Вот я и осталась совсем одна с маленькими детьми, - какие они мне были утешители, помощники? Моя мама все время страховала свою жизнь в пять тысяч рублей, а в год смерти почему-то решила в две тысячи - видимо собиралась долго жить. Зачем я их получила, как мать не знаю, особой надобности не было. Пришлось нанять женщину для присмотра за хозяйством, детьми. Вот так и жила, шел год за годом, дети подрастали, и уже не надо было кого-то держать, справлялись со всеми делами сами. Живя в одиночестве, приходилось очень заботиться о своем здоровье, ведь не на кого было надеяться, заболей я, как будут дети, кто о них позаботится. Если я прибаливала, как они беспокоились, спрашивали, как я себя чувствую, лучше ли мне? В военные годы трудно было с дровами, привозили с работы длинные поленья, приходилось их распиливать, так я приловчилась их распиливать дома, на табуретке, длинной пилой одна или при помощи подраставшего Жени, а Таня нам их придерживала. А когда не было дров, то не брезговали и соседскими заборами или необитаемыми домами, здесь уж орудовал Женя. Не помню, сколько лет было Жене, может быть, двенадцать. Поехали мы с санками и пилой на другой берег реки, стали пилить деревья на дрова, опыта у меня в этом не было, подпилили одно дерево, оно неожиданно сломалось и при падении комлем ударило Женю в грудь, он упал как замертво. Я сильно испугалась, думаю, неужели убила, но ничего, отдышался, отдохнув, поехали со своими дровами домой.
Хоть в Сибири и не было войны, но мы тоже переживали военные невзгоды, конечно, не такие страшные, с угрозой для жизни. Были затруднения с продуктами, все было очень дорого, так как продавалось по спекулятивным ценам людьми, имевшими хорошее сельское хозяйство или стоящих у продуктов. Например, буханка хлеба стоила двести рублей, масло четыреста рублей килограмм, многие продукты выменивались по деревням на одежду. После мамы всю ее одежду я выменяла на продукты. Помню, как-то я ходила на Селекционную станцию к одной знакомой за картошкой, было, наверное, 10 километров, иду с ведром картофеля, еле тащу, и в мыслях завидую маме, вот, она умерла, ничего-то ей теперь не надо, а я, вот, осталась тут мучиться.
Дети мои копались около пекарни, в углах выискивая крошки, корки от хлеба, потом их добавляли в суп. На работе коллективы объединялись и возили на себе вместо лошадей из-за реки дрова для пекарни, больницы, детских учреждений. Из тертой картошки, шелухи готовились лепешки, у кого были коровы, ели с молоком, было очень вкусно по тому времени. Помню, выгружали соль из паузка, многим за работу дали ордера на мануфактуру, но не мне, я ведь была враг.
Голодали не только люди, но и наш скот, в особенности лошади, так как не было овса. Напала на них чесотка, была построена специальная баня, где их мыли, чем-то мазали, но все не очень помогало. Вместо овса стали печь некачественный хлеб, но все же, видно, был съедобен и для лошадей, так как наблюдалось его хищение. Лошади так ослабели, что в стойлах приходилось их подвешивать, так тяжело было на них смотреть, многие подохли. У нас был рабочий - татарин, как оказалось, очень предприимчивый человек, он ухитрялся продавать мясо от сдохших быков. По этому поводу меня как бухгалтера даже вызывали в прокуратуру, обвиняя в том, что поставлен плохо учет, раз есть возможность воровать мясо.
Помню, как в одну из весен я сидела верхом на лошади, на каком-то белом Россинанте, вела косяк лошадей на Селекционную станцию, на поправку, следом они шли, еле передвигая ноги, вот было зрелище достойное жалости.
После того, как мама купила пианино, она стала учить своего внука Женю на нем играть. Хотя ему было пять лет, учила она его очень усердно, по-видимому, вспоминая о детстве своей дочери, которую она не сумела научить играть. Эти уроки продолжались подолгу, чуть ли не по два часа. Женя бунтовал, плакал, бил ногами в инструмент, но бабушка была неумолима. Уроки пошли в прок, Женя читал с нот, играл на память, выступал по радио.
