.
Был вечер, чудесный, приятный. Ужинали.
– Как же мне звать тебя, дорогой Пётр Петрович?
– А никак…
Помолчали. Впрочем, Пётр Петрович во всё это вре-
мя играл на расписных деревянных ложках и делал это
по-мастерски лихо, с великой охотою и, даже, самозаб-
вением.
– И всё-таки, как же мне звать тебя, мой дорогой, лю-
безнейший Пётр Петрович? Уж ты не таи, открой!
– Да никак!
Помолчали. Впрочем, Пётр Петрович так разошёлся
на своих ложках, что молчание тягостным не казалось;
более того – Пётр Петрович, в азарте, разумеется, взял
моду чередовать удары по мискам и кружкам с редкими,
но довольно чувствительными ударами по лбу Ивана
Иваныча.
Ибо пытливого собеседника звали Иваном Иванычем.
Было расчудесно взглянуть, как начиная простенькое
коленце по лафитничку с анисовой водкой или, даже,
затейливую дробь с запечённого поросёнка, Пётр Петро-
вич всё начатое – и коленце, и дробь – непременно и
ловко приспособился заканчивать на, начинающем уже
пунцоветь, лбу своего сотрапезника.
– Да что же это! – было взмолился Иван Иваныч, но
тотчас взял себя в руки и, с неподдельной вежливостью,
продолжил давешнюю беседу в настроенном ранее тёп-
лом ключе:
– Так как мне теперь и звать-то тебя, милейший мой
друг? Как величать, как кланяться, мой драгоценнейший
Пётр Петрович? Что ответишь, душа?
Но Пётр Петрович вошёл уже в такой оборот, что, за-
место ответа, бросил деревянные ложки прочь, схватил
мельхиоровые и влупил такую трель соловьиную прямо
в лоб товарищу, что товарищ, Иван Иваныч наш, начис-
то оставил врождённую вежливость и, свалившись с та-
бурета, закатился прямёхонько под стол – без ваших там
этикет с реверансами и всяческих, приятных к вечеру,
вопросов.
конец
.