Том2 Книга1 МотылёкВведениеГлава1 Красная крепость

                "ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУН" 
 
                "Третья луна"

                Том 2

                "МОТЫЛЁК"

                Роман факт

                Посвящается моей маме — Пеуновой Стефании Йозефовне.

В лабиринте тысячи зеркал,
Дорогой в миллионы лет,
Кто истинно есть «Я» —
Найти хочу ответ.

На перекрёстке судеб
Семи путей-дорог
Нас избирает случай
Любви, надежд, тревог.

                Введение

  Здравствуйте, Читатель. Сегодня я приглашаю вас продолжить путешествие во времени, не в сказку о королях, великих магистрах, волшебниках и драконах, а в правдивую историю о судьбах простых, близких мне людей, реально существовавших когда-то. Им по воле судьбы довелось быть хранителями одной удивительной тайны.
  Перед вами открыта третья книга в цикле «Эпоха четырёх лун».
  Речь пойдёт о следующих жизнях некоторых уже известных вам героев и одном из сокровищ Небесных Учителей, цены которым нет. И, конечно же, будет продолжение рассказа о волшебстве и невероятных чудесах, на которое способно человеческое сердце — магии, которая в нас самих и вокруг нас.
  Как всегда, правду и ничего кроме правды.
  Истинно любопытным предлагаю начать знакомиться с 11 эпизодами книги «Эпоха четырёх лун». Это эскизы к "Первой луне", чтобы было понятно кто есть кто и путь героев во времени. Затем со "Второй луной" — «Воспоминания маленькой ведуньи о поисках Радости Мира», и после приступить повествованию "Мотылёк" — "Третьей луне".
  Ну, что же? В путь?
  Полетели, поехали.

  Началась часть этой известной мне истории в незапамятные времена, после ухода из мира живых героев книги «Воспоминания маленькой ведуньи», и задолго до знаменитых боевыми подвигами походов за гробом Господним в Египет и Святую Землю, которые совершали славные бедные рыцари Креста, как сейчас называют их историки.
  Несколько известных сухих исторических дат и событий до начала повествования.
  Скажу заранее, что есть подтверждённые факты того, что реальные даты событий неоднократно искажены и эпохи не соответствуют прошлому солнечному летоисчислению. Нынешнее — лунное летоисчисление. Итак. продолжу излагать, опираясь на то что мы имеем сейчас.
  В 1191 году, совершая третий крестовый поход, король Ричард Львиное Сердце прибыл с рыцарями морем из Мессины на Кипр.
  8 октября 1202 г. из Венеции отплыл флот крестоносцев, в котором было свыше 70 галер и около 150 нефов и юисье (грузовых судов) с провиантом, конями, стенобитными орудиями, катапультами и баллистами для метания тяжелых стрел, камней, бревен, окованных железом, бочек с горючей жидкостью. Курс – Александрия.
  Историкам известно, что на обратном пути в Вест Готланд (Старая Англия, а некогда земли Инглии, принадлежавшие славянам)они решили немного задержаться в Персии, чтобы залечить раны и набраться сил, достаточных для возвращения домой. В гостеприимной стране Храмовники подружились с орденом Цистерцианцев и, так сложилось, что, кроме известных несметных богатств Рыцари Креста привезли с собой в Англию необыкновенный подарок персов: женщину, владеющую сакральными знаниями о хирургии, травматологии, лечения травами и кристаллами, женщину-прорицательницу, владеющую магией жизни, которая сама по себе была редчайшим сокровищем.
  И ещё: через некоторое время, когда большая часть сокровищ Востока и Египта была разграблена внутри ордена, восемь чистых душой рыцарей на Тайном Совете решили спасти то истинно ценное, что напрямую связано со знаниями о тайнах жизни и смерти. Воинами было принято решение: немедленно разъехаться в разные стороны света, дабы вывести, сберечь и спрятать то, что, по их мнению, заключало в себе истинную ценность. И реликвий было именно восемь. Именно эта цифра присутствует и в символах самого Ордена и в сохранившихся храмах по всей земле.
  Сейчас, как точку некоего отсчёта Вашего внимания, Читатель, хочу отметить именно 1221 год, когда рыцари-тамплиеры уже возвращались через арабские мусульманские земли домой в Англию и везли с собой награбленные несметные богатства, реликвии веры, символы могущества, золото и шелка.
  Прошло время, и внутренние раздоры в Ордене Тамплиеров, как известно, привели к его расколу и распаду на несколько ветвей. Вскоре после этого прекратились исторические упоминания о персиянке-целительнице, Сивилле.
  Мы с вами хорошо знаем истории, связанные со Святым Граалем, Копьём Судьбы, Ковчегом Завета и т.д.
  Скажу, что есть реликвии, о существовании которых до сих пор не знаем мы, но знают и разыскивают историки, но и не только. Есть древние Ордена, которые зародились ещё до Рождества Христова. Они существуют по сей день и продолжают тайную охоту за этими дарами. В их числе Масоны, Розенкрейцеры, Орден Хранителей Смерти, зародившийся задолго до распятия иудейского Христа. Об этом в предыдущих книгах уже вёлся рассказ.
  К сожалению, мы не знаем и не догадываемся об истории путешествий этих восьми вещей, и об истории людей, ценой своей жизни сохранявших тайны, возможно, навсегда для нас потерянные во времени. Но всегда есть надежда, что их найдут, расскажут другие. Может быть — мы с вами?
  Итак, книга третья.

                «МОТЫЛЁК».

                Пролог.

                "Начало нового пути".

  Задолго до упомянутых выше событий.
  Двадцать первое марта. 1212 год. Ночь.
  Сейчас в небе происходило событие, о котором подавляющее большинство землян уже не знали и не подозревали. Образовывался крест в квадрате между Луной в созвездии Рыб, Ураном в созвездии Девы, Лилит (тёмная луна) в Стрельце и Меркурием в Близнецах. Звездочёты Александрии задолго до этого звёздного события знали, что создавшаяся в эту ночь опасная ситуация меж ночными светилами не сулит ничего хорошего для истинных детей Ра, живущих на Земле. И они торопились предупредить всех помнящих и ведающих, что будут ненадолго открыты небесные врата и, если змееликие воспользуются этим случаем и временем, то знающих о будущем и помнящих о прошлом — станет ещё меньше. И, стало быть, пришло время общих согласованных решительных действий — объединиться, чтобы противостоять змееликим завоевателям грабителям-хищникам и выжить, ибо известно: без знаний о прошлом у поколений будущего нет.
  Именно сегодня, в эту — одну из четырёх колдовских ночей в году, всего за час, как и предсказывали звездочёты и прорицатели, что-то в мире ощутимо изменилось. И урождённая персиянка волшебница Магиня Огня — Сивилла Тарталия Нада тоже это отчётливо почувствовала. Свершилось или свершалось сейчас то, чего она и такие, как она (видящие) — боялись.

  Греция. Дельфы. Священный источник у горы Парнас.
  По зову Небесного Учителя Нада мгновенно проснулась. Ощутив дрожь и холод, спустившийся на Дельфы и Грецию, она оставила мать, своих сводных четырёх подростков-братьев и, надев сандалии, хитон и плащ, быстро выскользнула из дома. Чувства тревоги и обдрогана (дрожи) под сердцем настойчиво звали и влекли её к священному источнику именно сейчас. И персиянка Сивилла очень торопилась. По тёмному звёздному небу плыла яркая четверть луны.  Юная пророчица взглянула на неё, поняла, что скоро полночь, и прибавила шаг.
  Восемнадцатилетняя стройная арийка с рыжими волнистыми волосами, большими зелёными миндалевидными глазами — Тарталия Нада была потомственной сновидящей ведуньей. С девяти лет она уже носила заветное от своей персиянки бабки Нады — серебряное ожерелье из сплетенных в кольцо двух прекрасных драконов. В его центре они по-прежнему держали зубами редчайший солнечный цитрин с золотым песком внутри. Окаймляли не огранёный камень тринадцать одинаковых по размеру розовых жемчужин родом из разных стран, морей и озёр. Какой-то чудо мастер-ювелир соединил всю эту природную красоту в одно кольцо неизвестным ныне способом.   Предплечья девы обнимали широкие изящные золотые браслеты в виде красного и зелёного драконов. Сивилла была ребёнком не из простого рода. Она была единственной дочерью арийского воина-мага-волхва Ставра-Сатира — одного из двух друзей крестоносцев — защитников матери, жены и дитя распятого в Персии Радомира.
  Юная Тарталия, мягко покачивая бёдрами, казалось, плыла сквозь тёмный густой лес в своём лунном просвечивающем одеянии, не касаясь земли. Тайная тропка к святилищу в горе была ей давно и хорошо известна, и поэтому, стараясь не оставлять за собой след, она привычно применила в этом месте магию парения.
  На спине магини на уровне сердца сквозь одежды проглядывала красная татуировка-тотем — огненный крылатый волк-защитник. Она носила его в память об одной из своих предшественниц — маленькой пророчице  Самандар, слишком рано и трагично ушедшей из жизни. (См. «Воспоминания маленькой ведуньи о…»)
  Таясь, Тарталия осторожно  пролетала с факелом в руках через рощу-щит зелёных оливковых деревьев, приближаясь к Священному источнику-водопаду. Ясновидящая хотела убедиться, что не ошиблась, и поэтому сразу пришла к «зеркалу» времени. Быть не уверенной в правильности действий или  сомневаться в собственных знаниях ритуала при открытых небесных вратах нельзя — малейшая ошибка будет иметь страшные непредсказуемые последствия. Но Тарталия точно знала, что настала пора открыть портал, оживить его и соединиться сознанием с потоками времени.   Рискованный шаг — но сейчас жизненно необходимый. Нада всегда знала, как это делается, ведь память о прошлых своих жизнях в ней на этот раз не была разрушена и голос предшественниц — Тары-Лотос, Падмэ-Санти и Самандар — был в ней един.
  Начиная опасный ритуал в одиночку, Тарталия спокойно вошла в священный источник в одежде, окунулась с головой, вынырнула и, далее, не теряя ни минуты, направилась в некогда погребённый землетрясением храм Ра, теперь сокрытый глубоко в горе. Узким каменным проходом она проследовала внутрь, достигла полуразрушенного, когда-то ярко украшенного зала, в котором чудесным образом после битвы и катастрофы сохранился целым белый камень-алатырь. Возрождённая магиня огня привычным жестом разожгла священный голубой огонь в жертвеннике и подложила в него принесённые с собой ароматические смолы и травы. Алатырь будто проснулся, задышал и из чаши сразу поднялся белый густой дым. Он всколыхнулся и стал расползаться из этого зала по щелям. Нада почувствовала, что её духи-хранители быстрее обычного откликнулись и появились. Если бы кто-то сейчас наблюдал за ней со стороны — заметил бы, что состояние урождённой магини огня мгновенно изменилось, рыжие волосы засияли лунным блеском, глаза сменили цвет с зелёного на аметистово-фиолетовый.
  Из глубины Души Нада почувствовала ритм. От вдоха к вдоху он становился в её теле более отчётливым, зовущим. Откликаясь на его зов, пророчица начала следующую часть ритуала — магический танец с огнём, ветром и водой этого подземного озера. В естестве колдовского танца, в плотном дыму в пещере проявился хорошо ей знакомый Дух древнего Оракула — огромной, красной крылатой драконицы. Обе были счастливы встрече и поэтому тела и души Сивиллы и Драконицы Дельфинии в торжестве танца быстро стали продолжением друг друга. Но повод для неожиданного прихода Сивиллы к Оракулу был крайне серьёзен. Дельфиния знала об этом и потому слияние их Духов и тел  приобрело мощный огненно-грозовой характер. В трансе ритуала тело девушки в какой-то момент полностью остановилось, застыло, будто находясь в прозрачной воде спящего озера. Широко открытыми глазами юная арийка глядела сквозь струящиеся радужные потоки времени и видела перестраивающиеся зеркальные перекрёстки.
  Видела многочисленные войны, смерть от страшных непонятных болезней, разрушения, вызванные огненным оружием, гибнущих в кострах женщин, исчезающие в золотом огне храмы, книги, артефакты, грантхамы.
  Видела, как происходят мощные изменения в истории прошлого.
  Видела собственными глазами, как огонь, вода, земля и воздух под воздействием ещё не ведомых сил меняют свои качества, становясь отравой всему живому. 
  И теперь Сивилла поняла, что возможные страшные события грядущих лет зависят от того, в чьих руках окажутся артефакты, некогда принадлежавшие Праотцам и напрямую связанные со знаниями о Жизни и Смерти. Ощущая сейчас быстро растущую боль в своём теле, она была абсолютно уверена, что в данный момент, когда открыты Небесные Врата, кто-то снова вмешивается, меняет естественный ход времени. Находясь на Перекрёстке Времён, Нада здесь и сейчас искала: кто, где и как опять совершает это зло.

  Этой же ночью и в это же время в Греции, в глубоком подземелье храма Зевса в Афинах потрескивая, горит человеческий жир в золотых ритуальных факелах. Одиннадцать чернецов-инородцев в чёрных одеяниях, громко монотонно читая заклинания, собирают вместе восемь магических артефактов, завёрнутых в пергамент, и кладут их на алтарь в виде шестигранной звезды.
  Двенадцатый — крепкого вида верховный разноглазый маг в чёрно-красном плаще с капюшоном, на груди которого висит тяжёлый золотой амулет с большим чёрным гранатом, раскрывает старую книгу, изготовленную из кожи арийских младенцев и читает из неё. Звучащие слова-звуки-яды тёмным облаком расползаются по всей земле и с большей силой начинают отравлять умы, тела, души людей и животных.
  Маг бесстрастно проводит жестокий кровавый ритуал — истязает, насилует и после поочерёдно убивает на алтаре очередных одиннадцать похищенных у матерей Греции детей. У обездвиженных магией, но всё понимающих, истрезанных девочек, он вынимает маленькие тёплые сердца и, бросая их в золотой огонь, приносит жертву грозному идолу змееподобного бога в латах, которого видит в дрожащем чёрном зеркале.
  Одиннадцать адептов чёрной магии, напившись крови измученных истязаниями детей, испытывают неимоверное наслаждение. Они воют, голосят, сбрасывают плащи и измазавшись кровью девочек, впадают друг с другом в свальный садомистский грех. В экстазе у вампиров светятся глаза.
  Во время последнего убийства, возбуждённый Верховный маг, вдруг чувствует чьё-то нежелательное присутствие, прекращает пожирать детский мозг и мгновенно оборачивается. В открывшееся только ему «окно портала времени» шелестящим тихим голосом Многоликий голый маг-архонт угрожающе произносит:
— Я с-снова хорошо тебя виж-жу, С-сивилла Нада! Ты — следующая. БЕГИ!
  От этого магического удара, прошедшего через «Зеркало Времени» и расстояние, ясновидящая Тарталия обессиленно упала на колени. Но, превозмогая боль и кровотечение, она продолжала держаться волей за видение, над её жертвенным огнём. (Фиолетового цвета)
  Так на предплечьях чёрных монахов она рассмотрела издавна знакомую ей татуировку: обвитый клыкастыми змеями кинжал в виде креста и четырёхлистного лотоса - розы. У мага был такой же кинжал в руках. Сорос Трагос произнёс заклинание и в центре эфеса зажглись красные глаза змеи. Кровавый древний рогатый идол воина проявился в каком-то мерцающем зеркале, зашевелился, поднял руку и призвал мага нечеловеческим металлическим голосом:
— Доплен Здорг… Доплен Здорг… Подойти ближе, сын мой…
— Я пред тобой, Господь Всемогущий! — продребезжал Сорос и склонил голову перед говорящим изображением.
  Тарталия жадно, как заворожённая, глядела в глаза золотого идола в космических доспехах и не могла оторваться. Оттого испытала быстро вспыхнувшую сильнейшую боль во всём теле, закричала, потеряла сознание и все же выпала из Портала Времени. Несмотря на это, один глаз у неё полностью выгорел. Скоро придя в себя в объятиях Дэльфинии, Сивилла, корчась от боли, стонала и дрожала, лёжа на холодном мокром каменном полу. Драконица бережно укрывала её своими дымящимися крыльями. Тяжело дышала, стонала и испытывая туже боль, что и Нада. Обе серьёзно пострадали и мгновенно потеряли много сил. От того драконица быстро уменьшалась до размера грифона, но продолжала делиться с магиней последним, залечивая её страшный ожог.

  Спустя год после этих ужасающих событий.
  Красные пески Египта. Луксор. Храм Амона Ра. Ночь красного полнолуния.
  По аллее каменных львов в белом длинном плаще с капюшоном ехала на колеснице Тарталия Нада. За ней стройно следовали верхом восемь крепких вооружённых рыцарей Ордена Тамплиеров.
  Один из них, по имени Гейб недоверчиво поглядывал на стройную деву, умело скрывающую своё лицо полупрозрачным шёлковым капюшоном.
  Они торопились к изображениям Изиды, Сераписа и Гора. Всем необходимо было быть в нужном месте и в нужное время.
  Прибыв на место, волшебница сошла с колесницы и подошла к «звёздным вратам», встала между двух высоких четырёхгранных колонн, привычным жестом зажгла огонь в жертвеннике Амона Ра и подлила оливковое масло.
  Осознавая каждое своё движение, Нада аккуратно насыпала в него горсть ароматных магических трав.
  Поднялся белый плотный дым и скрыл всех присутствующих здесь людей, лошадей и колесницу, став плотными стенами святилища.
  Пророчица, храня молчание, принесла из колесницы серебряную чашу и поставила её на треножник. Налила из серебряного кувшина воду, которую привезла с собой из священного источника близ крепости Тара, что в устье Нила. Затем насыпала в чашу-тару сухие и живые лепестки красного, розового и белого лотоса.
  Начертав над чашей священные знаки, она призвала магические силы вод, огня и ветра:
— Аквэ дэ стрЭмуэ вИта. САнтия Тара Ра. — Уверенно, чуть слышно прошептала Нада Та-Ра и сделала долгий выдох в огонь, в чашу и над чашей.
  Дыхание знойного ветра успокоилось и остановилось. Вода, в сосуде закипая, задрожала. Фиолетовый огонь, словно пёс, стал послушным голосу возрождённой богини огня и её танцующим рукам, начертавшим магические знаки-руны.
  Гейб спокойно наблюдал за её смуглыми колдовскими руками. Он чуть вытянул шею, чтобы видеть больше, невозмутимо приподнял брови и зажал губы губами.
  На глазах у всех, из Чаши-Тары стали отделяться и подниматься в воздух капли.  Из них соединяясь, вдруг стал вырастать круглый живой шар-кристалл. Сивилла смотрела в огонь через появившийся над чашей солнечный кристалл, который скоро затвердел. Она аккуратно взяла его в руки и не торопясь подошла к воинам.
  Правильным замкнутым кругом сидели не шелохнувшись все восемь избранных ею за год рыцарей-тамплиеров. Они внимательно слушали сердцем и заворожено наблюдали за каждым действием Ведуньи-целительницы. Вдруг Гейб поймал на себе её короткий проникновенный взгляд и почувствовал, что всё, что она сейчас говорит, она говорит только для него одного. И сердце воина забилось чаще, а мышцы напряглись, как перед боем.
  Рыжеволосая красавица Сивилла отошла от алтаря и подробно стала раскрывать избранным, какая сила находится в восьми артефактах, которые сейчас попали в руки Ричарда Львиное Сердце, но могут вскоре оказаться у магов Ордена Смерти. И какое благо и разрушение в них заключено.
  Она горячо рассказывала о Небесных Учителях, которые многократно спускались на огненных колесницах на выжженную безжизненную Землю, воссоздавая нынешний мир после разрушения и похищения змееликими несметных богатств Райских садов Ра.
  Как Арии вернулись на Даарию и следом за ними спустились из-за облаков их змееподобные враги.
  Как встретив ожесточённое сопротивление, архонты применили новую тактику: мимикрирование.
  Как их хитрые  слуги-хищники надели человеческие тела и теперь милые и добрые видом, они продолжили лживым словом разжигать вражду между потомками Небесных Учителей — Харийцев, Даарийцев, Рассенов и Святорусов, сталкивая единокровных братьев лбами в не примеримых многолетних кровопролитных воинах.
  Как, присваивая себе божественное право Ариев, змееликие поднялись над ними и продолжили осуществлять коварные планы, меняя историю, отрицая Навь, очерняя Правь и Из-Тину, рушить Коны и Веды. И главное, безостановочно по всем землям жрать плоть человеков и собирать то, что они называли пищей своего Бога-Отца — гаввах. (Гаввах - на санскрите озн. энергия страданий и смерти)
  Нада подробно рассказывала истинную историю с кого, зачем и для чего начинался орден Носителей Священного Креста Ра Солара. Рассказывала историю своего отца — мага-витязя-воина Ставра (ставр озн. – крест) и его друга-наставника мага Таг-Гарта (Таг-Гарт озн. – воин, белый тигр). О крылатом волке и прекрасном Красном драконе, Змеелове (Змеелов – тринадцатый, исчезнувший знак в гороскопе). Так появился их белый плащ красным крестом в круге.
  И, сделав небольшую паузу в повествовании, глядя мужам через глаза в душу и сердце, предлагала восьмерым отбросить своё прошлое и заново стать истинными витязями-защитниками жизни на земле. 
  Гейб Тейль уже давно принял сердцем это решение.
  Нада задержала дыхание, отвернулась от всех, чтобы скрыть нарастающий приступ боли в месте выжженного глаза, вдохнула, повернулась и спокойно продолжила:
— Я собрала вас здесь и сейчас, сыны Солара, потому, что вы избранные.
Витязи, воины, вам предстоит принять истину и вернуться на путь великого служения, но не вашему Ордену, истинные цели которого теперь иные. Орденом давно правит золото, кровь, смерть и ложь — многоликая змея Апопа Разноглазый — Демон Крат (демон – зло, крат – приумножающей) и его преданные псы — Золотой паук и Золотой бык — алчность и жажда власти.
  Король Ричард Львиное Сердце разграбил священные храмы и библиотеки Египта, Персии, но слава Ра, даже не подозревает о силе предметов, что оказались в его руках. Пока!
  И ещё до того, как королю-льву расскажут о силе артефактов или их найдут инородцы, ВЫ должны их похитить, не оставив за собой ни малейшего подозрения и следа, и тем спасти от применения силами зла.
  О ваших подвигах, славные мужи, никто никогда не узнает.
  О ваших именах никто и никогда не вспомнит.
  Вас никогда не назовут героями, а будут проклинать друзья и нарекут клятвопреступниками и ворами.
  Но ВЫ сами узрите и узнаете истину о кровавых невероятных войнах, что случались на протяжении тысячи тысяч лет на нашей земле. Теперь ваши глаза и души будут всегда открыты, чтобы видеть и различать кто есть кто, а Дух в полнолуния будет внимать вещие сны. И так вы обретёте истинные знания о том, как раскололась Великая Мать на шесть частей. Узнаете о потопах, землетрясениях, горах изрыгающих огонь и смерть; невиданных ледяных цепях, прошедших по всей земле и поглотивших водами и льдами Атлантию, Даарию, Азгард, Мидгард и священные РОУские города. Узрите, каким он был, наш общий дом: прекрасный цветущий сад — без пустынь, мёртвых морей и без гор и смертельного холода.
  Поэтому, за вами, за вашими знаниями и сокровищами небесных Учителей до самого последнего вздоха будут охотиться и ваши истинные друзья, и ваши истинные враги.
Вам придётся отказаться от всего, что вам дорого.
  Забыть родину, семью, и главное — своё имя, чтобы их же и спасти. Теперь ваша   Родина — эта вся Великая ДААРИЯ ЗЕМЛЯ.
  От сего дня вы станете безликими, для того, чтобы исполнить своё предназначение.
  После того, как дары Древних Праотцов — Ариев окажутся у вас в руках, вы должны будете, не медля ни минуты, разъехаться по дальним сторонам света, чтобы хранить и защищать их. Стать тенью, чистым стремлением, мыслью на острие луча Света Жизни, устремлённого далеко в наши грядущие поколения, к нашим детям.

