Он понимал, что выкарабкаться из этой «барической ямы» вряд ли получится. Это также бессмысленно, как ждать мгновенной перемены погоды. Он хватался за каменистые края обрыва, не обращая внимания на раненые пальцы, содранные ногти, с которых стекала каплями кровь, холодная и вязкая.
…По утрам он имел привычку разглядывать себя в зеркале, особенно, после бессонной ночи или сна с затяжными перерывами. Бледное лицо выглядело одутловатым, измождённым и, казалось, вылепленным из пластилина неумелым мастером. Разминая тёплыми пальцами «материал», приятно чувствовались лёгкая податливость и мягкая пластичность; можно было изобразить любую гримасу: от гневной, плаксивой, до улыбающейся, клоунской.
Большие залысины сильно оголяли изрезанный морщинам лоб; выпирающие надбровные дуги добавляли взгляду исподлобья холодной враждебности и мрачности. Недельная небритость, неопрятность, немытость старили и без того отягощённое возрастом пятидесятилетнее грузное, бесформенное тело. Одышка мучила, даже когда он просто сидел без движения. В такие минуты страшно хотелось забраться в какую-нибудь тесную коробку, представив себя гуттаперчевой, гибкой, словно ластик, кошкой, которая устраивается в любом пространственном объёме, и при этом чувствует себя исключительно комфортно. Он читал в каком-то научном журнале, что ученые выявили одну особенность – кошкам совершенно неважно, коробка это или просто перед ними квадрат, иллюзия или его очертания. Они все равно предпочитают находиться внутри того пространства, у которого есть границы.
Его душевное состояние постоянно требовало защищённости. Когда он находился в пределах воображаемого ограниченного локума, к нему приходили спокойствие и осознание собственной неуязвимости. Тогда он впадал в забытьё с яркими эротическими видениями и мистическими историями, в которых ощущал себя счастливым, потому что всё лучшее, что происходило в нереальности, наяву было ему недоступно. И даже в кратковременном сне его отпускало ноющее чувство тревоги: тело расслаблялось, наполнялось теплом и желаниями, когда он едва касался губами края вышитой золотыми нитями набедренной повязки танцовщицы, представляя близость её лобка, скрытого под тонкой, украшенной замысловатым орнаментом, тканью... вожделенно наблюдал за возбуждающими движениями гибкого тела, с наслаждением окунался в звуки завораживающей ритмичной музыки.
Сквозь мутные проблески вялого пробуждения он услышал, как его любимый пёс Корт нетерпеливо постукивал хвостом по полу, ожидая время прогулки. Хозяин приучил его быстро справлять нужду. Потом они возвращались домой, оставаясь предоставленными каждый сам себе до следующего выгула. Сознание с трудом пробилось сквозь дрёму, и он понял, что слуховые галлюцинации стали возникать всё чаще и чаще. Корта он похоронил в ящике из-под цитрусовых тринадцать лет назад. Тупая боль воспоминаний о собаке терзала, не ослабевая.
Рассвело. Он привычно потянулся за зеркалом, без всякой надежды обнаружить на своём, землистого цвета, лице хоть какие-то изменения к лучшему. Казалось, что там, в зазеркалье, непременно существует рослый, накачанный молодой бонвиван с загорелым лицом и ослепительной улыбкой, открывающей ряд безупречных фарфоровых зубов со вставленным в верхний клык небольшим бриллиантом, свидетельствующим о высоком статусе и достатке владельца. Самовлюблённый нарцисс, метросексуал, сдувающий с себя пылинки, не ведающий душевных мук и страданий он летел по жизни в своём Bacalar с открытым верхом – самом дорогом автомобиле британской марки последнего выпуска Компанией Bentley.
