Бывает, проснулся, но еще не успел открыть глаза, и чувствуешь, как солнце хватается тебе за веки мягкими лучиками. Ты выдыхаешь счастливо: лето, и учеба уже позади. Хорошо, если утро ранее и свежее как колодезная вода. Тогда можно свернуться калачиком под одеялом, высунуть только нос и вдыхать прохладный ароматный воздух так, чтобы верхушки легких трепетали. Ветерок колышет на двери кружевную занавеску. Прямо за ней по двору зеленью разлился конец июля.
Думаю, что Голдинг в «Повелителе мух» был прав: если лишить человека цивилизации полностью, он перестает быть человеком и постепенно превращается в животное. Но если лишить человека цивилизации не до конца, а лишь частично, в нем с новой силой крепнет вера в то, что он – человек, прекрасная часть природы.
Катенька приподняла одеяло и села на матраце. Рядом с ней на подушке лежало милое и очень дорогое лицо. Катеньке тогда казалось, что такие чистые добрые лица она видела только в советских фильмах и больше нигде. Там каждое лицо и в немой сцене излучало искренность, глубину, в конце концов, веру… В себя, в дружбу, в любовь, в страну, в завтра.
Милое лицо во сне сощурилось от солнца. Тени от пушистых черных ресниц длинными дорожками бежали по щекам и обрывались на самом кончике подбородка. Катеньке очень хотелось поцеловать это лицо в самые губы, но она боялась украсть его сон. Последние минуты во сне самые сладкие.
Катенька тихо поднялась со скрипучего матраца и вышла на крыльцо. Она раскинула в стороны руки в своей белой льняной рубашке и мысленно восстановила в них спящие силы. Она почувствовала, как большие сгустки тепла от затекших во сне плеч прокатились до самых кончиков пальцев и обратно.
Двор утопал в сорных и луговых травах. Иван-да-Марья и аквилегия отвоевали целую полянку перед крыльцом. Чуть поодаль луговая гвоздика делила холм с цикорием и луговой геранью. Место у забора хищно завоевали толстые, живучие кусты люпина. Они окружили остатки нежно-розовых пионов и заслонили цветы своими листьями-пальмами.
Катенька не любила ходить босиком. Маленькой она несколько раз наступала на осиные гнезда, а один раз – на шмеля, так что вместе с любовью к природе из детства в юность она привнесла любовь к обуви и нелюбовь к насекомым. Кроме бабочек, конечно. Их яркие хрупкие крылья всегда надолго приковывали к себе ее внимание. И еще стрекоз – красных и синих, даже с пугающим шипиком на конце хвоста. И миленьких божьих коровок. В детстве она от кого-то услышала, что желтые божьи коровки – кусачие и ядовитые, но правда ли это, так и не выяснила. Кажется, она не так уж не любила насекомых.
Катенька не любила ходить босиком, но ее ноги казались такими пыльными после грязных полов в доме, что она с удовольствием опустила их в траву. Ее ступни проглотил высокий ковер из трилистников клевера – прохладный и мокрый, полный утренней росы. Девушка опустила ведро в колодец, и оно с уханьем исчезло в темноте. Она вытянула его обратно на свет и перелила в другое ведро. Вода в колодце ледяная, не то, что роса. Катенька отошла за угол дома, повесила рубашку на гвоздь и окатила себя из ведра. На коже всюду проступили мурашки, и тело будто зазвенело от неожиданности окончательного пробуждения. Закончив утренние процедуры, она вытерлась маленьким кухонным полотенцем и уселась обсыхать на крыльце. Холодные капли стекали с волос на грудь и спину.
Старые дачи обычно бывают настоящим кладом. Здесь можно найти чешские сервизы, пыльные коробочки со слайдами и старый проектор, стопки одинаковых белых простыней, обязательно – чьи-нибудь детские пеленки, виниловые пластинки, иногда даже граммофон или патефон, альбомы с картонными страницами, где фото приклеены намертво и подписаны от руки, иногда даже настоящие «Лейки» и «Зениты», торшеры, старые безглазые плюшевые мишки и бог знает что еще. Возможно, здесь тоже когда-то были все эти сокровища, пока дачу не разграбили. Теперь – скрипучий матрац и несколько кухонных полотенец.