После смерти бабушки, Женя бросил игру на пианино, можно сказать, что обрадовался обретенной свободе, значит, учеба была, как говорится, из-под палки, а не по любви к этому занятию, хотя впоследствии он всю жизнь играл для себя во время досуга, значит, все же труды бабушки не пропали даром в какой-то мере.
За время войны организации города претерпели некоторые изменения, Хозкомбинат N 1 реорганизовался, не стал обслуживать НКВД. Торговые объекты отошли к главной конторе Горпо, столовые тоже выделились в общепит Горпо, а хозяйственные: как сельское хозяйство, транспорт, строительство стали называться Хозотделом Горпо и во второй половине 1944 года меня назначили старшим бухгалтером этого хозотдела с соответственным штатом счетных работников. Хотя я и не имела счетного образования, но долгая практика под руководством Монголина дала мне возможность справляться с этой должностью. В этой должности работать было очень трудно, тем более женщине, ведь в ведении этого хозяйства были такие ценности, которыми многие хотели пользоваться бесплатно. Чем же именно? А вот чем: дровами, сеном, овощами, стройматериалами, транспортными услугами..
До меня работал старшим бухгалтером Долгих, у него было пять человек детей, и я всегда удивлялась, как это он сводит концы с концами, еще устраивает приемы гостей с обильной едой и вином. Стала за ним замечать неблаговидные поступки как бухгалтера, например, прикарманивал деньги за разные услуги, когда сам получал их в отсутствие кассира. Потом его перевели в другой отдел, а меня поставили на его место. Контора помещалась во дворе хозчасти, в одном из домов. Вся было в одной комнате. Посередине большая печь, за ней сушились хомуты, с одной стороны комнаты сидел начальник, рядом с ним табельщик, который вел путевые листы, стояла скамейка для посетителей, с другой стороны двери сидел кассир с несгораемым ящиком, потом рядом с ним около окна я, напротив меня бухгалтер, за нею счетовод. Обстановка была хуже некуда, но как-то все к ней привыкли, и работали как нужно.
В конторе к начальнику или табельщику бесконечно заходили рабочие или посетители, а то и просто сидели, курили, разговаривали. С утра шла раскомандировка, кому куда. Несмотря на шум, дым все же как-то все укладывалось в голове. За время существования этого хозотдела сменилось бесконечное множество начальников, один возчик-татарин говорил, что он ведет их учет, и что уже насчитал 40 человек, при такой частой смене нелегко было мне работать. В главной конторе говорили, что работать в хозчасти это все равно как в ссылке. Я к своим обязанностям относилась честно и чем-нибудь бесплатно не пользовалась, и дома себе не построила, как ухитрились другие до меня и после. Рабочие мне не верили, что я за все плачу, у них это не укладывалось в голове, видя к тому противоположные примеры.
Было голодное время, смотрю, мне несут домой вермишель и другие продукты. Я удивляюсь, с какой стати. Оказалось все очень просто, начальнику надо было списать стройматериалы сверх нормы. Я на это не соглашалась и «подарки» не повторились более.
Летом я и другие служащие ездили на покос помогать. Возить копны нужны были мальчики, начальник мне посоветовал отправить сына. Я согласилась, эта затея кончилась довольно плачевно. Женя себе устроил отдельный шалаш, складывал туда кое-какую еду, ночами, наверное, простыл, и у него что-то сделалось с ногами, и он не смог ходить, и его привезли домой, где он поправился. Так и не знаю, что с ним было. Однажды летом, днем, над Колпашево разразился сильный ураган с грозою. С многих домов посрывало крыши, порвало электролинии, повалило заборы, были яркие молнии, сильный гром. На моем доме, на крыше стояла бочка, ее подхватило ветром и покатило по огороду. С нашей конторы свалилась кирпичная труба, мы в страхе бросились к стенам, думая, что если обвалится потолок, то у стен мы все же уцелеем. Одновременно был смешной случай, наш кладовщик пошел в уборную, построенную из дерева невдалеке от конторы, так ветер перевернул это сооружение вместе с кладовщиком, все очень смеялись, но ему, наверное, было не до смеха.
