Происхождение индоариев в изложении российского учёного (без данных генетики)
И. Н. Хлопин (1930-1994)
Индоиранцы: земледельцы или скотоводы (Исходный вопрос арийской проблемы) // ВИ. 1970
Изучением арийской проблемы занимаются ученые разных специальностей: историки, археологи, лингвисты. В этой проблеме есть большие и малые вопросы; есть вопросы, которые уже можно считать разрешенными, и вопросы, еще ждущие своего решения. Арийская проблема и по сей день остается актуальной, поскольку служит фундаментом для истории всех существующих в настоящее время индоевропейских народов, в зависимости от ее решения рассматривается конкретная история большинства европейских народов, в том числе и славянских. В предлагаемой статье поставлен лишь один вопрос историко-археологического аспекта, связанный с определением экономического, базиса древних индоиранцев, то есть делается попытка ответить на вопрос: кем были индоиранцы - земледельцами или скотоводами?
В науке установилось мнение, что Авеста отражает состояние общества иранцев в первой половине I тыс. до н. э. и что это общество было в то время оседлым и занималось земледелием и скотоводством. Однако ученые, касавшиеся арийской проблемы, ставили перед собой вопрос, каким был экономический базис предполагаемых предков авестийских и ведических ариев и какие археологические культуры можно считать материальными следами древнейших ариев. Почти все исследователи приходили к сходным выводам, которые были обобщены академиком В. В. Струве: "В течение II тысячелетия до н. э. в Средней Азии вплоть до Копет-Дага получают распространение культуры, имеющие определенные связи с так называемой андроновской культурой Казахстана. Рядом исследователей это явление истолковывается как свидетельство распространения здесь ираноязычных индоевропейских племен, которые действительно занимали позже, в I тысячелетии, всю Среднюю Азию. В связи с развитием производительных сил в период бронзового века и в соответствии с природными условиями Средней Азии ее ираноязычное население, по-видимому, еще во II тысячелетии разделяется на кочевников-скотоводов (массагетов, саков) и земледельцев, которые оседали в горных долинах и в оазисах, смешиваясь здесь, вероятно, с коренным населением" .
1 Термин "арий" употребляется как этноним в древнейших индоиранских письменных памятниках Авесте и Ригведе, поэтому он может быть применим, когда дело идет о событиях в хронологическом отрезке между разделением древних индоиранцев на авестийских и ведических ариев и появлением на исторической арене предахеменидских персов. До этого отрезка времени эти общества следует именовать индоиранскими, а после - персидскими и индийскими.
В 1948 г. С. П. Толстов впервые сформулировал мысль о том, что "именно в скрещении носителей культуры крашеной керамики (Южной Туркмении) с носителями сперва охотничье-рыболовной, а затем скотоводческо-земледельческих культур евразиатского севера можно видеть одну из важнейших предпосылок индоевропейского этногенеза вообще и сложения индоиранской группы индоевропейцев в частности". Спустя полтора десятилетия С. П. Толстов развил и уточнил эту правильную в своей основе мысль в несколько ином направлении. Он уже прямо говорит о том, что "появление в Хорезме в середине II тыс. до н.э. племен - носителей тазабагъябской (то есть андроновской. - И. Х.) культуры, очевидно, связано с первой значительной волной индоевропейских, индоиранских или иранских племен, продвигавшихся с северо-запада". По его мнению, обнаружение на земледельческих поселениях Южной Туркмении времени Намазга VI керамики тазабагъябского (степного, кочевнического, андроноидного) типа свидетельствует о проникновении, точнее, "продвижении племен - носителей тазабагъябской культуры в южном направлении". "Учитывая вероятную связь тазабагъябской культуры с первой волной индоевропейских, индоиранских или иранских племен, пришедших в Хорезм с северо-запада, и археологически зарегистрированное появление в южных районах Средней Азии тазабагъябских и позднесуярганских племен - носителей культуры степной бронзы, мы можем вновь поставить вопрос о путях проникновения индоиранских племен на территории Афганистана и Индии"4 ." Как видим, концепция С. П. Толстова об индоиранской принадлежности андроновской и стадиально сходной с ней срубной культур остается неизменной, так же как и тезис о продвижении носителей этих культур с северо-запада на юго-восток во второй половине II тыс. до н. э. Для подтверждения точки зрения об ираноязычности носителей андроновской культуры С. П. Толстов привлекает высказывания. А. Н. Бернштама, который в одной из своих последних работ априорно отождествляет носителей андроновской культуры с ведическими ариями. "Широкое распространение памятников андроновской культуры, - писал А. Н. Бернштам, - вызывает предположение, что андроновцы являлись теми "пастухами-скотоводами холодного Севера", которые, согласно Ведам и географии Авесты, были ариями, т. е. завоевателями Индии во II тыс. до н. э.". Далее, забыв, что это только предположение, он насчитывает три похода, три последовательных этапа вторжения индоевропейских племен ариев: андроновский, сакский и тохарский; два последних этапа названы так по именам важнейших народов, сохранившимся в письменных источниках. Наконец, при определении места происхождения восточноиранских племен ариев А. Н. Бернштам выдвигает тезис, что территорию андроновцев и саков следует считать центром происхождения восточноиранских племен.
