Время уходить

               

Кьём проснулся, как это было во все последние дни, с чувством надежды, тотчас же сменившейся сосущей тоской. Даже непонятно было, откуда бралась эта надежда каждое утро, почему с таким упорством она сопровождала каждое его возвращение в реальный мир, в котором не было и не могло быть ничего, кроме тоски.


Он выскользнул из развороченной им за ночь постели и, стараясь ступать неслышно, чтобы не разбудить Эми, прошёл на цыпочках в прихожую и достал из своего бокса  дневной паёк, какой получали в каждой сфере их региона все молодые люди мужского пола восемнадцати лет: строго рассчитанный состав белков, углеводов, жиров и всех других необходимых элементов питания. Кьём не удержался и вскрыл бокс Эми – это строго запрещалось правилами сферы, но у Кьёма и Эми не было друг от друга секретов – и достал паёк, предназначавшийся его матери. Он шёпотом выругался – её пакет не весил и пятой части его нормы – и тоска залила  мозг и сердце решительно и окончательно.


Эми ещё не вставала, но уже давно не спала – она почти перестала спать все последние недели, а после вчерашних похорон Дженеры решила отдавать дань сну, если уж он свалит её с ног, а так – зачем тратить на него такое драгоценное время, дни, минуты и секунды которого давно сочтены.


Всё дело в том, что она поздно, преступно поздно родила Кьёма.


Как это было, почти двадцать лет назад? Она с упоением работала в школе, литературу тогда ещё как предмет не отменили, и как счастлива она бывала, заметив в ком-то из своих учеников проблеск интересной, неординарной мысли! Совместное переживание мысли – один из моментов счастья, как поняла тогда Эми.


Она и вообще жила  интересно в то время: любимая работа, встречи с подругами, спортивный клуб, исследование древних слоёв русской литературы.

Появление в её жизни Ника добавило, пожалуй, пикантности, но существенно не изменило её. Когда его перевели в другую сферу, Эми даже не расстроилас:  сегодня Ник, завтра ещё кто-нибудь. Но через месяц она поняла, что беременна, и это озадачило её. Не то, почему контрацептив не сработал, а как теперь быть – вот как стоял вопрос. Ведь она даже не сразу разобралась, а хочет ли она этого незапланированного ребёнка. Если бы у неё уже был один ребёнок, ясно, пришлось бы от этого избавляться – законы в сфере относительно прироста населения суровые. А так она ещё имела право, и Эми решила воспользоваться этим правом. Так на свет появился Кьём. И было Эми тогда сорок два года. Теперь ей исполняется шестьдесят, и в этом вся проблема. Ведь Кьёму только-только исполнилось восемнадцать. Дело даже не в том, что ему только восемнадцать, а в том, что пуповина, которая их соединяла все годы детства и взросления Кьёма, так и не отсохла, так и не отпала. Это она, она во всём виновата! Это эгоизм – так любить своего ребёнка!


Кьём краешком протиснулся в материну спальню, и она увидела свой паёк в его руке. Это её позабавило.

 - Как тебе это удаётся? – засмеялась она.

Открыть чужой бокс – задача практически нерешаемая. Нужно не только дотронуться до индикаторной полоски рукой, передав информацию о ДНК, но и подумать при этом слово-пароль. Первое препятствие Кьём преодолевал просто: матчасть полоски была дешёвой, и простого сходства ДНК было достаточно, а слово-пароль, как он предположил, было его собственное имя. Предположил и не ошибся.


Его хитрая мордашка осветилась при виде смеющейся Эми.

- Тебе сегодня на плац? – спросила мать.
 - Как всегда, - ответил Кьём. - Я – кофе, ты – душ, - озвучил он их утреннюю формулу и скрылся за дверью.


Надо вставать - подумала Эми. Вставать и наводить порядок в системе мать-сын. «Я – кофе, ты – душ» - это слова из её роли, а не из его. С одной стороны, это хорошо, что он уже сейчас берёт ответственность за свою дальнейшую жизнь, а с другой - с этим можно и погодить. Успеется ещё с этой ответственностью, всему своё время.


Она, наскоро одевшись, вышла на их маленькую кухоньку, и тут ей стало ясно, что имел в виду Кьём: на общей тарелке посередине стола лежал не только её паёк, но и его. Ей полагалось на завтрак лишь несколько сухих галет с кофе без молока и без сахара, а Кьём получал полный набор, включая жиры в виде сыра и животные белки в виде ветчины. Также он получал мёд и сахар, не говоря уже о молоке.


У Эми перехватило горло. Она сама во всём виновата. Если бы она родила своего сына на десять лет раньше, он жил бы сейчас отдельно от неё или вообще в другой сфере, и ему не пришлось бы отдавать матери часть своего пайка.


Эми постаралась придать строгости своему голосу:

 - Кьём, я же объясняла тебе, что я уже не испытываю голода. Я привыкла есть мало, мне всего хватает.

И это было правдой. Она объяснила сыну свою теорию питания в зрелом возрасте ещё задолго до срока ухода и вне зависимости от него. В пятьдесят пять лет Эми обнаружила, что сокращение рациона не приводит к уменьшению её веса. Она решила поставить над собой эксперимент, постепенно уменьшая объёмы своего дневного рациона, и пришла к выводу, что ей достаточно съесть в день два ломтя хлеба с помидором или другими овощами. При одном ломте вес начинал постепенно снижаться, при двух  – держался на прежнем уровне. Свою теорию Эми объяснила просто: основную  массу калорий «пожирает» производство половых гормонов. Как только оно  естественным образом заканчивается, отпадает сама собой причина набивать желудок.

- Зачем тогда есть, если оно, - Эми упёрла палец в своё тело, - больше не нуждается в таком количестве калорий? – Этот вопрос она задала ошарашенной Дженере.
- Как – зачем? – изумилась Дженера, - а если вкусно?
- Ну, тогда, конечно… - сдалась Эми.

На этом и порешили: Эми осталась при своих двух ломтях, а Дженера получала гастрономические удовольствия, нисколько не смущаясь размерами своей одежды. Теперь-то Эми понимала скрытые причины Дженеры не ограничивать себя в еде. Дженера всегда была умнее её. Умнее и сдержаннее.


А Кьём такой же, как она – отчаянный, умеющий рыдать взахлёб и смеяться до колик в животе. Он отдаст матери свою последнюю рубашку, не задумываясь, как и она готова за него отдать свою жизнь.


И вот её надо отдать – а Кьёму, да и никому, кроме системы, это не нужно.


Её взрослый сын стоял возле стола с их завтраком и смотрел на мать серьёзно, почти сурово:

- Пожалуйста, съешь это,  для меня. Я очень прошу тебя!

Эми вздохнула глубоко, до всхлипа, и бессильно опустилась на стул.
Придётся есть. Это самое малое, что она готова была сделать для своего сына за свою жизнь.

Для него она изменила самоё себя. Она стала терпеливее. Она научилась уважать существо, которое было частью её. До появления Кьёма это было за пределами её понимания. Уважать себя? Как это? Как научиться уважать ребёнка, все пальчики и пяточки которого перецелованы сотни раз? Все смешные словечки которого пережёваны и перерассказаны всем подругам и знакомым? Он ведь твой, до самой основы. Он такой же серьёзный, как ты. Он такой же ранимый, так же боится неожиданных и ожидаемых ударов судьбы и так же мужественно встречает их. Готов ли он встретить самый страшный удар – смерть матери? Эми гнала от себя эти мысли все предыдущие годы. Но теперь их больше некуда гнать – от смерти её отделял только шаг, только ещё один месяц жизни.


После завтрака Кьём, прихватив лёгкий складной велосипед, отправился на плац – так называемый военный год, который были обязаны проходить все молодые люди после окончания школы, он у Кьёма уже заканчивался. Он не ныл, не жаловался на бессмысленность муштры, как его одноклассники и одноклассницы –  он просто решил перетерпеть этот год как непреодолимое обстоятельство. Да и муштрой он эти занятия, в отличие от своих приятелей,  не назвал бы.


После тестирования ещё в школе его, единственного, взяли в группу, обеспечивающую кибер-оборону сферы.  Почему выбор пал на него, а не на отличницу Анис и не на вундермозговика Максура? У Кьёма было время подумать над этим и найти правильный ответ. Дело не в его интеллектуальном превосходстве, как он было подумал вначале. Не в интеллектуальном превосходстве дело, а в моральном. Детектор лжи, испытанию на котором подвергли всех молодых людей их выпуска, только у Кьёма ни разу не шелохнулся.


Файл с результатами всех тестов их тима Кьём вскрыл без особого труда: его даже и не пытались как-то особо засекретить. Логика этого была простой: что для ребят прошло, то прошло, и никому это больше не интересно. А вот Кьёму было очень даже интересно, почему именно ему доверили тайны обороны сферы. И только при анализе результатов теста на детекторе лжи (в его файле результат был – чистота 100%) ему стал ясен дьявольский замысел правителей – эксплуатировать не только физические или интеллектуальные способности членов сообщества, но и их моральные качества.

Эксплуатация моральных качеств – Кьём, удобно развалившись перед своим «окном» - экраном, попробовал словосочетание на вкус. Система тестирует свою молодую поросль с целью выявления доминирующего качества – положительного или отрицательного - и использует его на свою пользу.  Если бы его доминирующим качеством оказалась, скажем, осторожность, то он бы сейчас, обливаясь липким потом в скафандре, обследовал  окрестности сферы на наличие недефинированных сигналов внешней опасности. Но вот его главным качеством оказалась честность.


Когда Кьём сделал этот вывод, он вместо радости испытал что-то, скребущее его душу. Ему не понравилось, как с ним обошлись.  Вначале было непонятно, почему не понравилось –  его же оценили по достоинству.


Когда Кьём забредал в такие потёмки, он шёл к матери. Это она его научила, что если проговорить, разжевать и проанализировать ситуацию, то решение чаще всего находится само собой. А поговорить он мог только с ней. Только она умела так слушать его, только с ней он не боялся предательства.


И в этот раз Эми, выслушав своего мальчика, проговорила задумчиво:
-  Без тебя тебя женили, дружок.
- Ты имеешь в виду, что за меня приняли решение? – уточнил Кьём.

Эми задумалась на секунду, чтобы сформулировать свою мысль правильно:
 - За тебя приняли решение, которое имел право принять только ты. Есть такое понятие как интеллектуальная собственность. Твои моральные качества – твоя интеллектуальная или духовная собственность.  Работая в своей профессии, мы  продаём свои знания и умения. Это тоже интеллектуальная собственность, но не такая интимная, как моральные качества.
 - Есть различные пласты интимности интеллектуальной собственности? – продолжал допытываться Кьём.
  - Я бы сказала, что да, есть. И самыми интимными имеешь право распоряжаться только ты.
 - Значит, я не свободен? – сделал Кьём неожиданный вывод.

Эми опешила. Она хотела сказать: «А что ты думал, что ты свободен?» Хотела, но не сказала. Не хотела давать своему ребёнку такую пощёчину. Он сам её себе дал. Вырос – и дал.


О какой такой свободе заговорил Кьём, он сначала и сам не разобрался. Пространственной свободы не было и быть не могло. Сфера потому и называлась сферой, что представляла из себя ограниченное пространство. Каждая сфера – это город   небольших размеров. В их сфере под номером 23 живут и работают тридцать тысяч жителей. Они не могут покинуть территорию сферы по нескольким причинам. Одна из них – это, конечно, заражённое внешнее пространство. Чтобы защитить жителей от внешней агрессивной среды, над каждым городом был возведён купол. Это абсолютно прозрачнй купол из самоочищающегося материала, поэтому в городе естественное освещение.


Им в школе рассказывали, конечно, что раньше люди жили в естественной среде, в населённых пунктах без куполов и без систем очистки воздуха. Они сами решали, что им есть. Они покупали продукты в магазинах и готовили дома. На кухне была обязательно плита для приготовления пищи и непременно большой холодильник с морозильной камерой. И они тратили на всё это массу времени.


В групповых занятиях на уроках истории ребята вычисляли, сколько времени уходило у их предков на обеспечение себя пропитанием. Однажды они даже сами приготовили обед из трёх блюд, а в другой группе сами испекли печенье. Это было классно, всем понравилось, но тем не менее вывод был сделан следующий: у их предков время расходовалось непродуктивно. Непропорционально много времени тратилось на то, чтобы обеспечить себя и свою семью пропитанием. Поэтому на работу оставалось только восемь часов. Да и можно ли было ожидать особой креативности от населения, чьи головы были заняты решением таких мелочных задач?


Кьём, всегда гордившийся тем, что живёт именно в своём времени, именно в современных условиях, споткнулся в своих мыслительных упражнениях лишь однажды. Он залез как-то в уж очень древнюю историю, а именно в раздел «Промышленные революции в Европе». Вывод он сделал однозначный: механизация, автоматизация, дигитализация и прочие –ации ведут к сокращению рабочих мест, а, следовательно, сегодня вроде  нет никакой необходимости увеличивать рабочий день до одиннадцати часов. Если только, – размышлял он дальше, – рабочую силу не сокращать искусственно. Вот тут он споткнулся.


Эми, проводив сына взглядом из окна, решила  навести порядок в квартире. В этом месяце ей уже не нужно было работать – совсем не нужно. Этот месяц жизни она могла использовать по своему собственному усмотрению. Таких шикарных подарков она не получала никогда. И ни от кого, – подумала она дальше, – даже от матери.
Эми поразилась, как редко она вспоминала о ней. Может быть, потому что та умерла уже пятнадцать лет назад?

    
Что – мать? Вчерашние похороны Дженеры опять всплыли в её сознании. Какая она была красивая. Даже смерть не испортила её черты. Такая же благородная тонкость лица, такое же сдержанное достоинство. Эми стояла рядом с Иваном, Дженериным сыном, приехавшим на похороны из далёкой зауральской сферы, и не могла оторваться от её лица. Она прощалась, прощалась, прощалась с ней – и никак не могла проститься. И только когда команда внешнего обслуживания вынесла гроб из ритуального зала, чтобы препроводить его за пределы сферы  (внутри сферы не хоронили никого), Эми поняла, что жизнь кончилась не только для Дженеры – жизнь кончилась и для неё.