За время с 1935 по 1944 год река Обь очень изменила свое русло. При каждом весеннем ледоходе вода сильно поднималась, низкий берег затапливался, однажды так сильно, что на нашей ферме пришлось весь скот поднимать на крыши скотных дворов. Правый же, высокий берег, сильно подмывало, и целые улицы уходили в воду. Владельцам домов приходилось их разбирать и переносить на другие места, подальше от берега. Некоторые, вновь прибывшие жители, не знали о причудах реки, покупали дома на берегу, прельщаясь красивым видом, а через год приходилось разбирать дом. Невдалеке от нас была Нефтебаза. Как-то утром люди обнаружили, что большая площадь земли около базы осела, оказалась около самой воды, так сильно был подмыт берег. Хорошо еще, что не дошло до Нефтебазы, которую вскоре перенесли на более безопасное место.
Наш дом с огородом, в конце концов, тоже оказался почти на самом берегу, люди ходили уже около самого нашего забора, и перед нами уже никто не жил, и соседей тоже не было. Я сильно тревожилась, что делать, где жить, в доме ведь не было мужчины. В одну из весен поднялась высокая вода, был сильный ледоход, льдины с шумом ломались, налезая друг на друга, отваливался берег и с шумом падал в воду, наш дом оказался, как на полуострове, я была в отчаянии, вдруг мой дом и я с детьми рухну в воду, если это случится ночью. В одну из ночей я все перенесла из комнаты в кухню, по дурости думая, может быть, половина дома отвалится, а другая останется. Всю ночь я и дети не спали, сидя на кухне и ждали своей участи, с реки раздавался шум, падение берега. Все же судьба или Бог нас помиловали, с этой ночи вода пошла на убыль, берег перестал обваливаться и мы смогли прожить лето в своем домишке.
На работе начальство вошло в мое положение и дало мне комнату в доме, где находилась контора. Она была не слишком казиста, но я и ей была рада. Комната имела около 15 квадратных метров, длинная, узкая, с одним окном, с печью недалеко от входной двери. В комнате поместились две кровати с небольшим проходом посередине, стол около окна и знаменитый наш сундук около стены за кроватью, вот и вся мебель. За одной стенкой жил бухгалтер Долгих, а с другой стороны какой-то рабочий. Окно выходило на озеро, которое со временем высохло, и на его земле получился хороший плодородный, огород, который разделили между рабочими, живущими около него. Еще когда я жила с детьми в нашем домике в Колпашево на гастроли приехали какие-то артисты, они узнали, что у меня есть пианино и стали ко мне заходить, просили им разрешить проводить на нем свои репетиции, увидев, что у меня много нот, просили их на время поиграть, впоследствии так и не отдали, очень культурно и порядочно.
После войны люди стали подумывать не только о пропитании, но и о культуре. Одна предприимчивая музыкантша решила организовать музыкальную школу, но беда - не было инструмента. Она обратилась ко мне с просьбой, чтобы я временно дала свое пианино напрокат, пока школа не приобретет свои инструменты. Я согласилась, мне платили четыреста рублей в месяц. Если бы я знала, что из этого получится впоследствии, то бы я, конечно, не дала, но об этом после. Женя после долгого перерыва стал опять учиться играть. Я могу хоть гордиться, что мое пианино было, вроде, родоначальником музыкальной школы города Колпашево, теперь уже об этом, конечно, никто не помнит, хотя сейчас, в 1978 году школа стала каменной, многоэтажной, со многими музыкальными специальностями и, может быть, талантами. Да, многое изменилось в течение десяти лет.