От распалённого собственными фантазиями воображения его сердце начинало биться с перебоями, одышка усиливалась, ко всему прочему, добавлялся нервический кашель. Рот и нос наполнялись густой слизью, которая стекала по задней стенке носоглотки. Задыхаясь, он сел, дрожащей рукой нащупал на стоящей рядом с кроватью табуретке грязный носовой платок, приложил к губам и громко надсадно кряхтел, пытаясь отхаркивать мокроту, которую потом долго рассматривал, опасаясь увидеть кровянистые выделения. На память вдруг приходили воспоминания из детства, когда его мать, будучи врачом, рассказывала о том, как в лабораторных условиях в чашке Петри, заполненной агар-агаром, была выращена чистая культура микроорганизмов. Он боялся всего того живого микроскопического, что существовало вне видимости и его личного контроля, поэтому по душе была техника Petri art, которая позволяет искусственным путем взаимодействия спиртовых чернил, красителей с эпоксидной смолой создать эффект чашки Петри с микроорганизмами.
Откинувшись на подушку, он долго смотрел в потолок, наблюдая за клопом, ползущим мимо засиженной мухами лапочки без плафона. Эти твари невероятно сообразительны и фантастически приспособлены к добыванию пропитания. Клоп доползал ровно до того места, где стояла кровать и прямиком падал на огромное человеческое тело, чтобы присосаться и вволю напиться живительной крови. Тело поворачивалось на бок, к спине тянулись крючковатые, поражённые артритом пальцы с грязными нестрижеными ногтями, которые ожесточённо расчёсывали места укусов. Война с клопом продолжалась ежедневно, но, как бы то ни было, победу всегда одерживал безжалостный коварный враг
Он выпростал из-под одеяла худую оголённую руку и, держа на весу, начал пристально разглядывать на ней голубые прожилки. Неотступная мысль о том, как правильно нужно примериться, чтобы перерезать вены, преследовала его последние две недели. Существовала распространённая ошибка: резали поперёк, вместо того, чтобы направлять лезвие вдоль. Расчувствовавшись, он вдруг заплакал, представив себя одиноким трупом на дне продавленной постели, раздутым и гниющим в тепле. Слёзы стекали, обильно заливая уши.
.
…От помойки шёл тошнотворный запах. Огромная картонная коробка из-под холодильника, приставленная к мусорному баку, к удивлению была чистой и не повреждённой, как будто только что сошла с заводского упаковочного конвейера. Пришлось сложить её вчетверо, чтобы донести до места. Он двинулся к гаражам. Хотелось найти тот пригорок, где он закопал своего Корта… Минуло несколько лет с тех пор, как он последний раз приходил помянуть своего единственного друга. Захоронение нашлось не сразу… меткой служил дырявый котелок, наполовину зарытый в землю. Он упал на колени, и остервенело начал отбрасывать в сторону куски битого кирпича, рваную ветошь, пластмассовые бутылки, строительный мусор…
Сдирая ногти, он разрывал землю до тех пор, пока не уместил в образовавшуюся яму коробку от холодильника. Темнело. Потоки холодного воздуха кружили, сворачиваясь в тугую воронку… Он залез внутрь коробки, улёгся на дно, поджал ноги и приложил ладонь к стенке, за которой находился давно истлевший труп его собаки. Сознание уплывало медленно, вытесняя из памяти все надежды, мечты и желания а, главное, саму жизнь…
***
– Вот, проклятье! И какой это хрен додумался коробку сюда приволочь! Нет бы у помойки оставил… знают же, что народ макулатуру собирает. Сергеич, иди сюда, помоги свернуть картон.
– Гриш, ну чего ты разорался? Когда это бомжей за людей считали? Такая уж наша доля, кто в этом виноват? Давай, бери за край…
Григорий потянул коробку и вытащил её из ямы. Вдвоём они быстро свернули картон и закрепили верёвкой на тележке, где уже были привязаны старые журналы, газеты и прочее хламьё.
– Ну, вот, порядок. Сейчас сдадим всё это добро, отвалят нам деньжат, тогда и бутылочку прикупим. Живём, братуха! Не горюй…