Вот почему мне подарили этот месяц, вдруг осенило её! Чтобы меня ничто не отвлекало от мыслей об уходе, от мыслей о смерти. Чтобы, когда этот месяц подойдёт к концу, я была бы готова к своему уходу. Этот месяц – подарок дьявола.


Она стала вспоминать о матери. Мать умерла в семьдесят пять лет. Это ещё было по-божески - подумала Эми. А нам с Дженерой суждено уйти в шестьдесят. Что я всё о смерти да о смерти  раздражённо подумала Эми. Она открыла свой почтовый ящик-экран – ничего. Ничего нет для Ноэми Первой. И дома особенно делать нечего. Она в растерянности оглянулась – в их маленькой двухкомнатной квартирке не было ничего лишнего, нечего было и убирать. Что ж теперь – сидеть и ждать?  И в школу пойти нельзя – за месяц до ухода работать категорически запрещается. Она не могла понять этого, с её точки зрения, бессмысленного запрета. Если всё равно нельзя избежать неизбежного, зачем вводить человека в ступор, не давая ему отвлекаться от мыслей заведомо бесчеловечно мучительных. А! – догадка вдруг пронзила её – это чтобы я сама, не выдержав прессинга, всё сделала, чтобы система не тратила на меня ни финансовых, ни интеллектуальных ресурсов.


Дженера никогда! никогда! никогда! – не говорила с ней об уходе. Эми не знала никого мужественнее Дженеры. Та жила в свои последние дни так, как будто перед ней была вечность. Дженера читала и перечитывала свои любимые книги, зависала в виртуальных музеях живописи, перед сном обязательно прослушивала какое-нибудь симфоническое произведение, а утром отправлялась на прогулки, обследуя дальние парки и скверики сферы, а по выходным вытаскивала с собой и Эми.


Система убила её, но не победила - догадалась Эми. Система способна формировать настроение и образ мышления жителей сферы, но с Дженерой этот номер не прошёл. Вот кто был свободен! Бог с ним, с телом, но дух Дженеры не подчинился предложенным обстоятельствам, он, как герой древней сказки, убежал от всех и от всего. И от меня тоже убежал - грустно подумала Эми. И она решила, что грош ей цена, если она сломается. Она не сломается, во-первых, ради Кьёма, а во-вторых - в память о Дженере.


Одной из ежедневных задач Кьёма было обследование внешней поверхности сферы на предмет возможных повреждений. Мануальное обследование, дублирующее многократный технический контроль. Он выбирал участок сферы и сантиметр за сантиметром проходил по нему сенсором, способным зафиксировать нарушения или прорыв электромагнитной или кибер-защиты.

В самом начале службы его ознакомили с «чёрными дырами», на которые ему не нужно было обращать внимания. Они просто были, и всё. Прежде всего, это были ворота-шлюзы, которых было пять штук и которые охранялись особо и в компетенцию Кьёма не входили. Но на экране они были не чёрными, а белыми, бесцветными. Были и другие пятна, не только на внешней поверхности сферы, но и в самом городе, и что сие означает, Кьёму не положено было знать. Лучше бы объяснили,- подумал Кьём год назад,- всё равно ведь узнаю.

И он действительно о многом догадался. Так, он понял, почему некоторые квартиры или целые участки то одного дома, то другого были «выключены». Их отключали от контроля, если они временно пустовали. Когда кого-то переводили в другую сферу, это было официально известно, и тогда появление такой «чёрной дыры» не удивляло. Но два раза за этот год квартиры освобождались без каких-либо видимых причин и объяснений. Анонсов о смерти не было, информации о переводе – тоже. Из тех, кто в этот год поженился и поменял квартиру на другую, совместную, не жил в этих двух   внезапно освободившихся квартирах. За всеми перемещениями жителей их сферы Кьём мог наблюдать без проблем, и это даже не было запрещено – защита сферы оправдывала любой контроль.

Итак, перед Кьёмом встала загадка, и не решать её – так вопрос для Кьёма даже не стоял. Особенно теперь, когда Эми осталось жить всего лишь месяц, хороша была любая «чёрная дыра», любая даже нора, через которую он смог бы вывести Эми за пределы сферы. То, что они, оказавшись с внешней стороны, тут же погибнут…. Ну что ж,- думал Кьём. Лучше они умрут так, а не как Дженера, а до этого другие «смертники», которых просто-напросто находили мёртвыми на другой день после их шестидесятого дня рождения.

Эти «чёрные дыры» то появлялись, то опять исчезали, если квартиры опять заселялись. Лишь одна «чёрная дыра» из ста тридцати двух на сегодняшний момент никуда не исчезала вот уже почти целый год. Кьёму нетрудно было бы придумать, как попасть в эту квартиру и посмотреть, что же там не так. Было лишь одно «но» - его собственная идентификация личности – его ИЛ, его «илка». Это был его след, и он не мог оставить его там, где ему не было причины появляться. Значит, эту причину нужно создать искусственно - понял Кьём. Он стал ездить на своём велосипеде в спортивный зал именно по этой улице. Да и сам зал был выбран так, чтобы это не могло вызвать подозрений. Только в том спортивном комплексе была секция настольного тенниса. Больше нигде в настольный теннис не играли – это был непопулярный вид спорта. Было два бассейна с пляжами и бухтами для виндсерфинга, был горнолыжный комплекс, были катки для любого ледового вида спорта, а секция настолного тенниса была одна, потому что это было немодно – играть в настольный теннис.  А Кьём взял и вдруг «увлёкся». И стал ездить туда аж три раза в неделю после плаца.

Улица была тихой, на самом краю сферы. И людей здесь было немного, а «зацепиться» за нужный дом с нужным подъездом можно было только через жителей этого дома, а их, как назло, Кьём, проезжая по улице, не видел.

И вот однажды он ещё издалека увидел какую-то фигурку у нужного подъезда. Подъехав ближе, он разглядел девчонку, сидящую на корточках у своего велосипеда. У Кьёма забилось сердце. Он затормозил на дорожке и крикнул девчонке:
- Эй, привет!
- Привет, - откликнулась девчонка, слегка повернувшись, но не вставая с корточек.
- Ты не могла бы мне помочь? Я забыл наполнить флягу водой, а пить жутко хочется.

Если бы он только знал, что в течение многих столетий это был один из самых беспроигрышных  предлогов для знакомства. Но Кьём не знал об этом – ему просто нужно было попасть в квартиру с «чёрной дырой», и это было первое, что пришло ему в голову, как, наверное, то же самое приходило  в голову его давним предкам мужского пола, когда они хотели познакомиться с приглянувшимися им молодками.

Девчонка выпрямилась и кивнула головой. Кьём тут же подъехал к ней и передал ей свою флягу.
- Подожди здесь, - сказала девчонка и скрылась в подъезде.

На вид ей было лет четырнадцать или пятнадцать. Сценарий приударить за ней и таким образом попасть в дом мелькнул в голове у Кьёма и тут же испарился. Не потому, что девчонка была неказистой на вид, с унылой фигурой и с таким же унылым выражением лица, а потому что это было бы нечестно. Нечестно использовать человека втёмную для своих, пусть и благородных, намерений. Она здесь ни при чём. Это моя беда, и я сам должен найти из неё выход, - сделал вывод Кьём. Приударять за ней я не буду, а дружбу – отчего  бы не предложить?


Когда девчонка вышла из подъезда с полной флягой, Кьём сидел на корточках перед её велосипедом, как давеча она, и внимательно рассматривал заднее колесо.
- Ты его где-то примяла, - показал он ей на искривившийся обод, - он не поедет.
Девчонка ещё больше приуныла, но Кьём не дал ей времени совсем завянуть. Он протянул ей руку и сказал:
- Кьём.
- Первый, наверное, – отреагировала девчонка неожиданно.
- Ну да, Первый. А ты?
- Я тоже Первая. Касьяна.

То, что раньше у людей были не только имена, но и фамилии, и даже отчества, было известно из литературы и из истории. Но со времени сооружения городов-сфер отчества, а потом и фамилии отпали. Когда ребёнок рождался и получал имя, скажем, Сергей, он получал порядковый номер. Каким он был Сергеем в сфере? Триста двенадцатым? Этот порядковый номер он и получал. По мере того, как умирали или покидали сферу старшие Сергеи, его порядковый номер менялся. К концу жизни он получал почётный номер Первый. Его торжественно поздравляли, это отмечалось и в трудовом коллективе, и в семье. Ему вручали красиво оформленный адрес от руководства сферы. Это было престижно – стать Первым.

Но если ребёнка назвать необычным именем, то Первым он становился сразу.
- Ты меня поэтому назвала Кьёмом, чтобы я сразу стал Первым? – спросил он как-то Эми.
- Отчасти поэтому, - честно ответила Эми, - а ещё потому, что это имя мне приснилось незадолго до твоего рождения.

Первых у них в классе было несколько человек. Анис была Первая, Максур тоже. Инас вот тоже. И он, Кьём. И вот теперь Касьяна.

- Тебе помочь починить колесо? – спросил он Касьяну, хотя  она не производила впечатления беспомощной неумехи. Думала она быстро, жеманничать не жеманничала. С ней было легко и просто.
- Да не, зачем? Отец придёт  с работы и всё сделает. Если у тебя время есть, можешь меня к школе подбросить? Я в пятой учусь, у нас сегодня уборка территории.
- Садись, - Кьём кивнул на багажник, и Касьяна взгромоздилась на него.

До пятой ехать было недалеко. А что дальше,- думал Кьём. Быть навязчивым – подозрительно. Но что-то же надо придумать.

Касьяна слезла с багажника, внимательного посмотрела на Кьёма и спросила:
- Заедешь за мной через час?
- Через полтора. У меня тренировка.
Касьяна кивнула и побежала к группе девочек, стоявших около входа.


Она совсем не дура,- думал Кьём дальше. Она своим вопросом просто-напросто закинула удочку. Если бы он согласился, ей стало бы сразу понятно, что ему что-то от неё нужно. А так он согласился, но на своих условиях. Как это трактовать? Да как угодно это можно трактовать. И то, что он очень хорошо воспитан и всегда и всем готов помочь. А нужно ему что-то от неё? Может, нужно, а может, ей это просто показалось.

Если бы Кьём спросил Эми сейчас, хотела ли она, чтобы он сразу стал Первым, сейчас она ответила бы на этот его вопрос более подробно. Да, это имя ей однажды приснилось, и утром она ещё пробовала его на языке, удивляясь необычному сочетанию букв и звуков. Потом она погладила свой уютный круглый живот и спросила его:
- Кьём?
Мальчишка внутри мирно спал, и это так здорово сочеталось с мягкостью «кь» и круглым замыкающим «ём», что Эми больше не сомневалась – да, Кьём. Имя было непонятным, но излучало столько покоя, даже философичности. И потом он сможет сразу стать Первым.

Эми не любила праздников по случаю получения первости, как они с Дженерой это называли. Что здесь праздновать? Что твои тёзки умерли? Что их умертвили? Праздник на костях - праздник приближения собственной смерти. И вот теперь Кьём сможет этого избежать. Очевидно, так думали многие родители, потому что необычных имён становилось всё больше. Хотя и Тань, и Лен, и Андрюш было ещё достаточно.

Кьём всегда был Первым, и ему было на это наплевать. Ну Первый, так Первый, что ж  тут такого? Это так же обыкновенно, как то, что небо голубое, как то, что Эми его любит, а он любит Эми. Это был один из фактов его жизни. И только теперь, когда Эми стала Первой, в его жизнь вошло чувство опасности. И эта опасность нависла над Эми.
 
Мог он спасовать и сказать себе, что всё равно ничего нельзя сделать, так и делать ничего не надо? Такой вариант не приходил ему в голову. У Эми никого нет, кроме меня,- рассуждал Кьём,- значит, я должен быть с ней всегда, как бы ситуация ни развивалась. А теперь, когда он стал обладателем информации о «чёрных дырах», у него появилась возможность влиять на развитие ситуации. Он попутно задавался вопросом, а если бы нет, если бы он не был в кибер-защите сферы, если бы перед ним не открылась эта пусть призрачная, но возможность использовать новые знания для спасения Эми, что делал бы он тогда? Ведь из этой ловушки нет выхода.  Ему было страшно отвечать на этот вопрос, но он на него всё-таки ответил. Значит, мы умрём вместе – таков был его ответ, и он подавил в себе трусливые трепыхания души  усилием воли.

Так зачем все его старания найти выход из ловушки под названием сфера, если за её пределами жизни тоже нет? Да,  но это будет моё решение, мой выбор, это будет результатом моих действий,- сделал заключение Кьём. Это будет моей свободой.


Почему-то он не чувствовал себя несвободным, и, хотя удивлённый взгляд Эми на его вопрос свидетельствовал скорее об обратном, ему казалось, что предаваться отчаянию не надо, что вывод можно сделать более утешительный, чем это кажется на первый взгляд. Беспочвенный ли это оптимизм юности или есть что-то, чего он пока не знает – в нём самом, в окружающей его действительности, за пределами этой действительности – он пока не знал.

К пятой он подъехал не просто через полтора часа, а даже с опозданием в пять минут, но Касьяна была тут, сидела на ступеньке лестницы и что-то читала в своём экранчике. И вдруг при виде её Кьёму пришло в голову, что это ей нужно что-то от него, и он даже догадался, что. Если девочка ждёт мальчика полтора часа плюс ещё пять минут, вместо того чтобы уехать домой с какой-нибудь подружкой, нужно быть полнейшим идиотом, чтобы не понять, что он ей понравился.

Поэтому Кьём с лёгким сердцем договорился с Касьяной сходить завтра в новый аквапарк и полетел домой, окрылённый надеждой. Какой? Остаться свободным, навсегда остаться свободным.