— Ты что тут сидишь, зайчонок? — он подошел сзади и накрыл ее одеялом, поцеловал в мокрую голову.
Она улыбнулась.
— Ничего. Проснулась.
Она слишком долго была в городе, так что теперь с жадностью рассматривала каждый цветочек, каждую травинку.
— Пойдем, чайник поставим.
Чайник засвистел на электрической плитке, и они пили сладкий чай с булочками и конфетами с вороватым видом, ведь завтракать сладким было священным детским преступлением.
На улицу уже опустился жаркий полдень. Настойчивые солнечные лучи жаром пригибали траву, мошкару, даже людей к земле. В доме не было холодильника, и приходилось обходиться самыми простыми продуктами. Ребята не спеша оделись. Катенька думала, как приятно быть загородом и надевать что попало, не думая, чтобы туфли были модными, а кофта без единой дырки. Правда, она с угрызениями совести тут же вспоминала маму, которая даже в деревне не позволяла себе дырявых кофт.
Дорога была тяжелой и пыльной. Местами она напоминала пустыню, и они мечтали об оазисе. Солнце припекало так сильно, что силы кончались, голова была будто пьяная и очень хотелось спать.
— А что в твоём рюкзаке?
— Крючки и блесны.
Иногда ветер играл складками голубого сарафана, и это было настоящее счастье.
— А удочка?
— И удочка.
— А как же?..
— Так складывается!
— А-а-а...
Катенька чувствовала себя на этой дороге как пойманная рыба: ей не хватало воздуха и очень хотелось в воду.
Наконец, они дошли до маленькой палатки со стенками из железного забора, купили хлеба с холодным молоком и выпили две литровые бутылки прямо в магазине.
— А у тебя усы молочные!
Не успел он поднести руку к лицу, как Катенька стерла их с его щеки нежным поцелуем.
У Саши была такая привычка: он любил ходить пешком, но не любил ходить по одним и тем же местам дважды. Из магазина они пошли по дорожке, делавшей крюк через тропинку в поле и лесную аллею. Поле давно заросло высокой осокой и иван-чаем. Редкие путники протоптали тропинку через тимофеевку, лесные колокольчики и сочный розовый клевер. Высокая трава щекотала колени и резала голени чуть выше теннисных туфель, когда Катенька случайно натягивала ее, наступая другой ногой. Солнце палило нещадно, и они прилегли в тени двух молоденьких березок, подложив руки под голову. Ветер стремительно гнал круглые, лёгкие облака, похожие на стадо маленьких барашков.
— Ты помнишь кусок, где Болконский смотрит на небо? После битвы под Аустерлицем?
— Совсем нет. Даже стыдно.
— Вот и я. Помню только, что что-то такое было.
Саша сорвал колосок, раскусил его у основания, где был сладкий сок, и откинулся на руки, перекладывая колосок во рту. Катенька лежала на его плече. Она вдруг почувствовала, будто кто-то щекочет ее за руку, но тут же ощутила гадливость: по ней ползёт какая-то мошка!
— Дурочка, это божья коровка!
Девушка уже было взвизгнула, но тут же успокоилась и приняла прежнее положение, застыла, чтобы не спугнуть божью коровку. Саша вытянул ее руку, чтобы насекомое продолжило свой путь так, как изначально задумало. Крохотная красная коровка упрямо ползла от самых кончиков ее пальцев вверх по руке. Ее ничуть не испугало, что девушка встрепенулась. Она доползла до самой бретельки на сарафане и уселась за золотой заклепке. Саша смотрел на нее близко и пристально как кошка смотрит на мошку перед тем, как начать свою охоту, а потом взял и сдул.
***
Они вошли в лес, и удушливый жар дня остался в «пустыне», где-то за тенями деревьев на проселочной дороге. Катенька осторожно шла за Сашей, вдыхая запахи сладкой сырости и хвои. В лесу у нее всегда начинало рябить в глазах: слабое зрение не выдерживало такого количества мелких деталей и пестроты зелени. И все же она очень любила лес, как любила всю природу средней полосы России – единственную, которую она знала.