Первое время климат показался очень суровым, зимой сильные морозы, летом жарко, очень было много комаров, мошкары, около дома всегда стояло ведро с навозом, который тлел и давал дым, отпугивающий комаров, на лице носили накомарники. Около дома еще как-нибудь, а в тайгу так без них и не суйся. Со временем из села Колпашево превратилось в поселок, а потом и в город. Стали строить дома, прокладывать дороги, крытые деревянной шестиугольной чурочкой, засыпать песком, осушать окружающие поселок болота, вынимая торф, а по осушенной площади строились дома, прокладывались высокие деревянные тротуары.
Даже образовался огромный парк, где проводились гуляния, праздники песни, хор был в несколько сот человек, предварительно перед гулянием чем-то опрыскивали парк с самолета, были в парке качели, летний кинотеатр, деревянные эстрады в виде ракушек, проложили дорожки, конечно, буфеты. Вообще в городе были все учреждения свойственные для города, хотя еще и небольшого. Был большой стадион, где играли в футбол, зимой устраивали состязания на коньках, играли в хоккей, был аэродром. Много продуктовых, промтоварных магазинов. Рынок, где все могли торговать мясом, овощами, разными вещами. Что же еще было? Телеграф, почта, радиоцентр, электростанция, баня, столовые, рестораны, хлебопекарня, Горпищекомбинат - выпускающий пиво, рыбоконсервный завод, так как в Оби было много всякой рыбы.
Недалеко от Колпашево был Кетский лесозавод союзного значения, пошивочные мастерские, вязальные. Вообще город жил, трудился, развлекался, стали строить даже свой театр, но очень медленными темпами, я его посетила через 15 лет в 1974 году. Была больница, туберкулезный диспансер, несколько школ, педучилище, ветеринарная лаборатория. Люди жили хорошо, многие еще имели свои подсобные хозяйства: огород, корову, кур свиней. Так что жизнь кипела. Были разные торгующие организации: Колпашевторг, Райпотребсоююз, сельхозснаб, Общепит, рыбпотребсоюз, Охотсоюз, Заготзерно и другие. По Оби ходили пассажирские пароходы, катера с паузками, баржами, с плотами из леса. Было большим событием, когда следом за ледоходом, шел первый пароход с радостными гудками, жители толпами высыпали на берег для его встречи. Кричали, радостно махали руками, При закрытии навигации людьми овладевали совсем другие чувства, каждый уходящий пароход прощался протяжными долгими гудками, которые как-то щемили сердце, ведь наступала зима, и мы были как бы оторванными от всего мира. Это конечно больше чувствовалось в начале зарождения города, когда еще не было электроосвещения, аэродрома и других удобств для жизни населения.
В течение десятилетнего пребывания моего мужа на Колыме, он работал с 1937 по 1940 год как ссыльный, а с 1941 по 1947, как работающий по договору по добыче золота. Знакомые говорили мне, вот увидишь, когда он к тебе приедет, привезет с собой много денег, в подтверждение этого было много случаев. Все это время я пребывала в радостных надеждах, что вот, со временем наши нужды окончатся, и мы заживем не хуже других, эти годы, то есть с февраля 1944 года я работала старшим бухгалтером Горпо. В конце 1946 года мне пришел перевод на 300 рублей из Москвы от Главного управления приисков в Колыме. Я в недоумении, оказалось муж решил мне посылать ежемесячно вроде алиментов по 300 рублей, интересно, почему в 1946, а не раньше, ведь он уже давно зарабатывал, то есть с момента заключения договора. Наверное, решил, чтобы я не очень вольготно себя чувствовала, а у меня ведь было двое детей, да и зарплата скромная. Как он себя вел морально, мне неизвестно, но когда он приехал в феврале 1947 года, воображаемого мною богатства не оказалось.
