Всю ночь Антон Филиппович Прививкин мучился и страдал: соседи сверху до позднего часа передвигали что-то тяжёлое с места на место, потом нетрезвая компания заняла лавочку рядом с домом, где жил наш герой, и почти до самого утра вела себя самым бессовестным образом. Молодые люди выпивали, спорили, в перерывах ходили в туалет, но больше всего нарушала спокойствие их спутница Лола, непрерывно смеявшаяся такими громкими и взрывными раскатами, которым могли бы позавидовать сами силы преисподние.
Под утро весёлая компания разошлась, но желания спать у старого Антона Филипповича уже не было, несчастный налил себе чаю, выкурил несколько сигарет и пошёл умываться.
Первым делом Антон Филиппович подровнял свою полную русскую бороду, которая визуально вытягивала его лицо. Затем привычно зачесал назад длинные седые волосы, создавая благородный образ купеческой франтоватости. Если бы не запущенная липома на шее и сутулость, можно было бы сказать, что наш герой выглядел привлекательно для своих шестидесяти девяти лет.
В череде скучных и монотонных дней одинокого человека конкретно этот для Антона Филипповича был насыщенным. Имея похоронные сбережения на случай известный, наш герой, как и миллионы других пенсионеров, был обречён проводить последние годы жизни в посконной бедности. Но один раз в год он снимал проценты по вкладу и покупал себе нужную или ценную вещь, скопить на которую с пенсии было невозможно. Так же как другие люди предчувствуют своё счастье, так и Антон Филиппович ощущал, что доживает свой век, что каждая купленная им по необходимости вещь будет последней, что он её уже не поменяет на новую, и многое из того, что он делает, происходит в последний раз...
…Сегодня планировалась поездка в банк и покупка новых зимних ботинок, взамен тех, что у Антона Филипповича пришли в полную негодность. Собравшись к выезду из посёлка в город для больших и решительных дел, наш герой покинул свою квартиру.
Спускаясь с четвёртого этажа своего дома, по всем стенам лестничной клетки пожилой человек видел уже хорошо знакомые надписи и стихи, которые со временем не тускнели, а, напротив, будто бы нацеживались радикальной яркостью. Неизвестный автор изобличал уже знакомую нам Лолу в самом недостойном для женщины поведении, вероятно, заранее подготовив рифму для своих буриме. Воображение прозаика и поэта было щедрым на подробности подобных случаев. Под удар попал и некий Мансур, не пользовавшийся у автора большим уважением, и имевший, по мнению последнего, склонность к Лоле. Не останавливаясь на этом, чтобы усилить общественное порицание, автор решил добавить иллюстрации к своим произведениям. Картинки, нарисованные чёрным маркером, содержали сцены близких взаимоотношений Лолы и Мансура...
«Какой ужас, - подумал Антон Филиппович, - какая отвратительная мерзость… Кто же сделал нас такими? Разбитые бутылки в подъезде, плевки, окурки на каждом шагу... Может быть, в этом виноват «кровавый» политический режим, может быть, это лучшие сыновья его, в пику народу, тут испаскудились? Или Чикашкины, которые выбрасывают пакеты с мусором из окна, делают это под давлением государственного департамента США? Кто виноват, что мы так изгадились и совратились? В нас ещё крепко сидит тот менталитет русского мужичка-анархиста, кочевника, который не желает закрепиться на карте родного пространства, влиять на него технологически и культурно. Молодым людям нужен символ самого развращённого нигилизма, не в образе фундаментальной философии, а в тлеющих глазах наркотического опьянения. Это образ человека молодого, очень богатого, сделавшего себе имя на контр-культуре, возведя в на пьедестал самую низменную сторону людского облика. Ведь каждый действует и живёт на благо своих личных интересов, но в совокупности, - страны, города или места, - выполняет задачи общие, централизованные, поэтому такие элементы конкретно сейчас, да и всегда, очень нужны, - думал Прививкин. - И нужны они известно кому... Пусть уж лучше молодой человек пьёт, употребляет наркотики, красит ногти, чем жжёт покрышки на баррикадах... Эх... Погибай, Россия...» - вспоминал Антон Филиппович Достоевского.
Представители среднего и старшего поколения, уже успевшие постучать касками, сидя на рельсах, заработавшие право быть просто бедными, а не нищими, развлекают себя просмотром «невыдуманных историй» из жизни несчастных людей, которые за большие деньги выставляют свою подчёркнутую провинциальность на посмешище, сдавая тесты ДНК или на миг преображаясь в образ из новой одежды. Как же нам хочется видеть легализованный порок или тех, кто несчастней нас...
