Посвящается моим лучшим подругам
Кухня дышала паром и грибами – жена варила суп. В осеннем полумраке комнаты их было двое, но размеренную тишину нарушал лишь стук половника о бортики кастрюли.
Возле запотевшего окна сидел мужчина. Его лоб еще не успела покрыть сетка морщин, но волосы цвета темного каштана в некоторых местах уже светились сединой. Он уверенно выводил пальцем на стекле японские иероглифы (практиковался перед переездом) и сквозь прозрачные полоски окна выглядывал на тусклую московскую улицу. Она была по-ноябрьски серой, мокрой и голой, так что от одного взгляда на нее казалось, будто к тебе под пальто задувает ветер, вырывает из рук зонт и застилает глаза дождем, который по капельке набирается в сапог.
Мужчина помнил другие ноябри в своей жизни. Эти ноябри пахли прелой лесной листвой, трещали сухими поленьями в печке и были на вкус как белый налив. Каждый год на осенние каникулы родители отправляли его с друзьями в деревню, где они жили под присмотром бабушки.
Они жили в одном дворе и учились в одной школе. Сережа, Гриша и Виталик были очень разными, но крепко дружили не один год. Бывало, ссорились, как и все ребята, но мирились искренне и сердечно. Вместе они прошли через поиск себя, неудачи первой любви, проблемы с родителями и учебой, поступление в университет и другие испытания молодости. «Зачем подставлять плечо, когда человек падает, если лучше протянуть ему руку? Он сам должен почувствовать дно и убедиться, что хочет его покинуть» – таков был их негласный девиз. Когда один из них спотыкался, двое других всегда тянули его за руки, потому что верили друг в друга больше, чем в самих себя.
Трудности школьных и университетских лет как снежный буран столкнули и сплотили друзей против неприязни окружающего мира, но с окончанием учебы, когда кружащийся снег покорно лег к их ногам и мир сделал вид, что гостеприимно и добровольно открывает для каждого свои двери, они выбрали разные пути, хотя в тайне жалели о том, что эти пути больше не пересекались.
Жена прервала ностальгию Виталика:
– На, вот, банку открой…
Он отнял голову от окна, недовольно кряхтя, чмокнул алюминиевой крышкой и невидящими глазами оглядел кухню: для его жены мир не выходил за пределы новых кухонных шкафчиков, расшитых зайчиками прихваток и холодильника с магнитами. Поерзал на стуле, отхлебнул яблочного виски и вывел на стекле «року» – цифру «6». В шестом классе они провели в деревне свои первые каникулы. Бабушка Сережи использовала их детскую склонность к соревнованию в хозяйственных целях: мерились скоростью, сгребая опавшие листья и заполняя ими холщовый мешок, хвастались силой, заготавливая дрова, а обиду за проигрыш считали ребячеством.
«Шичи» – «7». В том году дед Сережи впервые взял их на рыбалку. Встали рано, около 5, и надели каждый по два свитера, ведь холода были почти зимние. Минут 40 тряслись в грузовичке, потом разжигали костер на берегу речки, перебирали снасти и даже застали тусклое пробуждение солнца. Казалось, молодецкий азарт рыбалка вызывала только у деда. С самого начала поездки Гриша причитал, что «черта с два кому-то сдалась эта рыба», «самый вид и запах этих речных глистов он не выносит» и вообще «на улице такой дубак, что у собак хвост отваливается»: «лучше бы антоновку на сундуке трескали…». В машине он лихорадочно тер руки так, будто хотел снять с ладоней лишнюю кожу, а как только они приехали на место, принялся разводить костер. От его суетливости и хаотичности движений «шалашик» хвороста то и дело разваливался, так что пришлось дожидаться помощи от деда. Как только огонь разгорелся с достаточной силой, Гриша устроился возле него на мешке и до самого конца рыбалки глаз с костра не сводил. Сережа, пассивнейший из любителей рыбы, сел на берегу. Ни холод, ни голод его не беспокоил, потому как он отвоевал себе в «камень-ножницы-бумага» самый теплый ватник с чердака, а в кузове по дороге втихомолку уплел нарезанные на всех бутерброды. Он выглядел как ленивый довольный кот, отстраненный созерцатель природы, сосредоточенный только на своих мыслях и художественных наблюдениях. Только Виталик как верный оруженосец подносил деду то наживку, то сачок, сторожил клев на складной табуретке и сам даже несколько раз подсекал рыбу. Рыбалка раньше казалась ему чем-то сродни охоты – настоящим мужским занятием, покорением сил природы, но стоило ему впервые снять с крючка трепыхающегося карася, как вся мужественная решимость в нем мгновенно померкла. Неказистая серая рыбка вначале яростно билась о стенки ведра, но вскоре выдохлась и лишь слегка стучала по дну плавниками. Она так жалобно косила на Виталика заплывший кровью глаз, что он не сдержался: за спиной у деда опустил ведро обратно в реку и тут же почувствовал, как теплое чувство разлилось у него в груди в районе сердца, когда он увидел, как мелькнула над водой и скрылась в глубине серая спинка.