  После этих слов рыцари забеспокоились, занервничали. Стали оживлённо и слышимо переговариваться меж собой, то поправляя одежды, то берясь за мечи, то потирая взмокшие лбы. Наде подумалось, что она испугала их открытыми истинами и поэтому, возможно, некоторые избранные ею воины оказались не готовы принять их ни умом, ни душой, ни сердцем. Тогда она дважды непростительно ошиблась. Пророчица заволновалась, что кто-то из них сейчас вдруг встанет, нарушит круг и тогда «Союз восьми и Лотоса» не сложится. Тем самым и она не выполнит возложенную на неё часть служения. Но времени подробно объяснить, доказать и обучить Избранных витязей у неё нет.
  Тамплиеры, действительно, очень сомневались в словах персиянки и злились, думая, что их обманывают или хотят грязно использовать, поймав на девичью красоту, невинность и таинственный золотой глаз.
  Гейб отметил, что фиолетово-голубое пламя в жертвеннике именно сейчас тоже стало меняться. В нём появились красно-золотые «дикие» длинные раздваивающиеся языки.  Воин заметил в голосе и руках юной Пророчицы волнение, растущую дрожь и более отрывистое дыхание. И это совпадение его насторожило. Тогда он многозначительно положил свои крепкие руки на плечи рядом сидящих друзей, уверенно взглянув им в глаза, кивнул и они тогда сделали так же как он — положили друг-другу руки на плечи, тем самым восстановили целостность круга, а затем быстро успокоились. Гейб взглядом призвал их внимание к словам Сивиллы.
  А у пророчицы от напряжения взмокла вся спина и она почти слёзным голосом продолжала:
— Ра давно уже заперт в лабиринте Минотавра, там за солнцем. А сын его Радомир сейчас спит в саркофаге, спрятанном глубоко-глубоко в священных землях Персии. И спать он будет тысячу лет, до тех пор, пока не придёт время пробудиться его славному воинству под знаком Великого трёхглавого Орла и вновь принести с собой голос правды, знания и истины.
  А до того — это ваше и моё служение, дрУги. Титаны и великаны — стали более уязвимы, дичают в пещерах, забывают язык. Великие Драконы, что уцелели — ушли в неприступные горы. Герои-витязи — пересчитаны. На всех них ведётся бесчестная охота-истребление. И положиться самому Ра сейчас больше пока не на кого. Меж ним и нами уже установлено семь хрустальных твердей небес, вновь строится золотая скорлупа и потому голос Ра очень тих.
  Далее, когда придёт ваш срок покинуть ослабевшее тело, каждому из вас предстоит прежде найти чистую душой деву-Весту, которая с любовью добровольно свято примет долг служения отшельницы от нынешнего мира, носителя ключа.
  На любом языке имя избранных дочерей Ра всегда будет означать ключ, Тара, Крепость, Хранительница жизни. И все они будут приходить в этот мир в единый день и час, когда тьма уступает свету, в день зимнего солнцеворота, день Карачун, что отмечен знаком Змеелова-Стрельца.
  Так из рук в руки продолжится этот долгий путь, потому что вы, как и они, как и я будете снова приходить в этот мир для служения. Так определено и будет выполнено Ра Соларом. Он поможет.

  Гейб отметил, что пламя в жертвеннике за спиной Нады снова выровнялось, и почувствовал, что она успокоилась, и был этому рад.
— Смотрите, слушайте, внемлИте, дрУги, — твёрже продолжила Сивилла, — И запомните всё, что оговОрено в этот час красного полнолуния, в самую короткую ночь в году. Ибо идёт великое затмение душ человеческих, потому что со дня принесения в жертву Радости Мира, год змееликого Чёрного мага настал!
  (Год равный 1000 лет по звёздному древне-арийскому славянскому календарю).
  Женская Крепость — Душа и кровь — станут берегинями знаний о жизни и смерти.
Многое уже потеряно в таких сокрушительных воинах, что вы в страшных снах уже не представите. Ныне ушло, забыто это знание. Но…
  Но есть ещё то, ради чего нам всем стоит и жить, и бороться, и умереть достойно.
  Никогда не сдавайтесь. В любом случае: Жизнь — это только путь вперёд.
  Обратного пути нет.
  Никто из родившихся в любви от человеческих матери и отца не может вернуться опять в лоно. И путь по Мидгарду у каждого свой!
  Я не спрашиваю: готовы ли вы. Потому что знаю — именно для этого вы родились. И вы — всё сможете. Испытание и служение как раз по вашим силам дАдено. Знайте это твёрдо как знаю я. Ибо в этом несокрушимая сила каждого из вас и нас всех вместе!
  На пути служения вы не будете неуязвимы, но Праотцы Арии сегодня даруют вам особые умения, таланты и подсказки. Вы узнаете о них, но каждый в свой срок.

  Гейб уже давно принял своё решение. Он жадно внимал каждому слову пророчицы. Впившись глазами в силуэт её струящихся одежд, он будто читал и хорошо понимал сакральный язык чётких жестов, поз, голоса и пауз. Понимал, почему, реагируя на голос Сивиллы, пламя в жертвеннике всё время так же танцует и постоянно меняет цвет, объём и яркость.

— Но вот что скажу я вам сейчас, — тише и доверительно излагала она, — Научитесь слушать ветер, воду, огонь, древо. Научитесь говорить с ними. Принимайте их своими верными друзьями, защитниками и целителями, ведь это так и есть на самом деле. И будьте во все времена благодарны земле Матери и своему Роду.
  Знайте: ветер, вода, огонь, земля — это и есть всё ваше собственное живое тело. Научитесь слышать их в себе и сможете обрести чудесные возможности. 
  Почувствуйте, вспомните в себе истинного сына Ра, несущего Радость Мира, и обретёте Силу и Свет нашего единокровного брата и Великого Учителя.
  Храните Любовь, чистоту сердца. Защищайте слабых. Не проходите мимо справедливости, уравновешивайте на весах вину и расплату. Не нарушайте коны равновесия. Доблесть и отвага вам в помощь.
  А теперь, стоя на землях и песках прежде ногократно пропинанных человеческой кровью, глядя на осколки разрушенного совершенства, которое создавали своим Умом и Духом Великие Небесные Творцы и их дети, ответьте! Ответьте Вы - их потомки - Рыцари Креста и Лотоса: принимаете ли вы такую свою судьбу добровольно? Ибо никто у вас не отнимал и не отнимает право выбора.
  Прежде чем скажу главное — примите своё решение. Останьтесь или встаньте, уйдите и забудьте всё, что слышали раз и навсегда. Сейчас!
  Ваш выбор!

  Нада отошла к огню жертвенника, встала будто отперлась всей силой о землю, выпрямилась, сняла капюшон с головы и спокойно глядела каждому в глаза.
  Окинув кратким взглядом воинов, будто могучий Ахиллес, поднялся Гейб. А за ним, не раздумывая все остальные. Приложив руки к своим сердцам, почти в один голос за Гейбом произнесли клятву.
— Ценой собственной жизни клянёмся выкрасть реликвии, хранить их и защищать.
  Проходя совсем рядом, Нада внимательно смотрела в зеницы (глаза) каждого из восьмерых, нежно но крепко касалась  рук на их сердце и делилась мудростью древних книг. 
  У неё блестели влагой глаза.
— Благо дарю. Благо дарю, братья.
  От сего дня не обрезайте свои власЫ, дрУги. Плетите их в косы.
  Пред ранним солнцем омывайте их зверобоем и полынью, возвращая им силу и по надобности чистоту.
  Пред ночью — сокройте сухими до утра, и вас не коснутся болезни и чёрный морок.
  Даже в смертный голод не искушайтесь человеческой плотью и кровью.
  Пейте родниковую воду с утра, сколько душа ваша пожелает. Не пейте солёную, мёртвую.
  На ночь не ешьте много и не ешьте мясо.
  Не принимайте в себя много стоялого вина. Ибо это чудесное средство в малых чашах может дать уму, или крепость, или отдых. А в постоянных многочисленных возлияниях совсем отнимет его. После потеряете человечность, память, осторожность и погибнете. Святыня попадёт в чужие руки и тогда...
  Не бейте дичь или рыбу больше, чем сможете съесть сразу. Не ешьте мертвечину.
  И помните: все до единого в лесах, небесах и водах — прежде были наши братья и сёстры. Неизвестно в каком обличии вы вернётесь в следующий раз на Мидгард для служения и обучения. Поэтому подумайте, прежде чем отнимать у кого-то его бесценную жизнь. Поля и сады кормят щедро.

  Ведунья замолчала, повернулась и встала между двух четырёхгранных колонн. Вот тут и началось настоящее волшебство.
  Широко расставив ноги и подняв руки высоко над головой, Нада попросила Сераписа, Гора и Изиду освятить другой свой нож — из красного драконьего стекла. Держа его в левой руке, она осторожно разогрела лезвие на священном огне. Не торопясь, аккуратно тонко стала выжигать руны на внутренней поверхности своего левого предплечья и затем прорезать руноскрипт глубже. Закончив, она подняла нож со своей кровью высоко над головой.
  Вокруг послышался мелкий треск и запахло свежестью, как после грозы. Тарталия счастливо заметила, как открываются Врата Времени. Это означало, что все благополучно прошли последнее испытание.
  Избранные рыцари с трепетом в душе наблюдали, как между остриями высоких колонн появляются маленькие многочисленные молнии.
  Как они усиливаются, прошивают колонны и возвращаются к остриям.
  Как в красный нож Сивиллы, будто меч богов, устремляется плотный ровный, четырёхгранный бело-фиолетовый луч.
  Лезвие ножа Нады наливалось силой, светилось слепящим красно-голубым светом и оттого у рыцарей появился солоноватый колючий вкус на кончике языков, зубах, защекотало в паху и на некоторое время привело их мужские жезлы к твёрдости. Чему они были удивлены.
  Сивилла уверенно приступила к следующей части ритуала.
  Она призывала Велеса —  Владыку всего живого в лесах и небе,
  Стрибога — Владыку ветра и урагана,
  Сварога — Владыку Неба,
  Перуна — Владыку грома и молнии,
  Хорса — Владыку Луны.
  С ними через дымные белые «стены» стали проявляться образы древних духов  животных — помощников и защитников. Они сами делали выбор подопечных, чтобы охранять, учить и наделять талантами избранных на служение мужчин.
Теперь Сивилла Тарталия Нада поочерёдно подходила к каждому из восьми рыцарей и раскалённым ножом аккуратно наносила им на область сердца свои маленькие охранные символы сокола и волка (Сераписа и Гора — Велеса и Сварога). Между лопаток она ставила магической силой невидимую печать Ра Солара — крест в круге — щит воина. 
Когда настал черёд Гейба Тейля воин почувствовал тонкий дивный девичий аромат Нады из смеси масла амбры, корицы, ванили, и всем телом его вдохнув, не ощутил никакой боли от нанесённых ею ожогов-порезов.
  Духи, закончив дело, легко проходя сквозь дымные «стены» святилища, поочерёдно покидали его. Провожая, Нада их всех сердечно благодарила. Вернувшись к серебряной Чаше-Таре, она положила в неё свой священный узорчатый чёрный нож с рукоятью из красного оленьего рога. Вода обрела голубое свечение (Кровь Изиды – Кровь Макош). Магиня-целительница тщательно обмазала ожоги рыцарей своей кровью и водой из Чаши-Тары. Каждому давала выпить только по четыре глотка. Шрамы и ожоги у рыцарей сразу зажили.
  Они вдохновлённо глядели на это чудо и теперь твёрдо знали, что каждое сказанное Сивиллой слово — Истина.
  Затем воины оделись, взяли мечи и соединились магическим рукопожатием в щит-печать царя Соломона, вокруг талии Нады, как пояс, становясь единым целым в служении (Круг, Квадрат, Крест и в центре Жемчужина-Лотос).
  Небо приняло этот союз и тут же, как благословение на них стеной пролился мощный тёплый ливень и приятно захлопал каплями. От дождя огонь в жертвеннике быстро погас, а посвящённые рыцари и волшебница совершенно до нитки промокли. Рыцарям Союзу «Восьми и Лотоса» стало ясно, что посвящение благополучно окончено. Они уже чувствовали в себе некие перемены. Оставаясь внешне спокойными, побратимы крепко обнялись и, мысленно благословляя друг друга, предвидели, что это, возможно, одна из их последних общих встреч.
  Гейб взглянул на пухлые мокрые губы Тарталии. Они чуть дрожали. С волос по  щеке, шее, коже плеча обольстительно сползали капли благословенного дождя. Пряча взгляд и волнение, рыцарь поднял глаза и увидел, как в небе быстро разошлись тучи и проявились яркие звёзды, а над их головами сияет большая полная оранжевая луна.
— Теперь в Александрию, братья. Но каждый сам по себе, своей дорогой. Встретимся через три дня около полудня у ступеней Серапиума. И безопасного пути. Храни вас Ра. — Подытожила Нада.

