Светлой памяти моей мамы.
Тридцать лет назад мы с мамой сняли маленькую квартирку в нижней Хайфе, совсем близко от моря. Район наш назывался "Мошава Германит", то есть когда-то, в 30-х годах, в нем жили выходцы из Германии. Старожилы рассказывали, что хозяйки были настолько чистоплотны, что, закончив уборку своего дома, выходили на улицу и мыли с мылом тротуары. Уютное, тихое место, утопающее в зелени, на каждом шагу - маленькие кафе, разноцветные фонтаны, киоски...чуть не написала "Союзпечать".
Ощущение тишины, чистоты, спокойствия. Незыблемости мира. Доброжелательные, улыбчивые соседи, как евреи, так и арабы. Пароходные гудки, доносящиеся с порта. Изобилие в магазинах. Размеренная жизнь без стрессов и конфликтов. 1990 год.
Мама домовничала в квартире, с удовольствием делала покупки в супермаркете, находящемся через дорогу, обзавелась подружками-пенсионерками, с которыми коротала вечера на лавочке напротив фонтана. А я училась в ульпане, а потом поступила на курсы в Хайфский университет, выдержав большой конкурс и еще не зная, что эти курсы мне совсем не пригодятся в последующей жизни.
Мама, очень дружелюбный и общительный человек, подружилась с мальчонкой-арабом, каждый день проходившим мимо нашего дома. Он был увешан самодельными кастрюльками и сковородками, этакий малолетний коробейник. Эти кастрюльки стоили копейки, и мама иногда покупала у него что-то из мелочи.
При этом они разговаривали на смешной смеси языков. Мама владела только русским - плюс немецкий, который она изучала в школе, до войны. Мальчонка ( звали его Мухаммед и было ему что-то около 17-ти) знал, разумеется, арабский, плюс немножко иврит и немножко английский.
Тем не менее, они общались за милую душу. Мама усаживала Мухаммеда за стол и угощала чаем с лимоном и горячими оладушками. Он уплетал с удовольствием, в отличие от израильтян, которые никогда не ели в домах "не кошерных" репатриантов.
Однажды пошел сильный дождь, резко похолодало и юный коробейник вымок до нитки. Мама увидела его, дрожащего от холода, ахнула, побежала ставить чайник, а его заставила раздеться и дала полотенце. Когда я пришла домой, передо мной предстала прикольная картинка - Мухаммед сидел, укутанный в старую мамину кофту, а поверх кофты - сибирская пуховая шаль. Он пил горячий чай, с наслаждением жмурился, а перед ним стояла горка русских блинов и мисочка с медом. Мама проглаживала утюгом его свитер.
При виде меня, мальчик смутился, хотел встать, шаль свалилась, я поторопилась сказать на иврите : "Сиди, сиди кушай!" и скрылась у себя в комнате. Но дверь не закрыла и с улыбкой слушала разговор мамы с гостем.
- Кто это, геверет ( госпожа) Кляра?
- Моя дочь, Елена! - ответствовала мама с гордостью.
- Она красивая. Могу ли я на ней жениться?
- Нет, ты для нее слишком молод.
Потом свитер высох, Мухаммед оделся, горячо благодарил и хотел подарить маме несколько кастрюлек. Я покачала головой и сказала по-русски:
- Не бери, зачем нам эта рухлядь?
Когда он уходил, обвешанный гирляндой кастрюль и сковородок, в квартиру зашла квартирная хозяйка. Она оставила в коридоре мокрый зонт и с изумлением проводила взглядом удаляющегося Мухаммеда.
- Кто это?? Вы что, араба пустили в дом??
- Да, а что такого? Он вымок и промерз, совсем ребенок. Как было не напоить его чаем? - мама была в недоумении.
- Вы с ума сошли, дорогая? Вам жизнь надоела?
- Да что вы такое говорите, он такой же человек, как мы с вами...
- Ну вот что... - ответила квартирная хозяйка ( она приехала из Румынии и неплохо изъяснялась по-русски). - Чтобы это было первый и последний раз! Когда вы поживете здесь подольше - вы поймете, что можно делать и чего нельзя. Чтобы больше я его в своем доме не видела!
Она не добавила - или ищите другую квартиру, это и так было ясно.
Когда на следующий день Мухаммед проходил мимо и хотел поздороваться - мама не вышла. Напрасно он взывал около наших окон: "Геверет Кляра...Геверет Кляра! Бокер тов! ( Госпожа Клара! Доброе утро!)"
Мама не откликнулась, и он ушел. Маме было стыдно и грустно. Для нее все люди были равны. И к ней все всегда относились с уважением, хотя она никогда не скрывала свою национальность и не меняла ни фамилию, ни имя-отчество. Мама любила людей.
Сейчас я думаю - доживи она до этого времени - изменилось бы ее отношение к арабам?