Весьма примечательно мнение "а этот счет М. М. Дьяконова, который в своей посмертно изданной книге "Очерк истории Древнего Ирана" специально касается предков авестийских ариев. "Археологические данные, - пишет он, - дают нам некоторое представление, по-видимому, о предках кочевых ираноязычных племен. Обширные территории Северо-Восточного Причерноморья, Южного Поволжья, Приуралья, Казахстана и Средней Азии, занятые в середине I тыс. до н. э., по данным
письменных источников, кочевыми ираноязычными племенами скифов и саков, в конце II - начале I тыс. до н. э. были заняты племенами двух близкородственных археологических культур - срубной и андроновской, причем последняя охватывала также и Южную Сибирь". "В Иран носители иранских языков, - продолжает М. М. Дьяконов, - просачивались постепенно, в течение многих столетий. Складывались племенные союзы, включавшие и местные и некоторые пришлые племена. Различные исторические причины приводили к тому, что в этих племенных союзах побеждал тот или иной язык. Особенно жизнеспособным оказался язык иранских племен, понятный на обширной территории, по которой он был разнесен подвижными скотоводческими племенами. При этом массового истребления прежних жителей Ирана и скачкообразной смены этнического состава населения, как показывают данные антропологии, да и археологии, не было". Отметим здесь основную мысль М. М. Дьяконова: арии первоначально были степными кочевниками-скотоводами и при благоприятном стечении обстоятельств оседали и становились земледельцами.
Краткий обзор перечисленных выше точек зрения хорошо резюмируют слова В. М. Массона: "Попыткой конкретизировать на имеющемся археологическом материале мнение о северном происхождении индоиранских племен является отождествление с древними индоиранскими племенами носителей андроновской культуры. По существу, подобное отождествление является дальнейшей конкретизацией широко распространенного в западной литературе мнения о "скотоводческих племенах Причерноморья и Прикаспия как о древнейших индоевропейцах" .
Широкие археологические раскопки первобытных памятников Южной Туркмении, начатые в 1954 г., позволили В. М. Массону уже вскоре после их начала поставить вопрос о том, что эти районы, с одной стороны, могли быть промежуточными для продвигавшихся с севера индоиранских племен, с другой - эти же районы, как и области Северо-Восточного Ирана, могли быть местом обитания индоиранских племен с весьма раннего времени, во всяком случае, со времени развитой бронзы (период Намазга V).
И. М. Дьяконов в рецензии на работу В. М. Массона, комментируя мнения последнего, допускает, что носители культуры Намазга VI, а может быть, V и IV, были индоирамцами; в то же время он полностью разделяет мнение о западном, то есть юго- восточноевропейском, центре происхождения индоевропейских языков и их проникновении на территорию юга Средней Азии, иранского Хорасана и Индии с северо- запада, то есть со стороны степного пояса. Тем самым он принимает и положение о вероятном тождестве "андроновцы- арии", хотя и сужает понятие ариев до скифов и саков.
О возможной, скорее, вероятной ираноязычности древнего населения Южной Туркмении, причем о его исконной ираноязычности с V - IV тыс. до н. э., писал и автор настоящих строк, но веских доказательств это мнение под собой не имело и поэтому не выходило за рамки рабочей гипотезы.
Поиски первоначальных мест обитания и путей проникновения в Иран и Индию индоиранских племен в советской исторической литературе продолжаются до последнего времени. Исследования в Южном Таджикистане и в Южной Туркмении позволили А. М. Мандельштаму высказать мнение о том, что "археологически документируемые передвижения "степных" культур в южные окраинные области Средней Азии оказываются связанными не с андроновскими племенами (или, во всяком случае, не только с ними), а с иными группами: одна из них (погребения в юго- западной Туркмении. - И. Х. ) - близкая к срубным племенам, вторая, весьма своеобразная (бишкентская культура в Таджикистане. -И. Х. ), пока не ясна по своему происхождению; кроме того, имеются веские основания предполагать наличие и третьей группы, для которой характерны погребения в оградах"11 . Наряду с этим он отмечает хорошо известный факт, что вплоть до рубежа II и I тыс. до н. э. в древних оседло-земледельческих областях юго-запада Средней Азии не наблюдается смены культур и, следовательно, населения. Затем, по его мнению, "следует недостаточно изученный период, характеризующийся, с одной стороны, определенными изменениями в сфере материальной культуры земледельческого населения, а с другой - наличием свидетельств непосредственного контакта его со скотоводческими племенами и, вероятно, даже проникновения последних в пределы оазисов. Последующее развитие снова носит преемственный характер и в основном является продолжением старой традиции". Говоря далее о том, что язык коренного земледельческого населения ему неизвестен, хотя "имеются веские основания исторического характера (? - И. Х. ) считать, что он не принадлежал к индоевропейской семье", А. М. Мандельштам констатирует на этих местах распространение с середины I тыс. до н. э. иранских диалектов. Из всего этого следует, по его мнению, что "на протяжении какого-то предшествующего периода должна была произойти смена языка, что, естественно, не могло иметь места без появления новых этнических групп, в данном случае, бесспорно, относящихся к числу ираноязычных".
Вся приведенная аргументация не нова и не выходит за рамки традиции. Стремление заменить одни скотоводческие племена индоиранцев (андроновские) другими (срубные, бишкентские), с одной стороны, и игнорирование иных мнений (например, мнения И. М. Дьяконова об ираноязычности носителей оседло-земледельческой культуры Южной Туркмении эпохи бронзы) - с другой, не может, на наш взгляд, считаться решением проблемы. Кроме того, не менее "веские основания" не только исторического, но и археологического характера настоятельным образом выдвигают требование пересмотра многих традиционных положений.
Вот основные из этих положений, ставшие традиционными и неоспоримыми: а) арии Авесты были первоначально скотоводами-кочевниками и где-то на рубеже II и I тыс. до н. э. перешли к оседлости и земледелию; б) арии Авесты первоначально населяли обширный пояс евразийских степей и представлены археологическими скотоводческими культурами, андроновской и срубной, перерастающими в сакскую и скифскую; в) арии Авесты в составе других ираноязычных племен, в поисках новых пастбищ для непрерывно возрастающих стад, двинув лись с севера на юг и заняли территорию Средней Азии и ряд областейПереднего Востока; г) арии Авесты перешли к оседлому образу жизни раньше других скотоводческих иранских племен, которые по-прежнему остались кочевниками, ч то и породило постоянную вражду между ними.
Нашу дальнейшую задачу мы представляем себе не в доказательстве, иранской языковой и этнической принадлежности оседлоземледельческих общин юга Средней Азии, а в том, чтобы, во-первых, показать истоки существующей в науке и еще весьма распространенной точки зрения о возможности в принципе оседания на земле древних кочевников; во-вторых, показать неверность общепринятого в науке мнения о первоначальной скотоводческой сущности древних индоиранцев, предков ведических и авестийских ариев; и, в-третьих, показать, как, с нашей точки зрения, можно подойти к решению вопроса о первоначальном экономическом базисе этих народов. С глубокой древности и практически до наших дней существуют племена и народы, в хозяйстве которых скотоводство играет основную роль и которых мы называем скотоводами. Обычно принято говорить о скотоводах вообще, не задумываясь над тем, каким образом отдаленные" предки исторических или нынешних скотоводов перешли к этому типу хозяйственной деятельности. В действительности скотоводы с точки зрения происхождения их хозяйства разделяются на две принципиальные разновидности: первичные скотоводы и вторичные скотоводы. Под первыми следует подразумевать тех, которые (или предки которых) сами перешли к разведению домашнего скота, приручив его в тех местах, где водились дикие виды этого скота. Ко вторичным скотоводам следует отнести таких, которые не сами приручили животных, а получили скот уже в одомашненном виде в процессе культурного воздействия со стороны более передовой во всех отношениях части человечества.