- Эми, ты знаешь, где у меня илка? – Кьём задал этот вопрос, вернувшись домой и найдя мать сидящей на диване с пустым взглядом, устремлённым в окно. Разумется, он вывел её предварительно как бы на прогулку – разговаривать на такие темы дома было опасно: при слове илка тут же включалась запись наблюдения – кому, как не ему, было об этом знать. Они шли не торопясь вдоль невысоких домов на своей улице, но Кьём не спешил вести Эми в сквер. Именно там люди чувствовали себя защищёнными и начинали говорить на скользкие темы о системе и о способах избежать контроля. Но именно в скверах этого делать было и нельзя – они были напичканы «ушами», но большинство об этом не знало. Кьём-то как раз знал, и именно поэтому было бы подозрительно, если бы он вдруг перестал ходить в свой уютный скверик через дорогу. Он и собирался довести туда Эми, но сначала ему нужно было выяснить одну очень важную вещь.

- Илка? – переспросила Эми. Она знала, где её илка – за надгрудной мышцей справа. Но она знала об этом именно потому, что в год её рождения илки были ещё достаточно большими и их трудно было скрыть. У всех людей её поколения илки располагались за надгрудными мышцами. Но илка Кьёма…  Когда он родился, илки стали настолько малы, что их стали прятать – либо под кожей, либо внутри какой-нибудь мышцы. Родителям не сообщали, где установлены илки их детей. Да и какая ей была разница? Илка была данностью, как волосы или глаза. Кроме того, илка никогда не причиняла каких-либо неудобств. Это был простейший прибор, по которому можно было определить, где человек находится или находился. Ей казалось, что в сфере это было излишеством: у человека не было никаких шансов вырваться из сферы – так зачем тогда илка?

- Я никогда не задумывалась об этом, - честно ответила она сыну. – А зачем тебе это знать?

- Мне кажется, это очень важно. Помоги мне, пожалуйста. Я не могу сейчас долго объяснять почему. Давай я расскажу тебе завтра. А сейчас вспомни, пожалуйста, когда ты вернулась со мной из роддома, где у меня были ранки, заклеенные пластырем?

- Пластырем? Кровь у тебя брали из вены – раз. Прививка в лопатку – два. Пальчик на руке был заклеен пластырем, безымянный на левой руке. Пуповина тоже. И на ножке ещё, на левой ножке между двумя пальчиками тоже был пластырь.

- Между какими пальцами?
- Между большим и указательным.
- Ясно. А сейчас мы войдём в сквер и больше не будем говорить об этом. Хорошо?

Эми ничего не было ясно, но раз Кьём так считает, значит, она это сделает.

Они походили по скверику, и Кьём пытался отвлечь Эми от её тягостных мыслей. Он видел, что мать как будто тонет: она вроде бы и отвечает на его вопросы, но в то же время её взгляд останавливался ни на чём – просто останавливался, и он дёргал её за руку, забегал вперёд, даже подпрыгивал. Эми вежливо переводила взгляд на него, даже поговорила с ним о его тренировках. Потом её глаза опускались, и она опять уходила от него. Она была здесь, она даже держала его за руку, она даже пару раз улыбнулась его дурацким шуткам, но она всё равно уходила от него, и Кьём готов был рычать от отчаяния, потому что в их жизнь вошло нечто страшное, и он не мог удержать мать от ухода в это страшное. Даже своей любовью не мог.

На следующее утро, как только она проводила Кьёма на плац, Эми опять стала думать о матери. У них были сложные отношения. Мать тяготилась дочерью, не умела найти к ней тепла в своём сердце, так и не смогла к ней привязаться. И когда пришло её время уходить, то Эми, как ни старалась, не смогла ей помочь – мать её отталкивала.

Как же мать сопротивлялась уходу! Она до последнего дня не верила, что умрёт. Забаррикадировалась в своей квартирке. Ведь никто не знал и до сих пор не знает, как обставляется уход, почему и, самое главное, отчего человек умирает. Многие даже голову над этим не ломают – уходят спокойно и, как призывает система, «с достоинством». А мать не могла смириться – такая жажда жизни в ней была. Забаррикадировалась, думала, что это происходит ночью, что кто-то из системы приходит и убивает. Эми в тот день так и не смогла к ней попасть, стояла под дверью и звала, звала, уговаривала её открыть дверь. Ушла под вечер, отчаявшись, а на следующее утро пришла и открыла дверь, перепробовав все возможные коды, пока не поняла, что этим кодом может быть только имя самой матери. Мать уже сутки была мертва. Сидела на стульчике в ванной комнате, как заснула. Эми не спеша обошла материну квартирку – причина смерти интриговала и её – и тщательно осмотрела всё. Кровать была аккуратно заправлена – значит, мать умерла не во сне и в момент просыпания чувствовала себя вполне нормально. Мать была одета в свою домашнюю одежду – значит, успела принять душ. Потом она должна была позавтракать – и Эми перешла в кухоньку-столовую. Позавтракала ли мать? Пустой бокс от пайка лежал в мусорном пакете – значит, позавтракала. Чашка была ополоснута и стояла в мойке – значит, чай мать тоже успела выпить. Что же произошло потом? То, что в квартире никого в этот момент не было, свидетельствовал комод, придвинутый матерью к двери. Эми ещё покрутилась-покрутилась в квартире с мёртвой матерью, а потом всё-таки вызвала похоронную службу.


То же было и у Дженеры. Эми прилетела к ней ни свет ни заря, чтобы успеть проститься – Дженера как раз решила уйти с достоинством. Эми думала, что Дженера встанет в семь, и прибежала к ней ровно в семь, но похоронная служба уже упаковала тело и запечатывала квартиру.


Стереотипов у системы не было, единого регламента ухода, видимо, тоже. Каждый уходил по-своему, это и вызывало в душе у Эми ужас.

Её мысли прервал вызов фона, висевший у неё на груди:
     - Ноэми Первая, Сфера приветствует тебя и желает тебе доброго утра и удачного дня.
     - Доброе утро! – ответила Эми.
     - Ноэми Первая, Сфера поздравляет тебя: твой сын Кьём Первый признан лучшим  практикантом Сферы за третий квартал.
     - Спасибо! – Эми постаралась придать своему голосу подобающие случаю интонации радости и гордости.
Металлический голос умолк, cфера отключилась, а Эми подумала, что провалила бы испытания на детекторе лжи. Всё, что исходило от cферы, вызывало в Эми отвращение, потому что cфера собиралась её убить.

После аквапарка Кьём, как и планировал, проводил Касьяну домой. Взяв её велосипед, вошёл с ней в подъезд. И прежде чем подняться с ней  на второй этаж, где она жила, остановился на первом этаже у подозрительной квартиры. Они поболтали минут десять. Касьяна всё ещё настороженно наблюдала за Кьёмом, но эта настороженность постепенно уходила, уступая место любопытству и, что уж греха таить, искренней симпатии. Кьём был высоким, тонким мальчиком. Когда он двигался, разговаривал с ней, немного жестикулируя, Касьяне хотелось всё время смотреть на него – его пластика завораживала её: как он красиво ставил стопу на ступеньку лестницы, нежный поворот головы – в сторону и немного вниз, когда задумывался, искромётный лёгкий смех, длинные пальцы, теребящие волнистые русые волосы. Она начинала бояться своего интереса к этому мальчику – настолько он завладевал её глазами, её мыслями. Касьяна Первая была осторожной девочкой и доверяла своей интуиции. А интуиция подсказывала ей, что в душе у Кьёма есть что-то очень важное для него самого и это что-то не имеет никакого отношения к ней, к Касьяне.

Кьём не просто так провёл десять минут у «выключенной» квартиры. Он выяснил, где в подъезде камера – а она смотрела на квартиру в упор – и понял, что сферу эта квартира тоже очень интересует. Из этого он сделал вывод, что тайна этой квартиры сферой не разгадана. Какая тайна? Та ли, что нужна мне? – думал Кьём. В нём проснулся инстинкт, о котором он прежде понятия не имел именно по причине бесполезности этого инстинкта для обитателя сферы – Кьём стал охотником. Ему нужно было выследить дичь, о которой он знал только, что она – дичь, а больше ничего, совсем ничего. Он не знал, что ему  искать, но очень надеялся, что он догадался: из этой квартиры исчезали люди, а сфера не знала как.

И ещё он заметил, что Касьяна о чём-то догадывается. Это изумило его так же, как его всегда изумляла Эми. Изумляла её способность встраиваться в его чувства своими чувствами, чутко и деликатно неся его по жизни, пытаясь оградить  от боли, обид, несправедливости. Всё равно он испытывал и боль, и плакал от обиды и несправедливости, но обволакивающее присутствие Эминой любви  стало причиной того, что Кьём ни разу в жизни не испытал чувства отчаяния: он быстро забывал о боли, потому что для него всё было преходяще – и только Эми с её сияющей любовью была величиной постоянной.

А Касьяна напоминала ему Эми: ничего не зная о нём, она уже чувствовала его. И пусть в её взгляде не было Эминой мудрости – в нём была настороженность – Кьём узнал в ней ту, которой можно доверять, которой можно довериться – ему казалось, что человек не может предать другого человека, если он вошёл в него своими чувствами, своими мыслями. А Касьянины чувства он ощущал явственно – ему было тепло от них.

Ему даже не важно было, как она выглядит. Она не была яркой, как, например, Анис. Сфера экспериментировала с расами, и в Анис были смешаны три расы: европеоидная, монглоидная и негроидная. Инас был австралоидом с чертами европеоида. А Деви был американоидом и монглоидом. Они были яркими, на них хотелось смотреть, их хотелось рассматривать: темнокожую  Анис с миндалевидным разрезом голубых глаз, Инаса с очень белой кожей и жёсткими курчавыми волосами, Деви с узкими глазами, гладкими чёрными волосами и походкой дикой кошки. А Касьяна была, как и Кьём, совсем обыкновенной – без всякой примеси. У неё были тёмно-русые волосы, заплетённые в две косы почти до пояса, но незаплетённые волосы всё равно мешали ей: она то крутила прядку у виска, то сдувала со лба другие пряди. На первый взгляд, в ней было мало покоя:  беспокойные волосы занимали её руки,  беспокойные мысли морщили её лоб и застывали в больших серых глазах, но Кьёму она казалась забавной милой девочкой, и она действительно была немного угловатым милым подростком – ведь ей было всего пятнадцать лет.

Если бы Касьяне кто-нибудь сказал, что она производит впечатление милой или забавной, она удивилась бы и не поняла, а что в ней милого или забавного. Эти дефиниции в жизни Касьяны отсутствовали.

Она помнила себя с трёх лет. Помнила, как она просыпалась ночью в своей розовой кроватке и видела отца, сидящего  у её кровати и напряжённо вглядывающегося в темноту. Помнила, как она играла в скверике в песочнице, а он мерил дорожку своими большими шагами туда и обратно и опять тревожно оглядывался. Она видела родителей своих подружек и приятелей в садике и в школе и невольно сравнивала их безмятежность и напряжённость отца. Сравнивала и не знала, как к этому относиться. С одной стороны, отец был для неё всем в её маленькой жизни, а с другой - ей хотелось, чтобы и у неё было, как у подружек: беззаботные вылазки на пикник на валу, хотелось дурачиться и беспричинно смеяться, но напряжённость отца не допускала воплощения этих желаний в жизнь. Это было для неё нормой: у одних так, а у них иначе.  И лишь совсем недавно она начала думать об этом.

Целый ворох вопросов «почему» стал роиться у неё в голове и искать выхода. Почему отец как будто чего-то боится? Чего он боится? Как умерла её мама? – а ведь мама умерла, как он сам ей рассказал. Почему он не говорит с ней? – A ей так хочется поговорить с ним обо всём! Но он тут же прекращает все разговоры, как только Касьяна касается чего-то личного, и уходит то мыть посуду, то смазывать её велик, то поливать рододенроны и кипарисы у подъезда, то вдруг начинает без очереди мыть подъезд.  У Касьяны были замечательные подружки в школе, они ходили вместе в бассейн, есть пирожные в булочную на углу, в синематограф, в танцевальный класс – но ей так хотелось чего-то более глубокого... Ах! Она сама не знала, чего ей хочется. Но точно знала, что у неё этого нет.

Отец со временем ответил на некоторые «почему» Касьяны. Но лучше бы он этого не делал, потому что в её беззаботную жизнь вошла тайна, которую она время от времени вытесняла из своего сознания – не хотела думать о том, что ей, возможно, придётся изменить свою приятную жизнь, на что ей однажды намекнул папа.

Касьяна очень обрадовалась, когда Кьём вызвался помочь ей написать эссе к следующей пятнице. Она не умела скомпонованно формулировать мысли на определённую тему в письменном виде – они у неё расползались бессистемно, и она, такая продвинутая по другим предметам, приносила домой каждый раз трояки по написанию литературных текстов за хаотичность и неорганизованность мыслительного процесса.

- Тебя устраивает завтрашний вечер? – Кьём боялся показаться навязчивым, но ему нужно было торопиться: каждый день приближал день Эминой смерти.

- Конечно! Чем раньше мы начнём, тем больше времени у меня будет в этом разобраться. Завтра жду тебя, приезжай после плаца.

Кьём летел домой, как на крыльях. Он как раз не страдал неорганизованностью мыслительного процесса, и ему нужно было выстроить последовательность действий, своих и Эминых, подводящих их к решению задачи спасения  жизни Эми, а также  спасения их общей жизни.

Дома он почти силой поднял Эми с дивана, накинул на неё кофточку и повёл в скверик, но не напротив их дома, а в дальний, у школы. Ему нужно было ей многое объяснить по дороге.

- Мама, завтра с десяти до двенадцати я отключу тебя от наблюдения. Даже до часу. Тебе нужно будет достать свою илку.

Эми рывком пришла в себя от тягостной депрессии, в которой провела целый день:

- Я ничего не понимаю, Кьём. Ты о чём? Что ты задумал?

Кьём прекрасно осознавал необычность излагаемого. Но Эми умная, Эми мудрая! Эми должна понять, как мало у него времени. Эми должна помочь ему. Иначе он пропал, он совсем пропал!

Эми взглянула в лицо своему большому ребёнку и поняла, что для него решается сейчас вопрос жизни и смерти.
- Хорошо. Но как ты себе это представляешь?
- Ты возьмёшь мой маленький ножичек – он очень острый – и вырежешь илку. Только не повреди её.
- А как же... Ведь это, наверно, очень больно. Может быть, купить обезболивающий спрей?
- Нельзя ничего покупать, мама. Нельзя привлекать к себе внимание. Мы должны обойтись тем, что у нас имеется. Сделаешь надрез, аккуратно достанешь илку. Тут же обработай рану, зажми её, как нас учили на первой помощи, заклей пластырем. И когда рана будет хорошо закрыта, приклей илку пластырем к груди. Хорошо?
- Я боюсь, Кьём! Ведь это же наверняка очень больно. Я не смогу!

