(рассказ)
Василий возвращался домой, в свою родную деревеньку, что в двадцати километрах от областного центра. Остановил полуторку, случайно подобравшую его на полпути, поблагодарив шофёра-фронтовика. положил ему на сиденье пятирублёвку. На
что тот пробасил: «Не продаюсь, я – солдат, с первого дня войны и до последнего…» Вернул бумажку пассажиру.
Василий свернул с большака на полевую дорогу, шагал, а в голове слова
«не продаюсь, солдат…»
«Да и беседа не сладилась. хмурый какой-то, будто знает что-то про меня… Нет, не знает. Просто – он с войны, растерял в боях слова, чтобы речь вести. Там, на фронте, наверняка только сулил несколькими буквами «адреса фрицам…» – размышлял Василий. И в памяти его начинали мелькать картины атак, где речи не было, а слышались только они, «буквенные адреса» врагу да жуткий хруст человеческих тел на штыках…
«Знаю – месяц в штрафбате: время не излечит и не сотрёт из памяти ротного, строгого и человечного, физически могучего капитана Белова: первым колол врага. И мы, штрафники-пехотинцы, рядом… А что, война есть война: либо – ты, либо – тебя… Капитан вроде и не был штрафником. Поистине – что славный древнерусский ратник, вышедший на русское поле брани… Его уважали все. От роты остались единицы. И жив ли наш капитан? Вот бы встретиться… А что я им о себе расскажу? О том, что закончил войну в Праге, что грудь в медалях. Потом – лагеря в лесах Коми. За то, что по тяжёлой контузии попал в плен, а через неделю – бежал, «вину» искупил в штрафбате, затем – в свою артиллерию. Воевал до последнего залпа войны. Не продавался, не сдавался, а вот поди ж ты – за плен десять лет лагерей, а потом – «101-ый километр»…
Да не в обиде я за себя. Я – солдат, скорее всего пропавший без вести. А вот моя семья… Что скажу, как объясню… Жена, дети-двойняшки (родились через месяц после моего ухода на фронт, теперь им по двенадцати)», – мысли ускоряли шаг, сердце билось учащённо ( явно в предчувствии чего-то тяжёлого, непоправимого).
Чистое голубое небо обливало тёплым светом дружные всходы пшеницы и где-то в глубине своей купало хоры благодарных свету жаворонков.
«Счастливы птахи: поют-заливаются, радуясь теплу. Весна – утро их жизни, так пусть оно будет наполнено счастьем, – поймал себя на мысли Василий.– У человека утро – это детство, юность, пора веселья, радостей, рождающих в отрочестве крылатую мечту, что непременно должна сбыться. Лето – молодость, пора важных посевов да ещё и при волюшке вольной (что уж там..!). Осень – зрелость, «пожинай плоды» своих посевов, угощайся ягодой малиной вперемешку с горькой редькой… Зима – старость, несносные ночные исповеди, в коих радостей – кот наплакал, больше сожалений, не без неё, жгучей, что вдруг невольно прокатится по щекам. Очевидно, так, а может, и не совсем… »
Дорога вывела на увал, откуда видна, как на ладони, вся его деревня, некогда выросшая на берегу Малой речки, принимающей несколько звонких хрустальных ключей.
Дом Василия – второй с краю. Но что это?! У крыльца крышка гроба. Ноги вмиг стали ватными.
С трудом подошёл к дому, тихо открыл дверь в избу: под образами две старушки чуть слышно читали молитвы, на скамейках гроб, над ним – два детских лица в слезах, и шёпот: мама, мама…
Василий перешагнул порог – старушки враз оглянулись и в испуге замерли, будто в избу вошла ещё одна смерть…
У него еле хватило сил вымолвить: «Дети, я ваш отец, навсегда вернулся к вам…».
С трудом дошёл до гроба. Сомкнув влажные ресницы, нежно погладил по голове дочку и сына. Открыл глаза: в гробу лежала совершенно седая исхудалая женщина. И только по высокому лбу да красивому очертанию губ узнал в ней Василий свою жену Полину.
Провожали Полину до погоста всей деревней: женщины, дети и единственный
мужчина, Василий (с Великой войны домой не вернулся ни один из ушедших на фронт).
Идя за гробом, женщины вполголоса повторяли: «Правильная была Полина, работящая,
чистосердечная, уважаемая бригадир. Изработалась бедная к своим тридцати пяти годам... Детки хорошие, в маму…»
Первые дни после похорон матери дети исподволь наблюдали за отцом: как дрова колет, печку растапливает, как из подпола тяжёлые мешки с картошкой вытаскивает – играючи. Любовались его силой, а затем и сами давай ему помогать. Дружно получалось. Они и маме во всём помогали, особенно когда заболела. А когда слегла, всю работу по дому вели.
Имена Маша и Яша звучали из уст отца ласково и в то же время серьёзно, так что семья складывалась крепкой, трудовой. Через неделю Василий уже стоял у горячего горна колхозной кузницы (в довоенное время он был известным в округе мастером-кузнецом). Тут и Яша начал осваивать наковальню. Маша в свои двенадцать лет стала настоящей хозяйкой по дому: и печь протопить, и хлеб испечь, и грядки прополоть, и чистоту в доме поддерживать – всё умели дети войны, оставшись полусиротами, а порой и сиротами. Война – время суровое, и послевоенные – не легче.
К концу месяца пребывания Василия в колхозе в его дом постучалась ещё одна беда. В самый обед к их дому прискакал верховой, спешился. Перешагнув порог, произнёс скупое «здравствуйте» и вручил хозяину бумагу. Василий глянул на печать, затем пробежал глазами «… предписание покинуть данную территорию … разрешается жить … не ближе 101километра от областного города…» Вздрогнул, но тут же, взяв себя в руки, произнёс: « Я здесь, дома, по закону…». Достал из комода Справку и подал её верховому, добавив: «1954-й год. Отменяется 101-й. Я свободен».
Верховой взял предписание обратно и вышел. Дети испуганно смотрели на отца, боясь проронить слово: их обуял страх потерять только что обретённого отца.
Какая-то необъяснимая тревога обитала в их доме до конца 1954… С наступлением 1955года «101 километр» начал окончательно утрачивать свои былые грустные вехи.
В дом дружной семьи возвращался тот покой, каким он жил до войны. "Радуйся, Полина, за нас. У нас всё ладно, Не забыть…» – засыпая, мыслил Василий.
19.05.2021 г.