И всё-таки – почему «всадник медный», а не бронзовый? Только лишь потому, что под всадником Пушкин спрятал один прототип из числа современников, а под конём – другой? Нет, не только. Но чтобы подойти к всаднику, которого Пушкин назвал «медным», со стороны его «меди», нам нужно найти соответствующий источник. Ищем-ищем… и находим стихотворение «О муза пламенной сатиры», которое Пушкин, по свидетельству С.А.Соболевского, предполагал предпослать сборнику своих эпиграмм, но замысел осуществить не смог. Вот текст этого стихотворения:
О муза пламенной сатиры!
Приди на мой призывный клич!
Не нужно мне гремящей лиры,
Вручи мне Ювеналов бич!
Не подражателям холодным,
Не переводчикам голодным,
Не безответным рифмачам
Готовлю язвы эпиграмм!
Мир вам, несчастные поэты,
……………………………..
Мир вам, журнальные клевреты,
Мир вам, смиренные глупцы!
А вы, ребята подлецы, —
Вперед! Всю вашу сволочь буду
Я мучить казнию стыда!
Но, если же кого забуду,
Прошу напомнить, господа!
О, сколько лиц бесстыдно-бледных,
О, сколько лбов широко-медных
Готовы от меня принять
Неизгладимую печать!
И поскольку в своё время Т.Г.Цявловская посвятила этому стихотворению большую статью (1), то и давайте посмотрим выводы известной пушкинистки, которая совершенно справедливо спросила: «Над кем же заносит Пушкин ювеналов бич?» Правда, этим бичом мы сильно заниматься не будем, т.к. в данный момент нас больше интересуют «широко-медные лбы», о которых Цявловская пишет следующее: «За этими «неясными» «стихами», бесспорно, кроется точный адрес тех «подлецов», которых поэт готовится клеймить. Стихи, преисполненные такой страстности, мощи, энергии и беспредельной ярости, не могут быть безличны, — это непосредственный отклик на какие-то взволновавшие поэта живые события. …нас поражает близость к этому отрывку других стихов того времени:
Поэт казнит, поэт венчает;
Злодеев громом вечных стрел
В потомстве дальном поражает;
Героев утешает он.
(«Разговор книгопродавца с поэтом»).
В этих словах Пушкин провозглашает неотъемлемое право поэта вершить суд над своими современниками в уверенности, что суд этот будет с благодарностью оценен и принят потомством. Вечные стрелы, то есть стрелы, пронзающие навечно, — это та же неизгладимая печать» (2). Или: «В эпиграмме «О муза пламенной сатиры!» поэт вооружается ювеналовым бичом и готовится клеймить неизгладимой печатью и широко-медный лоб, в котором угадывается облик Александра I» (3).
Однако, стоп! Разве стрелы или бичи, пусть даже и в переносном значении, используются как печать? Да ещё и в лоб?!! Нет, такие формулировки нам не подходят. Более приемлемы для нас иные слова Цявловской: «Выяснив датировку произведения (лето 1824 года), вспомнив психологическую ситуацию Пушкина в это время и имена его главных врагов, едва ли мы ошибемся, если выскажем предположение, что в «бесстыдно-бледном лице» названы характерные приметы Воронцова (он был известен свойством бледнеть от злобы и волнения), а в «широко-медном лбе» — сконцентрированный портрет Александра I; поэт сочетает в этой формуле и прямой и переносный смысл — характерную внешнюю примету императора (крепкий широкий лоб его, обращающий на себя внимание на всех изображениях его) и психологический портрет: в современном значении «медный лоб» означает глупость, а в первоначальном его значении — библейском — он означал, что его нельзя пробить ни стрелами, ни словом, то есть упорство, неподатливость» (4).
Но разве «медный лоб» означает глупость, если Даль даёт ему иное определение: «Медный лоб, бесстыжий человек, наглец»? А верить, конечно, мы будем Далю как современнику Пушкина. Тем более что Цявловская ссылается на некое «современное значение», но при этом не уточняет, а кому же оно современно - Пушкину или ей? Судя по определению Даля, всё-таки ей.
