"Я думаю о войне. О том, что она — ускоренная, как в кинематографе, сгущенная в экстракт жизнь". Георгий Иванов сказал это о Первой мировой, которую на Западе принято называть "Великой" — The Great War.
Года три назад, когда одна несправедливо безвестная группа выпустила пластинку на тему той войны, кое-кто недоуменно спросил: "А зачем сейчас писать песни о Первой мировой?"
Зачем? — ответил бы я сегодня. — Затем, что война прекрасна. Прекрасна даже в своем вызывающем антиэстетизме, и собственно только в нем (никак не в парадно-героическом эрзаце). А Первая "Великая" бойня вот уже сто лет остается эстетическим стандартом войны par exellence. Трупы, повисшие на колючей проволоке, окопная безнадега, самоубийственные броски на пулеметный огонь через грязь Niemandsland — все эти образы, мгновенно всплывающие при слове "война", родом оттуда, из 1914 года... И дело не столько в масштабе (с тех пор бывало и почище), но что важней — в наглом, самоочевидном отсутствии правой стороны, отсутствии справедливости, бросившем миллионы людей в пекло чистой экзистенции…
Великая война — апокалиптический гигантский котел, куда повара в золотом шитье без конца и края валили, валили, валили сырое человечье сырье, обреченное неминуемой гибели. Схема почти любой великой битвы тех лет — Соммы, Вердена, Галлиполи — до скуки однообразна: давить на линию вражеской обороны бесконечным потоком человеческого мяса, пока не выдохнешься, а первыми выдыхались обычно именно те, кто наступал.
Вот самая суть: война имеет дело с крайними вещами и вопросами — жизнью и смертью, героизмом и подлостью, с выявлением сущности человека… Причем, во-первых, она имеет с ними дело п о с у щ е с т в у, по своей п р и р о д е, а не по воле случая, как в мирной жизни; во-вторых, отношение здесь, и только здесь п р я м о е, неопосредованное. И нигде, никогда за тысячи лет человеческой истории мы не узнали такой истины о своем месте в мире, как за пять лет с 1914 по 1918 годы с Р. Х. (Четверть века спустя узнали кое-что неприятное и о самих себе, но это уже другая история.)
Поэтому Первый мировой кошмар помнят и будут помнить. Поэтому о нем снимают фильмы, пишут книги и музыку — и будут впредь. Поэтому именно так — "Великая война" — назван новый альбом легендарной британской анархо-панк-гот-чуточку-метал-группы Rudimentary Peni (продолжительность "Great War" немного превышает стандарт ЕР, так что формально пластинку можно считать четвертым лонгплеем в дискографии группы).
Тема Первой мировой появилась у Peni еще в 2009 году, на сингле "The Chances", где Ник Блинко нараспев декламировал под гитарный рокот стихотворение поэта Уилфреда Оуэна, убитого при артобстреле на Самбре-Уазе в ноябре 1918-го, за неделю до конца войны. Не забыт он и на "Great War": тексты всех песен здесь принадлежат перу Оуэна.
Сама пластинка записана несколько лет назад и в 2016 году была анонсирована лейблом Corpus Christi, выпускавшим работы Peni c 1983 года. Вскоре после анонса лейбл отправился к праотцам, а "Great War" пополнила число многочисленных мифов, клубящихся вокруг "самой мизантропической группы мира". Но вот, благодаря усилиям конторы La Vida Es Un Mus, новый материал Rudimentary Peni, наконец, добрался до слушателей.
Итак, слушаем — и понимаем, что здесь Peni задали нам еще одну загадку. Их часто принято именовать "самой странной" (вариант: причудливой) панк-группой. Но странность кроется вовсе не в сложных композиционных и мелодических приемах, не в инструментальной виртуозности — а в том, что музыка Peni п р и т я г а т е л ь н а, хотя, казалось бы, делает всё, чтоб оттолкнуть слушателя. Сумбурный альбом 1988 года "Cacophony", перенасыщенный речевыми вставками, которых чуть ли не столько же, сколько собственно музыки... Аудиохроника навязчивой идеи "Pope Adrian 37th Psychristiatric" 1995 года с ее монотонными четырех-пятиминутными панк-мантрами, поверх которых бесконечно звучит закольцованная фраза "Papas Adrianes... Papas Adrianes... Papas Adrianes..." — это, похоже, уже предел неслушабельности. Однако и та, и другая пластинка обладают непостижимым магнетизмом: их не выбросишь из памяти, к ним раз за разом возвращаешься с неотвязностью кошмарного сна.
Вот и "Great War" на первый взгляд создана для того, чтоб ее невзлюбить (если не возненавидеть). Звук перегружен до дребезжащего шума, почти нойз-метал. Одноаккордная монотонность (кое-где кажется, будто Peni попросту порезали одну песню на несколько частей под разными заголовками) усугубляется бесформенной структурой песен — отсутствуют не только запоминающиеся рефрены, но даже намеки на мелодию: Ник декламирует стихотворения без особой связи с музыкальной подкладкой.
Словом, отличный повод раз прослушать и забыть, вздохнув по павшим титанам. И тут происходит то, что иначе как чудом не назовешь! — При несомненности всех перечисленных недостатков к "Great War" возвращаешься снова и снова — сперва с недоумением, потом с удивлением, пока наконец не поймешь, что перед тобой магически влекущая запись. Пусть даже это и черная магия.
Давно известно: в искусстве важно не ч т о говорится, а к а к. Но и это не абсолютная истина. Да, "содержанием" в искусстве ничего не объяснишь (хоть можно объяснить само содержание, с чего мы и начали); но и формой — далеко не всё. Есть еще нечто — что упомянутый нами Иванов назвал frisson inconnu, "неведомым трепетом", и этот трепет пронизывает альбом "Great War" от первого до последнего звука. И здесь до невидимости мельчают любые соображения о качестве продукта или особенностях художественного языка, не в том дело. Парадокс: человек, искренне влюбленный в музыку (а таких ничтожно мало) не сможет полностью принять "Great War" именно потому, что привычные ему критерии тут не пригодны. Собственно, это уже тот уровень — искренности? чистоты? откровенности? (не те слова, нет подходящих), который пробивает границу искусства вообще — как у Янки Дягилевой, как в предсмертных записях Леонарда Коэна, как в косноязычных песнях времен Гражданской войны — не столько "творчество", сколько идущая горлом кровь...
И выходит, что достигается такой уровень исключительно под дыханием смерти, да и то далеко не всеми. Но еще раз: «талант», «творческая удача» — слова из иной системы координат. Какая уж тут удача, боже упаси, когда разговор идет уже не с человеком, а с бездной, с небытием. Это не красиво, это страшно, уродливо. От этого не оторвешься, этого не забудешь.
Словом, всё как на войне, где жизнь видится в присутствии смерти — потому и сгущается в экстракт. Растерзанная, нерасчленимая. Прекрасная в своем уродстве.
Так вышло, что лучшую русскую пластинку о Великой войне мало кто услышал и почти никто не понял. Что ж, Rudimentary Peni дали нам еще один повод задуматься о сгущенной в экстракт жизни. Это важно, поскольку вскоре может оказаться, что тематика столетней давности гораздо актуальней для нас, чем нам бы хотелось.