Хочется вспомнить один инцидент из семейной жизни с 1935-1937 года, худшее всегда лучше запоминается, чем хорошее. У моей мамы была привычка попрекать нас своими заботами, а у Павла был вспыльчивый характер, при ее словах, что она нас кормит и другие блага, Павел не выдержал, (мы сидели за столом, обедали) и бросил в нее нож, но он попал в меня и рассек мне лицо, пошла кровь, Павел испугался и убежал из дома, пошли с мамой в больницу, сделали перевязку, шрам и сейчас есть на подбородке. Целый месяц Павла не было дома, жил у ссыльной Жилицкой, как-то пришел и говорит: «Выбирай, я или мать?!», но я все же решила остаться с матерью. Подумал бы, куда я с ним пойду с двумя детьми от забот моей мамы. Потом он вернулся, но уже вместе с мамой не обедали и не разговаривали, так, значит, и не помирились, и больше он с ней не увиделся, так как без него она умерла, все же до этой размолвки она к нему заботливо относилась и по-своему любила, но, как говорят, язык - враг человека.
За время моей жизни в Колпашево, в его облике, в людях произошло много перемен. Хочу остановиться на деятельности того хозяйства, то есть хозкомбината N 1, где я работала с 1935 по 1962 гг., конечно, за это время хозяйство претерпело тоже много перемен. В поселке было много всяких ссыльных: политических, административных, спецпереселенцев, кулаков, немцев Поволжья, так что всякой рабочей силы было много, что послужило для развития этого поселка, да и целого края. Первое время Хозкомбинат N 1 был создан для обслуги работников НКВД. Этот орган власти помещался в двухэтажном доме с множеством отдельных кабинетов, где работали день и ночь сотрудники, выискивающие врагов народа, как явных, так и мнимых, да и вникающих в деятельность всех учреждений поселка и деревень этого района.
Начальник Хозкомбината Лейбович и главный бухгалтер Матросов ежедневно ходили к начальнику НКВД Мартону на доклад. Под управлением Лейбовича и Матросова Хозкомбинат достиг большого расцвета, так как эти люди все свои силы, знания отдавали для расцвета этого хозяйства, хотя в последствии, то есть в 1937 году их арестовали, и они исчезли в небытии.
Было так обидно за них, жили они очень скромно и лично для себя чем-либо особенным не пользовались. У Матросова были жена и дочь, а Лейбович жил со стариком-отцом. Каждое утро они обходили свое хозяйство, потом в кабинете совещались о дальнейших усовершенствованиях. Наше хозяйство было очень многообразно, было построено много новых зданий как хозяйственного, так и производственного типа. Для бухгалтера это была большая школа во всех уклонах.
Что у нас было. Торговля, общественное питание, огородничество, полеводство, животноводство, строительство, хлебопечение заготовка дров, сена, автотранспорт, водный транспорт и замечательный гужевой транспорт. Лучших лошадей, чем у нас в поселке ни у кого не было, лошади в обозе были как на подбор, красивая одинаковая сбруя, дуги, да и возчики, как на подбор. И за все эти достижения арестовать возглавляющих это хозяйство, как-то у меня это не укладывалось в голове. Бог знает, что делалось в этом НКВД, ведь и начальника Мартона потом тоже арестовали. Такое впечатление, что у них не все было гладко, кто - кого! В нашем хозяйстве даже были свои актеры, ими руководил ссыльный, был клуб, где ставили разные постановки. Этот ссыльный был садоводом, так что около НКВД был хороший сад, а это в Северных условиях было большим достижением.
Однажды, после окончания полевых то есть уборочных работ, для всех рабочих хозкомбината было устроено бесплатное угощение, за которое, кажется, попало нашему руководству, по моему, зря, люди хорошо трудились, хозяйству были большие прибыли, и это было, вроде, как премии, но ведь они были ссыльные, и, по мнению руководящих работников, не должны были чем-то поощряться. Может быть такое? За каких-то два года были построены: жилые дома для рабочих, пекарня, кинотеатр в поселке, несколько магазинов, большая конюшня, у нас ведь было 100 лошадей, в том числе несколько легковых, отличающихся большой резвостью и хорошей породы. Были также и рабочие быки. Был катер с паузком, который ходил в Томск за товарами, продуктами. На другом берегу находилась заимка, где выгуливался молочный скот. Да чего только не было, сколько рабочих - все это приходилось бухгалтерии учитывать, обслуживать, так что работы хватало, штат увеличивался, но все равно приходилось частенько работать вечерами.