«Джу ичи» – «одиннадцать». Первая охота стала для друзей последней: все трое зареклись никогда больше не брать в руки ружей ни для чего кроме защиты. В тот год Виталик взял с собой в деревню своего старого пса Рассела. Безродная, но бескрайне преданная дворняга была на год старше самого мальчика. В семье он был не единственной, но самой любимой собакой. С каждым днем он чувствовал себя все хуже, меньше бегал и меньше ел, так что Виталик опасался не застать его последние часы. «Загородом ему может стать лучше» – согласились мама с папой и отпустили Рассела в деревню. Пес и вправду почувствовал себя лучше: то ли помог свежий воздух, то ли его раззадорил простор, но в ту злополучную субботу (каждый из них троих отчетливо помнил, что это было в субботу) он носился по лесу и подпрыгивал, как годовалый щенок, который жаждет внимания. Друзья пересекали поляну, окольцованную лесом, когда услышали приближающийся утиный крик. Они вскинули головы и увидели длинный косяк диких уток, покидающих свой дом в поисках теплого места для зимовки. Все трое попытались быстро перезарядить ружья. Сережа и Гриша опустили дула в землю, попеременно поднимая глаза к небу, а Виталик не отрывал взгляд от уток. Его пальцы скользили по ружью, совершая отточенные механические движения, но мысли были высоко в небе. Откинул ствол, стряхнул на землю гильзы, вставил новые патроны, защелкнул ствол и… сделал контрольный выстрел. Пуля рассекла не только сонливую тишину леса; она разделила жизнь Виталика на две части: ту, в которой он любил и чувствовал себя любимым и ту, в которой он долго не мог избавиться от чувства вины.
Хлопок, пронзительный взвизг, падение... Рассел лежал с простреленным боком среди высокого папоротника и беспомощно перебирал непослушными лапами. Виталик не мог сказать ни слова, только горячие, обжигающие слезы стекали с его впалых щек. Он импульсивно гладил морду и лапы пса, оглядывался на друзей, беспомощно поднимая вверх руки, как бы спрашивая: «донесем?», но в ответ получал упрямые покачивания головой. Собака кряхтела, силясь встать, приподнималась и падала, неистово лизала руки и лица, припадающие к ее груди, но с каждой минутой слабела. Сережа и Гриша переглянулись. Помялись немного, но потом отвердели, вложили Виталику в руки ружье.
– Вы что?! Нет! Я не могу! Не могу я!..
Он отошел немного назад, отвернулся от друзей и громко выдохнул:
– Давайте вы…
***
«Давайте вы…», выстрел. Воспоминания роились в голове уже другого мужчины. Он сидел за столиком на улице Сент-Оноре, скрестив ноги, нервно стряхивал сигарету мимо пепельницы и глотал остывший кофе. Он сильно изменился внешне: почернел волосами и кожей, отпустил бороду, и глубокая морщина как результат напряженной умственной работы залегла между его бровей. Французский счет постепенно вытеснял из его памяти русский, но мгновения детства яркими картинками часто вставали перед его глазами.
