Политбюро. Егор заметил одну незначительную деталь: некоторые посетители (конечно, с юмором), входя в столовую, кланялись портретам в пояс и говорили: «Здравствуйте, товарищи!Приятного аппетита».Видя это, многие улыбались, а кто-то умудрялся и похохотать вдоволь.

В столовой было уже много людей. В основном это были «местные», но также были и наезжие люди. Здесь были работники МСЧ-126, ОРса, охраны, командированные на ЧАЭС, специалисты и работники вспомогательных служб, без которых обойтись было невозможно.

Семье Сомовых очень повезло: во-первых, к их радости, в глубине зала возле окна они увидели свободный столик (на четыре человека), а во-вторых, не успели они за него дружно сесть, как к ним подошла официантка и предложила комплексный обед:
борщ, гречневую кашу с котлетой, оладьи, фрукты и компот. Через пять минут они уже оценивали качество приготовленных блюд…

– Приятного аппетита! Вы позволите? – раздался незнакомый мужской голос.

Егор поднял голову и увидел рядом со столом высокого мужчину лет сорока пяти. Он стоял с разносом и, хитро прищурив один глаз, показывал всем своим видом на стол.
– Да, да, конечно, – с пониманием произнёс Егор, – присаживайтесь, пожалуйста!
– Надеюсь, я вас не стесню?
– Ну что вы, что вы, – подхватила разговор Наталья, – присаживайтесь, пожалуйста.
– Я тут всего на пару деньков, – сказал незнакомец, усаживаясь за стол, – командировка, знаете ли. В Киев только завтра.
– Вы говорите это с каким-то сожалением, – проговорил Егор, заметив некое огорчение соседа.
– Вы правы!

И после недолгого молчания с грустью добавил:
– Не попадаю сегодня вечером в Киев на футбольный матч. Кстати… – он посмотрел на свои наручные часы, – вот как раз через два часа, в 19.00, и начнётся…

Эти слова незнакомца сразу насторожили Егора. «Мне кажется, – подумал он в этот момент, – что это какое-то недоразумение. Прошло достаточно много времени с момента взрыва реактора, радиационные осадки вполне могли выпасть на территории Киева. Не понимаю: какой может быть футбол?!»
– А кто играет? – спокойно, даже как-то тихо спросил Егор.
– Два сильнейших клуба страны, – как опытный болельщик, сразу ответил незнакомец, – действующий чемпион СССР «Динамо» (Киев) принимает московский «Спартак».
– Понятно, – тщательно прожёвывая пищу, проговорил Егор.
– А вы, как я понял, не болельщик?
– Почему же, болельщик! – не раздумывая, ответил Егор. – Только вот хоккей мне нравится больше. Да и кто его не любит нынче… 28 апреля решающая игра, жаль, что не посмотрим...
– Почему? – с удивлением спросил незнакомец.
– Телевидение не работает, отключено…
– Вот как… Хотя всё понятно… Да, они молодцы, хорошо играют… Будем надеяться, что завтра возьмём золото.
– Хорошо бы, – одобряюще проговорил Егор, – нас ведь и ничья устраивает, а шведам нужна только
победа.
– Игра будет напряжённая, однозначно, думаю – мы победим!
– Будем надеяться! – глядя на незнакомца, согласился Егор.

После недолгого молчания разговор продолжился:
– Футбол я тоже люблю, – как бы реабилитируясь перед незнакомцем, ответил Егор (ему не хотелось в этот момент оставлять в «одиночестве» этого человека), – но вот болельщик почему-то из меня не вышел. Даже не знаю почему. Хотя в детстве гоняли мяч с утра и до вечера.
– Да, нам всем есть, что вспомнить, – с каким-то сожалением проговорил незнакомец. – И всё же, если мне удаётся, то я стараюсь побывать на важных футбольных играх. К сожалению, не всегда это получается – так, от случая к случаю. Сегодняшняя игра, думаю, будет не только напряжённой, но и зрелищной.
– Почему?
– Республиканский стадион вмещает порядка восьмидесяти двух тысяч человек, представляете, какая это масса народа. Если эта толпа ликует и кричит: «Гол!», то это слышно за десять километров. Напряжение такое, что дрожь по всему телу.
– И каков ваш прогноз?
– Трудно сказать. В том сезоне, – проговорил незнакомец, не отвлекаясь от борща, – «Спартак» играл легко, дружно, приняв удобный для игроков комбинационный стиль ведения атаки. У киевлян… – тут он остановился и задумался, – хоть и «кризис жанра», но они не растеряли ни упрямства, ни последовательности, ни самолюбия. Их манера ведения игры мне нравится: мускульное и скоростное давление, навесы на ворота, слежка за ошибками противника, искусные удары мимо «стенок» со штрафных – всё это они делают, как мне кажется, искуснее спартаковцев. А вообще, должен вам сказать: эти две команды равны, победить может любая. Тут так: кого изберёт судьба?