Мысли иконы купеческой внешности посмела прервать председатель ТСЖ многоквартирного дома Анфиса Сулимовна. Госпожа Чернова когда-то была хорошей подругой покойной жены Антона Филипповича, но заняла большую сумму денег и не сумела вовремя расплатиться, из-за чего отношения расстроились. Имея внешность человека без возраста, с костлявым лицом и жирным блеском кожи, Анфиса Сулимовна при всём этом обладала прекрасной фигурой, позволяя себе часто одеваться скорее вопреки, чем во имя своего возрастного секрета.
Усугубляли ситуацию и нежные чувства Анфисы Сулимовны к Прививкину. Дама в прошлом выбивалась из сил в манёврах и наступательных действиях в надежде хоть одного доброго взгляда, мимолётного прикосновения, комплимента от последнего. Но Антон Филиппович, смотрел на Чернову так же, как смотрят на стену, сухо и даже с каким-то пренебрежением. Не выдержав и собрав все свои силы, Анфиса Сулимовна во всём призналась Прививкину: как его любит, как болеет им, как всё поменяло свой цвет и вкус, как время остановилось... Антон Филиппович тогда просто отмахнулся от неё...
В раздражённом смущении и с тем самым выражением физиономии, когда человек пытается избавиться от застрявшей кости в горле, Анфиса Сулимовна, выкатив левый, маслянистого цвета, глаз, поздоровалась с ненавистным товарищем собственником.
Поездка в районный центр прошла более чем удачно: доехав до банка, Антон Филиппович снял положенные ему за год проценты по вкладу и далее купил превосходную зимнюю обувь.
Уже по дороге к самому дому наш пожилой герой обратил внимание на почти новый велосипед, стоявший у заграждения к мусорному контейнеру.
В России, если хозяин купил новую вещь, не сумев отдать в добрые руки старую, такое имущество оставляют на видном месте, подальше от общей грязи, как будто бы просто забыли. Многие люди привязываются к предметам, и, расставаясь с ними, надеются, что они смогут обрести вторую жизнь. В нашем случае, Антон Филиппович, практически не раздумывая, забрал то, что «плохо лежит» и, мучаясь восторгом свалившейся неожиданности, покатил велосипед к дому.
Прививкин очень давно закончил с отличием технический университет, заниматься ремонтом техники или каких-то сложных устройств было для него настоящим удовольствием. Поломки велосипеда оказались несложными, и за несколько дней приятной вовлечённости в тонкий восстановительный процесс, всё было сделано.
Антон Филиппович решил проверить велосипед на ходу и прокатиться.
Сев за руль двухколёсной конструкции, уже немолодой человек с седой бородой испытал восторг молодости, бодрящего оживления, улыбаясь счастью забытого детства. Он то штурмовал трамплин (это был лежачий полицейский), то резко тормозил, занося корпус велосипеда против часовой стрелки, то просто старался разогнаться до максимальной скорости.
«Как давно я не ездил, насколько же могут трогать и быть приятными такие простые вещи», - думал Прививкин. Сразу вспомнил, как очень давно отец учил его кататься на двухколёсном велосипеде в парке, слегка подталкивая маленького Антона. Уловив равновесие и динамику хода, юный Прививкин ехал вокруг цветущих клумб и дальше, пока в первый раз не упал. Трогательные воспоминания велосипедиста оборвал мальчик. Ребёнок в спортивных штанишках постоянно втягивал в себя не высморканную сопельку. Глеб, как его звали, попросил Антона Филипповича дать ему прокатиться.
Мальчик был примерно того же возраста, что и маленький Антон, когда тот научился ездить на велосипеде. Детская непосредственность ребёнка, его обращение на ты ко взрослому человеку и внутреннее ощущение того, что он сам заигрался в детство своим пижонским лихачеством, разнежило душу бездетного героя.
Выяснилось, что мальчик не умел ещё ездить на двухколёсном велосипеде, и Антон Филиппович с отцовским участием начал его учить держать равновесие и легонько толкать. Мальчишка быстро втянулся и уже через десять минут лихо ездил на площадке у дома. К Антону Филипповичу подбежала чем-то испуганная мать ребенка, представилась Анной Арнольдовной, сопливый мальчик тоже подъехал к матери и Прививкину.
– Оставьте велосипед у себя, он почти новый. - сказал Прививкин.
– Ой, как неудобно... Мы не можем! Простите... Пойдём, Глеб!