На территории хозкомбината были закрытого типа столовая и магазин, где обслуживались только сотрудники НКВД. Были построены большие складские помещения для торгующей организации поселка. После вторичного ареста мужа, наверное, в 1938 году, мама поехала в Ленинград получать деньги за проданный там по доверенности дом, купила в комиссионном магазине за 2000 рублей пианино, которое привезла в Колпашево, ездила она туда вместе с внуком Женей, которому было пять лет. По приезде занялась своим любимым искусством - музыкой, и вскоре поступила в Детский сад музыкальным работником, с большой любовью относилась к этой работе, долго готовилась к этим урокам, подбирала песни, музыку для разных игр. В свободное время много играла по вечерам, так что мы все часто засыпали под ее музыку, на старости своих лет, когда передают что-либо по радио, вспоминаю, что это играла мама и кажется мне, что она играла лучше, душевнее.
Насколько я в детстве видела мало заботы от мамы, зато много было ее забот для меня, моих детей в Сибири, эти заботы довели ее до ранней могилы, но об этом после. Дочь моя Таня в детстве была не очень здоровым ребенком, был нарушен обмен веществ и по всему телу у нее пошли болячки, которые очень чесались. Ей было, наверное, года два, приходилось на ночь привязывать руки к кровати, в течение наверно шести месяцев продолжалась эта болезнь, каждый день приходилось делать ванные с кипяченой водой, отдирать повязки, а после ванной смазывать мазью и опять забинтовывать. Все это делалось заботами моей мамы. Потом, к счастью, все это прошло и Таня с Женей посещали детский сад, где работала их бабушка.
Детсад был очень хороший, хороший уход, питание, воспитание, много интересных игрушек, которым было бы не стыдно находиться и в теперешнее, то есть 1978 года время в каком-нибудь из садов. В это время, то есть в 1939 или 1940 году, как-то меня по телефону в рабочее время вызвали в НКВД, НО ПРЕДУПРЕДИЛИ, ЧТОБЫ Я НИКОМУ НЕ ГОВОРИЛА, КУДА ИДУ. Я ВСЕ ЖЕ СКАЗАЛА ОБ ЭТОМ МАМЕ. Пошла я туда вечером, конечно, обеспокоенная этим приглашением. Следователь после короткого разговора предложил мне работу по выявлению неблагонадежных лиц, то есть таких, которые бы что-либо говорили против советской власти. Конечно я не соглашалась, мотивируя тем, что я ведь сама считаюсь женой врага народа, да и не имею способностей и знаний для такой работы. Мне стали угрожать, что, если я не соглашусь, то не выйду больше из этого здания. Что оставалось делать - за стенами мать, дети? Поразмыслив, я согласилась. С меня взяли подписку, что я никогда не разглашу, что я работаю в НКВД. Я, конечно, кроме все же мамы в течение всей жизни об этом ни с кем не разговаривала, теперь же дело давнее, да, может быть, и времена, методы другие на этом поприще.
Несколько месяцев я все же «работала», но люди были осторожные, на политические темы разговоры или у меня не было дипломатических и политических данных или в круге моих сослуживцев и знакомых все были люди «надежные» во всех отношениях. Встречи с человеком, которому я была поручена, проходили довольно романтично, днем он звонил на работу, что повлекло шутливые разговоры о каком-то ухаживании, и назначал мне время встреч, которые проходили на берегу Оби, недалеко от здания НКВД и нашего дома. Вот мы и прогуливались как влюбленные, но обмениваясь серьезными разговорами. Я взяла себе за правило более говорить о разных хозяйственных неполадках в том учреждении, где работала, а не о персональных каких-нибудь разговорах. Такие сведения мое начальство, видно, не устраивало и через некоторое время, к моей радости, я освободилась от такой не очень-то почетной, по моему мнению, нагрузки.
Через 10 лет, когда мы свиделись с мужем вновь, у него когда-то тоже была такая должность, к сожалению. Может она была не так безвредна, как моя, если вспомнить моего второго отчима, его ведь арестовали по доносу Павла, а, может быть, и еще по каким-нибудь данным. Пишу и думаю, следует ли все это писать, но уже написано. Что только в жизни не бывает! За время десятилетнего отсутствия Павла в моей личной жизни были кое-какие отклонения от правил семейной жизни.
За время с 1935 по 1941 год старшим бухгалтером ХК N 1 был Монголин И.В. Он был женат, имел много детей, но увлекался женщинами, был местным уроженцем, русским, как их называли здесь - чалдоном. Хорошо плавал на обласке, хорошо управлялся со всеми сельскими работами, особенно он мне нравился своим умом, знанием бухгалтерского дела, умением говорить с посетителями, с начальством. Он стал оказывать мне внимание, завозил свежую рыбу после улова, только из-за его внимания меня не уволили с работы по сокращению штатов. В главной конторе работала жена одного ссыльного - Екатерина Е. Бобина. Мы с ней сдружились, видно, она тоже была в НКВД, так как мне там сказали об одном разговоре в кругу моей семьи, где нас было трое: я, мама и она, но это я вспомнила позже. Мы были молоды, без мужей, стали понемногу развлекаться мужским обществом, что кончилось изменой нашим благоверным. Я, конечно, себя не оправдываю, но думаю, за безупречный образ жизни нам тоже не поставили бы памятник. Мама меня не осуждала, она тоже прожила в некоторых отношениях веселую жизнь то со старым мужем, то с пьяницей. Моя связь продолжалась года два, жена его ревновала, но точно не знала, с кем ее муж грешен. Не буду вдаваться в подробности этого знакомства, были радости и неприятности.
В течение десятилетнего отсутствия Павла были еще случаи, когда мужчины предлагали свои услуги, говоря: «Ну, как этот ты можешь жить в одиночестве?», но мне они были безразличны. Понемногу я продвигалась по работе, овладевала счетным делом практически, сначала получила звание помощник бухгалтера, а потом бухгалтера производственной группы. Соответственно увеличилась заработная плата со 150 рублей до 400. Мама тоже работала, материально стало жить легче.
Недалеко от нашего дома на некотором возвышении находилось овощехранилище, весной с него после таяния снега, потоки воды устремлялись прямо на наш домик с огородом, однажды было так много воды, что затопило весь подпол с овощами, боялись даже, не рухнул бы наш домишко. Но пришли рабочие, и все поправили. Как-то весной мама пасла корову на овощехранилище, а оно уже было старое, и провалилась вместе с коровой внутрь, мама сильно расшиблась, даже зубные протезы выпали и на некоторое время она впала в беспамятство, а, очнувшись, не могла разговаривать. Я сильно испугалась, не умерла бы. Но понемногу она поправилась. В этом году были еще неприятности: ключ от дома, когда мы с мамой уходили на работу, прятали в условленном месте. Придя однажды с работы, обнаружили пропажу многих вещей, хотя ключ лежал на месте, у нас была еще комнатная собачка, но она не смогла, конечно, сказать, кто был. Украдены были почти все вещи из сундука: платья, верхняя одежда, белье, а самое ценное - золотые дамские часы с браслетом фирмы Павел Буре. Взяли даже тетради, продукты. Это было вскоре после ремонта подпола. Заявили в милицию, сделали обыск у рабочих, но ничего не нашли, собаки-овчарки в милиции не было.
Погоревали мы с мамой, поплакали. Это было весной, а летом опять произошел случай. Приходит мама домой, а дверь открыта, на кухне стоит какой-то парень и шарит в сундуке, в оставшихся там еще после первой кражи вещах. Увидел маму, оттолкнул, и бежать, мама за ним, кричит: «А замок от двери где?!», а он в ответ: «Там, в сенках!» Никто из окружающих по дороге его не задержал. Потом мама мне рассказывает: «Знаешь, бежит большими шагами, только пальто на нем развевается». Оказывается, он бежал в мамином пальто. Поиски милиции тоже ничего не дали, опознать мама никого не могла, так как в комнате было сумрачно. Когда-то у нас домработницей работала одна девушка - Лиза, потом она вышла замуж и уехала в Тогур, она к нам перед воровством тоже заходила в гости, и у меня возникло подозрение. Узнала, что она собирается куда-то уезжать, и я подумала, что может быть она хочет сбыть ворованные вещи.
Было воскресение 22 июня 1941 года, я и Иван Васильевич поехали в Тогур, а она стоит у дверей. Как увидела нас, сразу побежала в дом и скрылась в дверях. Заходим, здороваемся, спрашиваем: «Что же убежала?» «А я побежала прибрать в комнате", но там все было прибрано. Пригласили понятых, сделали обыск, но ничего не обнаружили. После этого обыска она никуда не уехала. Идем с Иваном Васильевичем обратно, видим, много народа у громкоговорителя, все слушают сообщение о начале войны. Вот как запомнился для меня этот знаменательный день.
Да, беда не приходит одна, этот год для нас был несчастливый и для всей страны тоже. В ноябре этого года у меня умерла мама, как говорится все одно к одному. У мамы была привычка при простуде делать себе горячие компрессы, намачивала тряпку в кипятке и еле терпя себя ею обвязывала. Не знаю, где она этому научилась, и вроде ей всегда помогало, но не на этот раз.
Мама болела гриппом, вечером возчик привез воду в бочке, и ее надо было вычерпать ведрами и носить домой. Была уже зима, конец октября, после этой работы ей стало хуже, пришел доктор и сказал, что у нее крупозное воспаление легких и надо положить в больницу. Мне надо было бы сразу взять маму и отвезти в больницу, но я сначала решила съездить в больницу одна. Там мне сказали, что нет мест, по слабохарактерности я не сумела настоять и ни с чем вернулась домой. За время болезни мама опять делала себе эти несчастные компрессы, но лучше не было, а еще хуже. Приходила сестра, ставила банки, пенициллина тогда еще не было.
Мама проболела неделю, часто бредила, около нее были внуки, мне даже не дали больничного листа, был месячный отчет и мне приходилось долго задерживаться на работе, может, я даже не сознавала тяжести болезни, а надеялась, что все обойдется. В бреду мама говорила: «До, ре ми, маленьким пальцем!..» В минуты сознания просила почему-то беречь ее ноты (к моему стыду я этого не исполнила), больше она ни о чем не говорила.
Седьмого ноября, когда я была днем на работе, прибегает Женя, ему было восемь лет и говорит: «Мама, иди скорее, бабушка умирает!» Я побежала, она уже была при смерти, и при мне умерла. Что делать? У всех людей праздник, а у меня такое горе, побежала к Шашковым, он товаровед, жена домашняя хозяйка. Они сразу приняли участие, все организовали, как положено, вымыли маму, одели, положили на стол в комнате. Женя по несознательности побежал кататься на коньках, только вечером до него дошло, что бабушки уже нет, и он заплакал. Своим детям я сказала, что бабушки уже нет, но душа ее с нами, но они почему-то испугались присутствия души и не хотели сидеть одни дома. Это я сказала, когда маму уже похоронили. Через день рабочие выкопали могилу, и повезла я маму хоронить с одним возчиком и рабочим, вот и вся погребальная процессия. Я, наверное, поторопилась, так как после похорон пришли мамины сослуживцы и принесли венок. Никаких поминок я не делала, наверное, не знала, как и что надо делать. Да кому какое дело было до меня, шла ведь война, у всех были свои заботы.
Предыдущая: http://proza.ru/2021/05/13/154
Последующая: http://proza.ru/2021/05/15/1821