Незнакомец говорил это с таким азартом и знанием дела, что Егору казалось временами, будто он сидит вместе с этим незнакомым человеком не за обеденным столом, а на трибуне стадиона и вот-вот крикнет вместе с ревущей многотысячной толпой: «Гооооол!» – так увлёк его своим рассказом этот человек, познакомиться с которым он почему-то не успел или не решился, трудно сказать. Пообедав, они распрощались.

Уже поздно вечером Егор узнал от соседа по комнате, что матч завершился победой киевлян со счётом 2:1. В ворота спартаковца Рината Дасаев первый мяч забил полузащитник «Динамо» Павел Яковенко, а второй мяч забил нападающий Игорь Беланов. Киев торжествовал победу! Всякие другие вопросы, несмотря на всю сложность создавшегося положения в связи с аварией, отошли на второй план. Люди не торопилась отступать, придерживаясь всё тех же правил и порядков. Осознание пришло чуть позже, когда они узнали истинные масштабы этой катастрофы.


                Глава III

Работы на станции велись круглосуточно уже третий день. Из жерла реактора по-прежнему день и ночь истекал светящийся, такой белый, на несколько сот метров столб продуктов горения. Этот факт беспокоил всех, в том числе и специалистов-атомщиков. Никто толком не знал, сколько чего осталось в реакторе после взрыва и что являлось причиной такого радиационного свечения – раскалённые графитовые
блоки, оставшиеся на месте, или что-то иное. Истину очень важно было знать, так как от этого зависела дальнейшая работа и план действий по тушению реактора.
Несмотря на это, на территории станции и вокруг неё работали тысячи людей, теряя сознание не только от высокой радиации, но и от смертельной усталости. Используемая для зачистки территории от радиоактивного мусора техника (даже иностранная) быстро выходила из строя, поэтому всю работу приходилось делать вручную и без всякой химической защиты (её просто не было в наличии, а та, что была на складах, подверглась заражению). Однако, понимая масштаб всей катастрофы и всё то, что произошло, эти люди совершенно не думали о своей жизни в этот трагический момент. Исправляя ошибки других, они отдавали себя этой смертельной работе полностью и без остатка, даже без права на то, чтобы выжить в этом кромешном аду, проявляя при этом высшие нравственные качества. И всё это не
ради приличия, а ради своих внутренних, человеческих побуждений, имеющие место в характерах людей. Таков был их разум сердца.

С каждой минутой, с каждым часом на станцию прибывали всё новые и новые колонны ликвидаторов. Глядя на всё это со стороны, казалось, что конца этому не будет никогда. Среди прибывших были не только молодые солдаты-срочники и резервисты (так называемые партизаны), но и целый отряд (более 2000 тысяч человек) учёных, среди которых были физики-атомщики, разработчики и конструкторы атомных станций, химики, медики, шахтёры и другие специалисты из десятков министерств и ведомств. Времени для принятия всеми специалистами решения «Х» отводилось совсем немного. Жилья не хватало, поэтому людей размещали повсюду, где придётся. В том числе и на открытой местности (в чистом поле), где спешно ставили палаточные городки, при всей скудности походного обеспечения. Всё было как на войне.

Замена всего личного состава, принимающего участие в работах, шла по мере выбывания – не по числам, не по сроку, а по набранной максимальной дозе радиации. Работали по 10 минут в час. Одна смена длилась 4–6 часов. Этого хватало, чтобы по
лучить максимально допустимую дозу облучения. По окончании каждого часа — мойка в санпропускнике.Во всяком случае, так предписывалось «внутренней» инструкцией…

