Чего-чего, а грязи у нас в Боровиково предостаточно, как, впрочем, и везде. Вот только наша грязь – целебная. В ней содержатся практически все элементы таблицы Менделеева, в том числе, и самые ценные, если, конечно, смотреть с точки зрения курортологии. Поэтому, именно у нас в Боровиково ещё в застойные годы ушедшего в небытие развитого социализма было построено аж целых два санатория и один пансионат. В самом большом санатории «Чайка» лечились военные моряки и военные лётчики, в санатории «Ротонда» – архитекторы, а в пансионате «Сосновый бор» – живописцы и скульпторы, всякие там артисты театра и кино и прочая творческая интеллигенция. Все эти курортные учреждения находятся в десяти минутах ходьбы от деревни Боровиково, прямо за лесочком.
В самой же деревне Боровиково всего три улицы (все Советские: Первая, Вторая и Третья) и чуть больше ста домов, в основном двухэтажных деревянных, но есть и кирпичные. Жители деревни в основном работают в обслуге санаториев. Около каждого дома садик-огородик, всё как обычно в деревнях. И единственное, что отличает Боровиково от других деревень, так это наш памятник.
Разумеется, памятники есть теперь в каждом селе, где бронзовые, где гипсовые белые, где гипсовые, крашенные серебрянкой. Их художественный уровень, сами знаете какой. Но наш Боровиковский памятник особенный, такого больше нигде нет. И мы всей деревней этим памятником гордимся, хотя соорудил его один-единственный человек (именно, соорудил, так как, слово «изваял» в данном случае не совсем уместно).
Человек этот – старик Михалыч, проживающий в своём ветхом домишке по адресу Вторая Советская, дом 28. Собственно, сам памятник и находится на участке рядом с этим домом. Можно сказать, что это единственный памятник во всей нашей области, принадлежащий частному лицу, если не считать надгробий на кладбищах.
Сооружению этого памятника старик Михалыч посвятил, если память мне не изменяет, лет тридцать пять, то есть, практически, половину своей жизни. Естественно, в то время, как Михалыч начал сооружение памятника, он ещё не был стариком и пенсионером, а был колхозным каменщиком. Признаю, мы, соседи, поначалу не смогли оценить всю культурно-историческую значимость сооружения этого памятника, подтрунивали над Михалычем, дразнили его алкоголиком, барыгой и художником от слова «худо». Даже я, человек близкий к культуре, руководивший в прошлом колхозным клубом, не сразу разглядел в нём произведение искусства. Как выяснилось, зря мы подтрунивали.
Уж не знаю, сам ли Михалыч додумался до идеи соорудить на своём участке этот памятник, или его надоумил кто-то из отдыхавших в пансионате скульпторов. Но так или иначе, в один прекрасный день тридцать пять лет назад Михалыч взялся за свой подвижнический труд и продолжает его по сей день. Каждый будний день вечером, а в субботу и воскресенье – после обеда, надевает Михалыч камуфляжный костюм, из-под которого видна тельняшка, садится на свой видавший виды велосипед «Украина» с приделанными к крыльям корзинами и методично, один за другим, объезжает все санатории и пансионаты. Охранники местных курортных учреждений знают Михалыча и всегда пропускают его на территорию, тогда как обычным посетителям нужно оформлять разовый пропуск. Приехав в очередной санаторий, Михалыч присаживается на свободную лавочку или качели перед входом в местный бар или магазин, закуривает беломорину и ждёт.
Ждать приходится недолго, потому как к этому времени суток отдыхающие уже успевают как следует подготовиться и потому имеют в своём распоряжении кто одну, а кто и несколько стеклянных бутылок. Это и не мудрено. Нужно же морякам и лётчикам как-то стресс снимать, одной грязью тут не обойдёшься. А про творческую интеллигенцию уж и говорить нечего. Из чего они будут черпать своё вдохновение?