Ну, а проблема, конечно, заключается в том, что в данном стихотворении говорится не об одном адресате пушкинской сатиры, а о многих, у которых и лбы медные, и лица «бесстыдно-бледные». Правда, нас сейчас интересуют те пушкинские «герои», которые могут иметь отношение к царям, поскольку «медным всадником» назван всё-таки памятник императору, а не какому-нибудь генерал-губернатору. И при этом надо быть внимательными, чтобы не поддаться на блеф Великого мистификатора, который адресатом «медного лба», например, смог сделать даже и Булгарина, о котором написал в письме: «Мал бех в братии моей, и если мой камышек угодил в медный лоб Голиафу Фиглярину, то слава создателю!» (5). Однако в случае с Булгариным мы не видим никакого намёка на «печать», требующую удара не на отдалённом расстоянии, когда бросают камешки, а непосредственно по адресату. И от руки бьющего «печатника»!
В конце же Цявловская пишет: «Если бы до нас дошли все политические эпиграммы поэта, а их не менее пятидесяти, они составили бы великолепнейший сборник — памятник политической литературы преддекабрьской эпохи русской истории, отлитый Пушкиным» (6). Т.е. мы видим, как известная пушкинистка чрезмерно увлеклась словами Пушкина «Готовлю язвы эпиграмм!» и сосредоточилась в основном на эпиграммах, при этом называя стихотворение «О муза пламенной сатиры» тоже эпиграммой, хотя оно не столь уж и короткое, чтобы подойти под это определение. В общем, Цявловская проявила некоторую односторонность и не смогла убедительно пояснить слова Пушкина о «медных лбах».
Да и вообще - нельзя останавливаться только на внешнем виде тех, на кого пишутся эпиграммы, т.к. адресатов у Пушкина много, а внешность или черты их характера могут быть схожими. Например, и будущий император Николай I тоже, как и Воронцов, при волнении бледнел, что было связано с болезненными особенностями его организма. И если 14 декабря 1825г. бледность Николая I на Сенатской площади историки объясняли излишним волнением, то в следующем году, когда он без особого волнения принимал дела у А.А.Аракчеева, то и тогда его «бледное лицо выражало усталость. …Многие наблюдавшие императора в минуты усталости или тревоги отмечали его бледное лицо» (7).
Но верно ли предположение Цявловской о том, что широко-медный лоб из стихотворения «О муза пламенной сатиры» относится к Александру I? Абсолютно верно! Ну, а теперь попробуем сделать то, что известная пушкинистка, да и все другие исследователи, до сих пор не сделали, т.е. эту догадку обосновать. А точнее, из отдельных кубиков по теме «широко-медный лоб» собрать цельную картинку. Для начала же зафиксируем слова из оды «Вольность», написанной Пушкиным ещё в 1817-м году: «Читают на твоем челе Печать проклятия народы, Ты ужас мира, стыд природы, Упрёк ты богу на земле» (8). К кому это обращение? К императору! Но к какому? К французскому, который Наполеон Бонапарт, или к русскому? Думаю, что Наполеон тут всего лишь прототип прикрытия, а основным прототипом всё же является Александр I.
Далее переходим к более сложным художественным образам, под масками которых угадать императора трудно, но можно. Заглядываем в первую поэму Пушкина, т.е. в «Руслана», и натыкаемся на сцену, которую обычно называют «Бой Руслана с головой». И вот именно этой голове Руслан кричит: «Слыхал я истину бывало: Хоть лоб широк, да мозгу мало!» (9). Да, такая истина есть и заключается она в поговорке: «Лоб широк, а в голове тесно» (Даль). Итак, широкий лоб мы нащупали, но была ли голова из «Руслана» бледной? Да, была. Сразу после богатырского удара копьём в её «дерзостный язык» она «Железо грызла и бледнела». Дерзость же заключалась в насмешках над Русланом, среди которых выделим такую: «Эй, витязь, шею сломишь даром», поскольку через эту угрозу и при использовании любимого пушкинского приёма метода «задом наперёд» можно выйти на коршуна из будущего пушкинского «Салтана», которого Гвидон ранил своей стрелой именно в шею. И было это при нападении коршуна на лебедь, т.е. тоже птицу, которая потом оказалась царевной. И надо же - такой же коршун, ранее напавший на курицу и похитивший её, имеется в «Руслане», поскольку автор именно с ним сравнивает Черномора, похитившего Людмилу! И мы начинаем понимать, что Черномор и голова, как и коршун из «Салтана», при всех их различиях имеют один и тот же основной прототип в лице Александра I.