«Уит» – на французском «восемь». В восьмом классе они впервые отмечали в деревне День рождения Гриши. Осень в том году выдалась аномально теплая и солнечная. Рано утром Сережа, единственный отщепенец-жаворонок в компании сов, разбудил Виталика, чтобы вместе украсить сад. Дело было в конце сентября. Солнце ласково обнимало землю еще теплыми лучами, и яблони в саду стояли пожелтевшие. По соседству с ними багровый клен уже начал терять свои листья-ладошки и укрывать землю пестрым ковром. Мальчики натянули между веток деревьев гирлянды из цветных флажков и лампочек и вытащили в сад стол, накрытый вязанной льняной салфеткой. Еще вчера бабушка испекла для именинника торт с вишневым вареньем и написала кремом «Грише 14». Весь деревенский двор замер в ожидании пробуждения Гриши, а через час зашевелился, наполнился радостными криками. Поздравляли, обнимали, засыпали пожеланиями, топили в угощениях, подарили такие желанные и дефицитные кроссовки.
Взрослый Гриша ухмыльнулся, увидев свое довольное лицо на фотографии. Маленькую пленочную карточку, где они втроем стояли на фоне крыльца, он давно носил с собой в бумажнике. В 14 чтобы быть счастливым было достаточно всего лишь пары кроссовок, в 18 для этого уже нужна была девушка, в 22 – не одна. Сейчас ему было 44, и он с трудом мог представить, чего ему не хватает для полного счастья.
«Труа» – «три», третий курс. Гриша только что получил права, родители подарили ему машину, и дружным коллективом было решено отмечать в деревне майские праздники. В небольшой «москвич» набилась шумная компания: шестеро парней, несколько килограммов мяса для шашлыка, звенящие бутылки. Нетерпение «новеньких» – университетских друзей Гриши растягивало дорогу для Сережи и Виталика как минимум вдвое, так что после каждого вопроса «а долго еще?» у обоих чесались руки ссадить гостей на полпути. Въездные ворота привычно скрипнули уже поздно вечером, когда все порядком устали. Свежие овощи, предназначавшиеся для салата, оказались забыты в багажнике, зато свиной жир вскоре зашкварчал на шампурах, и пиво потекло рекой. Кто-то привез с собой гитару. Повеселевшие ребята расшевелили знойный майский воздух громкими криками, отдаленно напоминавшими пение, чем вызвали неудовольствие соседей в округе. Вполне интеллигентные просьбы петь потише с каждым часом подкреплялись букетом проклятий, угроз и отборного русского мата, что, впрочем, никого кроме самих соседей не волновало.
К рассвету среди празднующих остались только самые стойкие. Кто-то, трезво оценивая свою выносливость, заблаговременно ушел спать в дом, кто-то уснул прямо за столом, кто-то – на полпути. Одинокие в своем веселье Гриша и Виталик решили, что настало самое время для приключений. Они уже давно приметили на участке соседей конюшню и решили прокатиться верхом до речки. Стараясь быть тихими и незаметными, они опрокинули на своем пути несколько листов шифера и уронили жестяной таз. В соседском окне загорелся свет и из-за занавески выглянула недовольная девушка: в белой ночной рубашке с растрепанными волосами и слегка опухшим после сна лицом она все же казалась очень миловидной. Вначале она выглядела удивленной, затем недоумевающей, и, наконец, разозленной:
– А ну идите отсюда, пьяницы! Мне через полтора часа на работу вставать! Ну, чего встали?!
Для большей убедительности она погрозила из окна чугунным утюгом, так что Гриша и Виталик, смущенно улыбаясь, подняли вверх руки и задом попятились с участка.
Утром Виталик вернулся на соседский участок и оставил под окном огромный букет сирени, которую ободрал в саду у Сережиной бабушки, а через год Гриша с невероятно важным и торжественным видом стоял в костюме и золотой ленточке с надписью «свидетель», любуясь на счастье друга и грозной девушки с чугунным утюгом.