Отдыхающие выносят образовавшуюся за день пустую посуду из своих палат или номеров, но не для того, чтобы сдавать в местный магазин. Там ведь никогда нет тары. А просто так выбросить или разбить бутылку об асфальт они не могут, всё-таки интеллигенция. Вместо магазина они идут прямиком к Михалычу и складывают свою дань в корзины, закрепленные на его велосипеде. Каждый из них, неважно, контр-адмирал он или народный артист, считает за честь пожать Михалычу его мозолистую руку, переброситься с ним парой фраз о международном положении, угостить его куревом или даже пивом, если вдруг в местный буфет завезли «Жигулевское». Некоторые спрашивают разрешения прийти посмотреть на памятник – всегда ведь находятся новички, которые уже слышали о памятнике от других отдыхающих, но сами ещё этот шедевр не видели. А ведь всем хочется.
– Приходите, милости просим, Вторая Советская, дом 28, – стихами отвечает Михалыч: – Там сразу увидите. Забора у меня нет, так что сразу упрётесь. Только, советую приходить днём в солнечную погоду. В пасмурную эффект не тот.
Когда приток освобожденной от своего содержимого стеклотары оскудевает, Михалыч садится на свой скрипучий агрегат и перебирается в соседний санаторий, где ужин по расписанию на полчаса позже. Там описанное выше действие повторяется. В пансионате ужин начинается позже, чем санаториях, так что Михалыч и туда успевает.
Перед закатом Михалыч возвращается к себе домой, разгружает свою добычу за дровяным сараем и идёт спать. Иногда, исключительно для того, чтобы побыстрее заснуть, он принимает небольшую, не больше стакана, дозу популярного в нашей деревне лекарства. Между прочим, и вам советую. Мне вот это тоже помогает – сплю, как убитый, несмотря на простатит.
А днём к Михалычу стекается поток визитёров из числа отдыхающих. Наверное, их можно назвать туристами, ведь они специально приходят посмотреть на местную достопримечательность. Ведь у нас в Боровиково других достопримечательностей нет, если не считать грязи. У некоторых при себе авоськи с пустыми бутылками, которые они потом оставляют на краю участка Михалыча.
И если погода солнечная, туристы подолгу стоят перед памятником, рассматривая мелкие детали, восторженно цокают языками и обсуждают «оригинальность воплощения».
Некоторые, особо любопытные, спрашивают у Михалыча: – А кому, собственно, посвящен этот памятник?
– Молодости! Моей безвременно ушедшей молодости…тем временам, когда я служил в морской авиации, – отвечает старик Михалыч, и из его покрасневших глаз на небритые морщинистые щеки стекают скупые мужские слезы. Никто, кроме местных, не знает, что служил он на самом деле в танковых войсках.
Услышав такой ответ, визитёры, в большинстве своём сами моряки или военные лётчики, с пониманием кивают головами и с чувством жмут Михалычу руку.
Ох, что-же это я! Уж простите старика, память у меня как решето, да и рассказчик из меня никудышный! Совсем забыл рассказать о самом памятнике. Но это мы сейчас поправим.
Итак, памятник, сооруженный Михалычем на своём приусадебном участке, представляет собой плоскую стелу в форме усечённой трапеции. По сути это фрагмент стены размером в четыре метра в ширину и в два с половиной метра в высоту, но только сложена эта стена не из камней, а из стеклянных вино-водочных и пивных бутылок. Они аккуратно уложены друг на друга, как дрова в поленнице, а для надежности скреплены цементным раствором, не даром же Михалыч работал в колхозе каменщиком. Все бутылки уложены донышками вперёд, в сторону зрителей, а горлышками назад. Бутылки разноцветные: светло-зелёные, изумрудные, коричневые, голубоватые и кристально прозрачные. Одни бутылки пустые. А в другие для дополнительного блеска налита вода. Такие бутылки заткнуты пробкой, но это с обратной стороны стелы, так что туристам незаметно.
Стела, подобная мозаичному панно, изображает безбрежную морскую гладь, над которой простирается столь же безбрежное небо с лёгкими облачками. Над макушками пенных волн носятся белые чайки. По морским волнам под полными парусами курсом Зюйд-Зюйд-Вест летит двухмачтовый парусник. А в правом верхнем углу виден крошечный реактивный истребитель, оставивший за собой белую инверсионную струю.