В эту минуту малыш посмотрел на мать тем недетским взглядом, с каким взрослый человек пытается запомнить, оставить в памяти мгновение. По взгляду человека порой можно понять многое, мальчик говорил своим видом, что у нищенства нет и не может быть гордости... Не сумев выразить эту мысль, маленький Глеб горько заплакал, вцепившись своими маленькими, но цепкими пальчиками в велосипед.
– Всё же, возьмите! - сказал Антон Филиппович, погладив Глеба по головке.
Анна Арнольдовна записала адрес немолодого господина и дала слово зайти на днях с сыном.
Через несколько дней, как и обещала, Анна Штольц зашла в гости к доброму старику. Заблаговременно испекла пирог и угощала им уже давно позабывшего вкус домашней выпечки хозяина дома. Квартира Антона Филипповича вибрировала оборванностью и грустью, как на картине В. Перова «Гитарист-бобыль». Хозяин пил чай и внимательно слушал благодарную собеседницу - «невесту Христа»: о жизни в детском доме, неудачном браке, обмане с квартирой, положенной от государства, о том, как теряется интерес к жизни, как мало стимулов для её продолжения, как бедность превращает человека в предмет эксплуатации... После этих слов Прививкин точно понял, чем должен заниматься дальше, как именно прожить отпущенное ему время, и в чём конкретно его цель.
Мысль, осенившая Антона Филипповича, была очень глубокой - приносить пользу на избранной точке пространства... Создавать и менять к лучшему доступную область среды, с себя начинать изменения, сострадальческие, ревностные до божественных заповедей, ибо даже самая высокая культура человеческого поведения - это всего лишь форма отсутствия помех для других. Установка жить и никому не мешать оказалась примитивной формулой, инертной по своей природе и замыслу.
После принятия предначертания и осмысления своего места и пути, открывшихся, как старая рана, Антон Филиппович долго размышлял, в чём и как эта искра божественного проявления могла быть реализована. Ничего больше не умея, кроме как возиться с техникой, просветлённый старик решил собирать на мусорках и свалках всякие механизмы, пригодные к восстановлению, и раздавать их малоимущим людям бесплатно, два раза в месяц, на местном поселковом рынке. Администрация рынка была только за, ибо это предприятие гарантировало аншлаг посетителей, которые обязательно попутно что-то купят. Антону Филипповичу предоставили место вольготное, с кровельным навесом и большой столешницей.
Прививкин день и ночь проводил в поисках хороших вещей на помойках и мусорных развалах. Раздобыв что-то ценное, он приводил это в безупречное состояние: старые холодильники, телевизоры, микроволновые печи, утюги, чайники, - все эти вещи обретали новую жизнь. В установленные дни, задолго до прихода Прививкина, на рынке собиралась огромная очередь. Жители посёлка не ссорились, терпеливо ожидая Антона Филипповича. Ну а Прививкин безвозмездно отдавал всё, что ему удалось сделать: дети (они стояли в отдельной очереди) получали игрушки, которые он починил, взрослые - бытовую технику, кому какая нужна, договариваясь заранее между собой. Простые люди очень полюбили этого старика, не понимали его, восхищались, целовали его руки. Денег Прививкин не брал, и люди хорошо это знали, но чувство общественной благодарности и огромного уважения были выше упрямства старика. Продукты передавали через администрацию рынка, знакомых продавцов, а иногда просто подсовывали под прилавок, пока Прививкин этого не видел. Приносили свежайшее мясо, свинину, говядину, домашние яйца, овощи с огорода, зелень, ещё живых карпов, наловленных на сети. В конечном итоге, сдавшись, Антон Филиппович начал принимать натуральные пожертвования.
Популярность Прививкина как благодетеля и великого мецената росла в посёлке с невиданной скоростью, в народе его назвали апостолом, как человека огромной доброты и великих поступков. Не зная помощи от известных пророков древности, христиане, не читавшие ни строчки Великих писаний, очень ясно увидели чудо этой личности, его особенное явление.
Но, вместе с тем, совершая добрые дела, Антон Филиппович приносил в свою небольшую квартиру всё больше и больше хлама. Наш герой и сам не заметил, как превратил жильё в помойку: кругом лежали микросхемы, коробы, детали, всё в его квартире было захламлено. Клопы облюбовали ковры, а тараканы остальное пространство. Данное обстоятельство справедливо возмущало соседей Антона Филипповича, им как никому другому приходилось терпеть издержки доброты апостола нашего времени... Поселковое жильё и так стоило недорого, а с таким соседом оно вообще обесценилось, и как тут жить, как заводить детей?