Но как можно выйти на этого императора? А для этого нужно посмотреть, с кем Пушкин сравнивает голову, после того, как она побледнела. И вот соответствующие стихи:
В спокойном духе горячась,
Так иногда средь нашей сцены
Плохой питомец Мельпомены,
Внезапным свистом оглушён,
Уж ничего не видит он,
Бледнеет, ролю забывает,
Дрожит, поникнув головой,
И заикаясь умолкает
Перед насмешливой толпой.
Ну, а кто же это мог свистеть, как не сам автор, который спрятался под маской Руслана, а тот в свою очередь дразнит голову словами: «Я еду, еду, не свищу, А как наеду, не спущу!»? Ну, а теперь берём слова Пушкина о свисте и об Александре I: «я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба» (10). В СЯП же слово «подсвистывать» определяется следующим, хотя и переносном, значением: «Поддразнивать, задевать, злить кого-нибудь». И всё это полностью относится к Руслану, который не давал спать голове, а дразнил, задевал и злил её. По мнению фольклористов, в богатыре Руслане есть сходство с известным богатырём Ильёй Муромцем, который вполне мог быть прототипом данного образа. Немедленно обращается к подставному пушкинскому автору П.П.Ершову, под именем которого издаётся стихотворение «Кто он?» и где есть такое сравнение Пушкина: «Он свищет посвистом Ильи». Повторю: «посвистом»!
Далее смотрим, что у Пушкина в «Андрее Шенье» имеются следующие стихи:
Ты презрел мощного злодея;
Твой светоч, грозно пламенея,
Жестоким блеском озарил
Совет правителей бесславных;
Твой бич настигнул их, казнил
Сих палачей самодержавных;
Твой стих свистал по их главам.
Последний стих как бы раскрывает смысл пушкинского «свиста», который представляется в виде разоблачительных стихов. Правда, в совокупности с бичом. Т.е. мы видим, как бич сатиры из первого стихотворения почти синхронно перекликается с бичом из «Андрея Шенье» и что это последнее стихотворение совсем не зря насторожило цензоров Николая I, начавших против Пушкина целое следствие. В «Коньке» же «Ювеналов бич» спокойно превратился в кнут Ивана, говорящего царским придворным: «Что за челядь тут такая? ...Как хвачу я вас бичом». Ну, а о «биче» Пушкина хорошо был осведомлён его дядя Василий Львович, приславший своему племяннику летом 1830-го года письмо со следующими стихами:
Наказывай глупцов, не говоря ни слова,
Печатай им назло скорее Годунова!
Творения твои для них тяжёлый бич…
И конечно, не зря в одном из своих ранних писем Пушкин писал: «Куда не досягает меч законов, туда достаёт бич сатиры» (11), а о Фонвизине: «Денис, невежде бич и страх» (12). Позднее о Державине: «Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры Их горделивые разоблачал кумиры» (13). Да-да, кумиры! Напомню, что и «медный всадник» - это тоже «Кумир на бронзовом коне» (14). И, кажется, тут круг и замкнулся.
Но это не так, поскольку самое интересное по слову «подсвистывать» содержится в письме Пушкина, когда он, находясь в Болдино, интересуется у жены своими детьми: «Говорит ли Маша? ходит ли? что зубки? Саше подсвистываю" (15). Т.е. по глаголу «подсвистывать» у Пушкина есть всего два примера, а точнее два письма: от 1826-го года об Александре I, где это слово в прошедшем времени, и от 1833-го года – о сыне, где это слово в настоящем времени. Что-то тут не то! Надеваю очки, беру лупу и внимательно смотрю на это глазами следователя. И вдруг вижу Пушкина… в роли самозванца! Но это тема особая и поэтому я оставляю вам, дорогие читатели, возможность догадаться – почему я пришёл к такому неожиданному выводу? Подумайте. А если отгадаете, то я первый назову вас Шерлоком Холмсом!