В задачу ликвидаторов входила не только работа по дезактивации станции и города Припяти (как наиболее заражённой территории), но и всех прилегающих деревень, посёлков и дорог. Для этого ликвидаторы специальными адсорбирующими составами (на основе латекса) обрабатывали всю территорию Зоны отчуждения. Читателю, конечно,
интересно знать, что думали молодые люди, попав в это атомное пепелище. Как они себя вели? На что надеялись? Ведь они только начинали жить. Что говорить: многие из них не познали даже первой любви… Им бы ещё жить да рожать детей, но родина
сделала свой выбор, не спрашивая их. Была ли это работа или долг – трудно сказать, но то и другое они выполняли с честью. И думали они все в тот момент
уже не как гражданские лица, а как настоящие воины: о близких, родных, любимых; у кого были дети – о детях и внуках. Это были думы настоящих мужчин. Без всякой предвзятости. Состояние усталости, слабости были им непонятны – потому что все
они были молоды и здоровы. «Конечно, – говорили они, – все мы знали, что такое радиация, но она же не кусается, поэтому все работали без письменных распоряжений и приказов. Понимая только одно: это надо сделать любой ценой, даже ценой жизни».
Мысли отказаться от работы, а уж тем более от конкретного задания – ни у кого не было.  Все знали только одно слово «надо». Была, конечно, психологическая нагрузка. Давила неизвестность. Но уже в первые дни политотдел работал очень чётко… Читая эти строки, читатель может мило улыбнуться и, махнув рукой, сказать: «Как же любят эти писатели патриотические байки – хлебом их не корми». Может оно и так, но призывать к тому, чтобы прислушаться к правде, – не буду. Считаю: каждый должен оставаться при своём мнении. Хотя, конечно, среди личного состава были моменты и «отступления», но тут уж так: на войне как на войне.

Что касается работы правительственной комиссии, то её задача заключалась на данном этапе не только в том, чтобы любыми путями закупорить 4-й блок и создать фильтрующий слой, но и решить ещё одну важнейшею задачу. Дело в том, что после взрыва на энергоблоке вода из системы охлаждения попала под разрушенный реактор. Надо было срочно добраться до специальных задвижек аварийного слива воды, открыть их, чтобы она сама ушла в специальные водохранилища. Но вся сложность состояла в том, что задвижки находились прямо под реактором. Мало того, они были залиты ещё и радиоактивной водой. Поэтому задача стояла очень непростая… Как бы там ни было, но решать её нужно было быстро, так как толком никто не знал, сколько чего осталось в реакторе после взрыва… Любое промедление могло привести к ещё большей беде (высокая температура могла разрушить (расплавить) бетонное основание реактора). Все прекрасно понимали, что если содержимое соприкоснётся с тяжёлой водой, то произойдёт новый взрыв, теперь уже не ядерный, а водородный, от которого могут пострадать миллионы людей, в том числе и в Европе.  Этот вопрос очень беспокоил всех, в том числе и специалистов-атомщиков. Предложение было только одно – для предотвращения взрыва нужно проложить рукавную линию протяжённостью в полтора километра, а затем установить под развороченным реактором насосную станцию для откачки воды в отстойники. Все понимали, что выполнение этой задачи граничит со смертельным риском для людей, так как вся операция должна выполняться вручную (всякие попытки использовать технику, в том числе и вертолёты, не увенчались успехом). Руководство прекрасно понимало: отдать команду на выполнение задания – значит взять грех на душу… С другой стороны, не сделав это, могут погибнуть тысячи, а может, и миллионы людей. Подготовительные работы к проведению этой сложнейшей операции шли днём и ночью. Просчитывалось всё до секунды. А главное, подбирался отряд здоровых выносливых молодых солдат. Параллельно этой работе шло тщательное обследование комиссией 4-го энергоблока.
Вердикт был принят единогласно: восстанавливать нечего… Этот факт очень сильно огорчал Центральный комитет, Политбюро и лично Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачёва. Они не могли в это поверить… Ведь речь шла не
только о закрытии 4-го энергоблока, но и о приостановке пятого и шестого – их строительство шло на противоположном берегу реки Припять. Всё это не вписывалось ни в какие планы... Взрыв разрушил не только утверждение, что атом может быть мирным, но и ритм всей политической и экономической жизни могущественной страны. Дело в том, что с 25 февраля по 6 марта прошёл XXVII съезд КПСС, где чётко было сказано, что брежневский «период застоя» закончился. И что страну ждёт новый политический курс Горбачёва, предлагающий совершенно новую формулу ускорения социально-экономического развития страны, суть которого заключалась в преобразовании, перестройке общества. «Ускорение, радикальные преобразования во всех сферах нашей жизни, – говорил Горбачёв в своём заключительном слове на съезде, – не просто лозунг, а курс, которым партия пойдёт твёрдо и неуклонно». Что несёт в себе формулировка «радикальные преобразования общества», толком никто не знал, кроме Горбачёва, разумеется. Да, может быть, ещё нескольких приближённых ему человек. Горбачёву хотелось не просто быть партийным лидером, ему хотелось утвердиться некто большим, этаким мессией, способным изменить ход событий не только в стране, но и в мире, чего бы это ни стоило. Не случайно в своём отчётном
докладе на XXVII Съезде КПСС Горбачёв изложил и, таким образом, заставил партию руководствоваться установками на дружбу с американским империализмом, на “гласность”, на “рыночные реформы” и т.п. Более того, на этом съезде Горбачёв сказал слова, которые оказались через один месяц и двадцать дней реальностью. “Американский президент сказал как-то, – говорит Горбачёв, – что если бы нашей планете угрожала высадка инопланетян, СССР и США быстро бы нашли общий язык. Но разве ядерная катастрофа не является более реальной опасностью, чем высадка неведомых инопланетян?!” Так и хочется сказать: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!»