  Глаза Сивиллы и Гейба Телля вновь встретились в долгом проникновенном взгляде и рыцарь последовал за девой.
  Тарталия не торопясь отвела в Гейба сторону и давала ему особые наставления. Собирая свои вещи у портала, она достала маленький бутылёк, что был под плащом на её талии, и сделала из него глоток. Не желая сейчас сразу оставаться одной, и отвлекаясь от боли, она завела короткий разговор, чтобы раскрыть своенравному воину значение его имени.
— Гейб. Подойди ближе. Скажи, что ты знаешь о своём имени? Помоги мне отнести это в повозку. Держи.
— Признаться, не ожидал от тоненькой рыжей девчонки такого… Честно говоря, я за тобой сюда пришёл, как за гетерой, чтобы просто развлечься и посмотреть на твои колдовские танцы… А в результате — отдал жизнь на служение Небесным Отцам…
  Она подняла на него лицо, их взгляды встретились уже иначе. Дева ничего сейчас не прятала, и Гейб увидел её золотой глаз и шрамы от ожога. А в её живом аметистового цвета глазу распознал какую эта, огневолосая юная персиянка, терпит боль и чего ей всё это волшебство стоило.
— Прости, пророчица. — Гейб очень смутился. Как провинившийся мальчишка, опустил голову и принял из её чуть заметно дрожащих рук какой-какие вещи. — Пожалуй, ничего не знаю, кроме того, что отец мне его дал. Сказал, что воин с именем Гейб быстро прославится. А мама настаивала на имени Ксандр или Александр, как Александр Великий.
  Нада приняла его извинения и тщательно заворачивала в тряпицу лунный кристалл, чтобы теперь через это зеркало смотреть и видеть, что происходит с каждым из восьми рыцарей Лотоса и оказывать им посильную помощь на расстоянии.
— Судьба, конечно, зависит от имени. Это некий ключ или договор с Небесными Родителями. И, надеюсь, что таким "Великим" никакой другой Александр не станет. В одну реку дважды войти нельзя… 
— Почему?
— Александр из Македонии... Не всё так радужно, как о нём теперь говорят. Мужеломец он, убийца, кат. Зачат от демона. Врятли кто-то может превзойти его в уничтожении стольних жизней. Машина смерти!
  Отец правильно сделал, что не дал тебе его имя. Видимо, знал истину. Твоё имя — Гейб означает «Слуга бога». В нём и смысл, и предназначение. Надеюсь, ты это знаешь. — И подарив воину скромный взгляд, не торопясь взошла на колесницу. 
  Нада чуть натянула поводья и быстро покинула рыцарей, чтобы где-то в пустыне найти место для своего шатра и безопасного ночлега.
  В свете яркого полнолуния молодой, бывалый воин Гейб, очарованный чистотой этой девы, как ему показалось, слишком долго думал. В его разуме оставалось ещё много вопросов, на которые он жаждал получить немедленный мудрый ответ Нады. И вот он решился, махнул мускулистой рукой друзьям-побратимам, вскочил на своего жеребца и быстро догнал Пророчицу в пустыне. А она как будто ждала и не была удивлена его появлению.
— Гейб? — не оборачиваясь, ровно произнесла она.
  И когда он поравнялся с её лошадью, чуть улыбнулась. Полная уже белая луна сияла над их головами и указывала Наде путь. Ветер был всё ещё жаркий, встречный, и рыцарь видел только вторую часть прекрасного лица Пророчицы.
— Да. Я.
  Хочу точно знать, что ты найдёшь себе безопасное место в пустыне. Львы… Наёмники…
— Благо дарю, но дитя змееликого Апопа найдёт меня не здесь и не сейчас.
— Знаешь, где?
  Она кивнула.
— Догадываюсь.   
  Гейб задавал ей много чётких и правильных вопросов, больше узнавал о том, как именно выглядят нужные дары Учителей, чтобы отличить их в горах золота, шелков, ковров, предметах египетских культов и многочисленных похищенных из библиотек книг, манускриптов и фолиантов, которые вскоре уедут в Англию. Теперь, в разговоре с Тарталией он узнавал их точное описание и некоторые подробности об их силе и истинном предназначении.
— Скажи, «Дары Жизни и Смерти» — что это?
— Скажу. Но прежде сам скажи, какие книги тебе посчастливилось прочитать.
— О стратегии и тактике Александра Великого, о Персидском воинстве, о военном искусстве персов, хазаров, титанов и амуженок. (Амуженки - вдовы, которые взяли в руки оружие мщения. Старо-славянское "амуженка" ныне с перевода немецких историков Байера, Шлёцера, Миллера произносят, как "амазонка")
— Да, да, я поняла. Так вот представь: В книгах о Жизни и Смерти есть, и рецепт Крови Изиды, и многое-многое ещё.
  Скажем, ею можно заживлять раны близким людям, маме, детям… А можно тиранам и убийцам-наёмникам продлевать жизнь.
— Хм…
— В тех дарах записаны великие тайны о жизни, но в иных руках… потерь и смертей будет не счесть.
— Почему?
— Скажи, на поле битвы куда нацелен твой меч, стрела? И куда ты смотришь?
— М-м…
— Потому что знаешь что там сердце, большой сосуд с кровью. А если сразу отсечь голову?…
— Хм. Верно. Но в бою нужно видеть не только это, иначе попадёшься, как мышь кошке в лапы. Стратегия…
— Да, стратегия и тактика.
  Что будет, если одним махом сразу всё войско обезглавить?
  Или царя, сразу всех его детей? Или до начала сражения обезглавить победоносного полководца?
  Что тогда станет с мирными землями и народами, а главное с их детьми?
— И такое уж бывало?!
— Бывало. Бывало и похуже.
— Что может быть ещё хуже?
— Задумывался, откуда взялись такие огромные пустыни? Мёртвые солёные моря? Куда ушла вся вода из Гизы? Почему остался только мёртвый песок.
  Что, единый бог создавший землю за семь дней, здесь как плохой ученик, не доделал урок? Устал? Просто бросил? Подумал, что «его» дети эти гиблые земли не найдут? Или он что-то здесь уничтожил и спрятал останки тех, кто прежде здесь мирно жил. Чем так помешали ему гиганты и драконы?
— Что ты такое говоришь, Нада?!
— Правильно. Думай дальше, Гейб. Думай. Не обращай внимания на слова. Ищи скрытую за ними суть.
  Видал таких, что в бой идут со страшным криком?
— Сам иной раз так. Да видел.
— Что там у них в глазах? Что на лице, заметил?
  Гейб подумал, подумал.
— Лики смерти и пустые глаза, будто они давно умерли. Это из…
— Да. Применены знания из книги Смерти.
  У захватчика и защитника своего дома и семьи совсем разные глаза. Заметил?
— Заметил. Они и в бою совершенно другие.
— Верно. Но кое-что змееликие у нас уже отобрали и знают наши слабые места.
— И что это?
— Сердце, любовь, дети, родители, радость мира…
— Радость Мира? Ты имеешь в виду Радомира?
— И его тоже.
— Поэтому, ты сказала, что он был казнён на кресте в день женской силы? Чтобы сделать больней?
— Да. Поэтому вся земля содрогнулась от горя, изошлась огненным гневом и бесконечными потоками слёз.
  Кто-то, Гейб, очень хорошо знает, как устроены небесные часы! Знает когда и как причинить нашему Роду боль.
  Так у нас отняли покой. Отняли Радость и отняли Мир. У матери — единственного сына, у жены — мужа, а у его ребёнка — отца.
— А Исус? Он тогда кто?            (Читай: Павел Морозов "Иисус" 1924 г.)
— Маг из царского рода иудеев? Тот, кто ел с золотых подносов и вкушал вино из золотых кубков и обучился магии? Думай сам, тамплиер. А заодно подумай, почему с тех пор ожесточённые войны вспыхнули с новой силой по всем землям и никак не прекращаются.
  Почему теперь так нужен только один бог, а остальные Учителя должны быть уничтожены в наших душах?
  Почему ваш первый крестовый поход был именно в Царь-Град, Константинополь? Что там искали иудейские цари? Почему только потом, загрузив «этим» обозы, отправились прямой дорогой в Палестину.
  Почему Воины Христа Тамплиеры и воины Аллаха Джихаддисты, рубят друг друга и не смогут договориться, хотя всё ещё братья по крови?
  Почему цена войнам с одной стороны золото, с другой — бесчисленные человеческие страдания и смерть. И какие на самом деле у крестовых походов цели?
  Ключевое слово: "ГАВВАХ", тамплиер. (Гаввах - на санскрите озн. энергия смерти)
— Откуда ты это всё знаешь?! — задыхаясь, еле выдавил из себя Гейб.
— Потому я и пророчица, что с малого детства бабушка мне читала много книг и учила задавать себе правильные вопросы. А ещё благодаря бабушке, я хорошо помню кем была в прежнем воплощении и кто мои родители.
  Дыши медленней и глубже. Станет легче.
  А потом уж я сама научилась и читать на разных языках, и задавать себе вопросы. Читали бы все — знали бы всё, были бы равными — не было б тогда пророков — не было б и войн. Потому в первую очередь библиотеки и горят, а хранящих Мудрость стариков…
  Голодных, молодых, не знающих своего родства, рабов, верящих с детства «хозяину» на слово, посылать в смертный бой легко. Царям они чужие дети.
— Хм… Честно говоря, ты меня серьёзно напугала. Я ведь сам стал рыцарем по зову сердца…
  А змееликие? Они, действительно, змееликие? Ты говорила.
  Просто в жизни я их никогда не видел.
— Теперь будешь и видеть, и различать. Сказано в писаниях, что они могут быть одновременно аки мужем, так и женой. "Жена ложится с женой, а муж с мужем". Ты удивишься тому, сколько их уже, кто они, чем занимаются и чем люди за это расплачиваются.
— Мерзость! Это ж садомия!
— Согласна. Именно за это Садом и был выжжен до тла.
  Есть в древних рукописях знания о том, как вернуть нам отнятые силы и способность никогда не болеть и очень долго жить.
— Например?
— Например, пятьсот, тысячу лет. Или несколько тысяч… А ещё летать выше облаков… Говорить с животными и понимать их язык. Мы с ними братья. Ты это помнишь?
— Я бы засмеялся, но мне почему-то не смешно. Всегда думал, почему так человеческий век не долог. Но в священной библии записано, что Авраам, Моисей, Ной и его дети…
— А ещё, что перво-люди это Ад-Ам и Ева, которые были нАги… (Наг - змея)
  Кто ж тогда возвёл семь хрустальных твердей в небесах?
  Кто украл Сол-Ар — Душу Ариев?
  Кто строит вокруг земли золотую скорлупу?
  Кому могли молиться огромные животные, что прежде ходили по земле, летали в облаках, которые и до сих пор живут в водах и глубоко под землёй?
  От кого они так попрятались?
  Куда делся вечно цветущий Великий Сад Ра?
  Почему истребляют титанов?
  Кому вообще нужны молитвы некогда Великих Ариев, теперь произнесённые ими со слезами на коленях?
  Кто и когда научил нас убивать друг друга и есть плоть друзей наших?
  Куда делись Великие мудрые драконы, что прежде были нам друзья?
  Они знали всё и помнили всё, Гейб! Потому первыми уничтожены, как библиотеки!
  Крокодилоподобные садомиты празднуют победу над ними.
  Подумай, кто создал пирамиды Гизы, многочисленные Великие города и храмы по всей Даарии, ещё до того как появился единый умный новый Великий бог, который с чьих-то слов, создал всю Землю всего за семь дней?…
  Где те инструменты?
  Где те математики?
  Где мудрецы хранящие великие знания о природе великой Ма-Террии и времени четырёх лун, когда не было зимы?
  Кто спит в огромных каменных саркофагах, скрытых по всей земле? Новый всевидящий всемогущий бог знает их имена?
  Это имна НАШИХ Небесных Прародителей, Гейб. Имена Отцов и Матерей четырёх Великих Светлых Рас Творцов. Это они создали то, что теперь мы повсеместно видим в руинах и то, то скрыто под нашими ногами. И под этими песками тоже. Даже руины великолепны!
— Погоди, погоди, Нада! Меня всего уже трясёт. Уже слишком много вопросов. Признаться, я уже не успеваю за тобой.
— Да, это качество у меня по материнской крови. «Слишком много вопросов».
— Каких саркофагах? Ты сказала.
— Таких, что если станешь рядом с тленом их, то ростом будешь, лишь с мизинчик.
— Ты их видела сама?!
— Бабушка моя видела. А титанов — видела в Жреции, на землях этрусков. (Греции)
  Знаю, змееликие пытаются вырастить гомункула.
— Что это за слово такое… мерзкое. Как прыщ.
— Гомункул — это существо со смесью змеиной и человечьей крови, которое зачато в кувшине и может быть помещено в женское лоно, выращено там, и таким способом рождено.
— Да этого вообще никогда не может быть! — взорвался Гейб. Его жеребец и лошадь Нады чуть испугались и пустились вскачь. Через время рыцарь и ведунья их сдержали и кипящий чувствами Гейб вернулся к вопросу.
— Погоди, погоди, Нада! Скажи, ты действительно думаешь, что возможно зачать дитя в глиняном горшке?! И потом перенести «это» в женское лоно?!
— В стеклянном.
  Если они продолжат свои опыты, то возможно это когда-нибудь снова получится.
— "СНОВА?!" Да это настоящая чёрная магия! Колдовство! Грех!
— Змееликие — не люди. И ходячие на двух ногах крокодилы  тоже не люди. Они — инородцы, иного рода-племени. Души в них нет. Мы их приютили, как беженцев, определили землю для мирного проживания, а они... приняли нашу доброту за слабость. Они меняли нас своей магией уже много раз.
  Это тайные знания, Гейб. И они уже не в наших руках. Но кое-что инородцам всё же пока не доступно. Запомни: Будущее ВЛИЯЕТ на прошлое! Знания передаются мгновенно!
  Без некоторых составляющих и без восьми артефактов, которые вы завтра спасёте, у иродов ещё долго ничего не получится. Не одни мы сегодня создавали "Союзы Восьми и Лотоса".
  Таких как я в мире не одна.
— Я понял! А если…
— Тогда нам всем придёт мученическая смерть. Бездетные, и от того страдающие девы, согласятся на всё что угодно, лишь бы ощутить счастье материнства. Как преданные любящие матери они примут их семя, выносят, но родят гомункулов. Мужи — «Отцы» будут их всему обучать, «матери» — вскармливать и защищать их жизни до последнего своего вдоха. А «дети», не умеющие любить и сострадать, подрастут, окрепнут и будут знать все наши сильные и слабые места, но в голове — будут слышать только голос истинного своего отца, записанного в крови… Сострадания в их сердцах не будет. И, не встретив сопротивления, они нас… Но у нас должен остаться свободный выбор. Так люди сметут всю паучью золотую сеть! Главное осознавать, что ты — Человек, видеть ловушки и не соглашаться к чему принуждают волей, страхом или соблазняют божественными способностями.
— О, боги! Невообразимое коварство! — с неподдельным страхом выдохнул тамплиер. Его руки дрожали, спина давно стала мокрой от волнения и собственных открытий.
— Научись видеть змееликих, Гейб. Пока мы помним и знаем; пока мы вместе, а не в ссоре; пока крепка семья и есть любовь — мы устоим. Пока мы плечом к плечу и понимаем, что происходит — устоим и победим. Но змеликие никогда ни перед чем не остановятся. Они снова попытаются оковать наше Яйцо-Землю невидимой золотой сетью силы, связать Пуп Земли невиданным по силе оружием, чтобы слышать наши мысли и управлять нами, как овцами. СТРАХ — их оружие. Наше — знания и здравомыслие. Это надо знать, помнить и противостоять на каждом шагу, в любом месте, в любое время. Всем враждующим народам необходимо вспомнить, что мы когда-то были одна крепкая Семь-Я. Сложить оружие и прекратить братоубийственные войны, договориться за одним круглым столом и вновь объединиться в Семью. Потому, что общий враг у нас не пред глазами, а оскалившись, невидимо стоит на расстоянии за спиной и ненасытно жаждет следующих жертв. Для того и приходил Радомир, чтобы сказать об этом и спасти заблудшие народы.
  Довелось слышать гул земли и видеть огненные колесницы в водах или небесах?
— Бывало. Издалека.
— А летающие города?
  А злобных уродцев, которых ироды используют в качестве оружия?
  А зашитых в железо безликих рыцарей?
— Нет, Нада, нет! Так значит, казни египетские — это тоже правда?
  Она кивнула.
— Да. Саранча, мор, голод, кровавые реки, мёртвые птицы, убиенные царём Иродом младенцы…
  Подумай, Истинный и Единый Отец всего живого так бы сделал со своими единокровными детьми? Разве он может разделить на любимых и не лЮбых чад?
  "Тёмный рыцарь" на своей железной колеснице, будто тёмная невидимая луна, страж или надзиратель, летает выше облаков и видит нас через свой зеркальный шлем, как на ладони. Он ищет червоточину в чьей-то душе, через неё хочет создать свою дьявольскую машинку, вернуться сюда и устроить Хаос. Но слава Ра — он не сможет. Стоят Великие запреты на знания для того, чтобы такие как Нимрод не захотели восстановить Вавилонскую башню, соединить тысячи миров и впустить Дух "Тёмного рыцаря" в человеческую плоть.
— Ты и его видела?!
— Это его отметка у меня на лице. Он сделал это со мной на расстоянии от звёзд, через зеркало, взглядом. Представь, Гейб, что будет, если запреты рухнут и Вавилонскую башню отстроят. Нет-нет! Этого НИКОГДА не будет! Мы не допустим! Рыцари "Восьми и лотоса" не позволят. Ра — не допустит. А на другом конце мира  братство мудрецов-витязей — "Братство Великого Белого Дракона" — этого не допустит.
  Моя бабушка Нада, однажды в раннем детстве мне показала, как река, текущая в безжизненное море, каждый год, но только в один и тот же день, дважды меняет своё направление. Уносит людские молитвы в море, где, будто ничего и никого кроме соли нет, и возвращается оттуда голодной и пустой, как змея.
  Мне тогда стало интересно: какой магией, и благодаря какому союзу или договору это происходит. Я спросила бабушку.
— И?
— Она сказала: Что не всегда так было. А на вопрос: «Почему стало» — ответила: Подрастёшь — узнаешь.
— Бабушка, как видно, у тебя большой мастер отвечать на вопросы…
— О-о!... И не только в этом она большой мастер. ОНА мне всё передавала, направляла и воспитывала самостоятельной. Заставляла думать на несколько шагов вперёд, прежде чем принимать какое-либо решение без знания — на веру. И часто повторяла:
  «Скорое действие, принятое в гневе — почти невозможно исправить. Поэтому — не злись, Тара! Если попалась, преврати свой гнев в любое нечто другое. Например, вымой овчарню, наноси в дом воды. А потом спой так, чтобы слетались птицы тебя послушать, а Ра развеял тучи, чтобы на тебя посмотреть.
  Ещё не можешь что-то сделать сама? — Ищи мастера-учителя.
  Собирай нужные тебе умения, как драгоценности. Передавай их только РОДным детям.
  Ищи мудрость в книгах и береги их. Ничего не принимай на веру. Знания — основа всего и твоей собственной безопасности.
  Никогда не используй разбуженную силу себе во благо. Не буди тёмную Ма-Терию.
  Сомневаешься в ответе на свой вопрос — меж МНОГИХ мнений Истина отыщется сама.
  Правильно заданный вопрос — принесёт правильный ответ.
  Жизнь слишком длинна, чтобы можно совершить массу глупостей и ошибок. Но она слишком коротка, чтобы успеть их исправить и обезвредить.
  Чтобы ты не делала, Нада, делай это всегда хорошо, как первый и последний раз в жизни.
  Не желай чужого и не лги! Не пей кровь. Ешь то, что Мать-Земля в садах родила».
— Н-да… Да ты выучила её наставления, как «Отче наш Небесный…» И вопросов у тебя не счесть.
— Отче — не наш — иудейский. Небесный Род — наш. Ироды играю вдолгую и потому постепенно изменяют и слова, и значение, и их начертание.
  Да. Бабушка Нада сама меня так воспитывала.
  Говорила: Никогда не сдавайся! Иди вперёд!
  Не можешь идти — ползи вперёд!
  Не можешь ползти — ляг и смотри вперёд.
  Не можешь смотреть — Душой устремись вперёд! Ибо то, что ты увидишь ею, есть невидимая часть нашего бесконечного мира. Там неиссякаемый свет. Проснись! Возьми от него силу, открой глаза, оглядись, поднимись и воскресни! Видя врага новым качеством знаний — иди вперёд и сражайся любым оружием! Так МЫ — люди победим!
  Но бой не наша стихия. Любовь к Матери-Земле, жизни и друг другу — наша.
— Я нечто похожее на «Делай всё всегда хорошо, как первый и последний раз в жизни», неоднократно слышал и от своего отца. Мама как-то сказала, что сердце полюбить может только раз. А последнее, что ты сказала, это же кодекс великого воина.
— Верно, Гейб. Кодекс НАШЕГО Великого Светлого Воинства, — чуть улыбнулась Нада.

  Уже много ими обоими было сделано и сказано, но и о многом ещё хотелось помолчать и подумать. Далее тамплиер и ведунья-пророчица ехали в молчании.

  Их влечение друг к другу росло. Наде пора дальше в путь, чтобы наконец уединиться, отдохнуть и восстановить силы. А у Тэйля не хватало решимости и, честно говоря, не было никакого желания её покидать.
  Очарованное красотой и силой колдуньи Сивиллы сердце Гейба не видело уродств её лица. Оно поддалось чувствам, вспыхнуло и вибрировало искренней страстью и первой любовью. Гейб Тейль — бывалый воин, на щиту которого было много военных побед и поражений — чувствовал себя мальчишкой, хрупким, глупым мотыльком, что летит на огонь красоты юной волшебницы-персиянки. И не ему уже было решать жить или умереть в её объятиях, задохнуться или дышать ароматом её кожи, напиться девичьего сока из её алых губ или погибнуть от жажды под прекрасным, но бесстрастным взглядом колдуньи.
  Нада испытывала всё нарастающее чувство, которое с каждым вдохом пряного запаха Гейба, приводило девичью душу в замешательство. Сердце подсказывало что-то, настойчиво звало, а ум, видящий их дальнейшее предназначение, не позволял ей взглянуть прямо красавцу-воину в глаза.
  Она часто отводила взгляд от пути своей лошади и украдкой  наблюдала, как он одной крепкой рукой держит повод своего рыжего коня; как время от времени напрягается мускул его голени, стоя в стремени; как развевается на ветру его белый плащ, туника, обнажая загорелое сухое мускулистое колено, бедро… И, зажигаясь чувствами от его бархатного низкого голоса и интонаций, Тарталия снова отводила взволнованный взор и старалась унять дыхание, постоянно становящееся частым. Она держала себя ровно, спокойно, строго и не отвечала на прямые взгляды Тамплиера.
  Вдруг Трталия заметила, что под колёсами повозки песок запел подругому.
— Пора остановиться и поставить шатёр. Я чувствую здесь рядом воду, оазис. — Она направила свою лошадь резко влево, — Возвращайся к друзьям, Гейб. Тебе уже пора.  Поторопись их найти, пока не уехали слишком далеко. Вместе вам сейчас безопасней. Я устала, друг мой. Прощай.
  Она остановила колесницу между барханом и оазисом, сошла с неё, распрягла лошадь. Почувствовала какую-то опасность, поняла что это, сложила из пальцев мудру, выдохнула в неё, и только тогда отпустила кобылу к водопою. Гейб тоже остановил своего коня и спешился.
  Не оборачиваясь, Нада устало произнесла:
— Вполне тихое место здесь за барханом. И нет камней. Солнце не сразу придёт сюда.
— Позволь мне. Воину привычней ставить шатры. Посиди, я сам. — И хлопнув жеребца по крупу, Гейб тоже отпустил его на водопой.
— Сам? Ночь скоро кончится. — Взглянула она на небеса и поправила давно высохший капюшон.
— Вижу. Ты иди, освежись. Я сам разведу огонь.
— Нет. Огонь здесь нельзя. Ищейки-наёмники и глаза с небес. Я, и такие как я, всегда под прицелом змееликих. Потому и шатёр, и повозка, и лошадь у меня сейчас цвета песка.
— Я понял. Ты, верно, очень устала. День был длинный. Омойся в источнике. Я приготовлю тебе ложе и постерегу. С бархана дальше видно.
— Постерегу? — она чуть наклонила голову и улыбнулась, — Попробуй, если хочешь. Но лучше послушайся и поезжай в Луксор. Сейчас у меня совсем не осталось сил, чтобы с тобою спорить.
— Тогда просто принимай, Нада. Просто принимай помощь. Позволь мне позаботиться обо всём. Наберу воды,
потом,
когда ты вернёшься.
— Ладно. Как скажешь, рыцарь. — Устало вздохнула она.
  Тарталия кивнула и мягкой поступью направилась по остывающему красному песку, по следу своей лошади. Под ступнями девушки песок снова мелодично запел.
  Да, там действительно был небольшой оазис с прохладным озерцом, в котором било несколько ключей. При свете полнолуния его было очень хорошо видно.
— Совершенно колдовское место, — огляделся Гейб, — Как она его нашла? Могли бы просто не заметить и проехать мимо. Уж я-то знаю.
  В пятидесяти шагах от него, на ночном сейчас бело-голубом песке темнелось облако из старых и молодых синих пальм, которые лениво шептались высокими пышными кронами. Тихим жарким ветерком до его ушей доносило затихающее стрекотание кузнечиков, лепестки воздуха свежести оазиса и запах распускающихся только ночью цветов. Кой-какие мелкие певчие птички подавали первые скромные голоса, чувствуя приближение восхода солнца. Стрелы сочного камыша, чуть толкаясь, передавали вести от птиц рыбкам, спящим на дне голубого прозрачного озера. Но всё ещё была самая короткая ночь в году. Светили яркие звёзды. Заходящая белая луна отбрасывала свой свет на гладь озера, покрывая его живым серебром и ясно указывала Наде дорогу.
  Но Гейб этого всего почти не замечал. Развязав свёрток-шатёр, он бросил его на песок, развернул и больше ничего не мог делать. Он напряжённо ждал любого знака Нады, а его всё не было и не было. Сердце воина бешено билось, как у загнанного в погоне жеребца. Лёгкий дорожный доспех не давал груди полностью вдохнуть, и рыцарь наскоро расшнуровал его и положил рядом, не теряя из виду стройный текучий по песку силуэт юной красавицы-колдуньи.
  А она, под чарующие звуки песка под ногами, шла к озеру, зная, что прохладная вода сейчас снимет всё напряжение, усталость и вернёт силы. Нада на ходу сбрасывала одна за другой свои одежды, торопясь погрузить тело в спасительные источники. Она чувствовала себя в полной безопасности, только находясь как можно дальше от людей. Но сейчас Тарталия ощущала, как не остывший за ночь знойный сухой воздух пустыни наполняется запахом любви, желания и страсти.
  Остановившись у самой кромки озера, Нада вынула заколки из волос, распустила витые космы, встряхнула их и расправила. Тяжёлая рыжая волна всколыхнулась и скрыла до колен её обнаженное стройное тело. На магине осталось только широкое серебряное ожерелье из двух драконов, что держали в лапах солнечный цитрин, и подобные два обруча-браслета на плечах.
  Юная дева потянулась ногой, чтобы ощутить пальчиками первое прикосновение к воде. Закрыла глаза, вздохнула и, шаг за шагом медленно вошла в озеро по бёдра, подняла локотки, обняла себя за плечи, остановилась и обернулась. Нашла, что Гейб стоит на бархане, внимательно смотрит на неё и пьёт глазами каждое её движение. Мысленно подумала:
  «Не надо. В этой жизни мы больше не увидимся с тобой, Гейб».
  Но он услышал и увидел совсем другое — призыв! Откликаясь на зов её сердца и взгляда, воин уже бежал к ней сломя голову. И пустынный песок грохотал и расплёскивался под мощным натиском ступней.
  Всё! Гейб больше ничего, кроме этого не видел. Её округлая небольшая грудь, белое плечо, огненные волосы, крутое бедро, прямой взгляд...
  Замерев, она ждала его, ощущая предстояние пред любовью и находясь Духом между небом и землёй. А Гейб, с громадными брызгами ворвался в спокойное спящее озеро, остановился, обнял её прохладное невесомое тело и жадно глядел в живой глаз, распознавая, принимает ли она его страстный порыв — или он страшно обманулся.  Мышцы его груди вздымались, будто там внутри ожил огнедышащий дракон. Несмотря ни на что, воин ждал её последнее слово:
— Нада, пощади! Убей или дай жить! Я буду нежен и податлив… Прими меня…
  Но, утонув в его мужском пьянящем запахе, Тарталия уже не смогла сопротивляться собственным чувствам. Находясь сейчас в его крепких, но нежных руках, она была уверена в том, что знала его когда-то раньше. Самого его первого прямого недоверчивого взгляда, случившегося на площади в Александрии, она знала, но не могла вспомнить. Он тогда поймал за руку мальчишку-вора, что срезал его кошелёк. Но вместо того, чтобы наказать оборвыша, он купил ему хлеб, молоко и с миром отпустил на все четыре стороны.
  Гейб и тогда, и сейчас так не по-взрослому пах молоком и лошадиным потом одновременно, что она, забыв о своём уродстве и золотом глазе, приняла порыв страсти, ответив ему:
— Да, Гейб. Да…
  От поцелуя к поцелую, их дыхания и тела соединились между небом и землёй, находясь в воде. Зажглись страстью, которая сводила с ума их обоих. Когда Гейб утомил волшебницу любовью, он аккуратно перенёс её на руках из озера к колеснице. И пока Нада отдыхала и приходила в себя, он в одно мгновение поставил шатёр, внутри устроил ложе, зажёг ртутную лампу и разложил на небольшом серебряном подносе фрукты.
  Он сразу почувствовал спиной, что она пришла. Счастливо закрыл глаза, улыбнулся, сел и, встречая, подал ей руку. Они соприкоснулись пальчиками и играли ими в «убегу-догоню».
— Жива? Прости, я, возможно, был слишком страстен и груб? Ты девственница? Мне показалось.
— Была, — улыбнулась она, — Нет, нет. Всё хорошо.
— Ты счастлива?
— Не могу на это сейчас ответить. Я ещё летаю в облаках.
— Хм. И я.
  Было больно? Ты кричала.
— Благо дарю за вопрос. — Ушла она от ответа, на мгновение отвернулась и опустила глаза.
— Больно?
— Не беспокойся. Ночь еще не кончилась. Я возьму своё. Мой черёд!
— Что?!
  Но вместо ответа Гейб получил лёгкий магический удар под колени и, потеряв равновесие, смешно упал на ложе. Нада счастливо улыбнулась, играючи взяла кисть красного винограда и персик, приподняла свой лёгкий шёлковый плащ, обнажив упругие ноги, живот, грудь, и села на Гейба сверху.
— О-о… Что-то новенькое…
— Молчи уж, слуга бога. Теперь-то уж будь со мной и мягок, и податлив. — Просияла она, — Скажи, чего ты хочешь: персик или виноград?
— ОБОЖАЮ персики! — страстно потянулся он к её персям и коснулся сосков. Они тут же напряглись и стали как пуговки. Гейб в улыбке засиял и заложил свои руки за голову.
  Глядя ему в глаза, Нада играючи выдавила виноградный сок на свою грудь и живот, откусила сочный персик, вложила ему изо рта в рот, крепко прижала его локти и, оградив его лицо от внешнего мира роскошными волосами, медленно наклонилась и проникновенно поцеловала.
— Ого! — выдохнул Гейб, когда их губы разомкнулись, — Девственница? А откуда ты это всё знаешь?
  Она отбросила назад свои волосы и опьянённая поцелуем томно произнесла:
— Сокровища библиотек для того и существуют, чтобы можно было узнать их содержание и разумно использовать. Знание о любви — это бездонный источник Мудрости, из которого любящие супруги могут черпать, здоровье, удовольствие и долголетие.
  Далеко на востоке, в Индии его называют Тантра, в Таврике — Ната-Ра, а в Египте...
— Ха-аха-ха!... — запрокинув голову, Гейб залился красивым искренним смехом, — Ты сказала: Мудрость?!... Ну уж не знаю тогда, кто из нас с тобой этой ночью девственность потерял.
— А ночь ещё не кончилась.
— Вот как?
— Ты мне доверяешь?
— В Луксоре ты попросила отдать мою жизнь на служение, и теперь она твоя.
— Тогда закрой глаза. Я сейчас вернусь.
  Гейб улыбнулся, лёг, расслабился, и сделал так, как она просила.
  Нада вернулась со своим узорчатым чёрным ножом с рукоятью из красного оленьего рога и снова села верхом на обнажённого Гейба. От предвкушения новой волны сумасшедшего удовольствия, он вздрогнул, потянулся руками к её бёдрам, подтянул к себе её влажный розовый бутон, ощутил его и коротко напряжённо вздохнул.
— М-м… Я снова готов войти в тебя.
— Открой глаза и посмотри на меня.
  Он открыл и увидел, как точно над его сердцем Нада угрожающе держала длинное чёрное острие удивительного по красоте ножа. В свете масляной лампы, её волосы выглядели словно длинный чёрно-красный плащ. Спина была ровной, поза — решительной, взгляд — прямым, испытующим, немного холодным.
— Как Клеопатра? Бери, раз так решила. Не сомневайся. Всё твоё.
  Она внимательно наблюдала за реакцией Гейба и распознавала язык его тела, что он в действительности чувствует: страх, бесконечное доверие, безысходность, слабость… или Любовь?
  Нашла то, что искала и осталась этим довольна.
— Знаю, любимый. Смотри.
  Волшебница взяла его правую руку, одним уверенным движением рассекла только кожу под запястьем, не тронув сухожилий и кровеносных сосудов. Дождалась каплю и облизнула её. Затем сразу зажала рану рукой, пошептала, взглядом нарисовала какой-то знак и смазала рану каплей крови Изиды.
  Гейб смотрел и наблюдал, как порез полностью затянулся и исчез.
— Я дам тебе немного этого снадобья с собой. Береги его. Одной капли Крови Изиды будет достаточно, чтобы исцелить даже глубокую смертельную рану. Главное, применить её как можно быстрей.
— Зачем ты это сделала?
— Сделай так же. — Мягко произнесла и протянула ему свою руку.
— Зачем?
— Я потом объясню, если только сам сейчас не догадаешься?
— М-м… Возможно, даже я уже понял. Согласен. Да.
— Хорошо. Начинай.
  Совершив древний магический любовный обряд свадьбы, обмена дыханием и кровью, прорицательница на пике страсти создала прочную связь, благодаря которой теперь сможет всегда «видеть» и оберегать возлюбленного.
  Их ночь, почти не начавшись, закончилась через несколько часов третьей бурной волной любви.