Мнение о возможности сложения скотоводческого хозяйства (даже производящего хозяйства вообще) в зоне границы леса и степи (предандроновская и андроновская культуры) приблизительно на рубеже III и II тыс. до н. э. теряет под собой почву при конкретном подходе к этому вопросу. Животное, пригодное для одомашнивания, можно приручить практически в любой климатической зоне, но при одном непременном условии - должен присутствовать объект для одомашнивания. Современной биологии и палеозоологии хорошо известны дикие формы практически всех домашних животных, а также места их прежнего и нынешнего обитания. Однако в зоне границы леса и, степи они не водились, так что вопрос об одомашнивании в этой зоне может быть решен только в отрицательной форме: здесь одомашнивать было некого. Кстати, так же можно решать и вопрос о культурных растениях - злаки можно было окультивировать лишь в местах их дикого произрастания. Подобно тому, как перенос злаков из горных очагов их первоначального произрастания на равнину расшатал их наследственность и привел к положительной мутации, так же и скот, первоначально, прирученный в местах своего дикого обитания, при его переселении в степи стал иным. Как культурные растения, так и домашние животные могли распространиться практически по всей Земле только в результате их передачи вместе с навыками производящего хозяйства от одних коллективов людей к другим .
Начало одомашнивания диких животных в зоне древнейших земледельческих культур Ближнего и Переднего Востока, которое отдельными исследователями относится к мезолитическому времени, само по себе не является еще свидетельством свершения там перехода к производящему хозяйству - приручение и одомашнивание животных было только одним из его условий, одним из его предпосылок. О том, что неолитическая революция произошла, можно говорить тогда, когда археологические раскопки представляют весь комплекс свидетельств, этого: долговременное оседлое поселение, традиционный комплекс земледельческого инвентаря и, наконец, костные остатки домашних животных. Оседлость, земледелие и скотоводство являлись в то время тремя китами, на которых покоился мир, триединой основой существования человеческого общества с прогрессивной производящей экономикой.
Эталоном подобной археологической культуры являются поселения северной подгорной полосы Копет-Дага, которые принято датировать VI - V тыс. до н. э.; это джейтунская культура, открытая и изученная в послевоенные годы. Поселения, принадлежащие к этой культуре, расположены в дельтовых частях горных ручьев; они состоят из значительного количества однокомнатных домов, стены которых сооружались еще не из кирпичей, а из характерных глиняных блоков на одном и том же месте из поколения в поколение.
Природные условия, плодородие земли, качество и количество пастбищ, умение вести хозяйство, наконец, индивидуальные способности членов коллектива и многое другое. Совокупность этих моментов обусловливала межродовую дифференциацию, то есть то явление, которое впоследствии, уже в исторические времена, приводило к неравномерности исторического развития. Вот и получалось, что одни племена, жившие в благоприятных природных условиях, стали вести преимущественно земледельческое хозяйство, в котором разведение скота являлось лишь существенным дополнением. Другие, также в силу определенных природных условий, стали отдавать предпочтение, разведению домашнего скота, занимаясь земледелием лишь как вспомогательной отраслью хозяйства.
В результате непрерывного возрастания численности и плотности населения на сравнительно ограниченной территории среди земледельческо-скотоводческих племен складывается положение, при котором части населения необходимо покинуть веками насиженные места, чтобы они сами, в равной степени как и оставшиеся, могли существовать в привычных условиях первобытнообщинного способа производства. Те человеческие коллективы, которые вели преимущественно скотоводческое хозяйство, оказались менее привязанными к земле, чем их соплеменники- земледельцы. Они-то и были вынуждены уйти со своих исконных мест и переселиться на новые.