Уже в первые дни аварии было всем понятно, в том числе и нашим зарубежным «друзьям» (атомный взрыв зафиксировал американский спутник-шпион), что СССР столкнулся с масштабной ядерной катастрофой, крупнейшей в своём роде за всю историю ядерной энергетики, как по предполагаемому количеству погибших и пострадавших, так и по экономическому ущербу. В первые дни катастрофы руководство нашей страны мало что по нимало о происходящем. Да и зачем им было что-то понимать накануне грандиозного мероприятия – 80-летия Октябрьской Великой социалистической революции, к которому готовилась вся страна. Не зная масштабов катастрофы, они заявили на весь мир, что к осени 4-й энергоблок атомной станции,
названной именем вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина, вступит в работу. И что это вовсе не катастрофа, а обычная авария… Правительственной комиссии потребовалось несколько дней, чтобы убедить «горячие головы в Кремле»
в том, что ни о каком восстановлении 4-го блока не может идти и речи – это не просто авария, а катастрофа планетарного масштаба. И что последствия для страны будут очень тяжёлыми. Горбачёв от этого известия нервничал, так как «взрыв» подрывал не только авторитет коммунистической партии, но и его имя – как лидера, «вождя» народа!

«Что там у вас случилось на станции? – спрашивал Михаил Сергеевич Горбачёв Валерия Легасова на третий день аварии по телефону. – Что же там
делается, меня, знаете ли, эта проблема очень волнует! Уже имя, понимаешь, Горбачёва, начинают во всём мире трепать в связи с этой аварией и, значит,
поднялся массовый такой психоз в мире. Скажите, какое там истинное положение дел? Что это вообще там за такое?» – «Михаил Сергеевич…» – начал было отвечать Легасов, но, прервав ответ учёного, Горбачёв тут же перешёл в наступление: «Вы же лично, товарищ Легасов, заверяли всю общественность страны в том, что ядерный реактор не опасен». – «Я не заверял». – «Ну как же вы не заверяли… вы что,
не помните свою статью в газете «Правда» к 30-летию АЭС? Вы что, не помните… – вот что я вам скажу:нужно срочно принять все меры, чтобы в ближайшее время снять этот вопрос с повестки дня. Надеюсь, так сказать, вы меня понимаете… Используйте, совместно с Правительственной комиссией, все доступные вам средства…»

Эти слова Горбачёва были услышаны…

Служебный автобус отправлялся из «Сказочного» на Чернобыльскую АЭС рано утром, ещё до восхода солнца. Сухой рыжеватый туман, похожий на дымку, являющийся следствием присутствия в воздухе твёрдых частиц, постепенно рассеивался, остав-
ляя на деревьях, кустарниках, траве, различном оборудовании видимую ржавчину, тончайший слой рыжевато-коричневой копоти. В новом свете дня ей недолго оставалось быть: испаряясь вместе с водой, она становилась практически невидимой,
представляя угрозу всему живому. Умеренная влажность и тепло, несмотря ни на что, делали своё дело – всё вокруг торжествовало и набирало жизненную силу, говоря о великом единстве природы.

Позавтракав в столовой, Егор вышел за ворота лагеря, где стоял «рейсовый» автобус. До его отправления оставалось несколько минут. Во рту стоял привкус железа. Самочувствие было ужасным. Такое состояние духа ему не нравилось. В этот момент ему захотелось упасть и не  вставать, а проще говоря, заснуть долгим-долгим сном, чтобы всё, что он ощущает, не раздражало и не возбуждало в нём непримиримость и нежелание чувствовать это. Подойдя к небольшой берёзке, что стояла, накренившись, недалеко от автобуса, он подумал: «Вот тебе и "чистая зона! Так дело не пойдёт, – с грустью думал он, вглядываясь в рыжеватый налёт на листьях берёзы,что искрился в утреннем свете зари. – Дозиметристы здесь работают не случайно, но почему мы не знаем истинного положения дел? Неужели это государственная тайна? Нет, завтра же надо отправлять Наталью с Лизой в Киев, что-то здесь не так. Дозвонюсь, не дозвонюсь – это уже неважно», – заключил он.

В салоне было уже несколько человек, когда он зашёл и, поздоровавшись, сел на одно из свободных мест у окна. Тут же откинувшись на кресло, он закрыл глаза, будто был страшно усталым и сонным. О чём он думал в этот момент, сложно было сказать. Но на лице его было что-то беспокойное и тревожное… Была ли это общая усталость или минутная слабость… сказать было сложно.

