Буря
Был жаркий июльский день. Время катилось чуть за полдень. Река Обь была как зеркало. У берега купались детишки, женщины полоскали белье. Я любовался красотами необозримого пространства. На другой стороне реки тальниковые заросли, пески, правее паромный причал. Пароходик, кособокий «Бийск», отчаливал вдали с паромом от берега. С запада, со стороны Езенгино, надвигалась во все небо черная, огромная туча. Надвигалась гроза. Беспокойно сновали стрекозы, летела плавно паутина. Все замерло в ожидании бури. Буря надвигалась быстро. Черная рябь возникла внизу по течению, охватила паром, приблизилась к пристани. Желтый песок, подхваченный ураганным ветром, взмыл из-под яра вверх, людишки быстро удирали восвояси кто куда.
Река закипела сразу огромными валами воды. Волны с белыми гребнями рядами покатились против течения, заставляя немедленно причалиться всех рыбаков на пески. А пароходы отойти от причала. Я тоже решил драпать к маме на хозчасть. Бегу мимо своего домика, вижу, как со стайки Ореховых снесло целую копну сена и развеяло по ветру, а вслед полетела и деревянная бочка.
На хозчасти все возчики и грузчики сбились к маме в конторку. Гремел гром, шел проливной дождь. Крышу на конторе приподняло и с грохотом опустило на потолок. Все в ужасе подняли руки. Однако буря внезапно прекратилась. С берега пришли мотористы с какого-то катера за помощью. Деда Тутукина опрокинуло вместе с уборной. На пристани все катера были потоплены. Торчали только рубки. У пассажирского парохода «Смелый» на рейде сорвало всю крышу со второго этажа кают. А пароходик «Бийск» потерял одно колесо, отцепил паром, и паром выбросило далеко на пески. Огромный буксир потом с трудом стащил его в воду.
Болото
Болото и комары – достопримечательность города Колпашево. Половина территории его – болото. Болото с клюквой, брусникой, морошкой, с водой помельче и поглубже. С торфяным дном, с кочками, с мхом. Уже по обе стороны улицы Стаханова домишки стоят почти на болоте. Вдоль проезжей части улицы мостки из досок проложены на столбиках на высоте полуметра. Под мостками сырость и мох, а то и вода. Такие мостки-тротуары проложены от улицы Дзержинского до улицы, где находится радиоузел. Дальше по улице Стаханова была возвышенность и мостки-тротуары были проложены по сухому. Справа от улицы Стаханова было вообще матерущее болото, тянувшееся от задворок хат до аэродрома. Почему-то эта сторона называлась Солотопкой. По-видимому, связано со словом «топь».
Солотопка примыкала к рынку на западе и к парку, в котором росли сосны, кедры, росли грибы, была земляника. Парк – дикий лес – располагался на сухом. Справа от аэродрома тоже было грандиозное болото, тянувшееся на юг до берега Оби и на восток почти до Матьянги. На территории болота велась разработка торфа ручным способом: лопатами, с тачками по доскам. Торф складывался брикетами в зароды, как бы в стога значительной длины и высоты. Работали здесь женщины. На территории болота, на местечке посуше, стояли огромные нефтебаки, керосин, солярка. Белые баки. Никогда они не горели. Никто их не охранял. Все боялись НКВД. А с ним шутки плохи. Ближе к улице Советской было посуше и здесь было необъятное капустное поле. На отшибе стояла кузня «Колпашевторга» и радиомачта 40 метров высотой. Деревянная.
Белянка
Белянка – наша корова – многие годы и годы войны спасала нас от голода, поила нас своим молоком. Молоко у ней было высокой жирности – 4,6. Белянкино место было в стайке, пристроенной к хате. Стайка бревенчатая закрывалась крепкой дверью на кованых шарнирах-петлях. Изнутри хаты, через отверстие в стене на кухоньке мощный деревянный засов задвигался рукой в скобу – и дверь надежно заперта изнутри. За стайкой был сеновал из легких жердей и плетня. Белянка стояла на слегка наклоненном деревянном настиле с подстилкой из сена. По утрам она будила нас мычаньем, прося сена и пойла.
Белянкина еда – сено и пойло из воды и кусочков картофеля. Поев сена, она часами жевала свою жвачку, отрыгивая ее из желудка, и снова проглатывала уже в другое место. Как это там внутри разделялось – неизвестно. С приходом лета Белянку определяли в стадо. Из стойла в стадо путь пролегал по улице Дзержинского до угла аэродрома. Оттуда стадо до вечера удалялось на пастбище. Вечером Белянку приходилось встречать, иначе она, да и любая корова, будет объедать у хозяев ботву картофеля, подсовывая голову под жерди забора.
Копыта у Белянки постоянно на задних ногах заламывались и она не могла ходить в стадо. Приходилось ей рвать траву руками где придется и приносить в стайку, где она стояла, по 5-6 мешков в день. Занятие это было нудное и изнурительное. Или же я ее пас по обочинам дорог и огородов.