До сквера осталось метров сто пятьдесят. Нужно было торопиться. То, что он должен сказать, жестоко, но ему придётся это сказать:
- Больно? А ты думаешь, умирать не больно? Если тебе себя не жалко, пожалей меня. Пожалуйста, пожалей меня. Если ты побоишься этой боли, всё равно не избежишь другой. Но и я её не избегу. Это  чтобы  ты знала.

Они как раз дошли до сквера. Эми бухнулась на первую же скамейку и кивнула:
- Хорошо.

А действительно, чего она испугалась? Какой-то смешной боли? Кьём прав: другой боли не избежать. Кто её знает, эту сферу, что она придумает для неё, для Эми. А так... А так у неё появляется ещё смысл в жизни. Она понятия не имела, что для неё придумал её сын, но какая разница, подумалось Эми: что бы он ни придумал, это всё лучше участи, уготованной ей сферой.

Нужно было продолжать разговор – не сидеть же им под прослушкой молча – и Кьём сказал:
- Знаешь, я познакомился с девочкой. Она такая... смешная. Немножко маленькая – ещё в школу ходит, но мыслит оригинально.
Эми окончательно отпустило, и она расхохоталась:
- Вот уж никогда бы не подумала, что поводом для знакомства с девочкой может послужить оригинальность её мышления.
Кьёма тоже разобрало. Так бывает: кто-то начинает смеяться, и вот уже все умирают от смеха.
- Да нет, не только... Подожди, не смейся.  Ну она просто хорошая девчонка, понимаешь?
Эми отсмеялась, и ей стало интересно: это Кьём ей для легенды рассказывает или девочка существует в действительности?
-  Девчонка как девушка или девчонка как друг?
- Как друг. Мне легко с ней, она честная. Глаза не закатывает, если ты понимаешь, что я имею в виду...
- Понимаю...
- И не делает вид, что очень много о себе понимает.
- Тоже редкое качество. Не ломака.
- Совсем. И я могу с ней быть самим собой. Это же классно! Как ты думаешь?
- Друзья – очень большая ценность в жизни, сынок. Знаешь, мы не  можем выбирать себе родственников, а с ними не всегда получается легко и просто. А вот друзей мы можем выбирать себе сами. И если они становятся настоящими друзьями, в течение жизни, то оказывается, что нет ничего дороже... Нет ничего дороже детей и друзей.

Кьём догадался, что Эми говорит о Дженере, и взял её за руку. Он знал Дженеру и очень любил её. Они встали и медленно пошли из сквера по направлению к дому.

- И ещё кое-что. Знаешь, ма, купи себе завтра в киоске водки. Это никого не удивит, во-первых. Во-вторых, тебе продадут – тебе  сейчас всё можно. А в-третьих, выпей стакан до... сама понимаешь. Я читал, это притупляет боль. И для обработки оставь.
Эми кивнула:
- А что мне делать с окровавленными тряпками? Мне, наверное, придётся что-то разрезать на тряпки.
- Оставь. Я их потом заберу с собой и сожгу в утилизаторе.

На следующее утро началась новая жизнь. Эми ожила. Забыла про депрессию, как будто её никогда и не было. Вышла к киоску, как только Кьём уехал на плац, и старалась придать себе хотя бы немного скорбный вид. А получалось у неё со скорбью плохо – она чувствовала себя героиней детектива, и ей было смешно от этого. Купила у продавца Ари, всё время прятавшего глаза, большую бутылку водки и принесла её домой.

Дома занялась как будто делами: стала перебирать постельное бельё, отобрала две старых наволочки, отложила их, как будто для сдачи в утиль. Перебрала своё нижнее бельё – и тут отложила половину. Зачем женщине, которой почти через месяц  уходить, такое количество белья? Хорошее заберёт благотворительный комитет, а остальное логично выбросить. Эми и старалась казаться логичной, старалась выглядеть правдоподобной. Но ей и тут было смешно, и она всё время отворачивалась от камер, привычно поворачиваясь к ним спиной.

Кьём вовлёк её в какую-то игру, но в какую? А какая разница, отмахивалась Эми легкомысленно. Вот никогда не жила легкомысленно, так хоть последний месяц попробую, мелькало у неё в голове. Смех опять накатывал на неё, она отворачивалась, прыская в свою старую ночнушку, со стороны, для камер,  это даже напоминало плач, и Эми, не в силах больше сдерживать смех, убежала в ванную комнату – там камеры не было.

Кьём был уверен в Эми. Был уверен, что она сделает всё, о чём он её попросил. Так было всегда – если ему нужна была её помощь, она  была рядом. Ему и сейчас нужна её помощь – это ему нужно выполнить задуманное, и Эми, даже толком не зная, а в чём заключается его план, согласилась.

Теперь его илка... Когда доставать её? Если Эми может отлежаться после «операции», то у него такой возможности нет. Отлёживаться некогда, и хромать нельзя. А доставать свою илку ему придётся из кожного кармана между большим и указательным пальцами на ноге. На какой: левой или правой? Что сказала Эми? На левой ножке, кажется, так сказала Эми. Так, думай дальше. Сегодня пятница. Два выходных очень кстати – можно отсидеться дома. Но отсиживаться-то как раз некогда. Сегодня нужно поехать к Касьяне с уже вынутой илкой. Её всё равно нужно носить с собой, но чтобы она была уже вынутой. Как же быть? Когда её вынуть? Значит, после плаца нужно заскочить домой, проконтролировать Эмино состояние, вот тогда и нужно её вынуть.

Он сидел перед рабочим окном-экраном, забравшись в кресло с ногами и как бы в задумчивости ощупывал себя. Потрогал себя за ухо, в задумчивости почесал плечо, пожевал, чуть прикусывая, указательный палец левой руки. А правая очень медленно продолжала своё путешествие по его телу. Он поправил ремешок на лёгких брюках, почесал коленку. Снова вернулся к лицу: сложил ладони перед сомкнутыми губами, медленно развёл их в стороны. Облокотился левым локтём на ручку кресла, а правой стал теребить голые пальцы на ногах: спортивные тапки он сбросил под стол. Так, действительно что-то есть, маленькое, как прыщик. И тут он испугался: а вдруг Эми что-то забыла? А вдруг он не найдёт свою илку? И тут же ему стало смешно от своего страха: он же может «засветить» себя, может найти хотя бы сегодняшние снимки себя дома – камера изредка включается автоматически – и «увидеть», где у него пульсация. А можно? А как это объяснить? А заботой о матери это можно объяснить. По головке за это не погладят, если вскроется, а потому что «нечего жить вчерашним днём» (а Эми для системы вчерашний день), но и не накажут. Скажут: молодой ещё, не страшно. Влез в свой квартал, нашёл свой дом, кликнул квартиру, нажал на семь утра... Ага, вот я, на кухне у окна. А вот и она, пульсарочка. Точненько всё, молодчина Эми – никогда его не подводила.

Кьём как будто скинул с себя задумчивость, сел прямо у экрана и принялся за работу. В девять он отключил от наблюдения квартал рядом со школой, прошерстил все параметры, включил его снова. А ровно в десять отключил свой квартал и, не включая его, стал шерстить дальше и ещё дальше. А в половине первого, как будто спохватившись, восстановил наблюдение за территорией всей сферы. Огромная сфера пульсировала на экране, как живой организм. Он всегда любовался ею, но только не сегодня. Сегодня он напряжённо вглядывался в свой квартал, нет ли где красных всполохов – сигналов сбоев. Их не было. Значит, Эми и на этот раз не подвела его.

Больно было почти невыносимо. Или выносимо? Кьём крутил педали велика, стараясь выглядеть, как всегда, непринуждённым, и уговаривал себя не думать о боли в ноге между двумя пальцами.

Когда он пришёл домой, Эми спала, укрывшись лёгким одеялом до шеи, дыхание её было ровным и спокойным. На столе стояла бутылка водки – он увидел, что мать выпила почти половину. Молодец, подумал он, достаточно много, чтобы забыться, но отравления от такого количества не будет. В ванной на полу валялась её старая ночнушка, пропитанная кровью. Кьём испугался, метнулся было опять в комнату, хотел разбудить мать, но остановился: Эми не казалась бледной, на щеках её рдел лёгкий румянец – и тогда он, вернувшись в ванную,  быстро, чтобы лишний раз не задумываться, резанул себя тонкой бритвой между большим и указательным пальцем на левой ноге. Стиснул зубы, выдавил свою маленькую, как булавочная горошина, илку и заклеил разрез между пальцами и снаружи пластырями, а сверху обмотал два пальца ещё одним пластырем, подложив под него илку. Операция не заняла и пяти минут. Хорошо, похвалил себя Кьём. Нужно выходить из ванной, ведь долгое пребывание в помещениях без камер оценивается  сферой как подозрительное поведение.

И вот теперь он ехал в сторону дома Касьяны и убеждал себя, что на такую ерунду, как эта острая боль, не нужно обращать внимания. Тем более, что он задумал на сегодня, после посещения Касьяны, ещё одно дело.

А дело состояло в следующем: ему пора было обследовать подозрительную квартиру на первом этаже. С илкой это сделать было невозможно: камера смотрела на квартиру и включалась эта камера автоматически на каждую илку. Значит, нужно было оставить илку снаружи и войти опять в дом уже без неё.

Он старался не хромать, наступал на пятку. У Касьяны он просидел всё время, не вставая, у неё на диване. Они поболтали о её школе, потом он попросил её устно изложить свои мысли на тему... ну хотя бы о смысле жизни.

-Хотя бы? Ты смеёшься? – рассмеялась Касьяна.

-Почему? Расскажи, в чём, с твоей точки зрения, заключается смысл жизни.

-Ну ладно, попробую... То есть, ты имеешь в виду, что для меня в жизни важно?

-Ну, это не совсем одно и то же. Хорошо, давай начнём с того, что для тебя в жизни важно.

-Важнее всего – папа. Мне кажется, если бы он меня не любил, я не знала бы, на что мне опереться и как жить. Не знаю, как объяснить...

-Это – тыл. Наши родители для нас – наш тыл. Только зная, что они у нас за спиной, всегда готовы нам помочь, мы чувствуем в себе силы жить, развиваться и смотреть вперёд. Так?

-Да, я сильная, когда папа здоров, когда у него всё в порядке. Тогда я говорю себе: давай, не бойся ничего. Что бы в школе ни случилось, как бы меня ни травили – а меня, знаешь,  травят иногда – я знаю: я могу резко ответить, даже влезть в драку, и чем бы это ни закончилось, мне есть, куда придти и где меня поймут.

-Так, папа, потому что он тебя любит.

-Да, это первое. Второе – это моя любовь к папе. Не думай, не думай, что мне только папина любовь нужна. Мне моя любовь к папе тоже нужна. Не смейся.

-Я смеюсь, потому что как раз хотел сказать, что всё не так плохо выглядит. Сначала мне почудился эгоизм, так, совсем чуть-чуть. А теперь-то я вижу, что всё у тебя в порядке. Мне кажется, это уже признак зрелости, когда мы сами любим и знаем, как это важно. Не только для нас.

-Конечно. Эта моя любовь нужна, во-первых, папе, а во-вторых,  мне.

-А ещё что?

-Моё будущее. Даже не само будущее, а мысли о нём.

-И что ты о нём думаешь?

-Мне иногда снятся сны о нём. Такие странные! Как будто я сижу в окружении детей и я их всех люблю.

-Ты хочешь связать своё будущее с воспитанием детей?

-Понятия не имею. Я же говорю, странные какие-то сны. Может быть, я и стану воспитателем или учителем. Я пока не очень задумываюсь об этом.

-Итак, обобщим.  Для тебя в твоей жизни важна сейчас любовь и забота твоего отца о тебе, а также твоя любовь к отцу и впоследствии твоя забота о нём. Ты уже начала задумываться о своём будущем, потому что знаешь, что это тоже важно, но у тебя о нём пока очень расплывчатые представления. Теоретически ты допускаешь, что можешь связать свою жизнь с педагогикой, но считаешь, что у тебя есть достаточно времени, чтобы подумать о своём будущем.

-Поня-ятно... Это ты учишь меня обобщать?

-Ага. Ты высказалась по трём пунктам. Я постарался их обобщить. Устно. Твоё домашнее задание – изложить всё это в письменном виде. Задача ясна?

-Так точно, генерал!

С кухни доносились такие уютные домашние звуки: звон чашек и тарелок, гудение микроволновки, шум закипающего чайника. Как дома, подумал Кьём. В комнату дочери заглянул отец:

-Ребята, давайте на кухню, перекусим чего-нибудь.

-Папа! Это Кьём. Мы с ним случайно познакомились. Он сейчас плац проходит.

-А! Понятно. Серьёзный возраст. А меня зовут Николай. Вот просто Николай. Восемьдесят пятый.   Ну давайте, давайте, быстрее, всё остынет.

Кьёму неудобно было отказываться, хотя очень хотелось уже перейти к следующему номеру своей программы. Да и Эми, поди, заждалась. Он хоть и оставил ей записку, но всё равно беспокоился, как она там.

Но он посидел ещё с Касьяной и её отцом за их уютным столом, выпил большую чашку чая, съел два блинчика. И потом, чинно простившись, вышел в подъезд. Тут же зажёгся свет, среагировав на его илку. Кьём спустился вниз и, чтобы входная дверь не закрылась, положил между ней и порогом камешек, подобранный им заранее по дороге к Касьяне. Подошёл медленно к велосипеду, присев, снял быстро спортивный тапок и отклеил пластырь с илкой. Нога уже не так сильно болела. Кьём пошарил под сиденьем велосипеда и приклеил с обратной стороны сиденья пластырь с илкой. Обернулся на подъезд – свет там уже погас. Кьём не спеша вернулся к дому и зашёл в подъезд. Свет не зажёгся!