– Простите, это место свободно? – раздался мужской голос.
Егор резко открыл глаза. Перед ним стоял мужчина лет тридцати пяти, с тёмными волосами, роста выше среднего и плотного телосложения. Под глазами виднелись сильные отёки (такое происходит обычно от излишне выпитой на ночь жидкости любого происхождения). Глядя на незнакомца, Сомов стал вспоминать, где и когда мог его видеть… Ну, конечно же, это тот самый мужчина, что разговаривал с Юрой Астапенко в автобусе (надеюсь, читатель помнит этот момент).

– Да, конечно, – не веря своим глазам, проговорил Егор.
В это время двери автобуса закрылись, и он медленно тронулся.
– Мне кажется, что мы уже где-то виделись, – проговорил незнакомец, усаживаясь в кресло.
– Да, я тоже так подумал: видел вас на днях с Астапенко, в автобусе.
– Было такое дело, – коротко ответил мужчина. – Андрей Тарасенко, – произнёс он, протягивая Егору руку.
– Егор Сомов, приятно познакомиться…

В это время, помимо крепкой руки, Егор почувствовал резкий запах спиртного, исходящего от Андрея.

– Извиняюсь, вчера с товарищами «стронций снимали», – уловив взгляд Егора, произнёс Андрей.
– Дело хорошее, – улыбаясь, глядя на своего нового собеседника, проговорил Егор. – Главное, чтобы был толк…
– Будем надеяться. – Он проговорил эти слова спокойно, но с какой-то большой надеждой. И тут же добавил: – Спать очень хочется… такое ощущение, что упал бы и не вставал…
– Мне тоже, может, погода… – глядя на Андрея, проговорил Егор.
– Да и голова что-то… – Андрей потрогал рукой голову, – сейчас можно на всё подумать… ничего, пройдёт, – заключил он.

Егор сидел и напряжённо думал в этот момент: спрашивать или не спрашивать у Андрея про Астапенко – до вопросов ли ему сейчас… И всё же он решился:
– Хотелось узнать: а что слышно про Юру Астапенко? Я слышал, что он попал в больницу?
– Я знаю только то, что многие специалисты, в том числе и он, получили высокую дозу радиации и под утро, после взрыва, их должны были увезти из медсанчасти №126 (она обслуживала станцию) в Киев, во всяком случае, собирались… это всё, что я
знаю, – ответил Андрей.
– Да, не повезло… – глубоко вздохнув, проговорил Егор.
– Нам всем не повезло, – тут же парировал Андрей.

И после небольшой паузы добавил:
– Вряд ли кто ещё разделит с нами такое «великое» чувство позора…
– Не только у нас бывают аварии…
– Так-то оно так, но я не об этом, – попытался более чётко разъяснить свою позицию Андрей, глядя на Сомова.
– Тогда о чём?
– Я о том, что жизнь наша коротка, а позор вечен.
– Да, к этому все приложили руки, – кивнув головой, согласился Егор. – Ну что теперь об этом говорить…
– Вот именно, – чуть слышно проговорил Андрей.
– Вы один тут или с семьёй? – спросил Егор.
– Один. Жену и сына вчера отправил во Львов. У меня там родители. А вы?
– С женой и дочкой. Хочу отправить их завтра в Киев, к её родителям. Думал оставить их здесь, до майских, но, как я вижу… есть большие опасения…
– Что есть, то есть, фон зашкаливает, – проговорил почти шёпотом Андрей. – Находиться здесь тоже не безопасно. Чем быстрее вы увезёте семью, тем будет лучше. – И, помолчав, добавил: – Сейчас здесь не то место, чтобы прогуливаться.
– Да, я уже понял. Завтра отправлю… надо бы вот только позвонить… Хотелось бы убедиться, что родители жены дома, мало ли что. Хотя…
– А вот это уже проблема… дозвониться вряд ли получится. Связь не работает…
– Это почему? – тут же спросил Егор.
– О, это отдельная тема… – махнув рукой, проговорил Тарасенко. – Телефоны не работают и не будут работать ещё долго. Телефонная станция закрыта. Работает только спецсвязь…
– Странно…
– Ничего странного, власти не хотят, чтобы информация о взрыве распространялась дальше Припяти, всё блокируется. – Андрей сказал это совсем тихо, прижимаясь к Егору почти вплотную. – Позвонить теперь можно будет только из Чернобыля или из Киева. Хотя из Чернобыля тоже навряд ли.

Эта новость больше расстроила Егора, чем удивила, ведь он хотел позвонить не только в Киев, но и в Томск, родителям.
– Ты хочешь сказать, что про аварию на АЭС сегодня никто не знает?
– Думаю, да. Во всяком случае, эта информация закрытая. Власти постараются сделать всё, чтобы скрыть её от народа. Для них это не впервой…
– А газеты, телевидение? – с интересом спросил Сомов.
– Ничего нет. – И тут же добавил: – Нет, ну они там пишут, говорят… но только не об этом.
– Но почему? – глядя в глаза Андрею, спросил Егор. – Ведь это касается огромного количества людей, их жизней.
– Не знаю. Возможно, хотят скрыть этот факт от всего мира.

Он говорил эти слова так тихо, что Егор не всегда их слышал и понимал.

– Власти ведь не знают истинных масштабов трагедии – вот и думают, что залатают дыру, а там латать нечего, реактор полностью разрушен.
– А откуда такая информация, что они хотят скрыть всю правду? – с некоторым любопытством спросил Егор, всё ещё не веря в слова Андрея.
Вечером слушал по приёмнику радиостанцию «Голос Америки»…

На этих словах он сделал небольшую паузу, после чего начал говорить совсем тихо:
– Так вот, правда это или нет, но радиация достигла уже Швеции. Уровень выбросов был настолько велик (это при том, что радиоактивные осадки прошли более 1000 миль), что они, шведы, были вынуждены остановить даже свою АЭС, что на побережье Балтийского моря, полагая, что угроза идёт от их станции. Но поскольку уровень радиации не упал (а он превышал норму в несколько десятков и даже сотен раз), стали вычислять причину по «розе ветров» – вот и вышли на ЧАЭС. Говорят, что и американский спутник это зафиксировал. Не знаю только, насколько всё это правда.
– Ну и пусть говорят, это же враждебная нам радиостанция, – спокойно, без особого удивления, ответил Егор. – В их словах нет и доли правды. Это всё происки «холодной войны». Но после короткой паузы, глядя на Андрея, всё же тихо спросил:
– А что они ещё там говорят?
– Говорят, что эта авария имеет катастрофические последствия для всей планеты.
– Ого, даже так! – удивился Егор такой неожиданной для него информации.
– Такой вывод был сделан после того, – продолжал Андрей, – как станции мони-торинга во всех странах мира начали сообщать о внезапно высоком уровне радиации в атмосфере… Короче, обвиняют нашу страну в пренебрежении безопасностью и гибели тысяч людей.
– Ну, это уж чистая пропаганда, – не веря словам Андрея, проговорил Сомов.
Не знаю. Думаю, что доля правды всё же есть, если наши СМИ все молчат. Короче, поживём – увидим.

Егор абсолютно не был подготовлен к тому, что
услышал от Андрея. В его голове всё перемешалось – поверить во всё то, что он сказал, было очень сложно. Появившаяся двусторонняя пульсация в висках вызывала ещё большую головную боль и раздражение. Временами ему не хватало даже кислорода, хотелось выйти из автобуса, чтобы только подышать полной грудью. Глядя из окна автобуса куда-то вдаль, его вдруг одолели раздумья.

«Ещё со школьной скамьи, – думал он, – всем известно, что солнечная радиация, проникающая к поверхности Земли, приносит основную часть тепла, необходимого для жизни леса. Тепло атмосферы и почвы – это один из основных факторов роста, развития и формирования леса. Теперь к этому фактору прибавилась ещё и ядерная радиация. Интересно, а как поведёт теперь себя природа? Что в этой «схеме» окажется сильнее: радиация солнечная или ядерная? Что позволит растениям, лесу расти быстрее, усиливая или замедляя процессы?»

Егор и дальше бы продолжал рассуждать на эту тему, но его волновал вопрос о родителях. О том, что он не может им позвонить, пообщаться с ними.

«Я представляю, как все они переживают, болеют сейчас за нас… Неужели в газетах ничего не пишут об этой страшной катастрофе? Получается, что они ничего про это не знают? Нет, такого не может быть, это же преступление перед народом. Это чистой воды предательство!»

Вот закончился лесной массив и служебный ЛАЗ тихо, неповоротливо выехал на главную дорогу, ведущую в город Припять. На трассе по пути то и дело встречались всевозможные пробки, вызванные движением многочисленной автоколонны, идущей со
стороны Киева в сторону станции. На дороге можно было увидеть все марки машин, выпускаемых в СССР: ГАЗы, КамАЗы, УРАЛы, КРАЗы, ЗИЛы, всевозможные автобусы, военную технику и машины скорой помощи различных модификаций.