Наверху стелы осталось доложить пару-тройку рядов бутылок, но их отсутствие не портит общего впечатления, так же как отсутствие рук не портит Венеру Милосскую.
Стела обращена прямо на улицу, то есть на Север, и поэтому солнце, находящееся днём позади неё, играет на боках бутылок и заставляет донышки светиться. Одним словом, красота!
С этим соглашаются и моряки, которым очень нравится парусник, несущийся по морской глади, и лётчики, которые восхищаются небом и чайками, а в особенности, унёсшимся в даль самолётом.
Деятели же культуры восхищаются смелостью творческого замысла Михалыча. Им и в голову не приходит хоть как-то критиковать этот шедевр, поскольку этот памятник невозможно вписать в классические рамки. Вот будь Михалыч членом Союза художников, тогда –другой разговор, тогда бы ему, наверняка, досталось бы от этих титулованных критиков. Но к Михалычу они относятся хоть и немного снисходительно, но с уважением и даже восхищением. Как никак, народный умелец, самородок!
Вдоволь нацокавшись, отдыхающие возвращаются в свои санатории (аккурат к обеду), а Михалыч подбирает оставленные ценителями искусства бутылки и относит их за свой дровяной сарай. Там он приступает к сортировке, но никто кроме меня, его соседа слева, этого не видит.
Сначала он делит бутылки на пригодные к сдаче и на прочие. Годные бутылки он раскладывает по деревянным ящикам с перегородками и металлическими уголками в зависимости от типа. Цвет здесь роли не играет. Если случайно бутылка оказывается грязной, Михалыч кладёт её отмокать в стоящее тут же корытце с нагревшейся за день водой.
Совсем другими принципами руководствуется Михалыч при сортировке бутылок с небольшими сколами на горлышках. Он их сортирует по цвету: белые отдельно, зелёные отдельно, не говоря уже о коричневых. Особняком идут экзотические импортные бутылки – пузатые зелёные из-под коньяка, белые квадратные из-под виски или синие из-под «Молока любимой женщины». Именно эти бутылки, непригодные для сдачи в пункт приёма стеклотары, и служат строительным материалом для памятника.
И те, и другие бутылки Михалыч держит вдали от чужих глаз, за дровяным сараем. Не нужно, чтобы экскурсанты видели, что из отданных ими бутылок давно можно было бы построить ещё, как минимум, пару таких же памятников. А так, думая, что ему не хватает материалов, они чувствуют себя людьми, делающими доброе дело, помогающими, так сказать, развитию народного промысла. Спонсорами или даже меценатами.
Когда в санаториях наступает время обеда и тихого часа, Михалыч идёт на соседний участок, к сыну, выводит из гаража японский пикап, грузит в него ящики с годными бутылками и уезжает в райцентр, где у него в районном Вторсырье прикормлен приёмщик стеклотары Федя. У пункта приёма посуды всегда стоит длинная, часа на полтора-два, очередь из местных ханыг и алканавтов. Но Михалыч в очереди никогда не стоит. Здесь он особо важная персона, VIP. Он подъезжает не к окошечку приёмного пункта, а прямо к воротам, которые специально для него открываются.
Тара у Михалыча всегда в хорошем состоянии, рассортированная. Приёмщику остаётся только сосчитать бутылки и выдать наличность. Посуду Михалыч сдаёт прямо вместе с ящиками, чтобы не перетаривать, а у приёмщика Феди забирает пустые ящики для следующей партии. Синергия, взаимовыгодный процесс! За пять минут – половина дневного плана!
Одно время Михалыча доставали сельские власти, мол, памятник – дело общественное, и иметь его в личном владении не положено. Михалыч с горя даже пить бросил, ходил хмурый, всё опасался, как бы памятник бульдозером с землёй не сравняли, ну как при Хрущеве. Но обошлось.