***
Семилетняя девочка в войлочных тапках с разбегу запрыгнула на спинку стула и повисла на шее:
– Что ты тут делаешь, папа? Дай посмотреть!
Она сползла со спинки на подлокотник, а с него – на колени к отцу.
– Смотрю старые альбомы… Это мы с моими школьными товарищами.
Большой сухой палец с аккуратно остриженными квадратными ногтями скользил по глянцу выцветших фотографий. Лица на них были такими открытыми, чистыми, даже наивными.
– Это я…
– У тебя были такие светлые волосы?! Куда они делись теперь?
– Все волосы с возрастом темнеют…
– Почему тогда у бабушки волосы совсем белые?
– У нашей бабушки все не как у людей. Взгляни, это дядя Гриша. Помнишь его? Тот, что тебе куклу красивую привозил.
– Который во Франции живет? Помню. У него еще борода во-о-о-от такая! – для большей убедительности она развела руками и посмотрела сначала на одну руку, а потом на другую так, будто их разделял Ла-Манш.
– Не надо придумывать, совсем не такая у него борода. Такая, как ты показала, у твоего дяди Миши. Он поп, им всем такие бороды положены.
Девочка рассмеялась и начала листать альбом сама.
– А это кто? А это где? А это ты?
– Это я с дядей Виталей возле нашего дома. Я раньше тоже в Москве жил.
Она удивленно вытаращила глаза:
– Как в Москве?! Там, где мы с мамой живем?! Разве ты не всегда был здесь?!
– Конечно. Я в Москве родился и вырос, в школу ходил, когда был таким же маленьким, как вот эта кнопка! – он защекотал дочку так, что она начала крутиться на кресле, выбиваясь из отеческих рук, и прерывисто смеялась.
– Расскажи, расскажи!
– Что рассказать?.. Когда школу закончил, тоже в Москве жил. В университете учился, работал, с мамой твоей встретился… А сюда раньше к бабушке приезжал на каникулы и праздники.
– Как я теперь к тебе?
– Ага.
Маленькие пальчики ловко перебирали фотографии, вытаскивали их из «окошек» альбома, вертели, крутили и с особым любопытством щупали фотобумагу, страницы, фактурный картон почтовых открыток. «Эх ты, несчастный ребенок цифровой эпохи… Может быть, твое поколение последним застало настоящую бумагу. Дальше – все: в музеи, под стекло», подумал он.
Декабрьская вьюга испытывала на прочность остекление веранды. Маленькие окошки дребезжали в своей оконной раме, но не пропускали в дом ни снег, ни холод. Сухие поленья в печке-лежанке то и дело издавали яростный треск, как будто угрожали вырваться из-за чугунной дверцы и растопить весь уличный снег, прогнав вместе с ним зиму.
– Папа, а расскажи, как вы дружили!
– Как мы дружили?.. Хорошо дружили. Помогали друг другу, гуляли во дворе, постарше вместе в деревню приезжали… Помню, как-то в 7 классе летом приехали сюда. Только закончился сенокос. Сенокос – это когда большими косами высокую траву срезают, складывают ее в стога и сушат, а потом лошадок ей кормят. Так вот, закончился сенокос… Мы вышли вечером в поле смотреть закат и не заметили, как быстро стемнело. Я говорил дяде Грише, что незачем идти в поле – закат можно было и с чердака посмотреть, а он заладил: «пойдем да пойдем». Ну и пошли… Зашли далеко, а тут внезапно стемнело. Деревня далеко, рядом ни одного дома нет, так что даже на свет в окошках не выйдешь. Ни зги не видно.
– Чего не видно?
– Ни зги. Это очень темно, значит. Небо пасмурное, со всех сторон сплошная чернота, как домой возвращаться – непонятно. Мы по этому полю кругами ходить начали: туда повернем, сюда, а видим только, что под нами трава примятая. Вдруг наткнулись на стог. Буквально наткнулись – Виталик рукой его почувствовал. Сначала еще испугался, подумал, что за чудовище мохнатое…
Девочка заерзала в отцовских объятиях, уткнулась носом в рукав, только глазки видны полные страха, как будто сама в ночи потерялась.
– … мы и решили на соломе спать. Если есть стог, значит и колхоз есть, люди где-то рядом. Мы легли на землю, прислонили головы к стогу и закрыли глаза, спать пытаемся. Помню, подул ветер сильный, и стало как будто светлее. Я открываю глаза и вижу: ветер облака сгоняет, а за ними открывается полная луна и много-много ярких звезд.
***
Гриша всегда был суеверным, особенно в детстве. Каждая встреча с черной кошкой портила ему настроение самой угрозой неудач, хотя никто не помнил, чтобы какие-нибудь неудачи после таких встреч действительно случались в гришиной жизни. К счастью, он руководствовался не только приметами-предостережениями, но и теми, что сулят удачу или дают возможность загадать желания. Однажды он по секрету признался Сереже, что ведет счет исполнившихся и не исполнившихся желаний: сработало девять, загаданных на упавшей ресничке, два между тезками и 5 на упавшей звезде.
– Смотрите, звезды падают! Давайте желания загадывать!
Виталик приподнялся на локте:
– Вы, ребята, кем хотите стать?
– Так ведь если вслух говорить, не сбудется.
– Необязательно же это для звезды загадывать. Я, может быть, просто так спрашиваю.
Повисло молчание.
– Даже не знаю… – прошептал Гриша, – Кем-нибудь известным… Фотографом хочу быть!
– А я хочу работать с компьютерами… Какие есть для этого профессии?
– Хм… Может, инженер?
– Наверное, инженером. Или еще кем-нибудь таким. Я думаю, машины – это наше будущее! Лет через 20 много профессий, связанных с ними появится, – Виталик смущенно кашлянул и повторил: «наверное».
– Ну а ты, Сережа?
– Летописцем хочу быть.
– Летописцем? Это как монахи в Древней Руси?
– Да почему сразу монахи… Не обязательно.
– Зачем нам сейчас летописцы? У нас теперь газеты есть, программа «Время». Все новости так узнать можно, а если старое что-то ищешь – в архиве посмотреть.
– Да нет, не таким летописцем, чтобы события записывать и последние новости. Летописцем современности. Чтобы о людях писать, о том, как они в нашу эпоху мыслят и чувствуют, что их интересует и чем они живут. Не сухие факты, понимаете? Мне хочется свое видение и ощущение мира на бумагу перенести, заключить в особую форму, чтобы буквы, такие же, как вы в любой газете встретите, обрели новый смысл. Должно быть, это как-то по-другому называется…
– Может быть, писатель?
Сережа неуверенно повел плечами.
– Может быть и так…
***
– Пап, так что вы загадали?
– Я только про свое желание знаю. Мы их вслух не называли, вдруг не сбылось бы.
– Твое уже сбылось?
Сережа рассмеялся:
– Пока не совсем. Ты у меня спроси, когда я старый стану как наша бабушка. Тогда я тебе точно отвечу.
В дверь постучали. Девочка соскочила с колен и побежала открывать. Не успел Сережа дойти до прихожей, как входная дверь захлопнулась.
– Я же тебе говорил: сама дверь не открывай. Вдруг там чужие люди.
– А я в глазок посмотрела! Это дядя Степа был.
– Молодец… И чего он хотел?
– Телеграмму тебе передать.
– И где же она?
– Я не взяла, сказала, что сама тебе передам!
– Вдруг там что-нибудь важное, а ты забудешь.
Девочка посмотрела обиженно-сурово и отвернулась.
– Ну ладно уж, говори, что запомнила.
– Я все-все запомнила! Там было: «Наряжай елку, тэ-чэ-ка. Приедем на Новый год, тэ-чэ-ка. Гриша и Виталик».