«Никогда не видел столько спецмашин, – подумал Егор, глядя в окно автобуса. – Их не сотни, а тысячи – считать бесполезно. Едут словно на битву, но не с врагом, а с невидимой смертью. Можно ли победить такого врага?» – рассуждал он, глядя на всё происходящее.Ему даже пришла в голову мысль попытаться по номерам различить регионы, но вся эта затея оказалась безуспешной – машины шли, что называется,
впритык, и номера не всегда были видны. (В этот момент мои герои ещё не совсем понимали всей ситуации, всего того, что происходит вокруг и с ними.)

Автобус то останавливался, то вновь трогался с места, не имея возможности набрать хоть какую-то маломальскую скорость. Так ехали почти всю дорогу. Разговоры с Андреем носили короткий характер, всё больше: вопрос – ответ.

Подъезжая к АЭС (оставалось буквально километра полтора), Егор увидел вдали, прямо в поле, многочисленные палаточные городки. Накрытые густым утренним туманом, они казались пепельно-серого цвета. Егор не придал всему этому какого-либо значения, зная, что  туман не только ухудшает видимость и скрывает ориентиры, но и изменяет окраску предметов.

«Ещё вчера днём здесь никого и ничего не было, – подумал он, пристально вглядываясь вдаль, – а сегодня стоят повсюду армейские палатки, невероятно».
Андрей словно услышал слова Егора и посмотрел в окно автобуса…
– Неужели такое может быть? – тихо произнёс Егор, глядя вдаль…
– Что «может быть»? – удивлённо переспросил Андрей, глядя на Егора.
– Я говорю, что ещё вчера здесь никого и ничего не было, а сегодня палаточный город, невероятно!

Но этот факт, как показалось Егору, не слишком заинтересовал Андрея. Он продолжал смотреть на всё происходящее и о чём-то глубоко размышлял.
– Дело не в этом, – неожиданно проговорил Андрей, устремив свой взгляд куда-то вдаль.
– А в чём? – услышав Андрея, спросил Сомов.
– В том, что все они стоят на открытой местности, на «розе ветров», понимаешь. Представь, какой радиации они сейчас подвергаются…

Эти слова не были неожиданностью для Сомова, так как они были очевидными, но он боялся их произносить, так как за ними скрывалось нечто большее…
– В таком случае, зачем нужно такое электричество, – почти шёпотом проговорил Егор, – если оно достаётся ценой здоровья тысяч людей?

Ухмыльнувшись, Андрей посмотрел на Сомова, но ничего не сказал.
В этом контексте, как показалось Егору, они абсолютно понимали друг друга. Если бы этот разговор продолжился, то, наверняка бы, он свёлся к одному – бесчеловечности и преступлению.

Егор задумчиво продолжал глядеть в окно и размышлять (эта тема его сильно затронула): «Да, рассуждения Андрея были логичными, но были ли они
правильными, вернее точными? Ведь в своих предположениях он мог и ошибаться».
– Не думаю, – с каким-то сомнением произнёс
Егор, – что до этого не проводился дозиметрический контроль территории…
– Он, может, и проводился, – тут же ответил Андрей, словно ждал реакции Сомова, – но горение из жерла реактора продолжается: ветерок подул – вот тебе и радиация.
– В таком случае, неужели никто не понимает, что этого делать было нельзя? – глядя на Андрея, спросил Егор (они оба ещё не знали, что многочисленные
лагеря разбивались по всей окружности станции, на границе 30-километровой зоны).
– Чего не знаю, того не знаю, – коротко ответил Андрей. – Знаю только то, что характер распределения активности радиации предугадать невозможно. Ты же сам понимаешь. Когда жизнь идёт на часы и минуты, приходится, видимо, принимать сложные решения. Во всяком случае, просто так решения не принимаются, значит, они базируются на чьих-то данных.
– Пожалуй, – проговорил Егор, соглашаясь с мнением Андрея. – Действительно: на войне как на войне.
– Не знаю, конечно, но на войне…
– Что на войне? – с интересом переспросил Сомов.
– На войне есть враги… – рассуждал Андрей, – а тут не поймёшь…

И после небольшой паузы добавил:
– Из ничего ничто не возникает. Эта авария не случайная, – как бы заключая, проговорил он.
– Не понял!.. – сказав это, Егор сделал удивлённые глаза.
– По старой легенде, – начал свой рассказ Андрей– 500 лет назад в Чернобыле жители убили старца Иллариона. За то, что он якобы поклонялся Антихристу. Этот старец хорошо был известен не только в округе, но и далеко за её пределами. Поскольку много сделал хорошего для людей. Но вместо благодарности люди призвали его к ответственности, назвав виновником во многих бедах, к которым он, на самом деле, не был причастен. За что и был казнён. Перед смертью старец проклял город и посулил ему «всепожирающий огонь и смерть».Конечно, всё это лишь легенда, но порой простые, как нам кажется, вещи связаны крепким узлом. Имеем то, что имеем, – заключил Андрей.