  На рассвете в белый шатёр пробралась маленькая пустынная саламандра. Она взбежала по спине Нады до самой шеи и, легонько ущипнув её за мочку уха, развернулась, спрыгнула и тут же убежала. Юная Тарталия сразу проснулась. Схватилась за ухо, обернулась:
— О... С-с... Благо дарю, что вовремя разбудила, маленький красный дракон. Желанного воплощения и доброго здравия.
  Осторожно выбравшись из желанных объятий Гейба, Нада быстро оделась, расчесалась, привычно заплела волосы в жгуты и закрепила их серебряной заколкой на затылке. Накинула капюшон, оглянулась и... застыла. Она запоминала спину, плечи, ягодицы, бёдра, голени, ступни, пальцы возлюбленного мужа. Взглянула на его чарующе размётанные тёмные волосы, видимую часть лица, ресницы. Ощутила его ровное дыхание и снова влекущий мужской запах.
— Спи, счастье моё… — выдохнула она с дрожью в груди, сняла с плеча и оставила Гейбу подарок.
  Тарталия вышла из шатра на тревожный храп и волнение своей лошади, успокоила её мягким прикосновением и увидела, что на утренний водопой вышел большой львиный прайд с детёнышами, который мирно отдыхал всю ночь в этом же оазисе. 
— Я это знала. Не волнуйся, Тика.
  А ты — С-СПИ-И… — громко прошептала она, глядя в глаза взбудораженному жеребцу Гейба, привязанному к её колеснице. Тот обмяк и ослабив заднюю ногу, уснул.
— Ра, благо дарю за подарок. — Подобно египетским жрицам, она крестила руки на груди, всем телом поклонилась Солнцу. Затем сложила из своих тонких гибких пальцев другую сложную фигуру (мудру), поднесла её к груди, затем ко лбу, подняла над головой. Затем поднесла к губам и шёпотом выдохнула в неё:
— Огненные воплощения Ра в пустыне, благо дарю, что позволили отдохнуть в вашем доме. Надеюсь, вам сегодня особенно хорошо спалось. Прошу, охраняйте моего мужа, пока он не проснётся. Хорошей охоты и мира семье.
  Теперь она поклонилась льву, его семье, запрягла лошадь, закрыла льном нос и рот, покрыла голову. Пока пустыня убийственно не разогрелась под прямыми палящими лучами солнца, на лёгкой колеснице поторопилась через Луксор в порт. Там ей предстояло сесть на корабль, идущий из египетской Александрии в Александрию Персидскую — домой.
  Не попрощавшись с Гейбом, Нада покинула его одного в своём шатре, в ещё длинной тени бархана, зная, что в этой жизни их пути больше никогда не пересекутся. 
  Она постоянно гнала свою лошадь по пустыне, чтобы как можно быстрее уехать от возлюбленного и, чтобы вспыхнувшее взаимное чувство и боль расставания с мужем не смогли бы им помешать выполнить предназначение. Крепко сжимая поводья, она будто связывала этими кожаными ремнями своё сердце, заставляя его сейчас замолчать. А оно выло, кричало, страдало и Сивилла Тарталия Нада бесконечно лила горючие слёзы вплоть до Луксора.
  Чтобы окончательно не сбиться с пути, глядя на дорогу плачущим единственным глазом, она, кусая губы, заставила себя успокоиться. Наконец, попрощавшись с Гейбом, прошептала:
— Люблю тебя. Вечно!

  Глубоко спящий, истощённый любовью Гейб совершенно не заметил прихода утра и исчезновения жены. А Тарталия Нада, не потревожив счастливый сон мужа, оставила на ложе подарок — свою булавку «Лотос с жемчугом» из аурихалка (Аурихалк — древнее название латуни) и несколько капель крови Изиды в красном стеклянном сосуде.
  Пьяный от любви Гейб проснулся поздним утром, услышав в голове шёпот-голос Нады:
— Лю-юблю-ю те-ебя. Ве-ечно-о!
  Он счастливо улыбнулся, открыл глаза, чтобы обнять жену. Не нашёл рядом Сивиллу, разволновался и вспотел. Выскочил обнажённый из шатра, протёр глаза и со страхом и удивлением увидел, как совсем близко расположились около полутора десятков львиц с подросшими детёнышами. И почти на том же месте, где ночью в озеро входила Нада, там в тени, сейчас расхаживает крупный грозный рыжий глава семейства. Огромными мощными лапами он загребал песок. Раздувая ноздри, он внюхивался и, возможно, получал какое-то удовольствие от того, что ему рассказывали запахи. Лев всё время урчал и, широко зевая, негромко рычал.
  Исподволь тамплиер дрогнул и его ноги провалились в хрустящий песок по щиколотку.
— Ну, вот и всё, Нада. Коротка оказалась наша с тобою ночка. — Выдохнул Гейб, — Не успею даже пробежать и ста шагов. — Потом он присмотрелся, — Да они вроде все сыты…
  Заметив человека, лев прогнулся, потянулся, пометил обильной струёй ближайшую пальму, оставил мощными когтями на ней метку, замотал головой, поднял морду и из его пасти раздался раскатистый оглушительный рёв. Все его пузатые и сытые самки поднялись и вместе с детёнышами направились к оазису. Там и скрылись в его зарослях. А Гейб только тогда с облегчением и выдохнул.
  «Постерегу тебя до утра». — Вспомнил он свои слова, сказанные Наде, — Хм… Уж не знаю, у кого ещё могли бы быть в ночной охране сами цари пустынь. Чудеса, да и только.
  Рыцарь взобрался на бархан, огляделся. Колесницы Нады нигде нет. Его жеребец цел и, совершенно не боясь хищников ослабив ногу, спит в тени бархана.
— Н-да… Нада! На-ада-а!... Где ты, моя пророчица… — выкрикнул и после потерянно прошептал. — Хм… жена, — взглянул на место под запястьем, где был сделан ею надрез, провёл по нему пальцем и чуть улыбнулся. — Я слышу тебя. Ты торопишься на корабль, что отвезёт домой. Я сделаю всё сам. Лети, мотылёк!
  Благо дарю вас, братья и сёстры, — шепнул он уходящим царям пустыни. — Благо дарю и тебя, Нада. Прощай. Береги себя, мой нежный розовый Лотос.
  Вряд ли мне удастся тебя когда-нибудь забыть. И не проси.
  Надеюсь, в Александрии мы хотя бы разок ещё встретимся.

  Он нашёл её подарки, взял с собой, оделся, оставил шатёр пустыне и, спокойно оседлав коня, не торопясь направился по ещё видному следу от её колесницы через Луксор к морю в порт Александрии. 
  После этой колдовской ночи Гейб долго-долго не решался смыть с себя запах Нады. В Луксоре на рынке он купил другую тунику, чтобы на этой хоть ещё немного сохранить рядом собой её аромат любви. Его берёг, с ним и спал.

  Спустя три дня все рыцари «Союза Восьми и Лотоса» возвратились в Александрию и встретились, как договаривались, около полудня у Серапиума. Воплотив наглый, но простой план Гейба Тэйля, они почти не рискуя жизнью, благополучно нашли и похитили нужные реликвии. Полагаясь на судьбу, дальше они продолжили свой путь служения «Беречь и охранять». Кто удалялся на кораблях. Кто бежал по пыльным дорогам и городам разных стран и континентов.
  Ещё неделю спустя…

                Глава 1
               
                "КРАСНАЯ КРЕПОСТЬ"

  22 марта 1212 г. Египет. Александрия. Порт. Солнечное утро.
С трудом пережив в Египте страшную засуху, король Ричард Львиное Сердце отправил из Александрии через щедрую на провиант Севилью в Вест Готланд, три мощные египетские галеры, гружёные чистокровными арабскими конями, золотом, шелками и специями.
  На галере Пегас в руках, горящего любовью к Наде, Гейба Телля — одна из реликвий благополучно покинула Египет. Попутный ветер наполнил крепкие паруса лёгкой боевой галеры. Перед славными рыцарями Тамплиерами, преодолевшими моря, теперь лежит Великий совсем не тихий Океан.
  Через месяц относительно спокойного пути океан будто проснулся. Как гигантское живое существо он глубоко задышал, от чего-то разозлился и, в конце концов, разразился страшным рёвом-штормом, который длился целую неделю. Небо было чёрным, а океан белым. Уходящий из пантеона стихийных живых богов — Зевс-громовержец здорово повеселился в этот раз и, демонстрируя свою неисчерпаемую силу, постоянно метал в отчаянных мореплавателей стрелы-молнии. Небо беспрерывно менялось местами с океаном. Второй Олимпиец — бог морей Посейдон — поднимал гигантским трезубцем невиданно высокие седые волны и обрушивал их на мореплавателей, испытывая их силу, веру, опыт и мужество, доказывая, что перед Новым появившимся единым Богом, ОНИ с братом всё ещё есть, живы и невероятно сильны. Так боги разбросали галеры по океану, и они в кромешной тьме бушующей стихии потеряли друг друга. Одно из суден разгневанный бог сломал и перевернул огромной волной, второе вспыхнуло от стрелы взбешённого Зевса. Обеих жадно поглотил океан, и лишь одной галере под белым парусом по имени Пегас удалось выстоять. Воистину, это было похоже на чудо. Лишь один рыцарь Креста догадывался, почему в этом кошмаре почти всей команде и живому грузу Пегаса получается выживать. Тамплиер увозил Реликвию древних Праотцов, которая хранила в себе истинные знания о тайне жизни и смерти. Он был уверен, что это любовь Сивиллы и сам «пергаментный свёрток» защищает корабль. Но была ещё одна причина, по которой Пегасу удавалось выстоять: это первое в истории судно, у которого киль был сконструирован иначе и имелся второй (кожаный) парус на носу судна. Когда галера шла при штормовом ветре на большой скорости под обоими парусами, казалось, что она летит над волнами, и именно поэтому у корабля изменилось имя с «Конь» на «Пегас».
  А Тарталия Нада погрузилась в мистический двухнедельный летаргический сон и всю дорогу домой в Персию спала и грезила тем, что происходит с её возлюбленным Гейбом в пути. Она «сопровождала» и защищала его корабль.
  Внимание Тарталии Нады тревожно летело над кипящим грозовым океаном. Она видела страшный шторм. Частые молнии пронзали насквозь низкие тучи, которые глядели на путешественников уродливыми гримасами человеческих ужасов.
  Сивилла видела галеру с металлическим тараном в виде белой лошадиной головы, которая не успела полностью свернуть парус и, несмотря на это, всё ещё держалась на плаву. Изгибаясь, стонали её мачты. Трещали и рассыпались в щепки блоки. Словно струны лютни, взвизгивая, лопались канаты. Выходил из строя такелаж. С треском выворачивало уключины, вырывало вёсла, калечило людей и корабль. Видение показывало, как крохотное деревянное судёнышко бросало из стороны в сторону то вверх, то вниз, будто некто из богов взбалтывал в своих руках узкогорлую синюю стеклянную амфору, в которой заключён безбрежный океан, щепка-галера, а может и весь мир. 
   Команда Пегаса в неравной схватке с богами отчаянно сражалась за жизнь, стараясь свернуть паруса и сохранить мачты. Два тамплиера, приковавшие себя цепью к рулевому веслу рядом с гребцами-галиотами, помогали им и правили. Рабы триремы с самого начала бури сделали так же и точно по команде изо всех сил ложились по трое-пятеро на весло. 
  Боролись с волнами их сильные тела, сражались сердца, а души жаждали спасения. Люди исполняли приказы и, сжав челюсти, продолжали грести и молиться каждый своему Спасителю.
  Сивилла видела, как, разгоняясь по склону огромной волны, трёхпалубный Пегас то исчезал, то появлялся над разбушевавшимся океаном. Как страшные, во всё небо молнии освещали то открывающуюся, то закрывающуюся пред ним хищную бездну.
Она видела, как некоторые не выполнившие приказ рабы в панике бросали вёсла и их тут же утаскивали за борт безжалостные волны. Крики рабов мгновенно гасли в разверзающихся плотоядных пастях пучины.
  Сновидящая видела, как Гейб и его друг Александр умело правят галерой, борятся, но уже очень сомневаются, что им хватит сил выстоять и выжить. Парус развёрнут — и это смертельный приговор и людям, и кораблю.
  Нада видела, как  её возлюбленный муж скрытно проверяет наличие прикреплённой за поясом бесценной реликвии. А там её надёжно удерживает широкий кожаный пояс, доспех и латунная булавка с жемчугом.
  Тарталия содрогнулась во сне и дальше видела уже глазами Гейба, как он сейчас крепче прижимает к себе святыню, вспоминая, как перед смертью её глаза, поцелуи и озеро, что соединило их любовью. И Гейбу казалось, что сквозь грохот грома он слышит её смех, страстные стоны и вскрики. И в эти страшные минуты он странным образом был уверен, что его возлюбленная жена действительно сейчас где-то рядом: в веслах, в парусах, во всём Пегасе, над ним, и борется вместе с командой со штормом и противостоит своею силой Посейдону, Зевсу, всем.
  Сквозь вой ветра и грохот волн над галерой были слышны крики:
— Корма-а не выдерживает! Сейчас и наше корыто разорвёт к дьяволу пополам!
— Свернуть парус! Держать канаты! Держать бочки!
— Лишнее за борт! Бочки за борт!
  Команда выбрасывала за борт мешки, бочки и сталкивала убитых и насмерть раненных рабов. Их место у вёсел занимали те, кто был рядом.
  Некто из мореходов видел вырывающиеся из крепления канаты, которые едва удерживали разболтавшийся парус и с визгом лопались, как струны. Голоса капитана и его помощников в напряжении и борьбе с бурей звучали очень глухо:
— Парус сорвало! Свернуть и закрепить немедленно! Закрепить канаты! Убрать парус!
— Свернуть парус! А, тысяча чертей вам в печень и кипящее серебро в глотку, звери!
  Гейб и Александр тут же подхватили:
— На мачты — бегом! Свернуть паруса!
Капитан:
— Сушить вёсла!
Надсмотрщик за рабами:
— Сушить вёсла! Втянуть! И раз! И раз! Навали-ись, братцы!
  Тяжёлая галера переваливалась через очередной гигантский гребень белой волны, набирала скорость и, как щепка летела, в открывшуюся между волнами бездну. У команды захватывало дух. Не закрепившиеся люди не успели помолиться и вместе с бочками, оторвавшись от палубы, взлетали и исчезли в волнах. Следующая волна подхватила корабль и, как закрытую пустую бутылку, вытолкнула вверх. Падая, галера чуть не вошла носом в самую середину следующей волны.
  Гейбу вдруг вся эта ситуация и картина показалась ОЧЕНЬ знакомой. Он что-то вспомнил или, может, ясно увидел из чьего-то сна, дальнего прошлого (возможно даже из своего) и отдал команде неожиданный, совершенно безумный, губительный приказ:
— Приготовить раскрыть оба паруса! Ждать команды! Жда-ать команды! Жда-ать! Всем закрепиться, братцы!
— Ты нас всех сейчас погубишь! — кричал кто-то из помощников капитана.
— Прыгай за борт и спасайся там! — Буркнул Гейб помощнику капитана, 
— Закрой рот! К рулевым, немедленно! — ткнул капитан своему помощнику кулаком в морду и, кивнув Гейбу, спросил. — Ты уверен?
— Нет!
  Остальные — исполнять команду!
  Он ждал, когда Пегас очередной раз вынырнет из пучины, носом развернётся навстречу ветру и потому, говорил особо громко, отчётливо и быстро.
— Капитан приказал: отпустить канаты только на семнадцать саженей!
  Приготовиться!
  Ждать команду!
  Капитан:
— Заменить блоки, укрепить такелаж! Приготовиться раскрыть паруса на семнадцать саженей! Команду жда-ать!
  Гейб взглянул на мачты и ощутил, как время вдруг потекло медленно. И вот громадная волна вновь тряхнула галеру, под-хва-ти-ила и-и понесла вверх, чтобы опрокинуть и, возможно, в следующей открывающейся бездне, успеть захлопнуть за ней врата жизни. Но Тейль будто знал это заранее. Он взглянул капитану в глаза, кивнул ему и, мысленно попрощавщись с жизнью, они вместе отдали приказ:
— При-го-то-вить-ся... Отпу-усти-ить па-руса-а!!!
— При-гото-виться... Отпусти-ить оба-а паруса! Держи-итесь, бра-атцы!!!
  В это мгновение Гейб чётко услышал пронзительный крик Нады, прозвучавший только в его голове:
  «Пегас, лети-и! Лети, как мотылёк!»
  И тут же отреагировав, он заорал во всё горло:
— Отпуска-а-ай!!!
  Капитан мысленно попрощался с командой, кораблём и жизнью.
  Канаты мгновенно взвизгнули, напряглись. Время рвануло и полетело. Паруса раскрылись, хлопнули и, удержав галеру на гребне волны, потащили её вверх и вперёд. Освещённые молниями, мокрые и тяжёлые, они вдруг распахнулись как крылья и поймали ураганный вихрь.
  Корабль дёрнулся всем корпусом, затрещал, едва выдержав этот мощный удар. Галера будто взмыла над волнами, касаясь их только килем, рулевыми вёслами.  Гребные вёсла нижнего ряда вырвало и унесло. Судно тяжело «перепрыгнуло» на следующую волну. Падая вниз, корабль разгонялся и снова взлетал. Пегас, словно заговорённый, скользил и «прыгал» по гребням.
  Александр восхищённо выкрикнул:
— Кровь Христова! Братцы, да мы ж летим!
  Гейб чуть выдохнул: «Хм, действительно, кажется, что получилось!» «Лети, мотылёк» — повторил он слова Нады.
— Рано радоваться, Александр.
  Приготовиться открыть носовой парус на пять саженей! — отдал он приказ команде.
  Она подтвердила:
— Натянуть первый парус на пять саженей! И-и… раз! И-и… раз!
  Вдохновлённый капитан подумал: «А-а… Я тебя понял, Гейб!» и заорал:
— Держать канаты! Сушить все вёсла, сказал! Ещё троих к рулевым! Немедленно! Главный парус держать! Гребцов ближе к корме, быстро. Закрепиться там!
Когда снова начал отдавать приказы капитан, у команды появилась надежда и, вцепившись в неё остатками сил, она проявляла чудеса сноровки, отваги и силы. Вместе с ними и Гейб.
  Прикованных к вёслам рабов быстро расковали. Те, спотыкаясь, падая и перешагивая через возникающие препятствия, торопливо перебирались по верхним двум палубам ближе к корме и, восхищённо глядя на натянутые как крылья белые паруса Пегаса, переговаривались:
— Вот уж, действительно, крылатый конь!
— Лети, дружок.
— Уж не знаю, кому сноровки и ума хватило запрячь в нашу галеру самого Посейдона.
— Посейдона ли?
— Ой, братцы, выживу — сбегу отсюда и стану христианином!

  Необычно сконструированный, далеко вперёд выведенный плоский киль Пегаса помогал ему парить над волнами и удерживаться от переворачивания. Таран в виде головы Буцефала резал и волны, и небо пополам, и снова выныривал и грыз океан. Прямоугольные паруса-крылья не позволяли нырять ему слишком глубоко.
  Гейб сейчас правил с четырьмя галиотами. Приковался рядом с ними у рулевого весла, и кричал:
— Левый борт, вёсла на воду… Сейчас! Табань! Держать крен налево!
  Капитан прибежал к ним и, держась рядом с рулевыми, поправлял Гейба и поддерживал:
— Подтянуть парус! Канаты на парус! Укрепить связки! Крен выправить! Все вёсла убрать!
  Гейб понял ошибку, кивнул капитану и больше не вмешивался.
  Ни живой, ни мёртвый барабанщик на самой нижней палубе держал монотонный ритм:
— И-и, раз! И-и, раз!
  Рабы гребли и видели, как на верхних палубах убирают все вёсла. Корпус триремы трещал. Уключины не выдерживали, выворачивались и ломались, а вырванные вёсла уносило в океан! Рабов калечило, убивало, а они гребли и гребли из последних сил.
Прибежавший сюда взмыленный Александр остервенело заорал:
— Суши вёсла! Дьявол вас побери! Не слышали?! Живее, черти! Если не хотите гореть в аду и пойти на корм рыбам! Где ваш надсмотрщик?!
— За бортом!
— Уже в аду!
— Туда ему, каракатице, и дорога!
  Александр остался проверить выполнение приказа капитана, когда были убраны все вёсла, приказал:
— Законопатить все щели и пробоины! Укрепить корпус в разломах! Воду из трюма за борт! Живее! — и тут же поторопился наверх доложить капитану.
  Галера набирала скорость, падала в бездну и взлетала, опираясь на ненадёжные «крылья» Пегаса.
  Капитан:
— Держать канаты! Держать канаты!!! Воду из трюма, черти! Проверьте лошадей! Подвязать, закрепить в трюме всё! Убрать болтанку! Александр, не спи! Что там внизу?
  А Александр, как заворожённый, глядел сейчас на сияющие время от времени паруса и видел над ними в проблесках молний огромные женские строгие глаза, сияющие фиолетовым светом, и молился:
  «Матерь божья… заступница наша… Отец Небесный, спаси и помоги!»
  И снова Пегас каким-то чудом «летел» между небом и океаном, скользил по грани между жизнью и смертью, спасая жизни людей и «таинственный пергаментный сверток».