Сердце колотилось так громко! Кьём и не знал, что оно может так колотиться. Не зажёгся свет, значит, не включилась и камера. Кьём присмотрелся к камере в темноте подъезда – она была черна и мертва. Значит, можно подойти к таинственной квартире. Заперта, конечно. Кьём достал из кармана брюк ключ, который он скопировал сегодня на самый дешёвый носитель с универсального общего ключа. Но, во-первых, он не знал, удалась ли копия – проверять это в офисе было опасно, а во-вторых, он понятия не имел, подходит ли этот универсальный ко всем дверям в сфере. Он поднёс свой «ключ» к замку – замок мягко всхипнул, и дверь отворилась в черноту. В подъезд проникал хотя бы свет от уличного фонаря, а в этой квартире было абсолютно черно.

Кьём постоял у порога, привыкая к темноте. Освещение за окнами всё же было, но очень далеко – дом был в последнем ряду у стены сферы, и освещалась стена, метрах в семидесяти от дома, а ближе фонарей не было.

Кьём хотел в первый раз просто войти в квартиру и оглядеться. Он хотя и знал, что квартира отключена от наблюдения, но не был уверен, что здесь нет других ловушек, если его предположения, что квартира подозрительная, подтвердятся.

Его глаза привыкли к темноте, и он понял, что всё так, как он и предполагал. Пол был весь снят – стало ясно, что сфера здесь уже побывала и всё проверила. Но нашла ли сфера то, что искала? Не нашла. Если бы нашла, заделала бы брешь и подключила бы квартиру к общему жилому фонду. Кьём стоял, прижавшись к стенке, и подстёгивал себя: думай, думай! Люди исчезли из этой квартиры, но исчезли они из квартиры или просто пропали? И тут он понял: горячо! Раз квартира так серьёзно и надолго (он проверил сегодня специально – три года) выключена, это может значить следующее: люди исчезли отсюда, и, возможно, это было не один раз.

Но как?!

Кьём ехал на велосипеде домой и снова и снова задавал себе этот вопрос: как?!

Эми встретила сына спокойной улыбкой, приложив руку к груди. Кьём поднял руку и показал матери зажатый в кулаке пластырь. Она кивнула и отправила его в ванную комнату, громко приказав вымыть руки. Но он понял её беспокойство: илка должна быть на ноге, потому что её пульсация видна на большом экране.

В понедельник материна старая ночнушка с её и его кровью была удачно запихнута Кьёмом в утилизатор, полыхающий жарким пламенем. Это был общий для всей сферы утилизатор с дополнительным каналом из офиса. Скопированный ключ сработал и здесь. Кьём видел схему работы утилизатора, и она понравилась ему своей простотой и эффективностью. Весь мусор сферы просто сжигался при очень высокой температуре, горящий мусор сам и поддерживал температуру, которой нагревалась вода для нужд  сферы. Дым без всяких фильтров выходил в атмосферу. Если внутри сферы уровень кислорода и углекислого газа строго контролировался, то за пределами сферы это было не важно.

Растительность в городке была везде. Было много маленьких сквериков, около каждого дома было высажено большое количество деревьев, кустов и цветов. В домах в каждой комнате должно было стоять хотя бы по одному домашнему растению. Кьём знал, читал в архивах, что жители сферы раньше держали домашник животных, кошек и собак. Но сфера запретила их уже давно как лишних потребителей кислорода.

Готовка тоже не поощралась, её не запретили совсем, но и сырые продукты нигде нельзя было купить. Можно было разогреть уже готовые блюда, получаемые каждое утро в боксах, или купить что-то съестное в трёх супермаркетах, киосках и маленьких лавочках. У каждого жителя сферы был выбор: покупать еду, одежду с обувью или какие-то другие пустячки, вроде украшений для девочек и женщин, игрушек для детей, гаджетов, изделий санитарии. На всё денег, зарабатываемых взрослыми, не хватало - сфера призывала воспитывать в себе любовь к умеренности как основе физического и нравственного здоровья.

Все работающие жители сферы получали одинаковую зарплату в жетонах. Кьём знал, что Эми жёстко экономила заработанные жетоны. На детей жетонов не полагалось, чтобы не поощрять граждан к деторождению. А Кьёму всегда хотелось есть, маленьким он выпрашивал у матери немного денег на сладости. Она никогда не отказывала ему ни в чём, покупала и мороженое, и сладости, и вкусную колбаску в дополнение к получаемым ветчине и сыру, и ванильный пудинг, который он обожал. И только когда Кьём вырос, он вдруг понял, что мать годами не покупала себе ничего нового: ни одежды, ни украшений, донашивая не только свои старые вещи, но и бабушкины.

На плацу молодым людям полагалось дополнительное питание. То это была лапша с мясом, то большая порция омлета с беконом, а то и жаркое с картофельным пюре. Сфера прикарливала молодую поросль, как догадался Кьём. Играла на противоречиях: у родителей не было таких финансовых возможностей, а у сферы они были. Фрустрация, приносимая молодыми людьми из дома, должна была вытесняться чувством удовлетворения, почти счастья, и это должно было запечатлеваться в сознании. Где-то они просчитались, эти «сферические» психологи, - думал Кьём. Эми, в её старенькой вытянутой кофточке, вытертых до белизны брючках, отдающую ему последний жетон на булку с тёплой сарделькой, он не променял бы ни на какие сокровища ни в этой сфере, ни в какой другой.

В чём-то сфера просчиталась, думала и Эми. Сфера, разрешившая ей родить ребёнка, создала ей такие финансовые трудности, которые должны были отвратить её от него. Но получилось всё наоборот. Когда-то, вдруг полюбив своего новорожденного сына и поняв: вот он – смысл её жизни, она удивилась ещё раз тремя годами позже, поняв ещё одну истину: её сын любит её ни за что, просто так. Её так никто никогда не любил. И она уже сейчас подводила итоги своей жизни: она пришла в этот мир только ради этой любви.


Кьём однажды заметил, что если он задаёт мозгу какую-то задачу, то мозг её обязательно решит. Процесс проходит совершенно незаметно для самого Кьёма – он может даже забыть о самом вопросе, который он когда-то задал мирозданию. Но вдруг в голову приходит мысль, и Кьёму становится понятно: это и есть ответ.

И на этот раз получилось точно так же. Кьём проснулся в воскресенье, и кто-то сказал ему: дело не в квартире. Кьём даже подскочил от неожиданности. Он сразу понял, что это правда, и мысленно поблагодарил свой мозг за то, что тот не стал упрямо цепляться за квартиру, а отвернулся и пошёл по другому пути. Значит ли это, что квартира имеет ко всей этой истории только то отношение, что ушедшие люди жили в ней? Или всё-таки квартира помогла им найти путь из сферы? Может быть, они, проживая там, что-то увидели или услышали? Но это значит, подумал Кьём, мне нужно провести в этой квартире хотя бы несколько часов. Не нужно ничего там искать, нужно только внимательно смотреть и слушать.

Когда? Теперь главное – когда? Ведь моя илка должна остаться дома, а передвигаться по городку без илки – это, наверно, определённый риск. Какой риск? Кьём подумал – нет никакого риска. Внутри сферы, на улицах и в сквериках это никак не контролируется. В магазины, где это фиксируется, я заходить не буду. Театральное представление нужно устроить только дома. Он взглядом вызвал Эми в ванную и шёпотом, который заглушал шум воды из душа, изложил свой план.

Эми, в то время как Кьём улёгся в кровать, начала уборку в его комнате. Она медленно протёрла  пыль сначала на подоконнике, потом перешла к его письменному столу, протерев не только поверхность, но и ножки с перекладинами. Потом она так же неторопливо перешла к полке, а потом к шкафу. А под конец переместилась к двери, старательно протерев раму. Камеру, которая была укреплена над дверью, Эми протёрла последней. Она брызнула на неё очищающей пенкой, и тут Кьём быстро выскользнул из-под одеяла, оставив пластырь с илкой в ногах. Взбив одеяло, он положил на подушку свой старый футбольный мяч и натянул на него край одеяла. Когда через несколько секунд Эми закончила протирать камеру, Кьём уже сбежал по лестнице и шёл к велосипедной стоянке. Задёрнув шторы, чтобы сын в выходные смог выспаться, Эми тихо вышла из комнаты.

Боялся ли Кьём? Ведь он затеял игру с системой, о мощи которой только догадывался. Сфера не играла мускулами, не бряцала оружием – она молча наблюдала. То и дело кто-то пропадал, вдруг  из соседней квартиры выходили другие люди, а о прежних никто ничего не знал.  Переехали ли они в другой дом? Перевели ли их в другую сферу? Исчезли ли они по другим причинам? Существовал целый список тем, на которые нельзя было разговаривать. Среди этих тем  были такие, как переезд, смена работы, образование и специальность. А о чём разговаривать не возбранялось? Детям разрешалось разговаривать о школе. Взрослые могли обменяться мнениями о высоком качестве жизни в городке, об успехах детей, выразить свой восторг уходом за детьми в садиках, а также высоким уровнем школьного образования. Распространять негатив запрещалось категорически. Негативные настроения автоматически вели к депрессиям, что резко снижало производительность труда на производстве, качество труда в других областях деятельности. Распространителей негативных настроений вычисляли и изымали из общества.

Страшно ли было Кьёму связываться с чем-то, у чего не было ни лица, ни чувств, ни сострадания? Именно потому, что всего этого не было, он и не боялся. Ему было бы страшно, если бы знал, чего ему бояться. А так... Да, всё может случиться, если он потеряет осторожность. А если нет, то этой махине придётся искать иголку в стоге сена. Пусть поищет.

Поставив велосипед на стоянке за углом от дома Касьяны, Кьём оценил обстановку. В скверике две мамы наблюдали за своими детьми на детской площадке.  В магазин метрах в двустах от него входили и выходили люди. Ни Касьяны, ни её отца среди них не было. Он завернул за угол, посмотрел на окна квартиры Касьяны. Похоже, дома никого не было: никакого движения в квартире он не заметил. Наверное, Касьяна с папой отправились на воскресную прогулку или в аквапарк. В других окнах он тоже никого не заметил. Кьём быстро зашёл в подъезд, мысленно умоляя провидение не дать ему столкнуться с соседями. Впрочем, это было маловероятно, Кьём и в своём подъезде сталкивался с соседями разве что раз в месяц. Но вдруг... Но нет, пронесло. Кьём неслышно притворил за собой дверь квартиры-призрака и решил устроить наблюдательный пункт в прихожей на полу. На всякий случай он заблокировал входную дверь, подсунув под неё клинообразный кусок напольного покрытия. Если сфере вдруг захочется послать наблюдателя в квартиру, то он не сможет открыть дверь, а Кьём успеет выскользнуть в окно. Так, окно или, точнее, окна. Ничего там нет, за этими окнами. Обычный газон с кустиками. Поскольку стена сферы проходит недалеко, то деревьями этот участок не засажен. Видно далеко, и... ничего не видно. А если бы и было что-то видно, то сверху это просматривалось бы гораздо лучше. Значит, надо слушать.

Кьём расположился было в прихожей под «мёртвой» камерой. А вдруг её включат? А вдруг она иногда включается? Тогда Кьём перешёл в ванную комнату, в которой, как и везде в городе, камеры не было. Он выбрал местечко у стены, у самой двери, и сел на голый пыльный бетонный пол, с которого была снята плитка.

Ничего, ничего, подбадривал себя Кьём.  Нужно только сидеть тихо и слушать. Он откинул голову к стенке и закрыл глаза. Абсолютная тишина и темнота обступили его со всех сторон. Где-то очень далеко на улице засмеялся ребёнок, звонко так засмеялся. Где-то наверху справа хлопнула дверь - кто-то  из соседей пришёл домой. Вот он зашёл в ванную, тихо зажурчал ручеёк. Кьём улыбнулся. Как всё слышно, удивился он. Дома он не обращает внимания на эти шумы, а ведь всё слышно, если слушать. Вот – шум сливного бачка. Вода стекла по трубе в стене и ухнула вниз. А вот вода из крана ушла вниз почти бесшумно.

Сосед переместился в кухню, включил разогреватель еды. Он жужжал почти неслышно, но звук всё равно проникал в уши. Низкие частоты, подумал Кьём. Интересно, что даже если некоторые частоты почти не слышны, они всё равно улавливаются слухом. Или не слухом? Это как вибрация. Её не слышно, но она всё равно воспринимается мозгом. Опять   ухнула вода из сливного бачка. Это уже этажом выше. Ещё что? Что ещё можно услышать? Соседи на третьем этаже слушают мызыку, её еле-еле слышно. На втором этаже тоже что-то включили, похоже, информатор: бодрый женский голос что-то долго рассказывал, что – не разобрать. Потом раздалась весёлая музыка, и её сменил уже монотонный мужской голос. Опять ухнула вода сверху. Душ? Что она так ухает-то, спросил себя Кьём. У них в доме она не ухает, а здесь как на водопроводе. После седьмого класса он проходил практику на водопроводе. В каждом городке, в каждой сфере есть своё предприятие по очистке воды. Там всё автоматизировано, но разбираться в этом хозяйстве всё равно нужно. Как правило, там работают женщины, но на практику Кьёма направили туда. Ему там понравилось. Он быстренько во всём разобрался. Ходил по всем этажам и изучил все этапы очистки воды. Его впечатлили тогда огромные водные массы, как они с глухим рёвом перетекали из одного резервуара в другой. Вот они там ухали. А здесь-то чему ухать?

Здесь вода ухает, подумал Кьём, потому что падает в пустое пространство, скорее всего, в большое пустое пространство. А какого вообще размера канализационная труба, спросил он себя. В доме, ну может быть, сантиметров двадцать-двадцать пять в диаметре, а центральная канализационная труба уже побольше. Он стал вспоминать схемы водопроводных и канализационных труб, которые висели на стене операционного зала на водопроводе. Канализация, он точно знал, не очищалась в пределах сферы, а просто выводилась наружу и где-то там сбрасывалась. Но о канализации можно забыть, отмахнулся было Кьём в своих мыслях. Канализационные люки в городе абсолютно точно нельзя было использовать для бегства, они были не только прочно заперты, но и охранялись с помощью камер и сенсоров.

И хотя факт невозможности использования канализационной трубы для побега был очевидным, Кьём всё никак не мог отмахнуться от этой мысли. Ведь где-то же должен  быть вход в большую центральную канализационную трубу. Да, не в доме, а где-то на какой-то улице... А почему не в доме, вдруг спросил он себя. Может быть, как раз в доме? Может быть, вода ухает, потому что падает именно в большую трубу?

Кьём встал не четвереньки и начал ощупывать пол в ванной комнате. Бетон, везде сплошной бетон. Сверху опять ухнула вода, и её звук ушёл вправо. Значит, если вход в трубу не в квартире, то нужно искать его либо в подъезде, либо где-нибудь во дворе. А где в подъезде? Кьём мысленно представил себе подъезд и как может проходить труба... Всё, надо выходить, сказал он себе. Он не заметил, как наступил вечер. Он вообще не заметил, как пролетело время. Он даже голода не чувствовал. Отряхнув брюки от бетонной пыли, Кьём подошёл к входной двери и прислушался. Ни звука. Все давно уже вернулись домой и готовились ко сну, потому что завтра – начало рабочей недели и нужно рано вставать. Он убрал осколок паркета из-под двери, протерев его рукавом летней куртки, тем же рукавом протёр дверную ручку и открыл дверь.

В темноте подъезда он остановился, прислушиваясь к себе. Его немного колотило от волнения. Хотелось бежать, бежать отсюда. Хотелось всё забыть и жить как ни в чём не бывало. Не получится, остановил Кьём сам себя. Возможно, не только как ни в чём не бывало, возможно, вообще жить не получится. Поэтому поздно бояться и бежать. Выбрал свой путь – иди до конца.

Он представил, как проходит канализационная труба из квартиры, проследил взглядом её путь по полу подъезда. Вот здесь она уходит под лестницу, а уже из-под лестницы выходит из дома. Кьём подошёл к двери подъезда и оглянулся на закуток под лестницей. Пол здесь, как и везде,  чисто вымыт. Интересно, кто его здесь моет? Каждая квартира моет пол своего этажа и часть лестницы, а здесь квартира на этаже одна, и она пустая. Наверно, Касьяна с папой моют, подумал Кьём. Скорее всего, их обязали мыть и этот участок лестничной клетки.

Он протиснулся в закуток и опустился на четвереньки. Плитка приятно холодила руки. Всё сделано аккуратно, плитка нигде не шатается. А здесь что? В самом углу  под лестничным скосом, ближе к лестнице, полоска цемента между плитами тоньше,  пожалуй, даже лезвие его маленького ножичка может войти. Да, действительно входит. Это не пол, это крышка люка, догадался он. Обследовав ножичком периметр люка, ужаснулся: примерно сорок на тридцать сантиметров. И тут же выдохнул: они с Эми худощавые – пройдут. Но без инструментов ему люк не открыть, он тяжёлый и прилегает к полу очень плотно.

Кьём пулей вылетел из подъезда, забежал за угол дома и, оседлав свой велосипед, помчался домой. Ему было отчётливо ясно, что он только что искушал судьбу. Тем, что так много времени провёл в опасном месте. Тем, что, когда судьба кричала ему «беги!», не побежал, а тянул время дальше и дальше. Судьбу надо уважать, чувствовал Кьём. Она благоволит-благоволит, а потом может и взбрыкнуть. Всё, улыбнулся про себя Кьём, завтра начинаю новую жизнь. Несколько дней нужно провести очень осторожно, не приближаться к люку, заниматься, как и раньше, настольным теннисом и не пользоваться скопированным ключом. С Касьяной тоже нужно встретиться, сходим с ней куда-нибудь, приглашу её, пожалуй, в новое кафе-мороженое. Все ребята из класса уже побывали там  и дружно хвалят новое местечко для зависания. Что-то тихонько заныло в его душе, когда он вспомнил про Касьяну. Что? Так ведь расставаться скоро, понял Кьём. Так или иначе, а расставаться придётся.

Он был доволен собой, прежде всего потому, что у него получилось уложиться в жёсткий тайминг. После смерти Дженеры прошло двенадцать дней, а у Эми день рождения точно через месяц после дня рождения Дженеры. У них есть время без суеты подготовиться к уходу. Сколько времени? Неделя, решил он. Через неделю уходим.

Эми ждала его в темноте прихожей. Она стояла у стены, прижав к груди его детский рисунок в рамке. Брови Кьёма изумлённо поползли вверх, но Эми не дала ему времени на осмысление этого явления. Она быстро толкнула сына в его комнату и тут же прикрыла камеру этим самым рисунком. Кьём всё понял мгновенно. Он тут же спрятал мяч под кровать, бросил илку с пластырем к ногам и, сев на край кровати, уже спокойно засунул илку в тапок. А что? Он неважно себя чувствовал целый день, температурил,  а к вечеру ему стало немного получше. Сейчас мама накормит его и отправит обратно в постель. Бывает, простудился немного, но ничего – молодой  организм крепкий, справится.

Два дня Кьём вёл себя идеально: работал с усердием неимоверным, обнаружил в куполе маленькую трещину, отправил бригаду на её заделку. Тренер похвалил его за успехи в настольном теннисе – вдруг у него стало всё получаться. Эссе Касьяны, над которым они корпели вместе, получило лучшую оценку в классе. Он пригласил подружку в новое кафе, и они решили пойти туда в пятницу.
 
Кьёма пятница устраивала. Дело у него на этой неделе было только одно: ему нужно было открыть люк и заглянуть в него. Только заглянуть и убедиться в том, что он не ошибся, что канализационная труба, выходящая из дома, такая же большая в диаметре, как и центральная труба, по которой они должны уйти.

У него была ещё тысяча вопросов: Как долго им придётся находиться в канализации? Можно ли там дышать? В какое время суток им лучше уходить? Очевидно, всё-таки ночью, потому что поток канализационных сбросов ночью ниже, чем днём. Нужна специальная обувь? Да нет, пойдём просто в своих спортивных тапочках и возьмём с собой запасные. Всё равно другую обувь в сфере не носят. Ещё его волновала температура воздуха за пределами сферы, если они всё-таки выживут в естественной среде. Под куполом у них всегда тепло, а как там снаружи? Кьём видел из окна с высоты офиса, что деревья вне сферы стоят жёлтые, а листья уже начали опадать. Это было очень красиво, особенно вечером: закат жёлтого солнца на фоне жёлтой листвы. Как там, снаружи? Что им готовит таинственный мир вне сферы – жизнь или смерть?

Эми чувствовала, что она плывёт в потоке энергии своего сына. Уныние оставило её, она превратилась в антенну, целиком направленную только на Кьёма. Она видела, что его тревожность сменилась спокойствием и уверенностью – и она тоже успокоилась. Он стал молчаливым и сосредоточенным – она ему не мешала. Значит, ему есть, над чем сосредоточиться, есть, над чем подумать. Вот только его отлучки без илки она переживала тяжело: часами стояла в тёмной прихожей и с замиранием сердца прислушивалась к каждому звуку на улице и в подъезде.

Сначала Кьём хотел в среду поздно вечером  пробраться к люку в подъезде с подобранным им маленьким топориком с узким лезвием. Он прекрасно понимал, что он может провернуть эту операцию, как и раньше, и никто ничего не заметит. Может. Но мысль о судьбе, которую он в последнее время так беспардонно искушает, не давала ему покоя. Всё может сорваться из-за какого-нибудь пустяка, из-за какого-нибудь непредвиденного пустяка, если судьбе вдруг надоест потакать ему из-за его самоуверенности. И Кьём уступил. Он решил не ломиться внаглую, а обставить дело как  театральное действо – не идти напрямки, а обыграть ситуацию.

Ему претило врать, но, к его счастью, ему и не нужно было врать. Касьяна, которую он вовлёк в это действо, больше не была предлогом, как в первый день их знакомства. Да, он напросился к ней в гости на чашку чая, но он с радостью пришёл к ней в гости. Даже гостинец принёс. Она запрыгала от радости, принимая из рук Кьёма коробку с пирожными, и её косицы запрыгали вместе с ней, и слегка вьющиеся прядки у виска тоже запрыгали. И большой палец, вылезающий в дырку её белого носка, тоже казался любопытным подростком. Как здорово, что она не нарядилась к моему приходу, подумал Кьём. Как здорово, что ей не только не пришло в голову накраситься – а девочки в пятнадцать лет уже вовсю красятся – но она даже причёсываться не стала. И носки новые не надела. Как хорошо!

Ему было и впрямь хорошо. Он шутил, смеялся, рассказывал истории из своей «взрослой» жизни. И когда он уходил, ему вдруг пришло в голову, что вот это, с Касьяной, – это называется жизнь. А когда он через несколько дней спустится с Эми в канализационный канал, жизнь, скорее всего, закончится.

Ну и что, равнодушно пожал он плечами, спускаясь по лестнице. Какая разница, когда она закончится, если ей всё равно суждено закончиться. Простота этой мысли поразила его. Почему он раньше не понимал этой очевидности? Потому что ты был слеп, ответил он сам себе, а перед уходом – в  каком бы то ни было смысле – человек прозревает.

Он опять вышел из подъезда, опять оставил илку под седлом велосипеда, опять вернулся в тёмный подъезд. Подполз на коленках к люку и, поддев его топориком, приподнял. В лицо пахнуло сыростью и затхлостью – Кьём ожидал худшего. Достав из рюкзака фонарик, он подсветил им нутро шахты. Ого, тут есть даже приваренные ступеньки, так что можно спуститься без лишнего шума. В целом он увидел то, что и ожидал увидеть. Диаметр шахты был достаточно большим, чтобы в ней, согнувшись, могли передвигаться взрослые люди стройной комплекции. Он осторожно прикрыл люк, тщательно протёр пол вокруг люка, чтобы не осталось никаких следов. Точка. Большая жирная точка.

Запихнув илку обратно в тапок, Кьём пошёл в сторону дома пешком, ведя рядом с собой велосипед. На него вдруг навалилась усталость, как после тяжёлой работы. Рано, рано расслабляться, увещевал себя Кьём, пройдено только полпути. Но думал он совсем о другом. Он думал о тех строителях, которые, прокладывая коммуникации в доме, вместо тонкой канализационной трубы поставили центральную, а потом оставили тщательно замаскированный люк, а потом, видимо, ушли через этот люк. Думал он и о жителях квартиры-призрака, догадавшихся, как и он сам, о причинах ухающей в бездну воды. Они ушли, сами не зная куда, из городка, в котором всегда тепло, каждое утро приходит бокс с едой, да, нужно по одиннадцать часов работать, но зато есть масса развлечений, нет холодного снега, нет дождей и резких ветров, как снаружи. Что их гнало в неизвестность? А что гонит тебя, спросил себя Кьём. Меня гонит любовь к Эми, невозможность мириться с несправедливостью, с которой с ней поступает система. А ещё меня гонит любовь к свободе, которой у меня нет. Эми права – у меня нет свободы.

Эми тревожно ходила по их улочке из конца в конец. Кутаясь в материну мягкую кофту, то и дело приглаживая поседевшие волосы. Они поседели как-то вдруг. Сначала, лет в сорок пять, она их выдёргивала, потом перестала, считая, что их не очень-то и заметно. Пойти в парикмахерскую она не решилась. Просто представила себе, что однажды покрасится, помолодеет, а через месяц опять поседеет. И что – опять идти в парикмахерскую? Так никаких жетонов не хватит. Парикмахерские услуги в городке были очень дорогими. И она решила не краситься, а постепенно седеть. Лицо её было ещё молодым, живым, эмоциональным, и контраст с седыми волосами даже красил его. Она сохранила стройную фигуру, да и тело её не успело состариться: походка  была быстрой, лёгкой, движения остались пластичными, как тогда, когда она в школе занималась танцами. И когда она думала, что её тело собираются убить, ей становилось жалко его. Она недоумевала: почему его хотят убить, когда оно ещё такое молодое и здоровое. Мысль была нелепой, но приходила ей в голову снова и снова.

Она посмотрела в конец улицы – Кьёма не было видно. А, вот он идёт с велосипедом. Кьём прислонил велосипед к заборчику сквера и побежал к матери.

-Хорошо, что я тебя встретил. Нам нужно поговорить. Давай пройдёмся до моей школы.

-Так далеко?

-Это очень важно. В воскресенье мы уходим.

-Что значит уходим? Куда?

-Куда – я пока не знаю. Но мы покидаем сферу.

-Это невозможно... Или ты что-то придумал?

-Я что-то придумал, и ты должна мне полностью подчиниться. Иначе у нас ничего не получится. Ты согласна на полное подчинение мне?

-Я так понимаю, что выбора у меня нет. Я только хочу знать: это очень большой риск?

Кьём подумал об искушаемой им  судьбе, взвесил:

-Пятьдесят на пятьдесят.

-Это неплохо. Я согласна.

Кьём оглянулся – никого и ничего поблизости. Нежно взял мать под руку:

-Мы уходим через канализацию. Я не знаю, опасно ли это, достаточно ли там воздуха для дыхания, но мы попробуем.

Эми как будто что-то вспомнила:

-А-а... Что-то я уже слышала об этом. Ходили слухи...

-Слухи?

-Даже не слухи, а просто однажды, ещё до твоего рождения, директриса нашей школы, Лара – мы с ней были в дружеских отношениях – спросила меня, не хочу ли я уйти. Я приняла это за шутку, засмеялась, спросила, как. И она мне тогда сказала: через канализацию. Это было смешно, Кьём. Я не поверила ни одному её слову. Подумала: она что – через унитаз собирается уйти?

-И?

-А потом она исчезла. Никто ничего не знал. И нам запретили тогда  говорить о ней и вспоминать её.

-А сколько ей было лет?

-Постой-постой... Ей должно было исполниться семьдесят пять.

-А возраст ухода был тогда каким?

-Семьдесят пять... Но она исчезла за несколько месяцев до своего дня рождения. Она даже Первой не стала.

-Она была одна?

-Нет-нет, она была замужем. Мужа я не знала, но знаю только, что он был немного младше её.

-А муж тоже исчез?

-Ничего не знаю об этом. Нам запретили даже упоминать её имя.