Отторгнутая в силу естественноисторических причин от своей родины часть земледельческо-скотоводческого населения вступила в соприкосновение с периферийными неолитическими племенами, причем с более отсталыми, поскольку отторжение части населения отнюдь не значит, что она могла уйти в любую сторону. К этому времени исконные земледельческие районы оказались настолько плотно заселенными, что на долю "изгоев" остались лишь неплодородные горные или пустынные области поблизости. Поэтому они были вынуждены предпринимать сравнительно длительные передвижения в поисках практически не освоенных производящей экономикой пространств. Такие области были, но там преобладал присваивающий тип хозяйства, население занималось охотой, рыболовством и собирательством. Эти области были расположены в основном севернее исконно земледельческого пояса; это было среднеазиатское междуречье, Приаралье и районы по Узбою, древнему руслу Аму-Дарьи, впадавшему в Каспийское море. Туда и устремлялись отторгнутые коллективы.
Контакт земледельцев с собирателями привел к образованию обширной зоны сложения скотоводов вторичного типа. Нам трудно сейчас представить себе, как происходило знакомство и первоначальное параллельное существование коллективов с разными хозяйственными укладами. Скорее всего, на первых порах видов знакомства было великое множество, начиная от принятия пришельцев в состав аборигенов и кончая взаимным жестоким истреблением. Как бы то ни было в каждом частном случае, в целом, очевидно, наблюдалась тенденция к мирному сосуществованию. Племена с присваивающей формой хозяйства переняли у пришельцев их достижения - земледелие, скотоводство, производство керамики и металла, наконец, всю ту терминологию, которой прежде не существовало и которую пришлось бы придумывать заново. Пришельцы же, передав свои достижения, через несколько поколений оказались растворенными в местном населении.
Археологические раскопки, которые уже 25 лет проводятся на территории Средней Азии, дают нам факты, доказывающие правильность
нарисованной нами схематически теоретической картины. Выше уже говорилось о том, что с VII - VI тыс. до н. э., когда в южной части Средней Азии коллективы людей перешли к производящему хозяйству и оседлому образу жизни, весь этнический массив этих мест распался на две культурно-хозяйственные зоны. На юге сложилась зона оседлых земледельцев и скотоводов, тяготевшая к передневосточному очагу производящей экономики (культуры джейтунского типа). На севере простиралась обширная, во много раз больше первой, зона полуоседлых охотников и собирателей (культуры раннекельтеминарского типа). В течение V - IV тыс. до н. э. население этих зон существует весьма изолированно по отношению друг к другу; спорадические контакты еще далеки от превращения их в систему, эпизодические влияния прогрессивных южных областей на более отсталые северные не приносят ощутимых результатов для последних. Однако с III тыс. до н. э. положение заметно меняется: в памятниках этого времени, расположенных в Приаралье и вдоль древнего русла Аму-Дарьи, впадавшего в Каспийское море, археологи начинают находить очевидные следы интенсивного воздействия южных культур на северные.
К середине III тыс. до н. э. вдоль северных предгорий Копет-Дага (от Кызыл-Арвата на западе до древней дельты реки Теджён на востоке), в юго-восточном Закаспии (в бассейнах рек Атрек и Горган) и в северном Иране были расположены традиционно земледельческие области. Население этих областей имело значительную плотность, поскольку оседлый образ жизни и производящая экономика способствовали возрастанию численности населения, но они же препятствовали и его оттоку за пределы этой зоны. К середине III тыс. до н. э. все пригодные для ведения производящего хозяйства земли были прочно заняты, а население продолжало возрастать. Оно в своей повседневной жизни занималось возделыванием полей, разведением домашнего скота, многими домашними промыслами, перераставшими уже в ремесла, в том числе и металлургией. Производство керамической посуды, которая своей орнаментацией и ее последовательным изменением превратилась в достаточно точную хронологическую шкалу, достигло высокого совершенства. Именно находки этой керамики, места изготовления которой устанавливаются совершенно определенно, и являются для северных и восточных памятников теми свидетелями проникновения носителей южных культур с производящим хозяйством в среду северных культур с присваивающим хозяйством, показания которых в археологии признаются бесспорными.