Под ногами ребят лежали плотные подушки хвойных иголок. Они давно свернули с широкой аллеи, которая пересекала лес в самой узкой его части и выходила напрямик к деревне, и теперь уходили вглубь чащи. Лес казался подозрительным стариком: он делал вид, что спал, но на самом деле каждую секунду жил своей тайной, почти бесшумной жизнью. Лишь изредка плотный, настоянный на тишине воздух разрезал хруст и хлопанье крыльев какой-нибудь птицы, когда она перелетала с дерева на дерево.
Они вдруг уперлись в ручей. Такой широкий, что не перешагнуть и с разбегу не перепрыгнуть. Хвойные иголки здесь сменились ярким зеленым мхом. Мох жался к берегу ручья, будто он был живой и хотел попить, но не решался спуститься с крутого обрыва.
– Все верно, здесь он и был… Нам придется идти вдоль него, пока не наткнемся на мостик. Он здесь один. Надеюсь, что не сгнил за столько лет…
Катенька не ответила. Она была слишком увлечена деревьями, мхом, а до того – полевыми цветами. Ей до ужаса хотелось запомнить каждую мелочь, вдохнуть полную грудь лета.
Ручей, который в начале казался скромным ручейком, мчался вниз все более круто и даже с шумом. В одном месте берег запестрел маленькими салатовыми кустиками.
– Смотри, черника! У тебя нет с собой какого-нибудь ведерка?
– Да уж, ведерка… Нет…
Саша вытащил из рюкзака толстую газету. Они разобрали ее на листочки и скрутили в кульки.
– И зачем только ты носишь с собой газету?..
Саша пожал плечами.
– Сам не знаю. Видишь, пригодилась.
Они принялись собирать чернику в кулечки и заворачивать в несколько слоев, чтобы не протекла в рюкзаке. Голым коленкам во мху было мокро и даже прохладно, а солнце на деревенской дороге перестало казаться таким невыносимо жарким. Катенька клала одну ягоду в кулек, а три – в рот, ведь все все равно не унести. Лесная черника была такой сладкой, сочной и, как все в лесу, холодной.
Катенька остановилась на мосту и наклонилась, чтобы помыть в ручье фиолетовые пальцы и фиолетовые губы. Вода была ледяной и очень чистой.
– Как думаешь, ее можно пить?
– Думаю, можно. Наверху, откуда мы пришли, кажется, источник.
Она набрала в ладошку немного воды и отхлебнула. Казалось бы, вода не имеет ни вкуса, ни запаха, и все же в каждом месте она своя, особенная. Она отхлебнула еще и умыла лицо. Лоб, щеки и особенно пальцы кололо от холода. Еще минут двадцать они петляли тропинками между изумрудных папоротников и лесной малины, пока наконец не вышли к озеру.
Это лесное озеро было таким маленьким, что его стоило бы назвать прудом.
– А у него есть какое-нибудь название?
– Местные зовут его Жемчужинка.
Маленькая жемчужинка в огромном лесу – озеро, обрамленное кустами толстых желтых водяных лилий. С одной стороны его заполонили маленькие белые кувшинки. Рядом с нежными цветами на жирных листьях-лопухах сидели лягушки. Они щурились и грели свои бугристые зеленые шкурки на солнце. Катенька села на берегу и сощурилась, как лягушка. Ее шкурка в легком летнем сарафане продрогла от долгой прогулки по лесу. Саша сел рядом. С видом знатока он доставал из рюкзака разные рыболовные снасти, сачок, складную удочку. Все такое же яркое солнце отражалось от водной ряби, серебряной чешуи рыбок, что бесстрашно подплывали к самой поверхности воды, от сашиных крючков и блесен. Здесь нельзя было не щуриться.
– Эта рыба наивная, неискушенная. Она, может, раз в жизни человека видела, и то давно забыла. Не боится и хорошим червяком не брезгует. Вот увидишь!
Он извлек из рюкзака маленькую лопатку и здесь же, на берегу начал раскапывать ямку. На свою беду целое семейство не в меру упитанных дождевых червяков прокладывали себе путь на поверхность как раз в этом месте. Саша ловко поддел их лопаткой и посадил в банку. Медленно и аккуратно он разложил свою удочку, проверил леску – плотная ли? Не спуталась? Хорошо натянута? Леска оказалась в порядке. Тогда из целого пенала блестящих снастей он выбрал подходящий крючок, несколькими узлами привязал его к концу лески и вытащил из банки червяка.
– Фу-у-у, как тебе не противно брать его прямо пальцами! – Катенька гадливо скривилась.
