Не знаю, почему так получается, может, это исключительно моя личная история и особенность. Стоит мне приняться за уборку, как в самых потаённых, самых недоступных уголках квартиры находятся такие артефакты… от которых просто глаза лезут на лоб, дыхание перехватывается, а в голове проносятся мириады мыслей.
Так оно случилось и в последний раз: стоило нам с мамой впервые по-настоящему взяться за шкаф на балконе, как мы стали обладателями самых интересных находок и экспонатов. Как оказалось, в самом заваленном, самом нижнем углу шкафа покоился небольшой сундучок. Если честно, как только мы извлекли его из-под залежей практически полусгнившей одежды (среди этого тряпья идентифицировать точную деталь гардероба не представлялось возможным), сердца наши учащённо забились. Тем более, мама даже и вспомнить не могла, что это за сундучок, когда он появился в нашем доме, а, самое главное, кто и что там хранил. Каждый из нас начал мечтать о своём: я о несметных сокровищах, спрятанных на «чёрный день» нашими бабушками и дедушками, моя мама, человек куда более приземлённый и адекватный, если и рассчитывала, что найдёт там деньги, то, с большой долей вероятности, это будут советские рубли, которыми только и осталось, что туалеты оклеивать.
Сундучок даже толком не был заперт. Затаив дыхание, мы донесли его до кухни, стёрли с него пыль, открыли… а там оказалось великое множество пожелтевших бумажек. Так подумала я при первом и беглом осмотре таинственной находки. Но стоило мне присмотреться, а, если точнее и вернее, то вчитаться, то стало ненамного понятнее. Это были программки с матчей: конечно, футбольные преобладали, но так же попадались и хоккейные и совсем уж в небольших количествах баскетбольные, волейбольные и даже гандбольные. Чем хороши программки, так это тем, что на их обложках указана конкретная дата и конкретное место, где проходил тот или иной матч. Поэтому путём недолгих и простейших дедуктивных размышлений мы с мамой установили, что принадлежат они нашему отцу. Сказать по правде, даже для мамы это оказалось большим сюрпризом - последняя из найденных программок была отпечатана за два с половиной года до их знакомства.
- И неужели он никогда об этом не рассказывал?
- Да, вроде, - мама наморщила лобик, взгляд её устремился на какую-то неведомую точку на потолке,- нет, чего-то подобного я не припомню…
- Может, влюблённые часов не наблюдают?
- Что?
- Ну, так сильно была им очарована, что толком и не слушала, чего он там болтает!
- Да, нет же! Наоборот, тогда я была очень внимательной слушательницей!
В общем, история яснее не стала. И ещё, мне не очень был понятен один момент – ладно, московские матчи, тут я понимаю, как простой молодой человек может успевать посещать эти мероприятия. Но хватало программок и из других городов, как ближних, например, из Электростали и Воскресенска, средней дальности, из Тулы, Рязани, так и совсем дальних – Ленинграда, Куйбышева, Ростова-на-Дону и даже Тбилиси. Я не говорю даже про небольшие городки, о существовании которых до этого самого вечера я и не подозревала. Как, как обычный студент мог изъездить столько городов, откуда у него нашлись деньги на подобные вояжи?
- Да, всё просто… на товарняках и ездили! – простодушно пояснил отец нашего семейства.
- В смысле?! – опешили мы.
- Ну, знаешь ли, в товарном составе можно всегда один- два пустых вагона найти. Главное, чтобы во время сна их не начали наполнять каким-нибудь углём, либо, чтобы кондукторы не засекли. Ой, сколько раз нам приходилось чуть ли не на ходу с состава спрыгивать!
- Не верю! Ты же такой домашний, спокойный, уравновешенный! Ни за что не поверю, что ты через полстраны на товарных поездах ездил!
- Ну, как видишь…
- И что же с тобой случилось? Почему перестал?
- Сложно сказать… Наступил момент, когда я это перерос, когда проснулся и понял, что надо двигаться дальше…
Судя по всему, дальнейший путь заключался в чтении газет и размеренной работёнке в химической лаборатории.
* * *
А моя подруга, тоже, кстати, во время генеральной уборки нашла несколько толстенных тетрадей, заполненных под завязку стихотворениями, рассказами, зарисовками и, что её особенно поразило песнями собственного сочинения, притом тексты подчас носили скандальный характер. Наверное, она подумала бы, что эти тетради им кто-нибудь дал на время почитать, а потом по какой-то неведомой причине просто-напросто позабыли затребовать назад. Либо, что ещё более вероятно, мама этой подруги изъяла их у школьной шпаны. Но, нет же! Это были её собственные сочинения! Её имя было написано на обложке тетради, её почерком были исписаны страницы. Сегодня это тихая, спокойная учительница, абсолютно безвредная и стеснительная, краснеющая даже от самых простых нецензурных слов.
Но, оказывается, в свои двадцать два года это была роковая и лихая девушка! Не уверена, что она смогла бы доехать на товарняках до Самары, но играть целую ночь на гитаре было бы ей точно под силу.
И тоже ведь она сама не смогла понять, в какой момент вдохновение пропало, бунтарский дух смирился, а мечты о чём-то великом сменились спокойными и тихими буднями.
* * *
А с последней историей я не была связана никак. Она дошла до меня через вторые, если даже не третьи руки, поэтому точно не смогу сказать знакомый каких моих знакомых это был.
Он занимался писательством и сочинительством стихов. Конечно, в своё время мечтал о том, что будет издаваться, что произведения его найдут своего читателя, но, куда бы он не отправлял свои рукописи, в какое бы издательство не приходил, везде его, пускай и мягко, но всё-таки посылали.
И в какой-то момент он решил, вернее, смирился с тем, что его произведениям не суждено прорваться на прилавки книжных магазинов. Да, и Бог с ними! Это не делает их хуже, это не должно стать препятствием для его литературных трудов. И он всё так же на протяжении лет десяти продолжал писать.
А потом закрутила его нелёгкая: работа, карьера, семья, дети. На творчество катастрофически не хватало времени. Да, и жена косо смотрела и кривила физиономию, мол, вместо того, что бы по два-три часа сидеть над своими «бессмертными рукописями» лучше бы на что-то более полезное время потратил, например, профессию новую бы освоил.
И он с ней даже соглашался, более того, даже обижался, как так, столько лет я отдал служению Музе, а она меня ничем не вознаградила, даже на бутылку водки не удалось заработать с помощью своих рассказиков и стишков.
Не знаю, выкрикнул ли он своё сожаление в сторону небес, либо мысли сами по себе рано или поздно сбываются, но вскоре ему совершенно неожиданно подвернулась халтурка: надо было придумывать небольшие литературные зарисовки, для газеты необходимо было сочинять краткие истории: о несчастной любви, о супружеской измене, либо вообще какую-нибудь приторно-романтическую галиматью. Любая история не должна превышать две с половиной тысячи знаков. Не самая простая задача, скажу я вам.
А вот он справлялся! Так кратко, так образно и метко он описывал персонажей и все их похождения, что главред диву давался, но, что, самое главное, платил автору-любителю пускай и небольшой, но всё-таки гонорар.
Жена начала подначивать, мол, пиши больше, видишь, платят ведь. А он сам не рад, халтура ведь, дешёвая, бульварная писанина, но… жажда наживы взяла верх над принципами. И вскоре за его авторством один за другим начали выходить дешёвые и мыльные любовные романчики. Те самые, которые можно встретить на железнодорожных вокзалах или разложенные на полу в подземном переходе. Он писал их невероятно быстро: подчас за две-три недели удавалось состряпать очередной «шедевр»!
Но в глубине души он ненавидел себя, ненавидел свои романы, ненавидел ту дорожку, по которой пошло его творчество. Он мечтал дожить до того дня, когда, наконец, сможет сбросить с себя ярмо издательского рабства, когда он будет вправе, наконец, писать то, что нравится именно ему и то, что будет нестыдно публиковать именно под своим собственным именем, а не псевдонимом!
Когда ему едва минуло двадцать шесть лет, он написал такие строки:
«Теперь я знаю, что мечтать не вредно
И мысли юности, наивные, важны…»
И так ему понравилось начало, так дух его озарился ожиданием чего-то большого и великого, что в ту ночь он даже толком и не спал. Он боялся, что если заснёт, то обязательно упустит важные мысли, интересные рифмы. Но нет, бессонная ночь ему не помогла…
Потом его что-то отвлекло, потом появилась работа, а затем эти несчастные романы…. И вот, когда на пороге пятидесятилетия он, наконец, смог вернуться к неоконченному шедевру, то как бы он не старался, как бы сильно не напрягал извилины, как бы напряжённо не пыжился над рифмами и смыслами, он только смог из себя выдавить одну довольно-таки среднюю строчку:
«И пусть казалось, что мечта запретна,»
И всё. И как отрезало! А ведь его знают, как мастера образной мысли, короля описаний, повелителя читательских умов! А он теперь даже был не в состоянии продолжить свою собственную мысль…
А вот эта часть истории мне кажется легендарной и придуманной под влиянием пушкинской «Пиковой дамы». Но раз уж взялась рассказывать историю целиком, то не могу обойти своим вниманием и концовку. Так вот, говорят, что он так хотел закончить своё стихотворение, так был заворожён этой идеей, что в итоге сошёл с ума. Говорят, что он до сих пор сидит в комнате с мягкими стенами и бормочет эти несчастные три строфы, а концовка так и не приходит в его измождённый мозг…