Проснулся в 6 от колотившего по жестяной крыше дождя. Живенько так стучал, по-летнему, словно взвод солдат в кирзачах на утренней пробежке по асфальту вокруг казармы изгоняет из своих тел бром, и монотонность такая, как будто это матёрая старшеклассница кроет матом, просто аргументируя свою точку зрения, а вовсе не из-за кровной обиды на всё и вся, или злобы.
Падал дождь из какой-то подозрительного серо-синего цвета сплошной хмари. Одним словом: просинь, другого и не подберёшь. Куполом небесным там и не пахло. Таз да и только, в котором стирали джинсы.
Помню как-то с подругой попали под дождь. Она в своих свежеобретённых джинсах была. Дефицит по тем временам, ценой в половину зарплаты родительницы.
Зашли к ней домой. Мадемуазель в ванной скинула мокрое и появилась оттуда в одной длиннющей футболке на голое тело, негодуя своими посиневшими в разводах ногами.
Мне до напряжения в паху вдруг захотелось ей эти небесные ножки собственноручно помыть, что я и предложил, услышав в ответ только: «Дурак!» В 16 лет ещё не знаешь, что это можно и даже нужно трактовать, как согласия, да и вообще: не следует особо обращать внимание на букву слова. Следует улавливать интонацию женщины. В вылетевшем из их губ слове «нет» может скрываться миллион всяких оттенком, в том числе и самых сладострастных.
Краснея я взрослел и смотрел вслед удалявшемуся неиспользованному шансу с чувством зарождающегося внутри очередного комплекса. Слова «гештальт» я тогда ещё не знал.
И небо с утра такое же — без шансов на прояснение в голове. В дождливую погоду я кисну. Мысли мои становятся похожими на намокшую газету: кое-как местами прочесть возможно только лицевую сторону, а попробуй развернуть, как она рвётся от малейшего прикосновения на какую-то абракадабру.
Листья на берёзах недоразвитые, несмотря на то, что май перевалил за свой экватор. Заготовлять банные веники ещё рановато.
Однажды попросила меня одна дама проводку ей в доме поправить. Пару розеток установить, люстру подключить на двойной выключатель, чтобы можно было регулировать освещённость и ещё кое-что по мелочам. Управился за часа три, хозяйка от счастья прямо сама светится не хуже люстры. Щедро расплатилась и предложила в баню сходить, затопила, мол, с утра.
— А почему бы и нет? — думаю я.
Согласился. Женщина выдала мне чистое полотенце, я нарезал берёзовых веток на веник, вот точно с такими же небольшими листьями, как сейчас и в баню.
Разделся, запарил веник в кипятке и раскидал свои старые кости на лавке. Сижу, греюсь.
Неожиданно открывает дверь в парилку и входит моя голая работодательница. Молча пристраивается рядом, берёт ковш и поддаёт парку.
Меня только один раз в жизни женщина колотила и не только берёзовым веников. Там и руки, и ноги, и даже грудь разбушевавшейся мегеры участвовала. Лупила чем попало.
Попробуй пойми этих женщин, особенно эстонских. Откуда мне знать, зачем она в парилку ко мне припёрла. Сама сказала: «Давай, начинай, покажи класс», я и начал. Положил руку ей на ягодицу. Можно подумать, по моей голой ,устремлённой в высь архитектуре не понятно было, что у меня в голове творится, какие мысли там всё оккупировали.
Вот неизвестной какой-то модели птичка, вся в разноцветных перьях, на сливу села. У Ангелины такая шевелюра была, пока она хиповала и ещё в готы не двинулась. Ей тогда нравилось в дождь мастурбировать на виду у людей. Говорила, что ауру хорошо очищает. Сейчас, поди, в склепах развлекается. Весёлая девчонка. Надо будет позвонить, узнать, что нового.
Вот и свежий ветерок подул. Помню, как у Анжелы лёгкую юбку один раз сзади ветерок задрал. Воздух был тогда на столько наэлектризованным, что подол задрался и словно прилип к спине. Она не замечает, а мне сказать неудобно.
Пожалуй, как-нибудь в другой раз расскажу, что дальше было.
Пока всё это сочинял, небо начало проясняться. Дождь ещё накрапывает, но уже не всё так безнадёжно.