– Да вот так!
Саша поднес его прямо к ее лицу, так что червяк, извиваясь, почти дотронулся до катенькиного носа. Она вскрикнула и отбежала подальше.
– Фу, дурак!
Саша только рассмеялся.
– Тихо ты, не кричи. Садись обратно, я больше не буду, обещаю.
Потом он учил ее закидывать удочку, вытягивать рыбу и подсекать ее сачком. Вместе они поймали четыре плоских карасика с серебряными бочками и двух невзрачных пятнистых пескарей.
***
Когда они шли домой, солнце уже закрыли низкие плотные тучи, а на земле теперь было не только жарко, но и душно. Четыре карася и два пескаря расстались с жизнью без лишней драмы, и теперь чинно лежали в рюкзаке на спине у Саши, обернутые в газету. Они возвращались другой дорогой, но по обе стороны от них снова были поля. Поля были засеяны рапсом. Глаз радовался буйному цветению этих трав: от дороги и до самого горизонта стелился плотный желтый ковер из рапсовых цветов. Вдалеке на дороге появилось несколько фигур. Одна – побольше и рядом с ней маленькие. По мере приближения Саша и Катенька разглядели, что им навстречу идет старая козлятница со своими козами, двумя белыми и одной черной. Когда они поравнялись, Катенька уставилась на коз с таким неприличным любопытством, что козлятница сказала:
– Погладьте, если хотите. Они у меня очень ласковые. Ну же, погладьте.
Катенька присела на корточки перед белой козой. За ее ногами прятался беленький козленок. Сначала он опасливо выглядывал из-за ног матери, но потом не смог справиться с любопытством и подошел ближе. Он обнюхал Катеньку и даже положил ей на колени передние копытца и попытался пожевать ее сарафан. Девочка смеялась и гладила его за ушами.
– Какой хороший!
– Да уж, как же… Все флоксы у меня сжевал. Две недели как родился, все не могу придумать, как такого козла назвать. Васькой что ли…
– Зачем же Васькой? Он же не виноват, что он козел. Назовите Рафаэлем как цыгана из «По ком звонит колокол».
– Возьму и вообще Цыганом назову! Ладно, ребята, поторопитесь… Скоро дождь начнется, вон тучи какие.
И козлятница ушла, а за ней все ее козы. Туча за их спиной стала темно-фиолетовой как спелая слива и следовала за ними по пятам от самого леса. Козлятница была права: через десять минут начал накрапывать дождь. Сначала ненавязчивый и слабый, а потом все сильнее и сильнее, пока он, наконец, не превратился в ливень и вдалеке не послышались громовые раскаты. Холодные и мокрые, в прилипшей к телу одежде они влетели на крыльцо как раз в тот момент, когда небо разрезала молния. Яркая, фиолетовая, ослепляющая. Катеньку молнии не пугали. В молнии и громе ей виделось какое-то первобытное чудо: мол, даже в этом современном технологическом мире природа иногда заявляет о своих правах и напоминает человеку о своем могуществе. Гром и молния – это такая демонстрация силы, в примитивном варианте – бодибилдинг.
– Давай сюда свой сарафан, я возле печки повешу.
Катенька стянула липкое платье и вместе с ним скинула мокрые насквозь теннисные туфли. Она сидела на крыльце как завороженная, упершись локтями в колени, и смотрела на небо. Саша вышел из дома с утренним одеялом и сел с ней рядом, закутав их обоих. Как два побитых воробья они жались друг к другу, чтобы согреться.
– Красиво, правда?
***
Когда дождь кончился, Саша разворошил заложенное кирпичами костровище – небольшую песчаную ямку с остатками угля. Он развел в ней огонь и принялся чистить рыбу. Катеньке было почему-то особенно жалко карасей и их красивую серебряную чешую, а вот пескарей не очень. Она сидела тут же у костра в складном походном стуле. После дождя на небо снова виновато выкатилось солнце. Виновато, потому что ему уже пора было уходить, а оно только выглянуло и тут же закатилось обратно, оставив за собой малиново-апельсиновый след. С крыши дома и беседки, с яблони в траву со звоном падали капли, и Катенька, пользуясь случаем, нацепила резиновые сапоги. Она болтала ногами в зеленых сапогах под персиковой юбкой и думала, какое же это блаженство – надеть страшные резиновые сапоги с красивой юбкой и не думать о том, что они совсем не сочетаются. К сладкому запаху земли и трав, еще более яркому после дождя, примешался копченый аромат костра. Саша передал разделанную рыбу Катеньке, чтобы она завернула ее в фольгу с пряными травками и лимонным соком. Кроме рыбы она завернула в фольгу еще десяток чищенных картофелин и палкой закопала их в горячих углях.