Можно полагать, что факт положительного контакта двух различных экономических базисов не был единичным, хотя в настоящее время мы пока еще не знаем других аналогичных очагов этой культуры. По всей вероятности, на сравнительно большой территории среднеазиатского междуречья находилась своеобразная зона контактов двух экономик. Аборигены, по своему развитию, вероятно, уже близко подошедшие к возможности перехода на более высокую ступень экономического и общественного развития, совершили этот переход без длительного и иногда болезненного пути экспериментирования, вобрав в себя все положительное, передовое и прогрессивное, принесенное извне. Все это, подобно цепной реакции, в сравнительно короткие сроки распространилось по огромной территории, чем и объясняется тот факт, что в интервале между концом III и серединой II тыс. до н. э. мы застаем вполне сложившиеся скотоводческие культуры сначала ямного, а затем андроновского типов не только на территории среднеазиатских степей, но и в Казахстане и далее на восток вплоть до Минусинской котловины на Енисее.
Таким образам, на современном уровне наших знаний, который вытекает из известных археологических материалов, можно считать, что однотипные культуры эпохи бронзы, распространенные от Урала до Енисея и известные -под собирательным названием ямно- афанасьевский, а затем андроновские, сложились первоначально в зоне контактов местного охотничье-собирательского населения с пришлым, принесшим с собой навыки и формы производящего хозяйства. Эти навыки попали в благоприятную почву, и через несколько столетий возникли качественно иные культуры, отличные и от местного неолита и от пришлых когда-то культур эпохи бронзы. Сохраняя какие-то черты культуры пришельцев, в частности сюжеты керамической орнаментации, новый и молодой этнический пласт распространился по всей огромной лесостепной и степной зонам (препятствием к его дальнейшему распространению на север и на восток стала тайга, в условиях которой ведение привычного хозяйства было невозможно). Это дает нам право считать, что носители культур степной бронзы являются потомками как "изгнанных" земледельческих родов, так и населения Приаралья и среднеазиатского междуречья с присваивающей экономикой.
Отмечая тенденцию распространения степных культур веерообразно с юга на север, нельзя не вспомнить вновь о существующих взглядах на движение носителей андроновской культуры с противоположном направлении. Эти взгляды, в частности, опираются на находки керамики своеобразного облика на южнотуркменистанских поселениях эпохи поздней бронзы. Как выяснено сейчас, эту керамику, несмотря на формальное ее сходство с так называемой степной посудой, следует все же полагать местной кухонной. По нашему мнению, эти факты противоречат версии о продвижении андроновских племен (отождествляются они с ведическими ариями или нет) на юг и их вторжении в исконно земледельческие области. Выдвинутая нами гипотеза происхождения этих культур уже сама по себе отрицает возможность отождествления носителей андроновской культуры с ведическими ариями, поскольку первые не двигались с севера на юг, а вторые все же прошли этот путь, хотя он, безусловно, и не начинался в степной зоне.
Таким образом, подводя итог сказанному и отвечая на поставленные выше вопросы, можно утверждать следующее:
1. Истоки точки зрения о возможности оседания древних кочевников-скотоводов и их проникновения в среду оседлых племен лежат в рамках ныне устаревшей "теории трех ступеней"; это мнение, как и лежащая в его основе теория, не может считаться правильным, поскольку история не знает примеров оседания древних первобытных скотоводов-кочевников, исключая /племена, подвергшиеся разлагающему воздействию соседних социально более развитых, обычно классовых, обществ.
2. Неверный взгляд на возможность оседания первобытных кочевников-скотоводов на землю повлек за собой столь же неверное мнение о первоначальной скотоводческой сущности предков ведических и авестийских ариев; ее возражая против мнения об иранской принадлежности носителей скотоводческих культур II тыс. до н. э., мы полагаем, что их ираноязычность возникла не автохтонно, не в их среде, и не была затем принесена в Индию и Иран, а генетически восходит к древним земледельческо- скотоводческим культурам, расположенным на северных окраинах оседло- земледельческой ойкумены Переднего Востока.
3. Скотоводческий базис надо выводить из оседлой земледельческо-скотоводческой экономики, а не из бродячего охотничье-собирательского быта, поскольку приручение скота стало возможно только в условиях оседлости, только при переходе к производящей экономике. Складывание скотоводческих культур, обществ со скотоводческой экономикой стало возможным в зоне степного неолита только после органического слияния пришедшего туда населения с производящем хозяйством и местного населения с присваивающим, и скотоводческое хозяйство есть результат этого слияния.