  Неимоверный шторм стал терять силу лишь к раннему утру. Изрядно потрепанный корабль с трудом кое-как дожил до рассвета, но, очевидно было, сбился с пути.  Команде казалось, что они находятся где-то далеко-далеко на краю неведомого света. Светлые серые облака слились с океаном и, невозможно было сейчас различить линию горизонта. Рабы  в изнеможении спали вповалку мёртвым сном. Некоторые умирали от полученных увечий. Рыцари перематывали друг-другу раны, останавливая кровотечения. Лекарь оказывал всем пострадавшим посильную помощь. Те, кто покрепче и которым повезло больше, осматривали повреждения корабля, сбрасывали с палубы в море мусор, обломки, частей тел и трупов.
  Ни солнца, ни звёзд, ни птиц. Лишь пронзительная тишина, которая поглощала ржание раненых лошадей и стоны изрядно потрепанной команды. Тревога, как холодная ядовитая змея, сдавливала дыхание, колола в сердце и отравляла умы ощущением безысходности. Все понимали, что теперь запасы еды, пресной воды и сена весьма ограничены и их надолго не хватит.
  Выжившие знали, что нужно как можно скорее привести Пегас в полную готовность и, несмотря на боль, раны и смертельную усталость, доставали инструменты и начинали латать и укреплять канатами паруса и мачты, ремонтировать уключины, менять блоки, сколь возможно переоснащать такелаж. Теперь вся команда должна была отдать должное и отблагодарить Пегаса за стойкость и спасение. Все, как говорится, в одной лодке.
  Некоторые из выживших лошадей слабели и падали. Добивая бесценных раненых арабских скакунов, команда восполняла потерянные физические силы горячей кашей с мясом. В огонь шло всё, что могло гореть. Проливая кровь животных за борт, рабы усердно молились своим богам о помиловании. По спокойной воде за судном постоянно следовали большие белые акулы. Они сходили с ума от крови, выпрыгивали из воды, но корабль атаковать не решались, будто он находился в невидимой, но прочной скорлупе-защите.
  Пришла тёмная безлунная ночь. Ночь богини Гекаты — ночь, хозяева которой её тёмные слуги: страх, безумие и неизвестность. Небо вновь заволокло тяжёлыми тучами. Рабы с ужасом распознавали у горизонта зарождение ещё одного мощного шторма. Лоцман с трудом сдерживал беспокойство и никак не мог сориентировать курс судна. И это видели все. Казалось, затерянный в океане корабль обречён. Было ясно, что второго такого безумного кошмара Пегас не выдержит, и никто не выдержит. Раненые продолжали умирать. Подбадривая друг друга, команда залечивала раны. Умерших, как дань, отдавали Посейдону.
  Раскаты следующего надвигающегося шторма звучали всё громче, отчётливей, ближе.
— Разрази меня гром! Неужели мы так все нагрешили, что не заслужили твоей милости, Посейдон! — не выдержал и выкрикнул в небо Александр.
  Над Пегасом вдруг сверкнула яркая молния, на концах мачт раздался оглушительный треск, на галеру посыпались многочисленные голубые искры, запахло горелым и грохнул раскатистый гром. Корабль сильно тряхнуло.
  Гейб, как и все, перепугался, обнял крепко мачту, будто спрятавшись за ней:
«Или я сейчас схожу от страха с ума, или точно так уже было когда-то в моей жизни? Я знаю, что будет дальше. Посмотрим, так ли. Или это ты, моя пророчица, показываешь мне будущее?». — Тэйль взглянул на облака и, ему показалось, что он увидел суровые глаза Нады. Прошептал:
— Где б ты ни была, благо дарю.
  Александр, упав на колени, громко взмолился:
— Прости меня, Великий Боже, я погорячился. На всё воля твоя, но дай нам шанс!  Спаси и сохрани!
  Помолимся, братцы, кто как может, — перекрестился он, встал на колено, крепко припал к эфесу своего меча, и поцеловал его. Рыцари поочерёдно последовали его примеру и, молясь, пали на колени.
— Отче наш, живущий на небесах…
— …призри грехи наши, Отец…
— …и яко человеколюбец…
— …даруй нам попутный ветер во спасение…
  Все видели, как на горизонте начинается новый чёрный грозовой кошмар и потому к громкой молитве рыцарей присоединилась вся команда и рабы. Просьба о помиловании стала общечеловеческой, усердной и продолжительной. Как подарок судьбы или ответ на истовые мольбы, ветер вскоре полностью переменился, окреп, и Пегас обошёл бурю стороной.
  В спокойных водах, сопровождаемая устойчивым ветром, трирема поочерёдно несколько дней шла то на одном, то на другом парусе, то продвигалась на оставшихся вёслах и чудом обогнула шторм. Воспользовавшись затишьем, команда и рабы усердно латали и ладили паруса, конопатили течь, заделывали борта, сушили трюм, восстанавливали мачты и такелаж. Сушили на палубах крупы, фураж, специи, спасая съестные припасы и бесценный товар. Согласно движению солнца, судно шло на северо-восток. Но по звёздным картам и тому, как стояли они ночью над Пегасом, лоцман видел не соответствие или возможную небольшую ошибку. Старым картам он доверял, потому всё свободное время занимался измерениями и новыми расчётами.
Следующие сутки тоже были спокойными. Утро оставалось ясным и солнечным, день — тихим, а вечер — мягким.
  Команда старательно продолжала ремонт судна и лечила легко раненных лошадей.
Фураж и запасы пресной воды для лошадей были посчитаны, раздавались всем одной мерой и они были почти на исходе. Для команды в трюмах оставалось совсем немного не испорченного риса, проса и лошадиное мясо, что стояло ещё на своих ногах.
Лоцман, поглядывал на небо и ожидал этой ясной звёздной, лунной ночи. Запах мертвечины застрял между палубных перекрытий, и матросам никак не удавалось обнаружить его источник. Поэтому, свесившись на верёвках за борт, они старательно искали его с внешней стороны, чтобы убрать таким образом «метку смерти».
  Наконец на океан спустились сумерки, затем быстро погасла алая вечерняя заря, и из-за водного горизонта взошёл тончайший полупрозрачный лунный серп. В свете факелов лоцман пристально подолгу всматривался в пергаментные и кожаные большие лоскуты, стараясь сориентировать судно по известным ему звёздным картам. Вахтовая охрана с надеждой наблюдала за его уверенными спокойными действиями. А лоцман прятал глаза в картах и в яркой молочно-звёздной дорожке, скрывая от команды своё осознание, что по расчётам они находятся за пределами известных морских дорог.  Всем было известно, что земля плоская, стоит на трёх слонах… И лоцман боялся, что достигнув края света, Пегас просто упадёт в небо, как чаша с края стола. Капитан и его помощник быстро поняли, почему медлит с докладом опытный лоцман. Вопросов ему не задавали и расчётов не требовали. А тот глядел на Сириус, на пояс из трёх звёзд в созвездии Ориона, другие опорные крупные звёзды, проверял их положение прибором и компасом, что-то отмечал на пустом листе пергамента.
  Ещё две недели в пути, но ни земли, ни признаков её близкого присутствия не было видно. Ни островка, ни края большой суши.
  Бывалые мореплаватели теряли терпение, веру в бога и старым богам проливали за борт жертвенную кровь ослабевших арабских скакунов. Они проводили время в постоянных молитвах старым и новым богам и особо единому Создателю и его сыну, которого называли Исусом Христом.

  На исходе был ещё один бесконечный день. Сумерки. Вдобавок пришёл штиль, опустился густой, как молоко туман и настала глухая, сводящая с ума тишина, которая начала постепенно поглощать человеческий здравый рассудок.
  Галера свернула опробованные восстановленные укреплённые паруса, и капитан дал распоряжение команде убрать вёсла и отдыхать. Эта ночь была более холодной, чем предыдущие.
  Во мгле еле слышно монотонно скрипел такелаж, мачты жалобно постанывали, будто передразнивали раненных и истощённых путешественников. Рабы отсыпались. Рыцари делили с ними еду пока равно. Один за всех и все в одной галере.
  Команда всё чаще прислушивалась к нарастающему внезапному «кипению» и глухим стонам, приходящим из недр океана. Изредка откуда-то доносились громкие крики китов. Напряжение тел и душ людей дошло не то что до предела — команда зло и отрешённо всматривалась в появляющееся пугающее свечение и затыкала уши, спасаясь от доводящего до исступления гула бесстрастных, чужих вод. Потом пришёл совсем иной страх.
  Взлетающие со дна океана всевозможные огненные шары, пирамиды, кубы, саркофаги, диски заставляли мореплавателей только крепче держаться за вздрагивающий корабль и усердней молиться всем богам без разбора подряд. Люди почти одновременно содрогались от неожиданных всплесков и прыжков летающих ярких диковинных рыб и каких-то страшных серых зубастых чудовищ, то размером с жирного гуся, то краснопёрых чешуйчатых уродцев, длинных и гибких, как змеи. 
  Людям казалось, что они сходят или уже сошли с ума. Но чтобы не быть выброшенными за борт, они молчали, будто набрали в рот воды. Наблюдалось тихое помешательство у всех одновременно. И поэтому люди старались быть особенно спокойными, улыбчивыми, доброжелательными и не показывали друзьям, что что-то такое видят в море или прямо за бортом. Только изредка, сильно испугавшись, они вздрагивали, оглядывались и от увиденного пригибались и прятались.
  Вымотанные, оголодавшие, исхудавшие лошади еле подавали усталые голоса и, выпучив глаза, дрожали и били копытами обнаглевших пищащих крыс и то, что небольшой качкой откатывалось им под ноги. Крайних калечило. Они падали, ломали ноги, рвали губы, ранили шеи и бились в истерике, заливались кровью от впившихся в них удавок-уздечек. Рыцари, жалея их и облегчая им страдания, кололи мечами жеребцов и кобыл прямо в сердце, а после пили их горячую кровь. Гейб воздерживался.
  Люди в страхе вспоминали легенды времён битвы богов и титанов. И уверяли остальных, что очень хорошо знают эти гиблые воды, называя их, то морем викингов и корсаров, то водами погребённой на дне — Земли Магов — Атлантиды.
  Другие говорили:
— Да мы идём прямым путём в Валгаллу и во владения гигантского слуги Аида — многорукого многоногого Кракена.
  Люди роптали и «достоверно знали», что в этих водах легко разбудить самых больших и страшных морских чудовищ, которые обязательно всех съедят вместе с кораблём, если их вдруг нечаянно потревожить. Рабы постарше трепали языками:
— Ещё день пути и мы точно достигнем прОклятых туманных островов с цыклопами-людоедами.
— Если лоцман сегодня не повернёт Пегас на восток,… то до циклопов нас всех погубят белоликие сирены.
— Откуда знаешь?
— Мы входим в море викингов, дружище. Ночь холодная была, ветер странный. Значит, вскоре достигнем мёртвых ледяных земель.
— А если отнесёт к туманным островам?
— То перед смертью собственными глазами услышим прекрасное пение сирен, увидим их прекрасные глазки, кругленькие груди и, напоследок, их зубы и большие блестящие рыбьи хвосты с пиками.
— Груди — это хорошо. Но я совсем не готов отдать за это жизнь. Зря что ль рвали все вместе жилы в шторм?
— Что ж так долго молчит лоцман? А? Почему не меняем курс?
— Ничего-о… Посейдон пощадил, а Господь Всемогущий — спасёт!
— Ты христианин, что ли?
— А ты, нет?
— А кто тогда бурю эту наслал? Посейдон или твой Господь Всемогущий?
  Раб-христианин ничего не ответил и промолчал. А второй — закончил свою мысль.
— Если Всемогущий сам наслал, то от чего бы ему вдруг тебя спасать? От своей воли что ль, дурень? Ха-ха!
— Но молитва ж помогла? От бури ушли?
— А я не твоему богу молился, а Ра и Посейдону.
— А я — Одину.
— А я — Стрибогу и Перуну.
— А я — Нептуну и Зевсу.
— А я — Пророку Аллаху.
— А скажите мне тогда, люди добрые. К кому и куда души умерших ушли? А?!
— Каждый в свой Рай, умник! — гаркнул мимо проходивший член команды.
— А сколько их тогда?
— Сколько бы ни было, очевидно, мы после смерти никогда с вами не встретимся, братцы. Наслаждайтесь вонью друг друга.
— Может и к лучшему.
— Да, надо помыться.
  Так, вслепую, без неба и видения воды за бортом, галера в полной тишине медленно продвигалась по зыбкой тверди вперёд, час за часом, аккуратно ступая по ней тяжёлыми усталыми вёслами.
  Казалось, здесь не существует времени, вообще ничего нет, только Великая Пустота преддверия Ада и — сколь не греби — не вырвешься из невидимых сетей и останешься на месте до открытия врат.
  В густом тумане корабль медленно двигался вперёд. Барабанщик задавал веслам медленный сонный ритм, который, чудилось, вот-вот остановится, как сердце у истощённого жизнью старика. Уставший и измотанный белый крылатый конь брёл в пространстве между небом и землёй.
  Вдруг команда услышала тихий низкий голос колокола и прислушалась. Одних он порадовал, других уже не на шутку испугал. «Врата?!» В тумане звук шёл со всех сторон, он просто звучал в ушах и душах всей команды. Лоцман находился в полном замешательстве. По его картам, здесь не было земли, хотя не было и неба. Густой туман. Бывалый лоцман боялся, что они вот-вот пересекут линию края света и это колокол Валгаллы звонит по их душам.
  Раб, постоянно проверявший глубину под килем, замер и прислушался. Вскоре низкий звук возобновился и стал отчётливей. Теперь приблизительно можно было определить, в какой стороне находится его источник.
  Команда Пегаса постаралась бесшумно убрать и сложить паруса. Галера взяла курс и, стараясь беззвучно опускать вёсла на воду, осторожно прибавила ход. Напряжение команды росло с каждым гребком. В эти минуты чудилось, что только чуть разожми челюсти, как душа сразу покинет тело.
  Звук колокола приблизился и вдруг неожиданно вновь прекратился. Никто не знал: радоваться этому или нет. И внезапно человек, сидящий на мачте, истерично закричал:
— Братцы! Земля-я! Я вижу землю! Земля-я!
  Но ещё долгое время команда её не видела. Рыцари сгрудились у носа корабля и всматривались в туман. Кое-кто думал, что от долгого напряжения вперёдсмотрящий лишился разума и продолжали устало наваливаться телами на борта и с затаённым дыханием глядеть вперёд. Рабам вообще ничего не оставалось — только грести. Лоцман в смущении рассуждал вслух:
— Здесь нет земли, капитан. На моих картах здесь нет даже клочка прОклятой земли. Мы все убийцы и грешники, и это боги нас сводят с ума!
Помощник капитана выдохнул:
— Валгалла?! Неужто она?!
— Мы идём путём Геракла... Прямо в Аид!
  Александр:
— Не слушайте этот колокол, братья. Закройте уши и молитесь усердно!
  Проверяющий глубину под килем стал чаще замерять её и вслушиваться. Но он слышал только глухой стук своего перепуганного сердца.
  Вскоре звук колокола возобновился и стал отчётливей. Опираясь на вёсла, Пегас чуть уверенней прибавил ход. Звук приближался и вот в третий раз неожиданно исчез.
  Вдруг вперёдсмотрящий чуть не выпрыгнул из своей бочки. Он радостно воскликнул и, указывая всем рукой, потянулся телом вперёд и зашептал:
— Земля-а... Я вижу землю... Ха-ха-ха! Тысячу чертей и осьминога мне в глотку! Братцы, земля!
  Люди на корме услышали и взволнованно зашумели:
— Земля?
— Не уж-то, земля?!
— Земля! Братцы…
— Господь всемогущий, прости мя,
ибо согрешил я многократно…
— Отче наш, живущий на небесах,
призри грехи мои, Господи.
И как человеколюбец,
подай нам щедро хлеб насущный
и пресную воду днесь…
— И твердь под ногами...
— Земля-а?!...
— Земля, братцы!... Ха-ха-ха…
  Ликовали измотанные и исхудавшие люди. Они тихо радовались и счастливо обнимали друг друга.
  Пегас с тяжёлым шорохом жёстко встал на брюхо, оперевшись о каменистый галечный берег. Глазам страдальцев-путешественников открылся глубокий каменистый плёс с рыбацкими лачугами лодками и развешенными сетями, над которыми серой стеной возвышался угрюмый высокий  каменистый утёс, увенчанный мощной квадратной крепостью. Никто на Пегасе не знал, что это за земли и чьи это владения. Поэтому рыцари взялись за мечи и с опаской стали выходить на сушу по одному. Это ни с чем несравнимое ощущение тверди под ногами вызывало у людей слёзы и дрожь в коленях.
  Кто-то из первых, вышедших на сушу рабов, рассмотрел берег ближе и узнал его. Он упал на колени, с трепетом поцеловал землю и дрожащей рукой указал:
— Люди! Хвала богам! Я дома. Мы на Портленде. Там на горе — красная крепость Руфус Вильгельма Рыжего.
  Находящийся рядом рыцарь отпустил меч. Хлопнул раба по плечу и радостно сказал:
— Раз так? Тогда за добрую весть дарую тебе свободу, саксонец. Ты ж саксонец? Иди вперёд. Показывай.

  Это место негостеприимно встретило баловней судьбы, но всё же хозяин предоставил им прислугу, кров, еду и питьё. Всех их расположили на ночь в крепости, в одной тёмной сырой зале с узкими окнами под потолком. На уровне окон Тамплиеры заметили деревянный этаж для стрелков лучников и помосты для баллист (стрелковое оружие). Вдоль каждой из стен вверх этого помещения вели мощные деревянные лестницы. Укреплённый потолок удерживали восемь каменных колон. С потолка свисали большие светильники, под которыми ниспадали крепкие сети, закреплённые на верёвках у колонн.
  Все незваные гости были как на ладони.
  Измотавшее путешествие, горячая еда, питьё и кров совсем притупили внимание воинов. Угрюмая прислуга, состоящая из суровых крепких мужчин очень высокого роста в простой одежде, молча накрывала гостям очень скромный стол: вино, мясо, хлеб, вода.
  Прислонившись спиной к большому тёплому камину, Гейб дожёвывал небольшой кусок варёного мяса и отдыхал. Он допил вино из малой чаши и наконец расслабился. Прикрыв глаза, Тэйль вслушался в настойчивые расспросы хозяев Руфуса и подробные искренние рассказы подвыпившей команды о том, что да как произошло за время затянувшегося нелёгкого путешествия.
— Вы что, не верите? Да так и было. Вот те истинный крест!
— Да, мы заглянули в самую грязную пасть Посейдона!
— Всё никак не угомонятся старые боги. Как только не поглотил нас этот шторм?!
— Кровь Христова, я ещё ни разу не бывал в таких переделках. В один миг мне показалось, что в небе я увидел сам трезубец! – перекрестился один из рыцарей и поцеловал эфес своего меча, — Ох, братцы, хорошо, что волна сра-а-азу смыла весь мой вонючий позор за борт.
  Тамплиеры:
— Ха-ха-ха!
— Ха-ах-ха…
  Друзья устало смеялись от души. А хозяева молча слушали их, стоя у стен и колонн.
— Да не один ты, похоже, обделался, Уилл!
— И не один раз.
  Друзья беззаботно поглядывали друг на друга, шутили и устало веселились.
— Не важно, братья, как и сколько раз в дерьме оказываешься. Важно, как быстро отмоешься и встанешь в строй. Вместе мы сила! С нами Христос! — перекрестился тамплиер Уильям.
— Казалось, раздавит он эту чёртову египетскую галеру между волн, как щепку, —  хлопнув в ладоши, показывал один из членов команды, — …да и нас вместе с ней. Хвала Исусу, всё обошлось!
— Да-а, Буцефал, кажется, и до сих пор жив в голове нашего Пегаса. Хвала небесам и слава великому Александру. Как только эта лошадка умудрялась так скакать по волнам? Не видел я ещё такого корабля! — восхитился Александр, — Хотя, честно говоря, братья, не хотел я плыть на нём. Уж лучше на римской боевой галере. Ничего более надежнее не испытал. Придумали ж египтяне такие крылья… Пегас, он и есть Пегас! Я рад, что ошибся. Не то б…
— Да, славная лошадка, дьявол её побери! Жаль, почти весь груз потеряли.
— Дурак! Мы жизнь выиграли! А значит, потопчем ещё Землю-Матушку, да послужим Великому Господу нашему. Храни Бог нашу святую церковь.
— И Матерь Божью!
Там в черноте бури, клянусь, я видел над нами её любящие голубые глаза! — перекрестился Александр.
  Гейб услышал и подумал:
  «Её ли глаза?»
— Алиллуйя! — воскликнули все вместе и подняли кружки.
— Да, только с нас —  уцелевших — спросят всё, что Посейдон сожрал!
  В шумном обсуждении Александр обратился к сидящему у камина Гейбу:
— И как только тебе в ум пришло в шторм паруса раскрыть?! А, Гейб? Это ж абсолютное самоубийство! Ещё и бросать на подъеме парус и разгонять галеру, направляя её в бездну?
  Н-да… Да, и за цепи отдельное тебе спасибо, дружище! Не то кормили бы мы сейчас чудовищ бездны.
  Но Гейб ему не ответил.
  Проходя мимо, капитан дружески тронул Тэйля за плечо:
— Никогда раньше такого не делал, никогда не сделаю и вам не советую. Верная смерть! — и присоединился к тяжёлой мясной трапезе.
  Согреваясь и засыпая у огня, Тэйль всё же заметил, что находящийся в этой зале человек в чёрном плаще, накинутом на голову, вообще ни с кем не говорит. Он сидел ко всем спиной у колонны, не шелохнувшись, как статуя, и внимательно вслушивался в каждое слово гостей, громко обсуждающих обстоятельства гибели двух галер и собственное чудесное спасение.
  Всё же Гейб уснул. Уснул, как дитя, свободно, легко, крепко прижимая к животу свёрток с частью тайны жизни и смерти. Храмовник спал и в своём сознании, раз за разом, перечислял десять священных заповедей рыцарей Креста, которые перекликались с наставлением его жены Ведуньи-Нады:
— Я принимаю Христа и клянусь его святой кровью охранять святую церковь. 
  Клянусь защищать слабых, вдов и сирот.
  Весь мой путь до конца моих дней будет освящен любовью к родине и вере.
  На этом пути я, как и каждый из моих братьев, должен проявлять мужество, обязан бороться с неверными, врагами церкви и родины.
  Мой долг рыцаря — верность сеньору. «И служению грядущим поколениям».
  Я обязан говорить правду и держать слово рыцаря превыше всего.
  Ничто так не украшает рыцаря, как его щедрость и бескорыстие.
  Я неизменно обязан бороться со злом, защищая добро.
  Я должен защищать…
  Я должен хранить…
  Мой долг… 
  О, Нада! Во имя будущего я вскоре покину друзей и забуду своё имя, но до последнего вздоха буду помнить нашу ночь и хранить тайну «Союза Восьми и Лотоса».