Бабушка запретила ее заводить на овощехранилище, там она могла провалиться. Но, поскольку у меня не хватало сил, Белянка затащила меня на овощехранилище и, конечно, провалилась передними ногами. Я закричал. Сбежались мужики и бабушка. Мужики подсовывали под Белянку доску, а бабушка за цепь тянула корову вверх. Корова зашевелилась и рухнула вниз, за цепь утянув в провал и бабушку. Все набежали на вход в подземелье. Подняли корову и бабушку. Все обошлось благополучно.
Берег
Берег мой, берег ласковый. На нем я провел 18 лет моей жизни в ссылке в городе Колпашево с мамой и сестренкой Таней, с коровой Белянкой, с собачкой Шариком, в маленькой деревянной хатке. Берег, обваливаясь с годами, подмываемый водами реки Оби, стер с лица земли мою хатку и хаты всех соседей в этом ряду по улице Советской. Берег – это история, берег – это закон Бэра, по которому он правый будет смыт рекой, текущей на север. С исчезновением берега исчезали постройки. Пятистенные основательные дома и простые хатки. Песчано-глинистый берег не мог устоять перед мощными волнами, разыгрывающимися во время шторма. Они вымывали из-под него грунт, и огромная масса его обрушивалась вниз, погребая иногда под собой обласки и лодки с людьми, проплывающими рядом. Так, без вести пропал сын дедушки Арсентия, отплывший на рыбалку на обласке чуть левее нашего домика.
Берег был обрывистый двенадцатиметровый, уходящий прямо в воду, лишь с небольшой приступочкой из синюхи – синей глины сверху, покрытой твердой тонкой ржавой коркой. Отламывая ее, мы, броском кидая ее, пускали по воде «блинчики», считая штуки, у кого больше. А в немногие жаркие дни северного лета, из синюхи складывали горки, поливали водой и укатывались по скользкой глине в воду.
Напротив же нас и правее, берег был приветливее. Под берегом всегда были груды не смытого обвалившегося берега. Здесь делались подъемы – ступеньки. Такое место называлось спуском. По спуску носили воду на коромыслах, стягивали обласки, бегали вниз на купание. Поднимали бревна. Здесь же была рама с тросом, по которому ходила бадья вниз и вверх с зачерпнутой в раме водой. Выкручивали бадью наверх воротом за ручки две женщины. Одна женщина выливала воду из бадьи в желоб, по которому вода утекала на пекарню самотеком.
Местами река в береге образовывала омуты. В них вода крутилась в обратном направлении. В омуте всегда было глубокое дно и можно было нырять в него с высоты. Но от омута всегда было неприятное ощущение. По кромке у воды по песку и глине можно было дойти пешком хоть до пристани, хоть до Матьянги. Но не ходили, потому что по верху берега идти было быстрее и удобнее.
Бабушка
Моя бабушка – Рома Романовна Оберемченко – полячка, в городе Варшаве, в Польше, окончила музыкальную консерваторию в 1903 году по классу фортепиано.
В городе Павловске она после революции давала уроки, зарабатывая на прожитье. Имела небольшой двухэтажный особнячок и пускала квартирантов. Одна из квартиранток так нагадила ей, имея знакомых в НКВД, что ее зять, мой отец, угодил по 58 статье на Колыму в 1935 году. И бабушке с мамой, Софьей Сигизмундовной, и мной, пришлось продать особнячок и поехать вслед за отцом в ссылку в Сибирь, в городок Колпашево Томской области, где она купила домик по ул. Советская 51, последний в левом ряду. На прожитье она зарабатывала, работая музыкантшей в детском горсаду и в детсаду НКВД, а также на радио. Дети пели и маршировали под ее музыку на фортепиано.
Она и меня учила в детстве. Для чего она специально ездила в Ленинград со мной покупать пианино «Кернтопф и сын». Помню, что в поезде я натерпелся страху, потому что бабушка чуть не отстала от поезда. Поезд уже шел от полустанка, а бабушки все не было. Но наконец-то она появилась, придя по вагонам с хвоста поезда. А в пароходе я боялся огромных металлических шатунов в машинном отделении, когда мы проходили по проходу III –го класса. Шатуны шевелились, сгибались и разгибались, как голые гигантские ноги Кащея Бессмертного. А рулевая машина шипела паром и цепь, как змея, ползала потихоньку по металлической палубе то немножечко туда, то обратно.
Пианино пришло багажом после нашего возвращения в деревянном ящике. И тут же бабушка, как только его втащили грузчики в комнатку, начала меня мурыжить уроками, приговаривая: «Смотришь в книгу (в ноты), а видишь фигу», да еще и пришлепнет по рукам. В детсад она меня тащила поутру за собой. И почему-то я был в старшей группе, хоть еще едва дотягивал до средней. Меня обижали старшие, отбирали игрушки, я плакал. Мне, как и всем там, нравилась девочка Гера. На праздник Нового года я был зайцем с белыми ушами, а в мае все ходили на демонстрацию. Бабушка играла марши, песенки про елочку, про летчиков.
Я у бабушки был любимчиком, потому что учился у нее музыке. Она мне прочила музыкальное будущее, но она простудилась в начале войны воспалением легких, крупозным, и за неделю умерла. На похоронах была лошадь, что везла гроб на санях, возчик, мама и я. На холмик могилы в мороженые камешки я вставил крестик из коры, и больше мы никогда не были на могилке. Печально.
Предыдущая: http://proza.ru/2021/05/11/949
Последующая: