У него не было счастливого детства. Тому способствовали разбитые семейные отношения, грызня родителей и, как следствие, мрачный период отрочества. Не избалованный материнской лаской и товарищеской опекой отца, маленький Толян с ранних лет искал утешение от неурядиц быта в одиночестве.
Лишь только родители начинали ссориться, он забирался под кровать и оттуда наблюдал, как мечутся по комнате возбуждённые ноги родителей. А сверху, с потолка, как с неба, до него доносились их громкие голоса. Он знал, что мама скоро упадёт на землю. Она обнимет руками голову и, присев на кровать, тихо заплачет. А отец хлопнет дверью и, не говоря ни слова, надолго уйдёт из дома.
Стремление Анатолия к уединению укрепила изменчивая юность. Он любил жизнь. Да-да, его интересовали причины и следствия бытия. Он шёл на риск, уверенный в том, что друг прикроет ему спину, и часто падал, получив сзади внезапный тычок судьбы. Когда же он вставал и, оглядываясь, искал глазами товарища, случалось непредвиденное: тот самый товарищ, которому Анатолий доверил себя, беспечно шёл дальше.
И тогда он выговаривал другу, взывал к его совести, настаивал, убеждал. Ему казалось, что всё случившееся – нелепое недоразумение, что друг сейчас скажет: «Прости, Толян, я не успел (не добежал, не дотянулся…)» Но потом он понял: если друг предал тебя, что ему ни говори — он не услышит.
Единственным утешением Анатолия была вера в Бога. В молитве он на время высвобождал ум из мёртвой хватки страха перед приближением очередной несуществующей беды. Но по окончании молитвенных упражнений, внутренний страх, как изголодавшийся зверь, вновь набрасывался на него и рвал на части его светоносную ауру.
Временами силы оставляли Анатолия, он отступал от правды и пытался договориться с постылой бабой-невезухой, даже медитировал. Но и тут его поджидала всё та же печальная закономерность: с каждым новым сеансом медитации его биография вместо того, чтобы «сиять обещанными лучами счастья» обрастала новыми неудачными подробностями.
В конце концов Анатолий осознал простую истину: причиной всех его житейских нестроений является он сам. Да-да, именно в нём пророс бедовый корешок. Откуда? Может, с земли Толян поднял его по любопытству – а что? – мало ли каких корешков по России разбросано? Разобрался – выбросил находку. Но следок от того корешка на руке остался, прижился и пустил росток.
«Ничего, — подумал Толян, глядя на прорастающую царапину, — ненАдолго всё это. Подгниёт ранка, невезуха сама и отвалится». Не вышло.
А почему не вышло – кто знает? Почему именно в нём, в Анатолии, свободная воля подкисла на корешке и превратилась в аморфное безволие? А юношеский интерес к жизни – в животный страх?
Согласитесь, это проблема многих. Так что давайте разбираться.
Например, кролики. Они не имеют привычки отравлять вкус морковки страхом о будущих бедах. Однако Анатолий оказался не на высоте даже по сравнению с кроликами. Ужастики, которые, могут случиться в будущем (а могут и не случиться!) он научился проживать заранее в реальном, так сказать, времени.
А ведь миг реального времени и есть наша настоящая жизнь. Из вереницы мигов складываются биографии. Но если мы в наше настоящее, такое прекрасное и такое мгновенное, по «доброй» воле запускаем страх и, воспалив воображении, переживаем несуществующий хоррор, мы тем самым совершаем страшное преступление перед собой и Богом – уничтожаем то, ради чего Господь одарил нас телесным преимуществом перед ангелами – радость жизни!