  Даже во сне он повторял эти заповеди, как молитву. Но сейчас Гейб Телль отчётливо видел не пророчицу Сивиллу Тарталию Наду, а свою первую возлюбленную — юную черноволосую Лютицию Фара. Ещё безусым юношей он, скрипя зубами, отказался от её любви во имя священного рыцарского долга. Изящная розовощёкая Лютиция тревожно смотрела на него и не замечала, как из высокого медного кувшина проливает воду себе на ноги и на землю. Гейб вздрогнул, огляделся, улёгся на лавке, накрылся плащом с головой и снова крепко уснул, дыша в прореху.
  Перед самым рассветом ему приснилась чёрная рогатая змея с белым человеческим черепом вместо головы. Она, широко разинув пасть, зашипела. Затем сделала бросок в его сторону, ударилась о натёртый до солнечного блеска медный кувшин Лютиции, который оказался в его руках. Змея заплевала его ядом, выбила из рук Гейба, потом свернулась и, оскалившись, застыла рисунком в форме кинжала на предплечье человека в чёрном плаще, стоявшего рядом с Лютицией. Гейб содрогнулся, неожиданно проснулся и услышал чей-то разговор, похожий на шелест:
— Аш-ш… Тали-и… Яс-ст!
  Аш-ш…Тали… Я-ас-ст!
  Сбылось. Наконец!
  Ещё месяц назад я предвидел, что здесь появится крылатый белый Пегас. Я так долго призывал его! Разве не чудо, что он один выжил в страшном шторме?
О-о, я абсолютно уверен, что с кем-то из этих «гоев» и прибыл именно тот самый кристалл. Это ключ, который откроет главные врата.
  А возможно, это прибыл сам Священный Грааль! О да… Я чувствую кровь Радомира! Да, она здесь! И Священный Грааль должен принадлежать только нашему Ордену Смерти. Мне! Отцу! Ты понимаешь меня, сын мой?! И лучше будет для всех, если ни один из этих арийских героев не доживёт до утра. Их золото, лошади и специи нам самим пригодятся. Рабов можешь взять себе.
  Хотя, нет, Юзэф. Нашему Отцу всегда нужно много арийской боли и крови. Принеси мне их сердца в мешке и отправь нашему Отцу великий гаввах.
  Гейб:
  «Где я мог уже слышать этот мерзкий шипящий голос? Где?!
  Я будто сплю во сне. И это всё мне так знакомо. — Он посмотрел в прореху,
— А-а… Мерзкий седой разноглазец! Где, когда я его видел?!
  Нада, я слышу тебя, понял. Бегу!».
  Как только эти двое удалились, избранный богом рыцарь решительно разбудил капитана Пегаса, и шёпотом на ухо ему сбивчиво рассказывал, что все они находятся в смертельной опасности и нужно немедленно отсюда выбираться, пока не лишились жизни, голов и сердец.
  Гейб и капитан, зажав друзьям руками рты быстро, но тихо разбудили остальных братьев по оружию и все вместе тайно бежали по длинным каменистым тропам на берег к кораблю. Находясь ещё на вершине мрачного каменно-глиняного утёса, они увидели, что именно сейчас был самый пик отлива и боевая тяжёлая галера лежит на брюхе далеко от линии прибоя. Немедленно с борта Пегаса на берег вывели всех лошадей. Крылатый конь, скрипя удилами, почти бесшумно, медленно, но уверенно на руках рабов и рыцарей попятился к воде по облизанной волнами гальке. Через несколько минут он уверенно держался на воде и готов был развернуть паруса.
— Теперь весь груз как можно быстрей нужно возвратить на корабль. — Подумал вслух капитан,
  Гейб:
— Рассвет. Ещё чуть-чуть и ветер переменится. Он отнесёт к Руфусу шум погрузки лошадей и нам уже будет трудно уйти отсюда незамеченными. Поторопитесь, братцы. Александр, Уильям, грузите скорей фураж…
  Эти слова слышали и рабы. Шла немедленная погрузка последних арабских и мавританских скакунов, бочек с водой, фуражом для животных. Лоцман подал рыцарям знак, что ветер сменился, но из бойниц Красной крепости уже полетели в Пегаса первые стрелы и, вооружённые мечами чёрные плащи, побежали с утёса грязным потоком, неся с собой лютую смерть.

  Команда бросила остатки ценного груза, бегом поднялась на борт и втянула трапы. Пегас сразу раскрыл оба паруса, поймал ветер и быстро отошёл от берега на безопасное расстояние. Теперь он лёг на чёткий курс к берегам Нормандии, проложенный опытным лоцманом.

  Находясь на чужбине через восемь месяцев, весной в одном из явных снов, безымянный бродяга Гейб видел в родах свою жену Сивиллу. Её бабушка-целительница Нада, приняв крупное здоровое дитя, радостно спросила внучку:
— Ну? И какое же имя ты дашь столь прекрасному дитя, рождённому во второй час восхождения Ра?
— Елена. Её имя Елена, бабушка. — Счастливо улыбалась, уставшая Тарталия, — Дай мне её скорей.
— А по отцу?
— Гейб-Луксорская.
— А почему плачешь?
— От счастья, бабуль.
  Проснувшись в нищенской рыбацкой лачуге близ города Бергерак (Земли Франков) на реке, которая устьем впадала в пролив Ла-Манш, Гейб точно знал, что этим ранним утром двадцать первого марта (соотв. Перидский Фарвардин) он стал счастливым отцом прекрасной дочери Елены.

  С тех пор прошло более тридцати долгих и опасных лет скитаний баловня судьбы. Ведомый единственной целью, Гейб Тейль разыскивал по приметам избранную Богом женщину, в руках которой, по словам провидицы Сивиллы Тарталии Нады, раскроется сила свёртка, и расцветёт истинный дар Ра.
  По странному стечению обстоятельств земные дороги и морские ветра снова привели Гейба через пролив Ла-Манш в Англию к Красной крепости — Руфус.
  Потрёпанную рыбацкую лодку старика Гейба прибило к берегу. Отлив — оставил её на суше. На рассвете бывший тамплиер устало и голодно проснулся укрытый парусом.
  «Гейб, вставай, любимый. Беги!» — услышал он в своей голове. 
  Старик протёр глаза, стёр непослушными пальцами морскую соль, осевшую на ресницах, бровях и узнал эти места, будто был здесь вчера. Сквозь промозглый утренний туман, он видел как в наваждении, что такие же, как тогда монахи — крепкие молодые воины в чёрных плащах, торопливо спускаются по крутой дороге к плёсу. И старик Гейб Телль точно знал, чем это для него закончится. Он вдруг вспомнил слова мудрецов о том, что невозможно войти в одну и ту же воду в реке дважды. Мгновение рассуждал над этим, и его лицо перекосилось в усталой саркастической улыбке.
  «Благо дарю, любовь моя. Бегу!»
  Ещё крепкий сухой старик тотчас же бросил лодку и, низко пригибаясь, побежал под утёс, через утёс в лес. Торопливо спускаясь, он оступился, упал и скатился с другой стороны горы в лужу грязи, в аккурат под замшелый камень. Благодаря старым арийским богам, ушедшим греческим, новому иудейскому богу Иисусу или истинному сыну Ра — Радомиру — туман, грязь и прошлогодние листья в этот раз полностью скрыли его от погони.
  Чёрные воины-монахи покопались в содержимом лодки, обошли вокруг, попинали ногами, подняли немного рваный парус — ничего интересного под ним не нашли и решили вернуться в крепость. Но, опираясь на тяжёлый металлический посох с пятью человеческим черепами, к ним торопясь шёл старый седой магистр. Он как всегда скрывался от яркого дневного света под плотным капюшоном. Магистр внимательно осмотрел, обнюхал лодку и нашёл в ней у уключины крохотный обрывок очень старого кожаного доспеха рыцаря-тамплиера. Глаза магистра чуть вспыхнули догадкой и надеждой:
  «Этот запах… Санти? Ты ли это? Ах, нет. Но так была близко… хотя… давно».
— Немедленно найти беглеца и привести живым! Живым — я сказал! — проскрипел он шершавым голосом.
  Но было уже поздно размахивать мечами. Изгнаннику судьбы — Гейбу снова чудом удалось сбежать со свёртком.
  Неделю спустя, голодный и истощенный, он приковылял неизвестными тропинками в небольшой городок у побережья.

                Часть 2

  1246 г. Хэмуик (Уэймут), город на побережье.
  Ранее сырое ветреное утро дня летнего солнцестояния.
  Старик рыцарь «Восьми и Лотоса» в обветшалом плаще из последних сил бежал по улицам незнакомого ему городка. Целебная Кровь Изиды, что придавала ему сил, быстро залечивала раны и сдерживала естественное течение жизни — давно закончилась. При каждом шаге Гейб Тэйль ощущал тяжесть давно уже немолодого тела и почти не оглядывался. Последствия от жестоких сражений, травм и ранений — накопились и став, словно панцирь, сковывали его движения. Бесконечные опасные дороги скитаний и безжалостное время — таки догнали тело храброго рыцаря.  Полными сил остались только его глаза, язык и ум.
  «Да, я стал уже слишком стар для всего этого и совсем потерял былую осторожность. А я всё ещё не нашёл «её». Девочка моя, где же ты! — тяжёлыми ударами отбивалось в его сердце и висках.
— Сокровище Ариев. Клятва Союза Восьми и Лотоса. Долг рыцаря. Куда мне ЕЩЁ бежать? Радомир, Учитель, прошу: не оставляй меня сейчас! О, Нада! Надеюсь, что ТЫ меня ещё слышишь? Помоги! Веди!»
  Старый, измождённый бегством бродяга, споткнулся о камень на мостовой и ударился грудью о пыльную землю так, как это делают насмерть усталые в долгом осеннем перелёте птицы, распростёрши крылья и уже не думая о жизни.
  «О, Ра! Ну, вот и всё! Я чертовски устал и всё-таки не успел. Проклятье! Столько долгих лет скитаний и поисков… Всё напрасно: и жизнь, и пролитая кровь, — он обречённо выдохнул в пыль, казалось, последнюю свою надежду. — Неужели всё кончено?! Здесь?! Сейчас?! И «ЭТО» попадёт в «ИХ» руки? Нет, нет! Не может быть! Нельзя! Уж лучше бросить его в болото!
 Сивилла Тарталия Нада, я призываю тебя, жена моя. Прошу, по-мо-ги!»

  Но Гейб Телль не знал, что его Сивилла Тарталия Нада, пророчица и врачевательница, прибывшая в Англию гораздо раньше его вместе со своей маленькой дочерью Еленой и воинством Ричарда Львиное Сердце, давно уже ушла из мира  живых людей, как и сам король-лев. Сивилла годами испытывала усиливающиеся боли от давнего воспаления, что было под её вставным золотым глазом. Не справившись с омертвением тканей, она тяжело заболела, что и привело пророчицу к умопомрачению и мучительной долгой предсмертной агонии. Как известно, тело её исчезло из церкви до отпевания, при неизвестных обстоятельствах.
  А его дочь Елена Гейб-Луксоркская, тайно привезённая в Англию, с молодых ногтей воспитывалась и росла в приёмной семье. Так решила Тарталия вместе с бабушкой. Закончив вскармливать дочь грудью и, смирив своё любящее сердце матери, Сивилла волей, как сновидящая, твёрдо приняла решение и выполнила должное. Нада была вынуждена отдать крошку дочурку в добрые бездетные руки жены рыжего грека-лекаря Ахилла, чтобы спасти Елену от ищеек. А та давно уже выросла и сама стала не только счастливой мамой двоих детей, но уже и вдовой.

  Гейб тяжело уносил ноги по пыльным улочкам. А следом, доносился знакомый горожанам гул погони, постепенно вырастающий из базарного шелеста человеческой болтовни. Люди только на миг замерли, дело-то привычное. В стране уже не первый год гуляла Святая инквизиция, ведя охоту на ведьм.
  Никто из горожан и не обратил внимания на упавшего старика. У каждого своя, нелёгкая жизнь.
  Мимо со скрипом и грохотом проехала телега с хворостом и дровами. Кто-то безразлично переступил через нечто, лежащее в пыли. Кто-то нарочно пролил на него нечистоты или даже наступил, грязно выругавшись, упоминая Исуса Христа и Бафомета-Дьявола.
  Погоня неумолимо приближалась, издавая монотонные, знакомые горожанам, металлические, лязгающие звуки, пахнущие смертью.
— Мама! Так что я ещё должна купить? — спросила свою мать молоденькая девица в странном головном уборе. — Что? — переспросила она её, находящуюся в доме.
Мать что-то ответила, но девушка не расслышала из-за нарастающего шума на улице. Она попятилась и, споткнувшись, упала на неподвижно лежащего человека в рубище бродяги. Тут же наклонилась, чтобы рассмотреть того, кто совсем недвижимо распластался в пыли.
  Старик обернулся, открыл глаза, и их взгляды встретились.
— Ой, простите! Я вас… — от орлиного, цепкого, но обречённого взгляда насмерть уставшего старика девушка слегка растерялась и широко раскрыла глаза. — Вам помочь? Поднять? Домой отвести? — она улыбнулась и наклонилась, чтобы рассмотреть незнакомца, чьи некогда правильные черты лица съели старые боевые шрамы, время и пыль нелёгких дорог.
— Кто ты, дитя? Как зовут? — перебил её речь старик. Кажется, он будто знал её с детства, но почему-то вдруг позабыл имя.
— Мама называет меня Шато, а отец с детства называл коротышкой Надой.
— Шато? Надой?!
  Теперь старик на мгновенье закрыл глаза, еле заметно улыбнулся краем сухих губ и с облегчением выдохнул. Он крепко схватил девушку за руку и, достав что-то из-за пазухи, вложил ей это прямо в ладони. Во влажных глазах старика мелькнуло счастье обретения долгожданной находки, и он чуть заметно кивнул девушке:
— Спрячь и сбереги это, девочка! Это никто не должен… За ним придут… Нужно будет передать… Сохрани! Во что бы то ни стало, храни! Можешь?! — неожиданно открылся ей старик.
  Она сочувствующе кивнула в ответ и продолжала внимательно разглядывать лицо бродяги, почему-то показавшееся ей давным-давно знакомым, как будто из раннего детства. Но она видела его впервые в жизни.
  Незнакомец задыхался, его лёгкие были уже не те, что когда-то в его славной боевыми походами рыцарской молодости. Он лежал, не в силах подняться, терял последние силы и надежду на спасение, которые сейчас полностью растаяли от изнуряющего бегства, долгих скитаний и старческой немощи.
  Да, он устал, но в эту минуту он расслабился и стал вдруг совершенно спокойным, как ребёнок рядом с матерью. Старик Гейб Тейль просто смотрел на невинную девичью красоту, в чистые глаза рыжеволосой девчушки и они ему напоминали что-то очень волнующее и далекое.
  Там, как в зеркале небес, отразились все несбывшиеся мечты его суровой юности, и не забытой ни на миг такой же чистой и доверчивой любви Сивиллы Тарталии Нады. В эти минуты он был очень силён Духом и полностью готов встретить свою судьбу. А юная Шато сочувствующе глядела на старика-незнакомца. Она ощутила, как вдруг стало жарко в груди, и быстрее застучало сердце. Шато захотела этому старику что-то такое очень важное сказать, но она не знала что и, главное, зачем. И она лишь крепко держала его за руку.
  На худой щеке некогда сильного человека красовался глубокий, неровный шрам от меча. Это было похоже на паука, застывшего во льду. Шрам от ожога на лбу делал его лицо суровым. Серая пыль дорог так глубоко въелась в сухие черты, что лишь больше подчеркивала его былую красоту, мужество и голубые, по-прежнему ясные глаза. Старик отчётливо слышал, как к нему приблизилась и настигла погоня. Он ещё раз улыбнулся глазами незнакомке, разжал крепкое рукопожатие и прошептал:
— Сбереги это, коротышка Нада. Ценой своей жизни сбереги… Сможешь? — и в последний момент спрятал от вооружённых преследователей свой взгляд.
  Рука Шато, как по чьему-то приказу, мгновенно спрятала «это» в складке шерстяной накидки.
  «Такой странный какой-то, — подумала она, — И ни какая я не…».
  В то же мгновение незнакомец будто взлетел с места. В тренированных мускулистых руках настигших его преследователей-стражников, хорошо знающих своё дело, исхудавшее тело рыцаря-старика было легко как пёрышко.
  Городские стражники и пара вооружённых мечами рослых рыцарей оттолкнули болтающуюся под их ногами девушку в сторону. Она упала.
  «Налетели… Бедняга… Где я его раньше могла видеть? — с сожалением подумала ему вслед Шато.
  Стражники бесцеремонно волокли обмякшее тело бродяги за собой.
— Эх, бедняга… — произнёс за спиной, проходивший мимо, зеленщик с корзиной овощей на плече. — Да, им только попадись… Господи Исуси, пронеси мимо меня чашу сию!
— Чего им надо было от старика?
— А кто их знает? Купи капусту, дочка, — предложил ей свой товар Ян.
— Да, мне как раз надо. Вы на рынок? Я с вами.