Эта история заставила Егора задуматься: над смыслом ли жизни или над чем-то ещё (не могу доподлинно сказать), но он с интересом, качнув как-то странно головой, спросил:
– Вы верите в Бога?

После этих слов проявилось не то чтобы замешательство, а некое минутное молчание, после которого Андрей сказал:
– Я бы сформулировал этот вопрос немного по-другому, если не возражаешь.
– Не возражаю, – ответил безо всякого колебания Егор.
– Ты хотел, видимо, спросить: есть ли Бог? Так вот, отвечаю: если судьба меня с ним сводит, значит, Он есть! Во всяком случае, для меня; для тебя не знаю.

Ответ очень понравился Егору, хотя он мало что понимал в этом – он был атеистом и прекрасно жил без всякого Бога. Самое существенное в жизни, как ему казалось, он уже понял, многое знает. Как и то, что всё совершается по законам природы и что
эти законы рано или поздно будут изучены полностью, во что ещё ему «верить», в суеверие, что ли?

«Мы достигли грандиозных масштабов во всех сферах науки, – подумал он в это время, – и всё это применяем в жизни, на практике. Мы это делаем уверенно и успешно: строим, летаем в космос, доказываем, изобретаем – и в этом нет предела. Зачем нам верить в какого-то Бога? Нам ведь всё удаётся. Наша страна на сегодняшний день самая сильная, и мы уверенно идём к коммунизму. Да, есть проблемы, но это ведь опыт, на то человек и живёт, чтобы сделать жизнь ещё лучше. Конечно, усмехаться над библейской легендой ни к чему, но знать всем, что сейчас наше атеистическое время – нужно».

В этот момент он был полностью убеждён, что будущее принадлежит просвещённому безверию и безбожию и никакой альтернативы быть не может.

До конечной остановки, а точнее – до станции, им оставалось ехать ещё пару минут, когда я оставил своих героев один на один, чтобы они могли пообщаться, что называется, по душам. Так, в думах и разговорах, прошло время. Автобус остано-вился у КПП. Расставшись с Тарасенко, Егор быстрым шагом направился в сторону 3-го энергоблока. Он видел, что на всей территории велись работы. Из реактора поднимался на этот раз не густой, а лёгкий оранжево-красный дымок, уходящий тоненькой струйкой куда-то за облака, чтобы там, в этом неведомом никому пространстве, подчиниться воле ветра… То тут, то там проезжали бронетранспортёры, проводившие, как показалось Егору, радиологическую разведку. Людей было много, впрочем, как и техники. Она была повсюду, в том числе и брошенная, с вмятинами, так как была уже не пригодна к использованию. Тяжёлые вертолёты один за другим
кружили над станцией, чтобы сбросить очередные тонны свинца в ненасытное жерло реактора. Их гул разносился за километры, то и дело привлекая взгляды тысячи ликвидаторов, прибывающих со всей необъятной страны.Для лучшего понимания обстановки хочу сказать, что все мероприятия в этот момент были направлены на то, чтобы любыми путями закупорить 4-й блок, создать так называемый фильтрующий слой,
чтобы не допустить горения самого топлива, а также естественного возникновения всевозможных эндотермических реакций. Все эти мероприятия должны были позволить ограничить заметным образом зону распространения радиоактивности из района 4-го
блока станции на наиболее удалённые территории. Насколько было это мероприятие эффективным, Егор не знал, но было очевидным другое: удары падающего груза с большой высоты поднимали вверх каждый раз новое облако радиационной пыли и эта пыль несла с собой угрозу для жизни…

«Вряд ли от этого можно сейчас спастись, но и без этого нельзя», – убыстряя шаги, подумал он, глядя на все те меры, что предпринимались».

Через несколько минут он был уже в машинном зале, который, по сути, являлся единым для всех энергоблоков. Сомов знал, что пострадавший 4-й энергоблок отделялся от остальных помещений станции только внутренними стенами самой АЭС,
фактически никакой другой надёжной внутренней защиты (отсекающего контура) между разрушенным радиоактивным реакторным залом 4-го блока и остальными помещениями станции не существовало вало. А это означало, что весь машинный зал (через
приточную вентиляцию) подвергся мощному радиационному загрязнению… Несмотря на это, Сомов был на своём рабочем месте, участвуя в сборе предварительной информации, касающейся всего оборудования… Коллеги по работе также были на месте, за исключением двоих специалистов, но их уже разыскивали.

Продолжение следует