В общем, всё сходится, подумал Кьём. Были люди, которые уходили через трубу. И система не пыталась это выяснить?

-А у вас в школе никого не допрашивали?

-Допрашивали, старших коллег допрашивали, но об этом тоже нельзя было говорить. Меня не вызывали. Да мне всё равно нечего было сказать. Я ведь тут же забыла, что она мне говорила. Подумала: шутки у неё такие.

-Нет, не шутки. Я нашёл вход в трубу. Ма, что там – снаружи?

-Никто этого толком не знает. Насколько токсична атмосфера – никто не знает. Единственное, что я могу сказать, что там холодно.

-Холодно?!

-Конечно. У нас сейчас двадцать градусов, а снаружи, может быть, градусов десять.

-И что нам с собой взять?

-Ты возьмёшь свитер и куртку, а я – бабушкину кофту и куртку. Куртки у нас, конечно, лёгкие,  но это лучше, чем ничего. И ещё надо взять с собой наши тонкие одеяла – не помешают.

-Ма, в трубе нечистоты. Я думаю, пойдём в одних кедах, мы их потом выбросим, а вторые положим в рюкзак.

-Да, так и сделаем. Лица обмотаем мокрыми салфетками, чтобы не вдыхать миазмы. И галеты я буду теперь откладывать, на первое время хватит, а там посмотрим. Кстати, у нас есть ещё несколько жетонов. Что нам на них купить?

-Я куплю пару пакетиков сладостей, печенье и булку с сыром. Хватит?

-Как раз должно хватить.

Кьём очень обрадовался, что ему не пришлось уламывать Эми, убеждать, заставлять её. Он был рад, что она так быстро включилась в эту авантюру. Всё-таки Эми – настоящий друг, улыбнулся он.

Ну вот всё и разрешилось, выдохнула Эми. Что ж, попробуем. Переубедить Кьёма всё равно не получится, значит, надо играть с ним в одной команде. Побег – это командная игра, подумала Эми с улыбкой.

И ещё ей казалось, несмотря на упорное вдалбливание системы в головы жителей сферы мысли, что снаружи жизни нет, что всё-таки там жить можно. Она видела иногда в окна с высоких этажей, что за стенами сферы растут деревья. А могут ли расти деревья в атмосфере, пропитанной ядами? Эми давала на этот вопрос отрицательный ответ. Поэтому мысль о побеге не очень пугала её. О себе она думала в последнюю очередь. А Кьём молодой. Если жизнь снаружи есть, кому как не молодым освоить её, попытаться приспособить её под себя? Там опасно? А если система сократит возраст ухода до пятидесяти или даже до сорока лет? А почему нет? Ведь жизнь и все области жизнедеятельности в сфере стали настолько автоматизированными, что людей становится нужно всё меньше и меньше. Уход – это, пожалуй, лучше для Кьёма, чем остаться и ждать своей участи, не зная, что решит система завтра. Как агнец на заклание, остался бы Кьём здесь без неё, без Эми. Её передёрнуло от этой мысли, и она её быстро отбросила. Отбросила за ненадобностью.

Мозг Кьёма перешёл в такой режим работы, о возможности которого Кьём раньше даже не подозревал. Мозг работал всегда, непрерывно. Даже во сне Кьём видел мысли, которые складывались в комбинации, потом эти комбинации передвигались, заменялись одна на другую, сравнивались. Какие-то мысли выбрасывались, какие-то выдвигались вперёд. И когда Кьём на следующее утро встал с постели и ещё в полусомнамбулическом состоянии двинулся в сторону душа, мозг выдвинул на первый план крупно написанное слово СУББОТА.

Почему суббота, Кьём в общем-то догадывался. Он-то выбрал воскресенье исходя из следующих соображений: во-первых, в воскресенье поздно вечером, когда все в городке уже улеглись спать, уровень нечистот в канализации самый низкий. А в субботу люди долго не ложатся спать – и смогут ли они с Эми двигаться в трубе? И потом: когда так много народу не спит, выше вероятность появления случайных нежелательных свидетелей, и что с ними делать? Кроме того, ему казалось, что Эми нужно дать время морально подготовиться к уходу. Но главным, конечно, был для него уровень стоков.

Но мозг выдвинул слово «суббота», и Кьём стал рассматривать плюсы и минусы такого варианта. Самый главный плюс – то, что система до понедельника их с Эми не хватится, а если у них всё получится, как Кьём себе представлял, то у них будет больше времени, чтобы как можно дальше уйти от сферы. Всё остальное, включая случайных свидетелей, было минусом. Высокий уровень стоков, долгая активность жителей городка в субботу вечером. Постой-постой, сказал себе Кьём, ведь это же плюс. Значит, если мы с Эми пойдём в субботу вечером на прогулку, это вообще никого не удивит, потому что в это время многие выходят погулять перед сном. Кьём вспомнил, что он увидел внизу, приподняв под лестницей крышку люка. Была ли труба полна? Вообще нет. Труба казалась пустой, лишь на дне поблёскивало что-то жидкое. Но, правда, это ещё не центральная труба, а периферийная, и когда она вольётся в центральную трубу, то всё может выглядеть совсем по-другому. Но дело это уже решённое, значит, будем действовать по обстоятельствам.

Сидя перед большим экраном, Кьём решил включить все схемы коммуникаций сферы, все одновременно, чтобы «как будто» поискать красные точки сбоев. Перед ним открылась громадная картина их города в виде нескольких пластов. Понять было ничего нельзя. Нет, так ничего не получится. Он открыл сначала один маленький микрорайон на юге сферы, пригляделся к нему – ага, вон оно как выглядит. Как ему показалось, нашёл, как обозначена канализация. Стал переходить от одного микрорайона к другому. Быстро, чтобы не показаться подозрительным. Как будто просто искал места сбоев.  Дошёл до микрорайона Касьяны, быстро понял, где проходит труба, куда она уходит. Пошёл по трубе дальше, переключая кварталы один за другим, возвращаясь назад. Вышел к центральной трубе и затем – к её выходу из сферы. Закончив контроль, выключил коммуникации, перешёл к куполу и посвятил ему битых два часа. За эти битых два часа он смог переварить то, что понял. А понял он, что путь от люка под лестницей до выхода из сферы – самый короткий, короче не бывает. И мысленно поблагодарил неизвестных ему строителей.

Время летело как на крыльях. День не успевал начаться, как нужно было выключать свет и ложиться спать. Разрез на груди у Эми после выемки илки ещё не зажил до конца, но уже не болел. Она спокойно перебрала старые простыни, некоторые отнесла в контейнер для старых вещей, а две ещё крепких разрезала в ванной на полосы, крепко свернула их в виде бинтов и сложила в старенький рюкзачок, с которым Кьём ребёнком ходил в бассейн. Хорошо, что я такая плюшкина, подумала Эми. Вот и рюкзачок пригодился. Она засунула в него ещё несколько галет и бутылочку с водой. Был у неё ещё один старый рюкзак – уже её. Она решила сложить в него их куртки, вторые кеды, и куда-то нужно было положить два тонких одеяла.

Кьём пришёл с плаца, молча обозрел плоды Эминого труда, засунул в её рюкзак ещё купленные сегодня сладости и ещё одну бутылку воды. Вынул один «бинт», потом ещё один, отложил их на тумбочку. Завтра – пятница.

Завтра – пятница. Это значит только то, что люди сегодня рано отправятся спать – перед последним рабочим днём все уже здорово  устали и ждут-не дождутся субботы, чтобы выспаться и прийти в себя. Кьём посидел для порядка перед телеком рядом с Эми. Она всё порывалась встать и уйти в ванную комнату – ей там было чем заняться, она хотела ещё раз переупаковать их рюкзаки, но Кьём удерживал её, буквально держа за руку, и бессмысленными разговорами о пользе занятий спортом. Эми пробовала разглядеть за этими разговорами потаённый смысл, но его не было. Она ещё поёрзала, сидя на диванчике, потом успокоилась и стала ждать, чем разрешится сегодня  это сидение и Кьёмовы дифирамбы спорту. А разрешилось это в конце концов тем, что Кьём, выключив в своей комнате свет и бросив илку в ноги кровати, взял один плотно упакованный рюкзак и покинул с ним квартиру, заклинающе глядя на Эми и приложив палец к губам. Эми вздохнула в отчаянии – как она не любила эти отлучки сына без илки, непонятно куда, незнамо зачем. Как она боялась за него!

Как Кьём решился на это восстание, она понимала – он бросился помогать ей, Эми. Но как он может сохранять такое самообладание, откуда в нём столько мужества? Она даже предположить не могла, что её мальчик из ребёнка без всякого видимого перехода превратится в мужчину, в воина-защитника. Эми заняла свой уже ставший привычным пост в тёмной прихожей, села на корточки возле стены и стала ждать.

Кьём вернулся через полчаса, уже без рюкзака. Ласково дотронулся до Эминого плеча и исчез до утра в своей комнате.

Таким же образом исчезли на следующий вечер два тонких одеяла, плотно свёрнутые и обёрнутые их куртками. Кьём переправил все эти вещи в покинутую квартиру, чтобы в субботу не привлекать к себе внимания прохожих.

Всю пятницу и субботу Эми не знала, куда себя деть. Она сходила к дому, в котором жила и умерла мать, посмотрела на её окна, за которыми жил сейчас кто-то чужой – на окнах висели жалюзи, а мать их терпеть не могла, любила занавески из тяжёлой ткани. Вдруг Эми поймала себя на том, что думает о матери с теплом – раньше у неё это не получалось. А тут вдруг вспомнилось детство, как она в летнем белом платьице в горошек, сидя в песочнице в садике, ждёт маму. И всё не важно: и что вредный Сашка из старшей группы своровал её совочек, и что  хочется пить, но она не может уйти в раздевалку, где забыла свою фляжку с водой, потому что тогда она может пропустить маму. А это самое главное – видеть, как открывается калитка и заходит мама. Потому что тогда в душе взрывается счастье!

Куда оно ушло, то счастье? - грустно подумала Эми. А оно ведь ушло и больше не возвращалось. И только теперь в голову вернулось давно забытое слово – мамочка...

Кьём чувствовал себя натянутой до предела тетивой лука – боялся сорваться, не выдержать, ещё он боялся, что судьба отвернётся от него, перестанет помогать. Он внутренне раздвоился: вроде бы, был ещё здесь, в сфере, ходил на плац, продолжал ездить на тренировки, встретился даже с Касьяной. А с другой стороны, он мысленно был уже ТАМ и всё спрашивал себя: Ну как там? Выживут ли они с Эми или тут же умрут? А если не умрут сразу – как жить? Но эти мысли он гнал от себя, потому что самым важным сейчас  было уйти, и вот на этом он и был сосредоточен.

В субботу вечером Эми начало колотить, она сжимала зубы, чтобы они не стучали, крепко обнимала себя за плечи. Потом встала и начала ходить из конца в конец их маленькой квартирки, потом спохватилась, испугалась, что соседям снизу это покажется подозрительным. Опять села, опять сжала свои плечи. Кьём в это время в ванной утрамбовывал свой рюкзак. Топорик уже не влезал. Тогда Кьём повесил его с внутренней стороны брюк на петельку от ремешка, сверху прикрыл футболкой, обвязался ещё свитером. Так, вроде бы всё... Вода здесь. Да, ещё два жгута «бинтов», нарезанные Эми из простыни.  Их надо пропитать водой и замотать в полиэтилен – скорее всего, в большой трубе придётся дышать через влажную ткань. Ножичек здесь. Два фонарика. Жгут тонкой верёвки на всякий случай.

Кьём вышел из ванной, зашёл в комнату Эми, присев рядом с ней на диван, обнял за плечи. Тут же почувствовал, как её трясёт – обнял её двумя руками, сжал крепко-крепко.

Так они и сидели обнявшись – седоволосая худенькая женщина и её тоненький, как молодое деревце, мальчик. Сидели, молча успокаивая и утешая друг друга.

В двенадцать камеры в квартире, как правило, включались последний раз. Они могли включаться иногда и ночью, но это бывало крайне редко. Эми и Кьём приготовили постели, взбили одеяла, имитируя тела под ними. В ноги положили свои илки. Всё. Больше им нечего было здесь делать. Даже не окинув на прощание взглядом квартирку, в которой прошла вся его жизнь, Кьём накинул на одно плечо рюкзак, взял Эми за руку, и они отправились в путь.

Городок ещё на заснул. То тут, то там им встречались редкие прохожие, прогуливающиеся перед сном. В скверике подростки слушали музыку, забравшись на лавочку с ногами. Мимо прошли две девушки, весело щебеча. Никто не обращал внимания на Эми и Кьёма – те шли медленно, как будто прогуливаясь, и ничего подозрительного в этом не было.

Когда они приблизились к дому Касьяны, Кьём по привычке кинул взгляд на окна её квартиры, но все окна в доме были темны, все уже спали – ведь был уже час ночи. Кьём открыл своим контрабандным ключом дверь подъезда, дал знак Эми стоять под лестницей. Он вынес из покинутой квартиры их вещи, подошёл к Эми, и тут их окликнули.

- Добрый вечер. Что вы тут делаете? – раздался в темноте шёпот.

У Кьёма от ужаса зашевелились волосы на голове. Вот она и отвернулась от меня, подумал он про судьбу. На площадке первого этажа стоял Николай, отец Касьяны. Кьём понял всё мгновенно. Раз свет в подъезде не зажёгся, значит, Николай тоже вынул свою илку. Раз он вынул свою илку, значит, он тоже что-то планировал... Что? Раз он говорит с нами шёпотом, он не собирается нас выдавать. И Кьём ответил, тоже шёпотом,  спокойно, как только мог:

-Мы уходим. Вы с нами?

Николай кивнул молча и побежал назад в квартиру. Кьём никак не мог прийти в себя, ему казалось, что он спит и ему снится самый большой кошмар, который только может быть. Если бы это был не Касьянин отец, он бы не стал ждать ни секунды. Он бы открыл люк, и они с Эми, бросив все вещи, скрылись бы в трубе. Но это был отец Касьяны, и, похоже, ему была нужна их помощь. Кьём решил подождать пять минут. Эми стояла не шелохнувшись, буквально онемев от ужаса.  Она вообще ничего не понимала, ведь Кьём её ни во что не посвятил: ни в то, что «смешная девочка», с которой он познакомился, живёт в этом доме, ни в то, что разговаривающий шёпотом мужчина – её папа. Ей тоже казалось, что это какой-то  кошмарный сон. Но Кьём, как ни странно, вёл себя довольно спокойно, и Эми тоже стала ждать.