  Чем бы она ни занималась в этот день, она никак не могла забыть ясный взгляд седого старца. Ей он показался невероятно знакомым и очень доверчивым в своей последней минуте. Весь день она вспоминала в подробностях всё, что случилось этим утром у её дома. И весь день, ощущая тяжесть свёртка у себя в кармане накидки, не подавала ни малейшего вида кухонной прислуге, что хранит что-то такое тайное.
  Обычный день работы на дворцовой кухне казался ей сегодня нескончаемо длинным. А когда в их маленьком доме наконец всё стихло на ночь, Шато аккуратно достала из накидки неожиданный дар старика. Просто держала на коленях, перекладывала из руки в руку пергаментный свёрток, завёрнутый в грязную тряпицу, помня, что «это не должен никто…» и что «за этим придут».
  Этой ночью девчушка долго не могла уснуть, лежала и глядела на мягкий свет луны на полу и только крепче прижимала тяжеловатый  свёрток к груди. Потом встала и перешла к окну. Удобно устроившись, она глядела на невесомую, полупрозрачную ткань облаков, струившуюся около полной луны. Звёзды были особенно велики в эту самую короткую ночь в году, но в сиянии красно-оранжевой луны они лишь тускло поблёскивали. Шато прижимала к животу медленно согревающийся свёрток, всё думая о старике, проникновенный взгляд которого её никак от себя не отпускал.
  Проснулась мать, босая и сонная прошла мимо, взглянула на неподвижно сидящую у окна дочь.
— Сегодня на небе дурная луна. Когда ты родилась, висела такая же огромная тыква, — сказала она, подошла и погладила Шато по заплетённым в тугие жгуты волосам. — Чего не спишь?
  И, не ожидая ответа, побрела к кадке с водой напиться.
  «Почему дурная? Красивая», — подумала коротышка Нада, очарованная оранжевым полнолунием.
  Ранее солнечное прохладное утро нашло её спящей у окна и разбудило шумом просыпающегося рынка овощей и животных. Далеко низко ухал колокол угрюмого мужского  монастыря. Сквозь плотные облака редко пробивались лучи солнца.
  Пятница. Сегодня Шато чувствовала себя как-то иначе, приподнято и полной сил. Надела новое платье, что недавно сшила сама, положила в глубокий внутренний карман юбки свёрток, чтобы его кому-то сегодня отдать. Она прилежно причёсывала густые рыжие волосы, глядя в воду в кадке. Вышла из комнаты мать. Горько выдохнула, вспоминая своего единственного мужа, и продолжила свои обычные утренние приготовления.
— Видел бы тебя сейчас твой отец…
— Что ты говоришь, мама? — переспросила Нада, заплетая косы и надевая чепец.
— Я говорю, платье получилось хорошее, и волосы у тебя, как у твоего отца. Хороший он был человек.
— Я знаю, мамочка, ты говорила. Я его хорошо помню: большой, красивый, сильный. Ты тоже у меня ещё красавица! Дай я тебе зачешу волосы, — приветливо улыбалась дочь.
— Нет, нет, Шато. Некогда. Нам пора уже быть на кухне. Засветло обещали привезти куропаток и голубей графу на завтрак. Ты же знаешь, сегодня пятница, задерживаться никак нельзя. Надеюсь, уехал он на свою охоту. Идём уже.
  И женщины, быстро собравшись, на голодный желудок отправились во дворец.
  В большом помещении кухни стояли тяжёлые столы, приготовлены чистые котлы, кастрюли, на стенных кованых крючках висели начищенные до солнечного блеска медные сковороды разных размеров. На своём месте, как обычно, на столбе у лестницы, висела клетка с парой белоснежных голубей — любимцами работников кухни. Работа вот-вот бурно закипит. Кухонные слуги торопливо вносили хворост, дрова, разжигали камин. Сначала он сильно дымил и, наконец, разгорелся.
  Елена, как хозяйка кухни подумала, что сегодня нужно снова позвать трубочиста.
С улицы внесли первые корзины со свежими овощами и зеленью. Младшие поварята, мальчишки, рассевшиеся на винтовой лестнице как стая воробьёв, щипали обезглавленных кур и бросали друг в друга перья, дурачились, смеялись и ссорились. Толстая повариха подошла, щедро отвесила им всем по очереди оплеух, проворно села рядом с ножом у бочки, потрошить куропаток и голубей, поглядывая на кастрюлю с закипающей водой. 
  А коротышка Нада, подобрав под себя левую ногу, привычно заняла место на широкой лавке у окна. Она нарезала лук, плакала от него; чистила морковь, мыла кислые яблоки, свежую клубнику, готовила сладкую подливу к мясу. И замечала в окошке, как по высокому небу плывут белоснежные облака с золотой каймой, как сияет тёплое солнышко, как в пыли дерутся из-за найденных зёрен воробьи, и понимала, что дождя сегодня точно не будет потому, что ласточки парят высоко. Шато с любопытством поглядывала на то, что сейчас делается во дворе. Видела, как молодые мохнатые собаки опять затеяли игру и гоняют с писклявым лаем двух рыжих драчливых взрослых котов, пытаясь отнять у них свежую добычу  — жирных крыс. Как ушлые коты улепётывали в разные стороны: под телеги, взбирались на разросшуюся липу и снова побеждали псов хитростью и опытом. Как, отвесив лапами по собачьему любопытному пыльному носу, они шумно скрывались в узких щелях, ведущих в тёмные подвалы. 
  Нада чувствовала манящую сладость цветения той самой, знакомой с самого раннего детства липы, и чуть улыбалась. Сквозь весь кухонный шум-гам и глупые шутки мальчишек она различала монотонный хоровой гул пчёл в ажурной кроне, который не утихал до самого заката. Шато видела, как некоторые из крылатых тружениц снова влетают через окна и двери на кухню, жужжат и суетятся над миской с ягодами и фруктами. Шато всегда с каким-то блаженством и  бережностью отмечала то, что составляло в её девичьем понимании счастье, бескрайний светлый мир, покой и хорошую жизнь.
  Вот мама привычно умело всем руководит и даёт распоряжение слугам принести бочонок сладкого вина из погреба, прошлогодних кислых яблок, клубнику, много лука, яйца и сливки. Она, как хозяйка, часто поглядывает во двор через открытую настежь широкую дверь и ждёт тушу оленя, на которого поехал сегодня охотиться граф.
  А вот в другом углу, за большим дубовым столом кухни, пышногрудые женщины кокетливо трясут-просеивают муку через сита, а с ними, как обычно, заигрывают три улыбчивых плечистых повара-хлебопёка. Мужики по-очереди замешивают тесто в липовой кадке. Играют мышцами так, будто упражняются в сноровке и кулачных рыцарских боях. Справившись с тестом, они, шутя, ставят его на опару поближе к печи. Часть сегодня обязательно станет ароматным хлебом, часть — пирогами, а часть — останется в темноте зреть до завтра.
  Вот у входа на кухню сухой мускулистый шутник мясник, Михаил. Сегодня он угрюм отчего-то, скучен и молчалив.  Ссутулившись, тоскливо поглядывает, то на свою жену, то во двор на резвящихся там с кошками собак и ждёт тушу оленя освежевать. Тем временем, как-то вяло точит топор и ножи.
  Кухонные слуги видят, что мать Шато — Елена готовится встретить оленя, и предвкушают, что, возможно, сегодня вечером будет изготовлено лакомство: её знаменитый пирог из оленьей требухи с жареным луком, яблоками и яйцами. Шато очень хорошо знает, с каким выражением лица каждый из знакомых с детства поваров будет брать и есть горячий ароматный хрустящий кусок пирога и что будет при этом с полным ртом говорить.
  Женщины давно приготовили для овощей и оленины отдельные чистые сковороды.   Повар-мясник дал голубям пшена и сидит, чистит огромный трёхрогий вертел, на котором вскоре будет жариться и томиться оленина.
  Вот на кухню заходит знакомый молодой человек — охотник, в его руках шесть розовых тушек освежёванных кроликов.
  Хромая рыжеволосая девушка холодно подала ему знак, чтобы он принёс их на её стол. Глаза охотника зажглись надеждой и нежностью при виде её мягких плеч и рыжего локона, выбившегося из-под чепца. Но взгляд хромой красавицы в его сторону краток и сдержан.
  Нада, снова увидев их томление, с сожалением выдохнула и вскользь помечтала о них когда-нибудь счастливых. Встала с места со слезами на глазах и, в подоле фартука отнесла очищенный мелко нарезанный лук. Хромоножка улыбнулась, привычно кивнула Наде головой в сторону кадки с водой, чтобы она скорей помыла руки и ополоснула глаза. Шато сразу так и сделала, к своему удивлению ощутила, что вода была сейчас неожиданно неприятно холодна.
  Услышав над головой, как громко топая сапогами, на кухню по лестнице спускаются двое, Нада похолодела ещё больше. Она скорей вытерла лицо, руки, отступила назад и широко открытыми глазами с опаской поглядела наверх.
  Спускалось двое крепких мужчин, одного роста, в чёрных балахонах. Один намного старше другого. Под их плащами Шато снизу разглядела лёгкие доспехи и оружие. На подошве их сапог была солома и грязь, почему-то очень похожая на кровь.  С ними вместе в кухню спускался странный тошнотворный запах — старческая немытая немощь, залитая кошачьим мускусом. С подошвы одного «монаха» отлетел кусок и упал прямо Шато на плечо. Девушку передёрнуло и по всему телу побежали холодные мурашки. Нада скорей сбросила с себя грязь, отчаянно вытерла место передником и быстро отошла к маме, сдерживая накатившую тошноту.
  За последнюю неделю этих двух, да и других нескольких таких же чёрных воинов-монахов  кухня видела уже несколько раз, но запаха такого прежде на них не было и потому повара, поварята и служки, охотник, взрослые и дети с тревогой мгновенно замерли и, задерживая дыхание, опустили глаза в пол. Сегодня тех, кто сразу не замолчал, суровые видом воины-монахи жёстко отталкивали к стене.
  Эти двое в чёрном, словно  подлинные хозяева, делали в графской кухне всё, что хотели. Тот, что помоложе, взял большое красное яблоко из корзинки и, надкусив его, рачьим взглядом не хорошо глядел за всеми находящимися на кухне. Мимоходом, он задел мальчишку, пятернёй схватил его за волосы и потащил за собой по полу, как собаку за шкирку. Потом просто бросил его как тряпку и, уставившись в перепуганные глаза мальчонки сверху вниз, дёрнулся и ещё больше его напугал:
— Бу!
  Поварёнок, едва сдерживая слёзы, на четвереньках попятился и  быстро уполз за стол.
  Второй монах нашёл глазами у  бочки с водой тоненькую рыжеволосую девчушку и приказал ей.
— Ты! Иди сюда. Слей мне воду.
  Шато послушно быстро взяла кувшин, набрала из бочки свежей воды и стала сливать ему на руки в таз. Нада видела, как этот коренастый мужчина смывает с рук кровь от локтей. Она в страхе опустила глаза и заметила солому с кровью, прилипшую к чёрным сапогам.
  Мужчина закатил рукава выше локтя, и Шато увидела, как из-под смывающейся крови стала появляться большая чёрная татуировка: кинжал-крест, обвитый змеёй и розой. От омерзительного едкого зловония на его одежде, вида крови на ногах и на руках выше, чем обычно бывает у кухонных слуг, Шато стало совсем нехорошо. Она исподволь отступила, чуть отвернулась и задержала дыхание. Монах сразу заметил, поднял глаза, посмотрел исподлобья в упор.
— Что? Страшно, красная курочка?
  Шато молча покачала: «Нет».
— Страшно, страшно. Ам-м!
  Мужчина в полу шутку набросился на неё, ещё больше напугал и кривой ухмылкой довольно улыбнулся.
  Нада вздрогнула, покраснела, ниже наклонила голову и снова стала сливать ему на руки воду. Руки Шато выдавали её волнение и заметно задрожали.
  Воин спокойно, не торопясь смыл кровь и бесцеремонно вытер руки о новое чистое платье Шато. От этого Нада мгновенно вспыхнула гневом и негодованием.
Коренастый воин уселся в кресло, сбросил сапогом всю глиняную утварь со стола на пол и вонзил свой нож в дубовую поверхность. Голуби в клетке вздрогнули и всполошились. В разные стороны полетели мелкие белые перья.
— Фу! Фу! — зло отмахивался старший, — Холодного вина мне! И поесть. Мяса, с кровью и без соли. Живо!
  Мать взглянула на бледную, как снег, Шато, сорвалась с места, отвела дочь подальше к лестнице и быстро захлопотала.  Тихо, но уверенно она дала распоряжение двум кухонным слугам постарше и они сразу приступили к делу.
— А-а, кухарочка?… Слышал, слышал. Любит тебя ваш граф, любит. Бережёт, хвастается, тетерев, что его кухня самая лучшая в графстве.
— И в правду, лучшая, — поддержал второй. Одним пальцем поднял лицо хорошенькой женщины, выпекающей хлеба, и, с хрустом дожёвывая кислое мочёное яблоко, протяжно облизал ей пышную белую грудь и шею. Он сразу заметил, как дёрнулся с места её защитник. Теперь наглец-красавчик демонстративно широким жестом отбросил свои волнистые чёрные волосы назад так, чтобы муж хорошо видел, как и что он бесцеремонно делает с его женой.
  Глаза, шея, руки Михаила налились кровью, кулаки сжались в попытке и защитить её. Но рядом находящиеся друзья-повара удерживали его изо всех сил. А пышногрудая красотка, поссорившаяся вчера с мужем, выпучив перепуганные намокшие глаза и, затаив дыхание, беспомощно дрожала и ждала его защиты.
  Длинноволосый, не отвлекаясь от гнусного дела, прижался к ней передом, запихнул облизанный палец между её пышных грудей, и тут же второй рукой выставил мужу навстречу длинный испачканный в чьей-то крови нож. Михаил, клокоча гневом, зарычал, но остался на месте. Наглец непристойным движением бёдер провоцировал его на "подвиг". Наклонив голову, он улыбался мяснику и продолжал облизывать его жене шею. На глазах у всех «монах» лез ей под юбку, обнажая сокровенное, и грязно лапал.
  Муж не выдержал, рассвирепел, покраснел от гнева и вырвался из рук друзей. А чужак, схватив целое краснобокое яблоко со стола, бросил его в сторону мужа и следом метнул нож.
  Длинное прямое лезвие догнало яблоко, пробило его насквозь, глубоко встряло в деревянную часть стены и задрожало. Искусно оплетённая чёрной кожей рукоять громко, как погремушка гремучей змеи завибрировала и тут же умолкла. Красное спелое яблоко оказалось опасно близко прибитым от головы Михаила. Капля розового яблочного сока повисла, налилась ещё и сорвалась на пол. Никто не заметил, как быстро это всё произошло.
— Приведи мне её сегодня, — сказал чернец и нехотя перевёл с грудей женщины на мужа прямой взгляд.
  Тот побледнел, похолодел, задрожал и, еле сдерживаясь, ничего не ответил.
— Не слышу?! — Наглец-красавчик ещё крепче зажал его жене горло, прижал к стене и, глядя со злобной ухмылкой на него в упор, совершенно равнодушно отбирал последнее дыхание.
  Лицо испуганной грудастой красотки налилось кровью. Вытаращив глаза, она задыхалась, хрипела, но терпела. Не осмеливаясь сопротивляться,  кухарка смотрела на мужа глазами полными страха и слёз и прощалась с жизнью. Думала: лишь бы возлюбленный остался жив. Страшно жалела о случившейся с ним утром глупой ссоре.
— Да, господин, — её любимый, сильный и красивый муж, как раб рухнул на колени, низко, покорно опустил голову и закрыл дрожащие веки.
Воин не торопясь поочерёдно разжимал пальцы и, отпустив горло несчастной, потерял к ней всякий интерес. Властно ступая, он пошёл сквозь кухонную прислугу к стене. Они расступились, ещё ниже склоняя головы и пряча сжатые кулаки.
  Женщина рухнула на пол как тяжёлый мешок.
  «Красавчик» рывком вынул свой нож из стены, с громким хрустом откусил с него намеренно большой кусок сочного яблока, а остальное отбросил в сторону. Огрызок попал по кастрюле, звонко отскочил от сбившейся в сторону крышки. Из-за этого опрокинулась пара пустых медных кубков, на пол соскользнула миска из тонкой обожженной глины и разбилась вдребезги.
  Перешагнув тяжёлую скамью, довольный собой чернец вразвалочку направился к столу. Попутно с громким скрежещущим звуком он оставлял ножом длинные царапины на всём, что попадалось на его пути. Дойдя до лавки, он расслабился, ловко сел, развернулся на заднице к столу и оказался напротив побратима, который был постарше и покрепче в плечах.
— Шикарная кухня, шикарные курочки и козочки. Не скучная будет у меня ночка! — подмигнул он другу, задрал ногу на стол и ударив пяткой, гаркнул, — Вина мне и мяса с кровью без соли! — И сильным привычным ударом убийцы воткнул нож в стол рядом со своим высоким чёрным кожаным сапогом. На его подошве кухарки, повара и поварята увидели запёкшуюся кровь, смешанную с грязью и соломой. И некоторым стало совсем не по себе.
  Кухонный люд, еле сдерживая свои истинные чувства, медленно возобновил работу.
Напряжённая молчаливая суета. 
Ножи и ножики крепко зажаты в руках.
Частое горячее сдержанное дыхание клокочет в гортанях.
Короткие колкие взгляды на обидчиков.
Негодующих часто стучат сердца.
Крепкие словца  жужжат в голове. Их еле сдерживают языки. 
Общее намерение кухонных слуг подсыпать этому «красавчику», да и его другу, крысиный яд или толчёное стекло во всё.
  Едва был подан шикарный завтрак для двоих чужаков, как они с громкой омерзительной жадностью начали его поглощать.
На пороге кухни появился третий чернец, одетый точно так же. Он с презрением обтёр кровь с обуви об косяк двери, вошёл на кухню, на ходу взял со стола жареную с корочкой курицу, разорвал её, кусок бросил на тарелку, а со второго стал зубами срывать сочное мясо и, сев на широкую дубовую лавку, аккуратно жевать.
— Магистр приказал сейчас же собраться в зале, — произнёс он с набитой щекой.
— Дай хоть проглотить кусок, —  сказал красавчик.
— Минуту — и бегом! — буркнул третий, который был явно происхождением выше.
  Все трое сколько успели, запихнули в себя еду и, торопясь, ушли.
Дожёвывая на ходу, «красавчик» швырнул надгрызенную куриную грудку в мальчика-служку. Повара снова вскипели, но никто из них ничего не посмел ни сделать, ни сказать.
  Притихшая кухонная челядь осталась на кухне сама, чуть расслабилась и стала тревожно расспрашивать друг друга:
— Кровь Христова, кто же это?! Нелюди!
— Опять к нашему графу гости пожаловали, будь они прокляты.
  Придушенная кухарка наконец очнулась, бросилась мужу на шею и заплакала.
— Михаил, прости, прости! Не отдавай меня ему, пожалуйста! Давай убежим прямо сейчас!
  Михаил заключил её в крепкие объятия и утешительно прижал голову к своей сильной груди.
  Мать Шато глянула на них и, зажав губы, кивнула:
— Может, так и сделайте. Скажу, если искать будут, что Роза шею сильно повредила и вы уехали в Шир к знахарке.
  И зло выплеснула из черпака в огонь, приготовленный для воинов в черных плащах, сладкий винный соус.
— Тьфу! Зараза!
  Подошла Нада и  крепко обняла мать со спины за плечи. Та развернулась и прижала к себе перепуганную дочь.
— Ничего-о, Шато… Как приехали, так и уедут… Ничего-о… Господь видит всё-ё!

  Не успели люди прийти в себя, как на кухню вошёл старый седой магистр в наброшенном на голову глубоком капюшоне. Он опирался на посох с пятью белыми человеческими черепами. За ним тяжёлой поступью проследовали ещё трое «плащей».
Вся кухонная челядь от мала до велика в напряжении окаменела. Едва дыша, люди отступили подальше к стенам, за лестницу и печь.
  Повар спрятал свою жену за спиной, взял со стола длинный нож и незаметно спрятал в рукаве.
  Магистр медленным колким прямым взглядом прошил всех присутствующих. Чуть вернулся и с ног до головы пристально осмотрел Шато. Поднял рукой в перчатке её подбородок, посохом с черепами ткнул в грудь и искоса вдохнул её свежий девичий аромат.
  Шато опустила глаза и быстро спряталась за спиной матери.
  Магистр отвёл взгляд и продолжил тщательный обход. Всматриваясь в глаза, он обнюхивал здесь всякого присутствующего, как голодный зверь. Учуял кровь, отошёл к дверям, едва указал посохом на хромую рыжеволосую молчаливую девушку, у которой были сейчас женские лунные дни. Её тут же схватили, выкрутили руки и бросили на колени перед магистром. Калека-хромоножка, сдерживаясь, чуть не заплакала. Глазами нашла  своего воздыхателя — охотника — и ждала его защиты. Но он опустил взгляд и зашёл за чью-то спину. Хромоножка обмякла и закусила губы.
  Магистр показал коротким жестом, что нужно с ней сделать. Воин в чёрной одежде сразу выхватил свой нож и зажав девушку между ног, не щадя отрезал до кожи затылка её роскошные волосы. Затем положил их в стеклянный синий сосуд, который был в руках другого «чёрного плаща». Девушка, схватившись за голову, кричала, плакала и обливалась кровью. Её подхватили под руки кухарки, помогли встать, накрыли голову передником и увели подальше за лестницу.
  Теперь магистр указал на рыжего мальчика. Его также резко выхватили из толпы и бесцеремонно бросили перед магом на колени. Маг остро посмотрел ему в глаза и  кивком подал знак охране. Четверо легко подняли вырывающегося и кричащего мальчишку, положили на разделочный стол,  прижали силой к столешнице, содрали и выбросили в сторону штаны, похабным жестом развели ноги. Люди гурьбой бросились защитить ребёнка, но их сдержала и остановила вооружённая охрана магистра. Тот же «плащ», что отрезал хромой девчушке волосы, нашёл взглядом кухонный нож и играючи им перед глазами мальчика, одним движением отрезал ему половые органы. Потрясывая ими перед шокированными людьми, положил мальчуковое отнятое счастье и не рождённых детей в металлическую коробку в виде гроба. Другой воин закрыл его на защёлку.
  Несчастное дитя истошно орало от дикой боли. Кровь из раны била фонтаном. Кухонные слуги кричали, проклинали чужаков. Женщины сорвались и со всей силы били их кулаками. Те, не получив сигнал, не отвечали на побои, и, взяв своё, снова отошли к разноглазому дряхлому магистру назад.
  Мясник очнувшись, схватил калёные щипцы из камина. Кухарка сдёрнула с крючка чистые полотенца, тронула за своим воротником иглу с намотанной на неё красной нитью и оба бросились спасать мальчишку.
Тучная кухарка, что щипала кур вместе с озорниками, своими большими сильными руками крепко зажала ему пах и открытую рану, пытаясь остановить кровь.
  На эту человечью возню магистр не обращал никакого внимания. Он продолжал брать то, что нужно было ему. Теперь он нашёл глазами и крючковатым пальцем указал на Шато.
  Её, как и предыдущие жертвы, двое «монахов-воинов» с боем выхватили из толпы и бросили на колени. Маг подошёл ближе, снял свой глубокий капюшон на красной шерстяной подкладке, нарочито «нежным» жестом поднял Наду с колен. Ещё раз внимательно пристально всмотрелся в её зелёно-голубые глаза, обнюхал и, словно зверь, протяжно втянул носом её взволнованное частое дыхание.
  Мать с ужасом понимала, что он может сделать с её единственной дочерью, и терять Елене уже было нечего. Шато — последняя радость, что осталась от её некогда большой дружной семьи и она, крепко вцепившись обеими руками в её новое платье, взревела.
— Оставьте её! Руки прочь! Я сказала! Это моя дочь! Кто бы ТЫ ни был, разноглаз, не думаю, что наш мудрый граф будет доволен тем, что у него вся пища и даже вода станет горькой! Золото сразу перестанет звенеть в твоих кошельках, как только он узнает, что ТЫ сделал с ребёнком, который тешил улыбкой его бездетную душу! Руки прочь от неё!
  Я думаю, что и каждый из вас, пока будете пребывать в этом дворце или даже городе, врядли теперь найдете себе еду по нраву. Помаетесь дурным животом, пока бог вас всех полностью не вывернет с дерьмом наружу и дьявол не приберёт в ад! Уксус — вот вам питьё, а тухлые жабы — обед!
  Оставь её! Я сказала.
  Наду таки оторвали от рук матери и поставили перед магистром. Взлохмаченная, она чувствовала силу мамы и тоже внутренне сопротивлялась.
  Из рук в руки друзья быстро подали Елене тот самый окровавленный большой кухонный нож. Она схватила его, сразу выставила на прямой руке впереди себя и, протыкая им воздух, угрожала всем подряд чужакам, но в первую очередь разноглазому седому магистру. От неожиданного яростного сопротивления руки воинов – монахов чуть ослабились. Елена сразу заметила это и тут же всей силой рванула Наду за плечо к себе и отбила у них дочь.  Она одним резким движением спрятала её за свою спину, будто за несокрушимую преграду и, ощетинившись, стояла насмерть. 
— Ну?! Назад! Назад! Дьявол вас всех побери!
  Глядя на неё, магистр с неподдельным любопытством слегка склонил голову набок, чуть отступил и опять спрятался от солнечного света в плотном глубоком капюшоне.
В этот момент он заметил сильно бьющуюся в клетке пару белых встревоженных домашних голубей, зыркнул бело-голубым глазом, кивнул в их сторону и, волоча старые больные ноги, направился к выходу. Клетку с голубями сразу же схватили и унесли с собой его чернецы.
  Отходя, они прикрывались обнажёнными мечами, потому что у большей части кухонной челяди появились в руках их хорошо наточенные рабочие инструменты: вилы, длинные двурогие шампуры, разделочные ножи, вертела.
  Ожесточённые люди в едином порыве кипели гневом. Решительности немедленно воздать по заслугам «гостям» было хоть отбавляй. Но все хорошо понимали, что стареющий граф, который желает получить эликсир вечной молодости, жестоко накажет каждого за нападение на его «очень дорогих» гостей.
  Собрав нужные ингредиенты, магистр привычным хладнокровным жестом завернулся в плащ,  развернулся и, опираясь на посох, не торопясь пошёл прочь.
  За ним вплотную последовали его «чёрные плащи».
  А черноволосый «красавчик» намеренно чуть задержался на кухне. Раздражая своим присутствием, воин-монах дразнил всех, показывал своё превосходство и бессилие обычных людей перед могущественным магистром и силой оружия. Чернец ровным шагом прошёлся меж поварами, увидел кувшин с красным вином, играючись, зацепил его двумя пальцами, намеренно чуть пролил вино на стол, где была полоска мальчишеской крови. Потом поволок по столу кувшин за собой дальше и, уходя, презрительно всем шутовски поклонился, широко раскинув руки, улыбнулся и исподлобья оскалился. Он тут же выпрямился, а напоследок подмигнул перепуганной женщине с большой грудью и похабно-непристойным жестом потряс своим мужским причинным местом.
— До вечера-а, курочка-а…
  Та мгновенно покраснела и спряталась за широкой спиной мужа.
  Только тогда, когда «красавчик» вышел на улицу и исчез с глаз, Шато немного пришла в себя и наконец услышала, как тревожатся друзья у лежащего на крае стола  поварёнка. Растолкав всех, Нада бросилась оказывать помощь истекающему кровью мальчику. Она крепко держала его за руку, а он от бессилия уже еле говорил, от большой кровопотери становился бледным, серым, губы быстро синели. Подросток постанывал, но уже не кричал только, бегая взглядом, искал маму. Пристально глядя в мокрые глаза Шато, он лил слёзы и, еле шевеля губами, шептал:
«Мама… Где мама? Больно… Коротышка, держи меня. Мне холодно, страшно. Мама? Позовите маму».
  А коротышка Нада беспомощно лила слёзы и крепко сжимала его за руку, пока перепуганный карий взгляд симпатяги не остановился навсегда.
  Кухарка толстуха сразу закрыла ему глаза, выдохнула, обмякла и грузно оперлась о стол кулаками. Её губы и щёки судорожно подрагивали.

