Во время пребывания в Москве Великая армия потеряла столько людей, сколько унесло бы хорошее генеральное сражение. Всего лишь за 10 дней - с 9 по 19 сентября - партизаны взяли в плен более пяти тысяч неприятельских солдат, а если учесть, что летучие отряды предпочитали пленных не брать, то потери французов, пожалуй, можно и удвоить. За время так называемого «тарутинского сидения» князь Михаил Кутузов сформировал несколько партизанских отрядов и почти полностью взял Москву в кольцо летучих частей, которые всячески вредили французам: не позволяли фуражирам запасать корм для лошадей, преследовали шайки мародеров, атаковали аванпосты французской армии, следили за передвижениями неприятеля и нападали на коммуникации врага. «Как слепни липнут к измученному животному, также точно и легкие партизанские партии вились около французской армии, бессильной в борьбе с ними...» - писал ген. от кавалерии и военный историк Фёдор Гершельман. «Малая война» была крайне жестока. Чтобы не сковывать своих движений, партизаны старались не обременять себя пленными. Французы же не считали партизан регулярным войском и беспощадно расстреливали тех, кто попадал в плен. Пожар начался сразу в нескольких местах: около Воспитательного дома на Солянке, рядом с Гостиным двором, за Яузским мостом, в скобяных и москотильных (химических) рядах Китай-Города. На следующий день Наполеон, следуя в Кремль, проезжал мимо пылающего Гостиного двора.
Один из очевидцев пишет: «Громадное здание походило на исполинскую печь, из которой вырывались густые клубы дыма и языки пламени. Возможно было ходить лишь по наружной галерее, где находилось множество лавок. Тысячи солдат и каких-то оборванцев грабили лавки». Огонь на Яузе тоже разгорался всё сильнее и перекинулся на деревянные здания на Швивой горке. Пожар рядом с Кремлем, где были сосредоточены артиллерийские запасы, становился всё более опасным, и Наполеон приказал маршалу Мортье, назначенному московским генерал-губернатором, потушить огонь. Однако сделать это было не так-то просто: предшественник Мортье, ген.-губернатор Ростопчин, приказал вывезти из Москвы весь пожарный инструмент. С 3 (15) на 4 (16) сентября наступила «страшная ночь», как её называли очевидцы. Началась настоящая буря, поднялся сильнейший ветер, который, как вспоминают, сбивал человека с ног. Его порывы разносили пламя по разным частям города, и утром всю Москву затопил гигантский океан огня. Наполеон проснулся в превосходном настроении. Простуда, которая преследовала его ещё со времени Бородина, отступила. Император спросил у вошедшего к нему доктора Метивье о последних новостях. Тот ответил, что везде вокруг Кремля - пожары. Император выглянул в окно: «Какое ужасное зрелище! Это сами они поджигают; сколько прекрасных зданий; какая необычайная решимость; что за люди: это скифы!» Свита еле убедила императора перебраться на время пожара в Петровский дворец, на окраину Москвы, но как было выбраться из Кремля?
«С каждым мигом вокруг нас возрастал рёв пламени, - писал граф де Сегюр. - Единственная извилистая и кругом пылающая улица являлась скорее входом в этот ад, чем выходом из него. Император, не колеблясь, пеший, бросился в этот опасный проход. Он шёл вперёд сквозь вспыхивающие костры, при шуме трескающихся сводов, при шуме от падения горящих брёвен и раскалённых железных крыш, обрушивавшихся вокруг него... Удушающий воздух, пепел с искрами, языки пламени жгли вдыхаемый нами воздух, дыханье наше становилось прерывистым, сухим, коротким, и мы уже почти задыхались от дыма...» Из огненной западни Наполеона вывели солдаты 1-го корпуса, которые случайно узнали императора «среди вихрей пламени». Ещё двое суток бушевал пожар, в котором выгорело три четверти Москвы. Город стал похож на один огромный обгорелый пустырь. Первые годы после войны практически все в России были убеждены, что пожар устроили французы. «До сих пор ещё, - писал Жозеф де-Местр 2 июня 1813 г., - в народе говорят, да и повыше народа, что Москву сожгли французы: так ещё сильны здесь предрассудки, убивающие иногда всякую мысль наподобие гасильников, которыми тушат свечи». Однако французам пожар Москвы был совершенно невыгоден. Они сами ещё в 1812 г. назвали главным виновником пожара Ростопчина, Наполеон даже окрестил его Геростратом. Французы утверждали, что поймали 300 поджигателей со взрывчатыми веществами, которых «подготовил» ген.-губернатор. При поджигателях были найдены «разные вещи, употреблённые к зажиганию.