А пока вернёмся к Руслану, который изначально видит, как голова
Храпит, качая шлем пернатый,
И перья в тёмной высоте,
Как тени, ходят, развеваясь.
В своей ужасной красоте
Над мрачной степью возвышаясь.
Затем Руслан говорит: «Молчи, пустая голова!», а, начав бой, так ударил, что «голова перевернулась, покатилась, и шлем чугунный застучал». И, конечно, мы видим много перекличек с «медным всадником», который тоже ночью и «В тёмной вышине ...неподвижно возвышался во мраке медною главой». И главное, что медная голова-то всадника выделена. Ну, а лоб на такой голове какой? Ну, конечно, медный! Да и вся голова «медного всадника» внутри пустая, что сближает ей с названной «пустой» головой из «Руслана».
Но почему мы видим много перекличек «медного всадника» с головой из «Руслана»? Да потому, что тут та же история, что и с царём из лицейской поэмы Пушкина «Бова», когда под маской Дадона Пушкин спрятал Александра I, а в «Золотом петушке», в подтексте которого другое, более позднее, время имя Дадона наследовал Николай I. И для сказок обычное явление, когда героев называют Салтан Салтанович, Месяц Месяцович, Ворон Воронович и т.д. Ну, а поскольку в «Золотом петушке» отчество Дадона не оглашается, то и можно смело допустить, что оно могло бы быть «Дадонович».
Видя же медный лоб у пушкинского всадника и помня медные лбы из стихотворения «О муза пламенной сатиры», мы догадываемся, что в поэме Пушкина содержится сатирический намёк на царя Николая I, и понимаем для чего Пушкин выделил всадника словом «медный». А, правда, для чего? А для того, чтобы в других произведениях постучать по его пустой голове то щелчками Балды (а Толоконный лоб, по Далю, это дурак), то ударить по ней клювом петушка, а то и копытами Горбунка. Ведь вначале «конёк бежит по киту, по костям стучит копытом» и при этом спокойно с этим китом разговаривает. А вот на другой день конёк, хоть и тоже «бежит по киту, по костям стучит копытом», но, взбежав на хвост, «что мочи есть кричит». А почему? Да потому, что он оказался далеко от головы кита, где расположены уши, а кит из-за этого может его и не услышать. Ну, а поскольку в первый раз конёк не кричал, то и можно догадаться, что изначально он был на голове кита, а потому «стуча копытом», бил кита по такой большой кости как череп. И очень возможно, что именно по лобовой части!
Ну, а в «Пиковой даме» карту с таким названием не просто бьют, а даже и убивают, поскольку Чекалинский говорит Германну: «Дама ваша убита». Ну, а по какому месту эту даму для того, чтобы убить, ударили, Пушкин умолчал. Лоб же и в целом голова «Медного всадника» - это кубики, предназначенные по замыслу Пушкина для складывания и получения общей картины сатирического изображения. В подтексте, конечно.
Примечания.
1. Сборник «Пушкин на юге», Кишинёв, «Штиинца», 1961, с.160, где Цявловская отнесла датировку стихотворения к лету 1824-го года, хотя в ПСС Пушкина оно датируется с мая 1823 по первую половину 1825-го года.
2. Там же, с.164.
3. Там же, с.195.
4. Там же, с.175.
5. Пс 720.7 от 24 ноября 1831 и 9 января 1832 СПб Орлову А.А.
6. Сборник «Пушкин на юге», с.197.
7. Л.Выскочков «Николай I», М., ЖЗЛ, 2003, с.492.
8. С2 25.62. или с.43 «Вольность», 1817.
9. РЛ III 280.
10. Пс 240.42. от 20-го числа января 1826-го года Жуковскому.
11. Пс 38.18.
12. «Тень Фонвизина», 1815.
13. С-2, 176.91.
14. МВ I 163.
15. Пс 852.18. от 11 октября 1833г из Болдино.