Надо сказать, что первые четыре пятых своего памятника Михалыч соорудил за один летний сезон, но потом темпы ваяния резко упали. Может быть в этом виноваты муки творчества, а может – наступившая вдруг перестройка. А где перестройка, там и сухой закон. Помните, как по талонам в месяц давали всего две бутылки водки на нос? Так ещё нужно было в магазин две пустых водочных бутылки приносить, иначе талон не отоварить. А что ж такое нормальному человеку литр водки в месяц? Издевательство, вот что! Только душу травить. Но видно, такие уж были времена, всем тогда пришлось пострадать во имя гласности и плюрализма.
Мы, деревенские, сразу на самогон перешли: у нас и сырьё под рукой, и подпол, где агрегат спрятать. А вот отдыхающая городская интеллигенция вынуждена была довольствоваться этими двумя бутылками в месяц. А потому, свои пустые бутылки они больше Михалычу не отдавали, а берегли, чтобы самим отовариться. Вот ведь до чего людей можно довести!
Тогда-то у Михалыча и случился первый творческий кризис. Он ведь к тому времени в левом верхнем углу начал розу ветров выкладывать, а как кризис наступил, он эту розу в сердцах и долбанул кувалдой. Уничтожил в порыве отчаяния, как Гоголь второй том «Мёртвых душ». До сих пор ещё кое-где в траве осколки валяются.
Второй кризис у Михалыча случился уже после обретения нашей страной суверенитета. Первый президент нового государства считал сухой закон политической ошибкой, что неоднократно доказывал, то падая с моста, то дирижируя иностранным оркестром. Поток бутылок вернулся в прежнее русло. Но вот беда, появились молодые люди, кто в красных пиджаках, кто в чёрных кожаных куртках, но все в золотых ошейниках с палец толщиной. Уж и не помню, как их называли, не то рейдеры, не то рэкетиры. Хотели памятник Михалыча приватизировать и на подставного бомжа оформить. Но потом как-то раз эти братки уехали на стрелку с коллегами из Грязищева и с тех пор больше на горизонте не появлялись. Выходит, только зря Михалычу нервы потрепали.
Памятник продолжал понемногу расти, в основном, в высоту. Но дело осложнилось рыночной экономикой и глобализацией. Спиртного стало хоть залейся, на любой вкус. Да вот беда: у каждого иностранного вина бутылки были свои, оригинальной формы, и большинство из них не имело залоговой стоимости и не подлежало сдаче.
В добавок ко всему, пиво стали в банках продавать, а для памятника банки непригодны. Между нами, Михалыч мог бы и банки собирать, плющить их и сдавать в пункт приёма цветных металлов, как другие делают, но боялся подорвать доверие тех, кто продолжал ему давать бутылки для памятника.
С годами здоровье Михалыча стали ухудшаться. Всё же работа вредная. К тому же, как известно, от возраста только портвейн лучше становится, а не тот, кто его пьёт.
И доходы от памятника тоже стали уменьшаться. Но, с другой стороны, а много ли Михалычу на старости лет нужно? Дом кирпичный двухэтажный сыну он построил, пикап японский купил, технику бытовую всякую тоже. А лично для себя приобрёл только маленький холодильник, чтобы водка и пиво всегда были нужной температуры.
Обычно в ноябре-декабре сын покупает ему из его же денег путёвку на Тенерифе или в Дубай. Там всегда тепло как летом, и ревматизм не так достаёт. Но ко второй половине декабря Михалыч, кровь из носу, всегда возвращается на Родину, потому что у нас тут в это время самый «сенокос»: начинаются предновогодние корпоративы, и за раз можно сотни бутылок собрать. «Сенокос» продолжается вплоть до конца Новогодних каникул. А потом опять мёртвый сезон, все Советские улицы заваливает снегом по колено, и до памятника добираются только самые стойкие и спортивные, а от спортсменов какой толк? Бывают даже совсем непьющие…
Думаю, что подобно храму Святого Семейства в Барселоне, монумент Михалыча никогда не будет завершён. Но это и не важно… Он уже и так является памятником ушедшей эпохи и несёт воспоминания о безвозвратно утекших годах.
Так что, если приедете к нам на грязи, милости просим, Вторая Советская, дом 28. А если Михалыча не застанете, можете пустые бутылки оставить у меня.