Чашечки цветов в начале прогнулись под тяжестью дождевой воды, затем опустились, уронили ее всю до последней капли, вновь поднялись и начали закрываться в ожидании ночи. Над травой повисла легкая дымка тумана и где-то в ее глубине застрекотал кузнечик. Земля отдала воздуху свой последний жар и остыла. На улице стало зябко и свежо. Саша принес Катеньке большой и колючий зеленый свитер и вилки.
– Я в нем похожа на гусеницу! Но очень тепло.
Саша разгреб палкой горячие угли и вытащил им по куску рыбы с картошкой. Фольга была очень горячей, а рыба – вкусной и сочной, почти без костей. Нет ничего замечательнее, чем проглотить горячую вкусную еду после насыщенного впечатлениями и утомительного дня, когда желудок давно был пуст, а все рецепторы во рту жаждут новых ощущений. И вот ты сидишь и чувствуешь аромат готовящейся еды, все внутри тебя томится в предвкушении, и, наконец, ты начинаешь глотать еду совсем горячей, кусок за куском, даже забыв подуть. Горячие кусочки через пищевод проваливаются в желудок – не самое приятное ощущение, но… О, этот вкус! За него многое можно отдать. Они запивали рыбу с картошкой белым вином. Пили прямо из бутылки и передавали ее друг другу. Тепло от вина мягко сглаживало обожженный пищевод и постепенно разливалось по всему телу.
Угольки в костровище медленно гасли, а на небе – зажигались. Сотни тысяч звезд, какие никогда не увидишь в мегаполисе, появились на ясном ночном небе. Катенька страдала близорукостью и не могла оценить всю их красоту. Ей было стыдно признаваться в том, что она плохо видит, и она раз за разом пыталась различить на небе созвездия, ведь ей так легко давалось это в детстве.
– Нашла Большую Медведицу?
– Ага…
– А Малую?
– Тоже…
– А Небесного Дракона?
– Это еще что такое?..
В детстве Саша тоже любил смотреть на звезды, только чуточку больше, чем теперь. Стены в его комнате всегда были завешаны картами звездного неба, и он знал не меньше пяти созвездий для каждого месяца.
– Вот, смотри: длинный хвост извивается, а в конце ковшик – это голова.
– А-а-а…
– А рядом, немного ниже, смотри, Убийца Ориона: полукруг, как будто петля, потом линия вверх делится на три, на змею похоже. Или это не Убийца Ориона?.. Видишь, вон там? А?
Катенька не смогла ответить. Она сама не заметила, как уснула сидя прямо в походном стуле.
– Уснула что ли? Ну ты! Гусеница!
Саша сделал еще глоток вина, а то, что осталось на дне бутылки выплеснул в костровище. Угли не зашипели, ведь они давным-давно остыли. Он посмотрел на Катеньку, погладил ее по волосам и щеке. В тусклом свете луны и уличных фонарей ее лицо казалось очень бледным, но по-детски счастливым – она улыбалась во сне. Саша взял ее на руки и отнес на матрац, стащил резиновые сапоги, гусеничный свитер, персиковую юбку и укрыл одеялом. Катенька спала тихо, можно было лишь догадаться, что она дышит, поднеся палец к носу. Губы, всегда закусанные или обветренные, постоянно занятые болтовней и улыбками тоже спали. Саше ужасно хотелось их поцеловать, но он боялся разбудить девушку. В конце концов, думал он, у нас будет завтра, и послезавтра, и после-послезавтра, и еще много дней до самого конца лета.
Он еще немного посидел на крыльце перед тем, как пойти спать: все пытался вспомнить, какие еще созвездия можно найти на небе в июле. Откуда-то из-под одеяла прозвучало сонное: «не закрывай дверь, пусть утром опять летает занавеска».
Так и прошел еще один летний день.