Бессменный председатель ТСЖ Анфиса Сулимовна, та самая женщина без возраста, хорошо чувствуя настроение публики, написала жалобу поселковому главе, вызвала участкового и представителей ГЖИ. Такой деятельности и придирчивости она и сама за собой не помнила. Её не так волновали постоянные притоны и отсутствие запирающего устройства в доме, как сходивший с ума сосед. И главной исторической возможностью было признать Прививкина невменяемым, уложив его в места реабилитации, откуда никогда не возвращаются.
Чернова не смогла простить отсутствия любви к ней, так и не поняв, что наши личные чувства, любовь, искренность и доброта - не ориентир для взаимности, что самое лучшее переживание, которое она испытала к мужчине, было только её внутренним наполнением сердца... Но синдром Анны Карениной перерос из любви к женатому мужчине в навязчивую идею мести. Анфиса Сулимовна сводила счёты даже не с самим Антоном Филипповичем, а, скорее, со всем белым светом.
Нужно добавить, что Чернова, жильцы дома и многочисленные представители различных служб, занимавшихся делом Прививкина, как и все, отправляли к апостолу своих родственников за получением хороших вещей для быта, но делалось это в огромной тайне. В любом случае, у человека есть две руки: одной он может держаться за сердце, успокаивая свою совесть, а второй - подписывать жалобную петицию.
После многочисленных обращений работу Антона Филипповича приостановили и санкционировали проверку его деятельности. Было решено дать правовую оценку благодеяний старика, создали комиссию: налоговики, администрация, полиция, ГЖИ, ТСЖ... После приостановки его выходов на местный рынок, общественность, стоявшая в гражданской очереди на получение хоть чего-то, вспыхнула таким протестом, какого посёлок Крячино не знал со времён гражданской войны. Плодородные земли молока и мёда шумели людским топотом, площадными криками, набирая мощь, словно река в половодье. И сила эта взбунтовались, расквасились: камнями разбили все окна поселковой администрации, подожгли универмаг, который, как все знали, принадлежал главе поселка. После, когда уже беспорядки улеглись, жители Крячино написали письмо губернатору области в поддержку Антона Филипповича, дескать, произвол, будут последствия, будут жалобы ещё выше, если не прекратятся измывательства над Прививкиным... Документ подписали семь тысяч человек из десяти тысяч, живущих в поселке.
Как это и бывает в бюрократических структурах, письмо спустили до адресата с требованием немедленных разъяснений и внесения предложений по линии сложившихся погромов...
Главный адресат, Климент Михайлович Покамкин, был неплохим человеком, но слишком сильно держался за власть. Этот посёлок был его детищем, он часто представлял себя генерал-губернатором, пусть и маленького поселения, но где он, по праву власти от Бога, был Отцом народа своего.
Собрали совещание. Председательствовал глава Климент Михайлович, секретарём был первый заместитель Ермак Афанасьевич, членами комиссии стали заместитель Гвидон Илларионович, заместитель Марк Давидович, заместитель Мансур Борисович, а также начальник управления безопасности Глинкин Давид Романович.
Климент Михайлович, стоя у своего рабочего стола и размахивая какой-то бумагой, кричал:
– Ну что, шалавы, доигрались? И прямо перед выборами! - лицо главы краснело всё сильнее и сильнее. - ТЫ!!! Встань, гадина пархатая... Ты, ты, Романович! Сука... Что вы все молчите, как на поминках??? Проиграем выборы, и под суд... Вместе с тобой пойдём, Ермак Афанасьевич!!!
Лицо секретаря опустилось вниз.
- Мансуурррр! Подлец! Ты же за молодежь отвечаешь... Ты отвечаешь, или только с ней тр...ся? Напринимал всех знакомых... Гов…дов! Смотрите на меня, мерзавцы!!
Все посмотрели на Климента Михайловича.
– Этот мусорщик, эта гадина.... Ммммээээййй! – Климент Михайлович сбил стакан с водой. - Мне мутит народ, смутьян, мразь, крамольник! Откуда он взялся?
– Это народный герой, может, мы можем его использовать? - спросил Ермак Афанасьевич.
– Что ты собрался использовать??? Мне нужно, чтобы человек один день работал и три дня пил!!! Вот что мне нужно! - орал Климент Михайлович.
По итогам заседания опытный глава принял следующее решение: пока не пройдут выборы, ход делу не давать, а после отправить Прививкина на принудительное лечение, учитывая, что близких родственников у него нет, и никто за него не вступится. Таким образом, от Антона Филипповича можно будет быстро избавиться.
Прошли выборы, где кандидатами были местный пьяница, которого накачали деньгами к премьере, и, собственно, Отец патриаршего народа неблагодарного. Триумф был предопределён.
Избегая новых шатаний и волнений, неплохой человек осмелился выступить перед сторонниками, перед всеми, кто ещё думал и сомневался:
- Народу моему великому, поборникам культуры, Отчизны, неустанным благодетелям: дорогой честолюбия отправили мы Прививкина, по заслугам его, в Дома отдыха, по нестерпимому зову совести перед ним, где герой, так же как и Мафусаил, получит жизнь вечную, славную, как Ганнибал Барка, и, вернувшись, как Наполеон во Францию, будет окружен нашим почтением!
Народ рукоплескал, никто даже и подумать не мог, что Прививкина насильно отправили лечить в психиатрическую больницу.
Основную часть вещей, второпях собранных Антоном Филипповичем при отъезде, в больнице потребовали сдать. Оставили лишь небольшой пакет безопасных, по мнению надзора, предметов. Привычные рубашки и брюки заменили байковой пижамой и безразмерным халатом. К огромной печали Антона Филипповича, изъяли даже новые зимние ботинки, вручив вместо них видавшие виды войлочные боты. Стыдно сказать, трусы – и те заменили на казённые «семейники». Остригли волосы и ногти, словно обрубая последние связи с внешним миром.
Разумеется, поначалу Прививкин выражал бурное несогласие с ситуацией. Уже немолодого человека оторвали от родного очага, привычного быта и, главное, его предназначения нести пользу людям. Он пытался организовать встречу с главврачом, писал жалобы в Минздрав, заводил разговоры об освобождении с медицинскими сестрами – все было тщетно. Главный вечно находился на каких-то совещаниях, бумаги с обращениями в Министерство по понятным причинам не покидали стен больницы, ну а молоденькие сестрички только сочувственно улыбались, подготавливая очередную инъекцию препарата, название которого Антону Филипповичу не сообщали.
Личных знакомств завести также не удалось – соседи по палате были тихи и неразговорчивы. Из развлечений – посещение столовой, душевой, поход в туалет, кварцевание и прогулка по коридору.
Коридор был длинным, без ответвлений и поворотов, с высокими потолками. Здесь всегда дежурили санитары. Разрешалось ходить, сидеть на кушетках, подходить к окну. Поскольку прогулки для пациентов этого отделения больницы были под запретом, Антон Филиппович полюбил стоять у окна, разглядывая внутренний двор. Собственно, разглядывать было особенно нечего – пара чахлых кустов, угол прачечной, дорожка наискосок. И все же это времяпрепровождение приносило хоть какое-то разнообразие в жизнь Антона Филипповича.
Еще можно было любоваться растениями в пластиковых горшках. Их здесь было немного – пара декабристов, большая пальма у сестринского поста и, кажется, фикус.
- Эх, дружище, - мысленно обращался к фикусу Прививкин. – Вот стоишь ты здесь, и не знаешь, как хорошо на воле. Там – свобода, там – ранняя весна, там - люди, которые ждут нашей помощи…
Антон Филиппович нежно дотронулся до прохладного гладкого листа. И вдруг отпрянул – рядом с листом быстро распускался необычайный, крупный белый цветок.
Словно громом пораженный, апостол смотрел на это чудо, а цветок разворачивался в его сторону, благоуханный и нежный, как сама любовь…
…Вокруг необычного фикуса потом было много разговоров. Выяснилось, что никто из сотрудников никогда не видел, как цветут эти растения, и что данное явление – необыкновенно редкое. На фикус приходили посмотреть из других отделений, фотографировали для ботанического форума и даже опубликовали о нем заметку в местной газете. В течение недели он радовал своей красотой медиков и пациентов, пока, наконец, его не перенесли в кабинет к главному врачу.
Потянулись привычные больничные будни: кварцевание, туалет, душевая, столовая…
После нескольких недель лечения Прививкин внезапно исчез самым загадочным образом, пропал безвозвратно. Остались только личные вещи: золотая цепочка, несколько икон, одежда, зубная щётка, но самого Антона Филипповича нигде не было. Искали всем миром, особенно пожилые: брали с собой образок, крестились, вспоминали, молились.
Уже после криминальные специалисты смогли найти на поляне его вбитый в дерево золотой крест, там и поставили часовню именем Преподобного Антония.
(В соавторстве с Мариной Симоновой).