Это фитили ракет, фосфоровые замки, сера и другие зажигательные составы, найденные частью при обвиненных, а частью подложенных нарочно во многих домах». Может быть, французская концепция целенаправленного поджога Москвы Ростопчиным и не верна, но отдельные факты полностью подтверждаются. К тому же ген.-губернатор неоднократно «пророчествовал» о пожаре. «Москва в руках Бонапарта будет пустынею, если не истребит ея огонь, и может стать ему могилою», - написал Ростопчин императору 1 (13) сентября. «Город уже грабят, - сообщает граф жене в тот же день, - а так как нет пожарных труб, то я убежден, что он сгорит». И тогда же, перед советом в Филях граф Ростопчин говорил ген. Ермолову: «Если без боя оставите Москву, то вслед за собою увидите её пылающую!». Тем не менее с французов тоже нельзя снимать ответственность за пожар Москвы. Великая армия вступила в город, значит, за него отвечают именно наполеоновские войска, и никакие поджигатели не должны были нарушить громко декларируемый порядок. По чьей же воле запылала оставленная Наполеону Москва? До сих пор нет точного ответа на этот счёт. Вопрос о причинах пожара Москвы 1812 г. вот уже 200 лет волнует умы учёных историков. Версии, высказываемые различными авторами, называют его виновниками или московского ген.-губернатора Ф.В. Ростопчина, или неприятельскую армию, или патриотический подвиг неизвестных русских героев. А. Артемьев, исследователь из г. Ижевска, в 2012 г. пишет: «Давайте немного отвлечёмся от кошмарных сцен и подумаем.
Если все гипотезы о пожаре 1812 г. на поверку оказываются несостоятельными, то верна ли сама постановка вопроса – «Кто поджигатели: русские или французы?». Почему бы не рассмотреть вариант участия в катастрофе третьей стороны», третьей силы? Такая сила, как показывает история, давно присутствует на Земле. Многие столетия ни одна крупная война не возникала сама по себе. Всегда был некто, который стравливал соседей, доводил конфликт до точки взрыва, провоцируя бойню, а затем распространял своё влияние на ослабленные войной народы. В разное время вели речь даже о причастности к пожару царя Александра I и князя Кутузова. Военный историк А. Михайловский-Данилевский также не сомневался в приказе «московского главнокомандующего» Ф.В. Ростопчина, считая это его личной инициативой, но добавлял, что ряд зданий загорелся из-за патриотического порыва москвичей, а позже грабежа пьяных французов и русских бродяг. Здесь обратимся к заявлению М.И. Кутузова, сделанное посланцу Наполеона ген. Ж.А. Лористону: «Я хорошо знаю, что это сделали русские. Проникнутые любовью к Родине и готовые ради неё на самопожертвование, они гибли в горящем городе». Последней версии придерживаются французские историки и часть русских (Е.В. Тарле, М.Н. Покровский, Н.А. Троицкий и др.). Они считают, что москвичи не могли оставить свой город захватчикам и «жгли, уничтожали всё, не считаясь ни с чем, чтобы создать врагу невыносимые условия».
Современники московского пожара А.С. Пушкин, Н.М. Карамзин, М.Ю. Лермонтов, В.А. Жуковский, А.И. Герцен и герои Отечественной войны А.П. Ермолов и Д.В. Давыдов также видели в сожжении столицы «патриотическую жертву» русского народа. Немецкий философ В. Шубарт написал о грандиозном московском пожаре следующие строки: «Я не стану касаться спорного вопроса, сами ли русские это сделали, грабители-мародеры или пьяные французы, намеренно или по ошибке. Дело не в этом, а в том, что если в городе, состоящем из деревянных строений, из 300 тыс. его жителей остается несколько тысяч, – он должен погибнуть. Уже сам уход людей означал, что они жертвуют своим имуществом. И тем не менее: с каким само собой разумеющимся спокойствием, без всякой позы, свершался этот величайший в истории жертвенный акт! Ни одна столица мира, которую доселе покорял Наполеон, не оказывала ему такого приёма. Берлинцы стояли шпалерами, когда тот вступал в город, и кланялись. Русские и на себя, и на врага нагоняли ужасы апокалипсиса. При этом ни одна столица не имеет такого значения для народа, как Москва для русских. Она значит для него больше, чем Париж для француза. Это священный город для русских...». Всеволод Иванов (1888-1971) в своей книге «Александр Пушкин и его время» пишет, что пепел пожара Москвы до сих пор горяч для нас и трудно об этом читать без потрясения. Автор приводит запись очевидца: «С крыши нашего дома, где мы сторожили день и ночь, мы увидели, что в течение одного часа пожар появился в ста различных местах...
Продолжение следует в части 28 http://proza.ru/2021/05/20/913