При расчете муж получил будто бы двадцать пять тысяч рублей, он был такой сердобольный для посторонних, что вез с Колымы до Колпашево какого-то договорника за свой счет, не помню, почему у того не оказалось денег. Дорога была долгая, продукты дорогие, и когда он предстал перед нашими глазами, у него было три тысячи рублей и потом пришли ценным письмом облигации на 12000. Гардероб его был тоже скудный: френч, галифе, полушубок и заплечный мешок. Он решил нам сделать сюрприз и свалился, как снег на голову. Наверное решил проверить, как мы тут живем, не вышла ли я замуж, о таком случае я ему писала, с женой одного ссыльного. Ничего не написал, не узнал, какие у нас условия для бывших ссыльных, а они были очень плачевные. Ссыльных кроме как на физические работы, ни в какие учреждения не принимали. Павел, бывало, обратится в какое-нибудь учреждение на счетную работу или наборщиком, вроде, работник нужен, напишет автобиографию и оказывается, что не нужен. Хлеб давали по карточкам: 400 граммов на служащего и по 300 граммов на детей, вот и жили мы вчетвером на 1000 граммов хлеба в день.
Перед приездом Павла случилась у меня неприятность с пианино, оно все еще было в аренде у Музыкальной школы. В Горфинотделе была ревизия, там обнаружили выплаты мне музыкальной школой. Сделали перерасчет по моим налогам за дом, огород, корову, пианино, все это объединили и за несколько лет сделали перерасчет и мне вышло заплатить 2500 рублей. Стоял вопрос, заплатить или лишиться пианино. Так что 3000 Павла пригодились, заплатили недоимку и взяли пианино домой, и от всех «богатств» осталось 500 рублей. Когда Павел уезжал с Колымы, ему в Магадане предлагали место начальника типографии, предупреждали, что на «материке» его не ожидают блага жизни, но он не послушался, наверное, надоели колымские морозы, разлука с семьей. По приезде Павла мне дали другую квартиру в том же доме, рядом с конторой, она состояла из большой комнаты и кухни, так что жилищные условия улучшились.
Старый дом Павел разобрал и построил на хозчасти сарай для коровы, огород постепенно уходил под воду. Между мной и Павлом произошел семейный разговор, я ему рассказала о своей измене. «Можешь простить, то прости, а если нет, то разойдемся». Он, вроде, сильно переживал, но все же мы не разошлись. В течение всей нашей жизни он никогда меня не попрекал случившимся. Соседи были такие «хорошие», что ему рассказали о моей давней провинности, видимо, думая, что я ему ничего не расскажу. Материально жить было трудно, дети подрастали, надо было их кормить, одевать. Павел перебрал много работ, идти возчиком он не хотел из-за самолюбия - как же так, жена старший бухгалтер, а он будет возчиком. Хоть он и был из крестьян, но деревенской работы не знал, так что больше сидел на моем иждивении, тем более, что через год, то есть в 1948 году у меня родился третий ребенок - сын Миша, так что муж был вроде няньки. С кем же было оставлять грудного ребенка, так что он нянчил сына, обрабатывал огород, ухаживал за коровой. Мира особого в нашей семейной жизни было мало, сдерживаясь на работе, дома я была раздражительна, ведь все материальные заботы и служебные были на мне. Еще меня раздражало дома то, что Павел писал стихи. Днем в свободное время выспется, а поздно вечером сидит за своей писаниной. Много было ссор, да и колотушки мне иногда перепадали.
Когда я была в декретном отпуске, на мое место временно назначили бухгалтером Сопыряева - коммуниста. К концу моего декрета, мне отдел кадров преподнес сюрприз, что я уволена по сокращению штатов. К моему стыду я не знала закона, что нельзя увольнять кормящих матерей. Как я переживала, сколько слез пролила с думами, как будет жить наша семья. Пошла в отдел кадров, там из милости меня перевели бухгалтером в промкомбинат Горпо. Это было в июне 1948 года. В обеденный перерыв бегала с промкомбината домой кормить ребенка, доить корову, поесть - все это надо было успеть за один час.
Сопыряев нашел себе тепленькое местечко, выстроил дом, учился заочно в институте, нагрузив до отказа своих счетных работников, вот что, значит, быть мужчиной - вот и равноправие.
Предыдущая:
Последующая: