Он был построен в 1922 году Александром Васильевичем после большого пожара, который сжег полдеревни. Александру Васильевичу тогда было 24 года, но за плечами Кронштадт, мировая война, немецкий плен и ночные кавалерийские атаки.
Крестовой Дом строился для большой семьи в лучших традициях северной архитектуры. На горке, фасадом в шесть окон, смотрящих на деревенскую улицу. На высокой сухой подклети, теплую и холодную половину разделяет “мост”. Холодная половина - клеть и повить, а в теплой главная героиня и хозяйка - печь, настоящая русская печь, стоящая на полу из сосновых плах, поддерживаемых снизу, в подклети столбами, опирающимися на камни. Я забирался вниз, в подклеть, и рассматривал эти простоявшие несколько десятилетий и не тронутые тлением опоры.
Каждый раз, когда я поднимаюсь на мосту по невысокой лестнице, я не устаю восхищаться чистой, мастерской работой плотников, сто лет назад обтесавших и уложивших сосновые бревна стен, тем, как вокруг дверных проемов стесаны круглые бревна до плоскости. Сохранились следы работы топора, чистейшие, которые могут быть оставлены только очень острым инструментом. Подобные следы резцов я видел на элементах деревянной резьбы при реставрации Екатерининского дворца. Следы острейших резцов мастеров-резчиков еще 18 века. Я прикасаюсь к стенам, глажу их плотную, теплую в любое время года поверхность и как будто здороваюсь с теми неведомыми мастерами и с самим Александром Васильевичем, который, уверен, так же гладил эти стены и радовался их надежности.
Я, человек городской, удивлялся, как умно, красиво и технологично выстроен весь Дом, рассматривал систему водостока: как куры, крепящиеся только на клиньях к стропилам, держат многометровые, совсем не легкие потоки. Я рассматривал подоконники, вытесанные из целиковых еловых плах, дверные косяки. Как надежно врезаны и вставлены они в тесаные стены. Как красиво и умно держится сама и держит стены матица! На повите, лежа летом на полу, я рассматривал доски потолка, стараясь найти среди них похожие рисунки текстуры, которые говорили бы, что эти доски являются братьями, детьми одного дерева. А как точно и верно подогнаны плахи пола, как ловко и надежно они вставлены в пазы стенового бревна! Чувствуя аромат сеновала, смотреть на эти плахи снизу, заходя во двор, на поддерживающие их бревна поперечных балок, завораживающую красоту сосновых бревен стен.
Наверное, во всем этом и нет ничего особенного, но меня, человека городского, эта мудрость, красота и простота завораживает до сих пор и привыкнуть к этому я уже, наверное, не смогу. Интересно, плотники, сотворившие все это понимали, что строят они не просто дом для проживания, а настоящее произведение искусства, образец деревянного зодчества русского севера, или привычно и добросовестно делали обычную свою работу?
В этот только что построенный Дом Александр Васильевич ввел свою жену, Анну Владимировну, тем самым спасая ее от раскулачивания, которое обрекало всю ее родню на мрачное и безысходное безвестие. Никто из деревенских так ничего и не узнает о судьбе сосланных, а люди были крепкие и работящие.
Анна родила в этом доме десять детей, из которых выжило три сестренки, выходила и выкормила дочерей в нелегкие военные годы, пока муж ее был на войнах, с которых вернулся Александр Васильевич только в 1947 году.
Время шло, дочь, Александра Александровна вышла замуж, и заботы о Доме взял на себя заботы ее муж, Александр Иванович, вернувшийся с войны в одной шинели и работавший лесорубом голубоглазый крепыш. Уверен, что он любил и уважал Дом, в который пришел, потому что так заботиться можно только о любимом и близком.
Помню, как меняли прохудившееся потоко. Выбиралось подходящее дерево, длиной метров десять, его приволокли трактором, потом Александр Иванович любовно обтесывал его, вырубал специальным инструментом желоб так, чтобы оно уже было красиво, чисто, хоть на комод ставь. Потом двое помоложе забрались на крышу, на конек, на веревках приподняли старое потоко, хозяин изнутри, с чердака ослабил куры, выбив клинья. Старое потоко потихоньку опустили на землю, новое на тех же веревках подняли, уложив на куры, куры поставили на их места, закрепили теми же клиньями. После чего все спустились на зеленую травку двора, посмотрели снизу на проделанную работу и дружно сказали: “ХОРОШО!”
Годы вокруг Дома шли незаметно. В 1979 году, женившись на дочери Александра Ивановича, впервые в Доме появился я. К этому времени Дом обшили вагонкой, покрасили желтой краской стены, голубой краской треугольник фронтона, и он стал самым ярким и приметным на улице.
Пришло время мне взять заботы о нем, но как-то так сложилось, что жил я очень неблизко и навещать Дом мог не часто и только наездами. Но я застал время, когда Дом жил светло и радостно. Просыпался он рано. Хозяйка, Александра Александровна, затапливала русскую печь, в которую ставились чугунки и крынки, на горячей плите готовилось то, ожидали домочадцы, замешивалось и подходило тесто. Через двор заждавшейся скотине несла теплое кушанье, отдельно овцам, отдельно поросенку, свое большой и спокойной холмогорке. В прогоревшей печи подметалось, и ее чрево ставились противни с “шанюшками” и рыбниками от аромата которых Дом наполнялся тем самым духом, что является основой всего в этой жизни. Вот уж действительно “ХОРОШО”!
Александр Иванович, тогда уже на пенсии, рано уходил на сенокос: по росе травы мягче, косятся легче. К обеду сено ворочали, а после дневного отдыха всей семьей уже гребли. Летний день жарок и долог, и к вечеру поднимались в пожне на загляденье стройные, классически правильные проймы. Разнотравье сменялось ярко-зеленым, ровно стриженным газоном. Сама пожня должна была содержаться в порядке, вырубался вездесущий ивняк, была какая-то особенная обжитость и чистота в этих полянах. На сенокосы брали с собой бидон с колодезной водой, внуки собирали ароматную землянику, а вечером к чаю нас ожидали все эти испеченные пироги, и была уверенность, что все идет, как нужно, как бывало и поколениями до нас.
Интересно, что тогда чувствовал Дом, появилось ли ощущение надвигавшейся беды, когда стали прекратили обрабатывать поля, окружавшие деревню, когда закрыли за ненадобностью леспромхозовский поселок и перестали мимо деревни проезжать автобусы, а потом и лесовозы.
Ушел навсегда хозяин Александр Иванович, и Александра Александровна, ликвидировав всю домашнюю скотину, переехала к нам в городскую квартиру, а Дом впервые остался один, без людей. Что чувствовал он, когда не услышал в положенное время ничьих шагов: ни хозяев, ни гостей, ни даже кошки. Когда насовсем остыла чисто выбеленная печь, а снежной зимой некому было расчистить дорожку к дверям? Смотрел на улицу, на такие же опустевшие избы, на поля, зарастающие молодым сосняком, на дорогу, по которой почти никто уже не ездит. Видел пожню, где веками косили местные жители, захваченную упорным ивняком и теперь превратившуюся в простой кустарник между заросшими полями. Как он зимовал один в ту первую зиму?
А Дом, большой, гордый, все еще крепко стоящий и несокрушенный, со своей высокой горки по-прежнему смотрит, не может насмотреться на уже покинутую всеми деревеньку, стоящую за березками заброшенного поля. Он еще готов противостоять осенним ветрам и дождям, снегу, который накрывает все вокруг, и уже не видно даже следов заборов. И вообще никаких следов. Дом ждет весну, помнит внуков последнего хозяина еще маленькими детьми и теперь надеется увидеть уже их детей. Дети, конечно, чрезмерно шумные и умеют разносить грязь по всему Дому, но зато как хорошо, услышать их голоса после мертвого зимнего молчания. И даже пыль с их сандалий, свидетельствует о жизни. А пока Дом ждет, он готов встретить и согреть всех, кто постучится и откроет двери.
Мы приехали в начале мая и, я уверен, он нас ждал. Нужно было много успеть сделать, ведь Дом не уважает праздность, но все равно вначале я должен прикоснуться к той самой стене, как будто поздороваться с Александром Васильевичем и Александром Ивановичем. Мы включаем свет, дом оживает, и я вижу, как он рад нам. Он снова нужен, необходим, без него плохо в этом мире. И сейчас Дому не важно, что это временно, совсем ненадолго, ведь жизнь продолжается! Конечно, он немолод, но еще крепок и если хоть чуть-чуть подлечить его, вполне может дождаться еще одно поколение своего строителя.
Дом, как большой деревянный фрегат, часть огромной эскадры, плывущей в море русских полей и лесов. Он жив и ждет свою команду. Мы не оставим тебя и, пока сможем, будем вместе встречать восходы и ветры. Пока сможем.