Ждать им пришлось минуты три. Николай бегом спустился с лестницы, ведя за руку сонную Касьяну. Свет не зажёгся! Ого, да они подготовились, подумал Кьём. Подумал с радостью. Как хорошо, что он не один такой в сфере, который хочет... Чего он хочет? Справедливости, ответил себе Кьём. Он не знал, какую справедливость ищет Николай, но свою он знал очень хорошо – и это была счастливая, живая  Эми.

- Ну давай же, открывай, – стал торопить Николай Кьёма.

- А вы тоже нашли? – изумился тот.

- А ты думал... Я тут три года полы мою. Давно уже нашёл. Всё решиться не мог. Хотел  следующим летом. Но сейчас так сейчас.

Они бесшумно открыли люк, помогли Эми и Касьяне спуститься по приваренным ступенькам, передали им приготовленные вещи. Потом Николай пропустил вперёд Кьёма, спустившись в люк, тщательно протёр весь пол под лестницей, чтобы никаких следов не осталось, и, аккуратно прикрыв над головой люк, спустился тоже.

Кьём был поражён тем, что у Николая всё было готово: и илки они вынули, и одеты были, как надо, по-походному, и рюкзаки у них с собой были. Он взял у Касьяны её рюкзак, и вся компания, переговариваясь шёпотом, двинулась в путь. Николай шёл первым, освещая путь фонариком, дальше шла Касьяна, потом Эми, а замыкал процессию Кьём.

Они шли, чуть пригнувшись, по щиколотку в нечистотах, от них поднимался смрад, но терпеть было можно. И тут Кьём вспомнил о влажных бинтах из простыни. Они остановились, Эми достала первый жгут, разорвала его на несколько частей, раздала всем. Дышать стало намного легче.

Кьём выдвинулся вперёд, потеснил Николая – он знал, куда идти, схема коммуникаций чётко запечатлелась в его голове. Они дошли до центральной трубы, опустились в неё и оказались в густой вонючей жиже почти по колено. Кьём так себе это и представлял. Обернувшись к спутникам, он сказал им:

- Отсюда нам надо пройти километр, поэтому давайте пойдём быстрее. Кто его знает, сколько мы здесь выдержим. Николай пойдёт первым, я буду замыкать. Николай смотрит под ноги, а я буду искать люки. Где-то они должны быть.

Они двинулись быстрее, шли молча, сосредоточенно, то и дело поправляя маски из влажного бинта. А Кьём с помощью своего фонарика искал признаки возможных люков. Первый люк он нашёл метрах в трёхстах после входа в большую трубу. Кьём поднялся по приваренным скобкам, потолкал крышку люка – она была либо заварена, либо привинчена – не поддалась. Но здесь они выходить всё равно не собирались – в пределах видимости из сферы – пошли дальше. Ещё через триста метров обнаружился следующий люк. Все остановились и вопросительно посмотрели на Кьёма. Тот покачал головой:

- Рано. Выходить будем через четвёртый или пятый.

Дошли до четвёртого – он не поддался. Решили дойти до пятого и открывать его с помощью топорика.

- Пятый – это почти два километра от сферы, можно и пошуметь – всё равно никто не услышит, - обронил Николай. Он ещё поудивлялся немного, что в трубе заметно движение воздуха – откуда?

Девочки держатся мужественно, отметил он про себя, имея в виду Касьяну и Эми. За Касьяну он был спокоен – он давно её готовил, все необходимые вещи лежали под кроватью, чтобы быстро встать, одеться, схватить рюкзак и броситься бежать. Она знала, что рано или поздно они уйдут, как только отец скажет, так они и уйдут. Она не знала, когда им уходить, но знала зачем: чтобы найти маму. Поэтому когда Кьём появился в её жизни, она сначала подумала: А вдруг кто-то догадался? А вдруг Кьём – это тот кто-то, который догадался? Но то, что они вместе уйдут – о таком она даже не мечтала. Это было, как во сне: она уходит с папой, Кьёмом и его мамой, Кьём несёт её рюкзак, заботится о ней. А она-то в первый день подумала, что какой-то подозрительный этот парень...

Кьём тоже заметил движение воздуха, как слабый сквозняк. Зашарил фонариком по стенкам. Ага, вот и приваренные скобки, уходящие вверх в очередную шахту. Отдал рюкзаки Эми и Николаю, быстро вскарабкался по скобкам, задрал голову и увидел над собой не крышку люка, а решётку. Толкнул её рукой – она поддалась.

Николай вылез первым, огляделся осторожно. Потом принял все рюкзаки, помог вылезти Касьяне и Эми. Поседним выбрался Кьём. Не может быть! Не может быть! - думал он всё время. Значит, ты не отвернулась от меня, - он опять мысленно заговорил со своей судьбой. Ты со мной, ты со мной и Эми. Какая же ты умница!

Все стояли в тишине и пытались понять, где они и что им теперь делать, куда идти. Их окружала темнота ночи, прохладный воздух вокруг шумел и двигался, над головой раскинулось что-то невообразимо чёрное и огромное с сияющими проблесками – небо! Вот ты какое – свободное небо!

Никто даже не удивился, что они дышат, что здесь можно дышать – как будто так и надо. Первой пришла в себя Эми.

-Вот что. Грязные тапки снимите сейчас, чтобы не оставлять следы. Сложим их в этот пакет и возьмём с собой. Мокрыми бинтами протрите ноги и тоже положите их в этот же пакет. А теперь все оденьтесь потеплее, наденьте длинные штаны, свитера, куртки, чистые кеды. И нам нужно побыстрее уходить отсюда.

-Куда? – спросила Касьяна.

-Сейчас всё равно, куда, главное – уйти подальше.

Они привели себя в порядок. За это время глаза привыкли к темноте, и не такой уж она была абсолютной – звёзды светили им, и луна, как фонарь, вышла из-за чёрных облаков и повисла над головой. Вдали они разглядели кромку леса – вершины деревьев шевелились, как живые. Всё было чёрным, угрожающе чёрным, но там, наверняка, можно было спрятаться. К лесу вела узенькая тропинка – они обнаружили её у себя под ногами.

-Как странно, - проронила Эми, – сначала этот открытый люк-решётка, теперь эта тропинка... Как будто здесь кто-то живёт... Ведь кто-то же протоптал эту тропинку.

-Да, - согласился Николай, - я  тоже подумал об этом. Как будто это пространство обитаемое. Вот только вопрос – кем?

-Нам нужно уйти подальше, у нас ещё целый день и ночь на это есть. Выдержим? – Эми оглядела всех по очереди.

-Да, мам, выдержим, - ответил за всех Кьём.

И они пошли. Пошли гуськом по тропинке к лесу.

-Стойте, стойте! – не выдержал Николай. – В лесу тоже может быть опасно, особенно ночью. Ну, дети, вы же проходили в школе, что в лесах живут дикие звери. Или нет?

-А это не ложь? – осторожно спросил Кьём. – Чтобы запугать нас, чтобы мы даже не думали, что снаружи можно жить.

-Не ложь. Я сам  один раз видел лося, а однажды даже целый выводок кабанов.

-Когда?! – поразилась Касьяна. Все застыли в изумлении.

-Об этом нельзя было говорить. Но теперь всё можно. Я работал несколько месяцев в похоронной команде. Мы вывозили умерших за пределы сферы. Есть такая площадка в нескольких километрах от сферы, на которой мы оставляли гробы. Мы никого не хоронили, мы просто оставляли гробы. Но когда мы приезжали в следующий раз, бывало, через несколько дней, а бывало, и через неделю – тех гробов уже не было. Их кто-то забирал. Понимаете? Здесь живут люди. И животных мы тоже видели время от времени.

-Но никаких людей никто никогда не видел, - возразил Кьём. – Я видел съёмки с дронов, облетающих сферу и окрестности – никаких людей там нет.

-И на сколько километров летают эти дроны?

-На пятьдесят.

-Вот тебе и ответ.  Не подходят, видимо, эти люди к сфере ближе чем на пятьдесят километров. Команды похоронные высылают. Наверно, они быстро работают, поэтому дроны их и не засекли. Да и потом, дроны снимают только открытые пространства, а что в лесу происходит... Я думаю, эти люди в лесах живут.

-А маму ты тоже вывозил? – спросила вдруг Касьяна.

-Нет, детка. Это задолго до меня было. Я тогда на заводе работал.

-Пап, а зачем нам искать маму, если она умерла и даже её гроб неизвестно кто забрал?

-Всё гораздо хуже, дочка... Маму живой вывезли... Ей операция была нужна, а “они” её просто выкинули. Как мусор.

Все молчали, окаменев.

-Теперь ты, наверно, понимаешь, почему я хотел уйти, - продолжал Николай. – Во-первых, маму могли и спасти – те, кто живёт снаружи. А во-вторых... Чтобы так не поступили с тобой или со мной.

-Всё-таки надо идти, - осторожно заметила Эми. – В понедельник нас начнут искать, если раньше никто ничего не заподозрит. Все поняли? Нам нужно пройти как минимум пятьдесят километров.

-Идти так идти, - сказал Кьём. -  Идти будем сплочённо, с зажжёнными фонариками, я с топором.

-Ладно. А у меня есть хороший нож. И я пойду замыкающим, – заключил Николай.

Они вошли под своды леса. Слева и справа от тропинки стояли высокие травы, кусты. Чуть подальше чернели деревья. Лес жил: шевелились бесшумно травы, кто-то ухал в глубине, шумели верхушки деревьев. Эми приобняла Касьяну – той было не по себе.

Луч фонарика Кьёма выхватывал то кривой куст с мелкими красными листочками, то деревце с резными пёстрыми листьями. Тропинка уводила их налево – на юг,  понял Кьём. Было холодно, но ходьба согревала их. Они шли споро, молча, сосредоточенно. Хорошая у нас команда, подумал Кьём. Какая девочка умница, не плачет, не жалуется, не пытается привлечь к себе внимание, думала Эми. Эх, парень, - думал  Николай про Кьёма, - свой главный поступок в жизни ты уже совершил: подумал о близком тебе человеке раньше, чем о себе. А Касьяна думала о маме, представляла, как она тоже, может быть, шла по этому  лесу, по этой же тропинке...

Часа через два лес кончился. Было ещё темно, лишь край неба посветлел и окрасился бледной желтизной. Лес затих, как будто притаился. Смолк шум деревьев, замолкли крики  невидимых птиц.

-Рассвет, - тихо сказала Эми.

Все молчали, очарованные красотой мира вокруг себя. Эми посмотрела на Касьяну и Кьёма и поняла вдруг, что они на пределе своих сил, что им нужно поспать, хотя бы немножко. Тропинка шла дальше через луг, почти теряясь в траве. Где-то далеко-далеко чернел следующий лес. Идти так долго по открытому пространству было уже опасно – постепенно светало. Далеко слева, у кромки их леса, почти под деревьями, они увидели странное сооружение – деревянный домик на высоких сваях, к которому вела деревянная же лестница. Крыша у домика была, а вот окон не было.

-Что это? – спросил Кьём.

-Своречник? – предположила Касьяна.

-Да нет, скворечник маленький, он же для птиц. А это для людей, - протянул Николай.

-Это для наблюдения за птицами или за животными, - пояснила Эми. – Вышки для биологов.

-Ах да, - вспомнил Николай, - я видел в одном фильме – с  этих вышек ещё охотиться можно.

Они двинулись в сторону вышки, потом Кьём с Касьяной забрались по лестнице внутрь домика и позвали родителей:

-Давайте скорее, здесь можно жить.

Эми и Николай тоже забрались в «скворечник» и поняли, что здесь можно переждать день. Стенки были высокими, пол крепкий, крыша нависала низко, чтобы скрыть наблюдающих, даже дверка была со щеколдой. Улеглись быстро – рюкзаки под голову, укрылись одеялами, захваченными Эми и Кьёмом, сверху натянули теплосберегающую плёнку, которую прихватил с собой Николай. Дети вырубились мгновенно. Эми слышала, что Николай какое-то время ещё вздыхал у стенки, но потом и он затих. Она лежала с закрытыми глазами и думала, что ей нелегко будет привыкнуть к новой жизни. Ещё неизвестно, где они окажутся, как устроятся, как будут добывать пропитание – жизнь будет непростой. Но это не пугало Эми. Она была готова впрячься в работу, даже самую тяжёлую. Смерть отменяется, придётся тебе ещё поработать, подумала она про своё тело и улыбнулась. А потом ей приснилась мама. Она смотрела на Эми и тоже улыбалась. Эми даже удивилась во сне – мать ей никогда не снилась, а тут вдруг снится и так хорошо улыбается ей, Эми.

Она проснулась от шороха и не поняла, что это такое. Все вокруг ещё спали. Кьём посапывал слева, Касьяна спала совсем беззвучно справа от неё. Николай рядом с Касьяной дышал глубоко и ровно. Эми посмотрела на крышу, откуда доносились звуки, и поняла, что это дождь! Это просто дождь! Это дождь так шепчет, это его шорох. Она осторожно выбралась из-под всех одеял, подползла к дверке и приоткрыла её.

Внизу у лестницы стоял высокий мужчина в сапогах и  тёмно-зелёной пятнистой одежде. Он увидел Эми, и его губы, спрятавшиеся в яркой рыжей бороде, расползлись в улыбке.

-Вы кто? – сама себя не слыша прошептала Эми.

-Я-то? Борис. А вы из двадцать третьей сбежали? Ну молодца! Давненько оттуда никто не сбегал. А я за вами. – И он засмеялся громко, радостно, заразительно.

Они все, вскочив,  сгрудились наверху, смотрели на смеющегося Бориса, ещё не веря, что вот и всё – одна жизнь закончилась, а другая, неизвестная, непонятно какая, вот-вот начнётся.