  Поздний вечер. Шато с матерью, волоча ноги, вернулись домой. Пересохшая под летним солнцем деревянная дверь от толчка бедром дрогнула, протяжно заскрипела и настежь отворилась. Из дома повеяло прохладой и стоялым запахом сушёных трав, воздухом надёжного крова и защиты. В эту минуту Елене и Наде показалось, что, переступи они вместе порог, как здесь снова будет как всегда совершенно безопасно. Беда сама уйдёт далеко-далеко. Нужно просто про неё скорее забыть. И они вместе уверенно шагнули в дом.
  На стол выставили скромный ужин: кувшин скисшего козьего молока и остатки хлеба с графского стола. Сегодня Елене было не до сочного пирога с требухой. По многим причинам Шато и её матери кусок не лез в горло. Обе женщины мысленно сбрасывали с себя жуткие воспоминания сегодняшнего дня, прилипшие к их платьям и волосам. Торопливо помогая друг другу раздеться, обе поочерёдно тщательно мылись в кадке с прохладной водой, стоящей у слепого, немного разваливающегося от времени, камина. Новое платье Шато было полностью испорчено, но она сейчас об этом не думала.   Мать, не замечая тяжести платья, бросила его в кадку и из ведра щедро залила холодной водой, чтобы отошла кровь. Надев свежие льняные рубахи на чистые тела и, не обсуждая между собой события уходящего дня, мать и дочь утомленно легли сегодня в одну постель. Со страхом и усталостью справляться всегда лучше вместе, особенно когда чувствуешь любовь и тепло друг друга.
— Спокойной ночи, мам. Спасибо. —  Нежно и сильно прижалась Нада к маминой груди.
— Ни о чём не думай. Всё будет хорошо. Спи, Шато. — Елена трепетно  огладила её по непросохшим волосам, крепко прижала к себе за плечи и поцеловала в лоб, нос и щёку.
— Я тоже очень тебя люблю.
 Давно пришла глубокая ночь, а Шато всё не спалось. Она ворочалась аккуратно, чтобы не побеспокоить мать и никак не могла найти себе места. У неё в глазах живой картинкой стояла  кухарка, которую душил крепкий черноволосый «красавчик»; хромоножка с обрезанными волосами; страшные муки, кровь и смерть непоседы мальчишки-озорника; и бьющиеся от испуга в клетке любимцы — белые, откормленные всеми, голуби с пышными хвостами. 
  И вот к Шато неожиданно возвратились мысли об утреннем нищем старике. Она уже и забыла думать о нём под впечатлением ужаса, случившегося сегодня утром на кухне.
В одной постели с матерью в душную летнюю ночь коротышке Наде вдруг стало слишком жарко.  Она вспотела. Чтобы не разбудить мать, Шато аккуратно выбралась из постели и стала тихонько копошиться в ведре с водой, искать свёрток, который весь день был с нею в новом платье. Нашла его, обрадовалась, взяла в руки. Он был мокрый и холодный и, потому это было сейчас для Шато очень кстати. Нада с удовольствием прикладывала его ко лбу, шее, груди, сердцу и задумалась, вспоминая светлые и добрые глаза жалкого седого старика. Подумала:
  «Жив ли?  Думаю, нет. И кто же за этим свёртком должен придти? И как я его узнаю? И когда? А может, он уже приходил, но нас дома не было? Скорее бы уж пришёл».
  Она представляла себе сейчас молодого мужчину. Такого рослого, плечистого, красивого, сильного и обязательно доброго, как был её отец охотник и врачеватель — Ахилл, или погибший два года назад в лапах медведя-шатуна её старший брат дровосек — Адонис. Так он был назван в память о деде — мудреце-врачевателе Адонисе Террии. Но, к сожалению, дар отца — врачевание — ему совсем не дался. Нада мечтала о нём так горячо, как только может мечтать о любви чистое девичье шестнадцатилетнее сердце.
  Луна медленно отползала к горизонту. Она с грустью бледнела и пряталась за крышами соседских домов, по которым иногда с воплями носились друг за другом коты. Тусклей светились большие звёзды. Те, что поменьше, уже еле угадывались. Ночь летнего солнцестояния слишком быстро заканчивалась. Усталость от прошедшего тяжёлого дня взяла своё, и Нада поддалась дремоте. Укутавшись в любимое отцовское тонкое одеяло, она немного успокоилась и заснула у настежь открытого окна.
  «Некто» вошёл в её глубокий сон в широко развевающейся красной шерстяной накидке, расшитой затейливыми геометрическими узорами. Незнакомец чуть улыбнулся приветливыми голубыми глазами, взглядом пригласил идти за ним и протянул навстречу Шато крепкую тёплую белую руку.
  В сновидении её спутник подробно стал рассказывать о разных непонятных вещах и обучать неизвестному ей ремеслу. Но ей было всё равно, что он говорит и чему учит. Наде было просто хорошо с ним, с этим ночным молодым гостем, так похожим на её отца. Вскоре Шато проснулась от духоты, встала. Зачерпнула глиняной кружкой воды из кадки и жадно выпила её большими глотками. Остатками умылась, освежила шею, руки, грудь. Опять вернулась к окну, будто там что-то важное оставила и снова увидела полную бледнеющую луну. Нада совсем не удивилась этому, улыбнулась грустной красавице и нехотя пошла в свою постель. По ходу она зачем-то взяла с вешалки отцовский шерстяной плащ и, обняв его, вдохнула ещё сохранившийся тонкий запах заботы, любви и защиты. Так безмятежно девчушка и заснула, погружаясь в другой беспокойный сон.
  В этом сне повторилось всё страшное прошлое утро, но теперь Шато будто видела всё чьими-то мудрыми взрослыми глазами со стороны.
  Вот она сливает воду на руки мужчине в чёрном плаще.
  Вот кровь стекает с водой и льётся в медный таз.
  Вот под  смывающейся кровью на руках чужака проявляется рисунок: чёрный кинжал с трёхглавой змеёй и восьми лепестковой розой.
  Чёрная роза вдруг сама собой отделяется от мужской волосатой руки, приобретает объём и оказывается у неё в руках.
  Под плащом мужчины сразу оживает большая белая змея. Желая вернуть розу назад, она с шипением выползает из рукава и резко бросается на Шато. Метит зубами в самое сердце. 
  Перепугавшись, Нада сама дёргается в сторону и ранит ладони в кровь о шипы чёрной розы.
  Вот мёртвый цветок медленно выпадает из её рук на пол и в луже чьей-то дымящейся густой крови расцветает кроваво-красным, как живой.
  Вот Шато отчётливо чувствует, как по спине катится мокрый холодок. Она понимает, что это чей-то такой колкий взгляд. Обернувшись, видит, как разноглазый седой старик магистр, зло ухмыляясь, указывает на неё своим страшным чёрным жезлом.
  «Это она! С-схватить её, немедля!» — прошипел он раздвоенным змеиным языком.
  Пять черепов на жезле магистра вспыхнули ярким пугающим светом и задышали тяжёлым дымом тыквенного цвета, который, быстро стремясь к полу, расползался многочисленными пёстрыми ядовитыми змеями-гадами.
  Нада сейчас ясно понимала, что между ней и магистром осталось всего каких-то три шага. Ещё миг — и ей уже от него не спастись. Шато трясло от страха и отчаяния. Она вдруг вспомнила того седого старика, который ей вчера отдал свёрток, и подумала, что если бы он был бы сейчас молод и находился здесь, то смог бы её защитить. Она почему-то была абсолютно уверена, что он некогда был славным, сильным рыцарем. И точно знала, что с ней будет, если люди магистра схватят её.
  Вдруг откуда ни возьмись, сверху, громко хлопая белыми крепкими крыльями, всполошились и пролетели между магистром и ею любимцы голуби. Ярко рассыпавшись в перья и ослепительный солнечный свет, они стали на несколько мгновений непреодолимой преградой. Магистр будто ослеп и потерял Шато из вида. Она это сразу поняла и, воспользовавшись случаем, изо всех сил побежала через другой выход кухни куда глаза глядят с живой розой в руках.
  Всё время, пока юная Нада пребывала в этом жутком сновидении, наяву её трясло от жара и озноба, а из пораненных розой ладоней на простыню сочилась кровь.
Пробуждение от кошмара было столь резким и тяжёлым, что ни пошевелиться, ни встать сразу Шато не смогла. Она была обессилена так, как будто только что стремглав уносила ноги с хозяйской кухни. Обнаружив на своих руках проколы и кровь на простыне, Нада не на шутку испугалась, но мать не разбудила, ничего ей не сказала и не показала.
  Прижав плотнее к груди прохладный свёрток, перепуганная девчушка провалилась в следующий сон.
  Прошло два часа.

  Утро. Чуть после восхода солнца. Дом семьи Шато.
Раздался тихий, настойчивый стук в дверь. Мать торопливо поднялась с постели,  накинула большой платок на плечи, сонно шаркая, подошла к двери. Открыв, выглянула из-за косяка и зажмурилась от яркого солнечного света.
  На пороге стоял сосед зеленщик Ян. Он быстро вошёл в дом и плотно закрыл за собой дверь:
— Елена, скажи, твоя девочка ещё дома? — с одышкой тревожно произнёс он.
— А что тебе надо от моей дочери в такую рань? Всполошился ни свет, ни заря.  Воскресенье же! — Мать недоверчиво посмотрела на непрошеного гостя, отошла и, зачерпнув  воды кружкой, не торопясь пила. — Ну, чего ещё? Говори уже.
— Ей скажу. Где она? Это важно!
  Шато, наскоро надев мятое верхнее платье и платок, вышла на голоса.
— Кто-то пришёл? А, здравствуй, Ян… — небрежно закручивая волосы в пучок, сонно и устало произнесла она.
— Тут вот что за дело, Шато… Какие-то люди в лохмотьях, но в дорогих башмаках разыскивают того, кто разговаривал или прикасался к тому старику, что упал тут у вас, на пороге. Вот! Расспрашивают.
  Я-то приметил, что это ты, дочка! Слишком ты молода, чтобы им попадаться. Сердце у тебя доброе — я вчера видел. Не первый раз встречаю тебя на рынке. Нехорошо за доброе сердце красавице страшные муки принимать! С бродяги-то, с которым ты говорила, ночью кожу живьём сняли да сушиться повесили всем на устрашение! И слышал, и видел сам. Утром голову его на кол надели, а тело собакам бросили! Говорят.
  Так что, беги! Беги скорей! Боюсь только, припоздал я! Они уж близко! — волновался мужичок и прислушивался к шуму на улице.
— Ой, мамочка! Так куда же мне теперь?
  В этот момент Шато показалось самой важной просьба старика сохранить свёрток, как обещала, и она, вспыхнув румянцем, побежала к своей постели.
А мать что-то зло бормотала себе под нос, быстро собирая дочери поесть в дорогу.
— Мою девочку?! За что? Ах, ироды, что вчера натворили! Ну, уж не-ет! Не дам! Горло перегрызу!
  А Шато торопливо отперла отцовский сундук, свернула одежду, оставшуюся от погибшего старшего брата, отцовскую накидку с капюшоном. Прихватила большой отцовский нож в ножнах из оленьего рога, с костяной рукояткой, обвитой чёрной кожей и знаками на узорчатом лезвии.
  Всё быстро и умело в узел: хлеб, одежду, огниво. Свёрток, для надёжности — за пазуху, нож — как носил брат — за спину.
— Мама, скажи, если спросят — я только что за городскую стену ушла за травами.
— Так куда же ты, Нада? — растерянно теребила фартук мать, — Нет, нет! Не говори!
— Не знаю. Как придётся. Увидимся, мамочка… — Шато обняла её за плечи, что есть силы прижала к груди. Слёзы брызнули у обеих.
— И не плачь, мам, а то они сразу всё поймут, — девчушка сбросила ладонью слезу и на мгновение застыла, пристально глядя в глаза матери. Почувствовала, что свидятся они не скоро и на всякий случай душой попрощалась навсегда.
— Беги! Не успеешь ведь! Найдут! Догонят! — торопил её зеленщик Ян.
— Да, зорюшка моя, беги! Беги, не оглядывайся! Обо мне не беспокойся! Не возвращайся! Легкой дороги, счастье моё! Прощай… — перекрестила её в спину мать.
  И Шато понеслась по улицам за город так быстро, как будто продолжался её сон-кошмар. Только вбежав в густой лес, она позволила себе немного отдышаться. Умылась в ручье, перевела дух и, как по наитию избегая проезжих дорог и широких известных тропинок, побежала дальше в самую дикую непроходимую чащу. Туда, где деревья старше, их раскидистые кроны выше, а кустарники и папоротники гуще.

  Такой была последняя ночь под крышей отчего дома единственной внучки Сивиллы Тарталии Нады — коротышки Нады, рождённой в день Карачун под созвездием Змеелов. С тех пор прошло мно-ого времени. Не суждено было ещё слабой, беззащитной девочке вернуться в свой дом и жить среди людей, как все. Её брала в свои объятия её Судьба и Предназначение.

  Жаркий полдень и палящее июньское солнце зависло высоко над головой перепуганной беглянки. Нада тихо-тихо сидела и отдыхала под сырым замшелым стволом давно упавшего лесного старика-исполина. Она сейчас совсем не думала о том, что растрепались её волосы, на щёчке появились царапины и кровь; что в подол платья мелкими крючками впились семена десятков трав; что по пыльным ногам и по котомке торопятся, ползают любопытные работяги муравьи; и что по затылку медленно взбирается зелёная жирная рогатая гусеница.
  В ветвях старых и молодых деревьев лесные птицы разноголосьем щебетали, пересвистывались, перестукивались и заливались весёлыми трелями на все лады. Они порхали и перелетали с места на место, без устали охотясь на жучков, паучков, мух, комаров. Певцы и певуньи заботились о своём потомстве, подрастающем в гнёздах и дуплах.
  Затаившаяся в лесу под упавшим деревом девушка истово прислушивалась к возможной погоне, немного дрожала от страха и медленно приходила в себя. Чарующие песни птиц в этот раз её вообще не восхищали. Она не смотрела в небо на высокие облака. Она слушала иное: где и почему какая-то птичка или хор вдруг замолчал. Как и где застрекотали суетливые сороки? Куда теперь они полетели? Дальше, ближе? Кто или что их напугало и подняло с места?
  Когда Шато слышала, что певчие трели возобновились — дышала спокойней.
Перебравшись в неглубокий ярок ближе к зарослям дикой малины и черники, она с жадностью поглощала ещё не налившиеся сладостью ягоды и восполняла силы. Не обнаружив признаков погони к вечеру, Нада в сотый раз огляделась, прислушалась и решилась найти дорогу. Таясь, встала, пригнувшись пробиралась сквозь лес яркОм, сквозь высокие цветущие зелёные травы, сочные пышные папоротники, подорожники, копытники и приставучий колючий сухой прошлогодний кустарник. Вскоре она наткнулась на быстрый ручей и уверенно пошла дальше вдоль его расширяющихся извилистых каменистых берегов, превращавшихся в речные.
  К вечеру речушка привела беглянку к деревне. Издалека Нада заметила несколько небольших землянок-подвалов и домов, крытых или старой соломой или свежей красной глиняной черепицей. Водяная мельница мерно вращала большое лопастое деревянное колесо. Рядом со своими молодыми жёлтыми выводками в заводи плавали серые и белые гуси, утки. По берегу важно ходили куры с цыплятами и индюки. Привязанные к вешкам коровы, телята и козы стояли на лугу, залитом светом уходящего солнца. Всё это излучало такой глубокий покой, умиротворение и безопасность, что Шато почувствовала, как расслабилась и выпрямилась её спина. Беглянка выправилась, на ходу отряхнула, поправила платье, перезаплела косы и решила подойти ближе, спросить у добрых хозяев ночлег.
  Подходя ближе, она заметила козу на привязи, которая подошла к ручью, встала на колени и низко опустила голову попить. В это время большая белая утка со своим выводком, хлопая крепкими крыльями, выбиралась из ручья на бережок. Она зацепилась за верёвку ногой, перепугалась и, вприпрыжку оббегая козу, потащила бечёвку на лапе к колесу. Стараясь освободиться, она с криком взлетела повыше, оставив своих утят внизу. Верёвка слетела с ноги мамы утки на маховик мельницы и, тот стал медленно наматывать на себя длинную верёвку, которая другим концом была крепко завязана на шее козы. Утка вернулась к детям, тревожно громко крякая наступила на ветку, ветка приподняла верёвку и та зацепилась за обод колеса. Козу потащило по траве. Она упиралась и жалобно заблеяла.
  Шато было ясно, чем это вскоре кончится. Недолго думая, она сбросила с плеч вещи и со всех ног побежала освободить бедное животное от удавки.
  Одним махом перерезав отцовским ножом верёвку у козьей шеи, она едва успела вовремя. Удерживая перепуганную белую шёлковую козочку за рога, чтобы та не сбежала, она пыталась успокоить животное. А коза лишь вырывалась, мекала и косо глядела на девочку жёлтыми перепуганными глазами с узким горизонтальным зрачком.
В этот самый момент на крики козы и утки выскочил из дома хозяин с вилами, с первого взгляда принявший девушку за воровку. И только потом он заметил намотанную на остановившемся маховике своей водяной мельницы верёвку. Он на ходу опустил вилы и бросил их около маленького сенного стожка. Подошёл, кивнул.
— Будь здрава. Благо дарю. Ну и откуда ты будешь такая, прыткая красавица. За кормилицу тебе сердечный поклон, не то худо бы мне пришлось без неё. Моя жена уж третьего мне сына принесла. Последний — единственный выжил. Да вот мать его теперь сама умерла от родовой горячки, уж месяц как. Во-он там, гляди, у леска её могилка. Каждый день к ней с сыном прихожу, чтоб посмотрела она на него живого, послушала голосок.
  Из дома послышался плач проснувшегося младенца. Хозяин поторопился к нему.
— Проходи в дом, спасительница. Может в хозяйстве, да с ребёнком мне поможешь. Я тебя не обижу.
  Сын маленький, а у меня, видишь, какие ручищи здоровые. Да и хозяйство… Не справиться мне одному с таким младенцем. Помогай, девушка, коль тебе идти некуда. Помогай…
— Хорошо. Я только свою суму да плащ с поля заберу…
  Нада с удовольствием откликнулась на призыв о помощи, сразу согласилась и вошла в дом. Так и случилось, что стала она в нём хозяйкой до весны.
  С первыми тёплыми деньками в конце марта, настойчивые сны-кошмары с разноглазым магистром возобновились и заставили Шато быстро собраться. Не соглашаясь ни на какие уговоры доброго хозяина остаться и быть его названой дочерью, Нада, разрывая себе сердце напополам, приняла верное решение и на ранней зоре быстро отправилась в путь. Она плакала потому, что очень привязалась к ребёнку, да и молодому мужчине. Она, не оглядываясь уходила из семьи, частью которой могла стать навсегда.
  И дальше, где бы ни останавливалась она на ночь в своих странствиях по разным путям-дорогам, ей всегда находилось дело по дому: то хозяйке на кухне помочь, то за больным ходить. А как состряпает блюдо из того что под рукой в хлеву да в сарае есть, так пальчики оближешь! И если Нада за больным ходила, так тот быстро на поправку шёл. И раны, хоть у людей, хоть у животных скоро заживали, затягивались.
— Рука у тебя лёгкая, — говорили добрые люди.
— Всё знаешь, всё умеешь. Откуда только?
— Такая молоденькая, одна, без защитника.
— А где ж твой дом, огневолосая красавица?
  Но уходила Шато от ответов шутками да молчаливой улыбкой.Однако пошёл слушок от мужского чёрного языка да маленькой завистливой девичьей душонки, будто ведьма она и соблазняет мужчин своим взглядом, стряпнёй и ещё словами какими-то. Ничего не оставалось Наде, как совсем от людей уходить. Обиделась она, почувствовала себя лишней и по раннему утру без оглядки ушла.
  Поселилась как можно дальше от злых слухов людских и зависти — в глухом, непроходимом лесу. Нашла подходящее место, вырыла себе жильё наподобие землянки в корнях громадного могучего старого дуба. С трёх сторон то место было хорошо защищено рекой и болотом. Только там и успокоилась юная целительница Нада.
И стало вспоминаться ей, как петлю на кролика, рябчика, куропатку поставить; какую травку как собрать; где корешок съедобный найти, хотя не делала она этого раньше никогда, да и не видела, как делают другие. Вся её прежняя жизнь была — графская кухня, коза, куры да огород.
  И вот вновь случилась на небе красная луна. Загрустила Шато, всплакнула о своей судьбе, вспомнила мать и отчий дом. Вспомнила седого старика и его свёрток.
  «Свёрток! Где же он? Я что-то совсем и забыла о нём».
  После коротких волнительных поисков она нашла его в складке отцовской накидки: думала, что так надёжно спрятала его от чужих глаз.
  «Ну, вот! Мы с тобой теперь совсем одни. Что же в тебе такого, что мне приходится этакие беды терпеть? Как вруки попал, так всю жизнь в один миг перевернул! Дома лишил, матери! Разверну? Посмотрю?
  О-о! Нет, нет. Сказано было — никто, значит, никто. Из-за тебя старый добрый человек на муки смертные адовы пошёл. Нет, нет. Не стану я», — подумала она.
  И беглянка снова крепко прижала свёрток к животу.
  С щемящими мыслями о нормальной прошлой человеческой жизни, голодная и одинокая единственная внучка Сивиллы Тарталии Нады — Нада Шато — с трудом уснула у угасающего огня в своём сыром земляном укрытии.
  Этой ночью её гостем во сне стал тот самый добрый человек с ясными голубыми глазами, немного похожий на отца и на прежнего хранителя свёртка - старика. Почти год назад он в ночь перед побегом обучал её во сне премудростям, только теперь Нада понимала каким — выживать одной в лесу. Это был единственный человек, с которым юная Нада с нетерпением и с удовольствием продолжала время от времени общаться, по обыкновению — во сне. Так началось обучение и воспитание врачевательницы.
  Немного погодя, у подросшей за год Шато появились друзья и защитники иного рода.

  Как-то раз она ушла особенно далеко от своего места. Леса, в которых отощавшая Нада нашла себе пристанище, изобиловали разного рода дичью. И часто она видела в лесу всадников, которые ранили и били животных просто ради забавы. Вот за такой лёгкой добычей и шла Шато через лес.
  «На носу зима. Нужно что-то потеплей», — думала она о возможной удаче добыть столь желанные и нужные для выживания мясо и шкуру большого животного.
Вооружённая своим единственным оружием — копьём, у которого вместо наконечника был временно, но надёжно закреплён отцовский обоюдоострый нож, она уже не один день подряд выходила на охоту всё дальше и дальше от дуба. Осторожно пробираясь между крепких старых деревьев, обходя колючий, цепкий спелый шиповник и заросли сладкого вызревшего терновника, она набивала плодами котомку и искала то, что даст ей возможность пережить надвигающуюся суровую зиму.
  Как молодой и совсем неопытный охотник, Нада наступала на хрустящие под ногами веточки и так спугивала вероятную для себя мелкую добычу. Она очень огорчалась, теряла терпение, надежду, но гонимая голодом, вдруг бесшумно замирала, различая где-то там, далеко, среди звуков дремучего леса, тихий стон раненого зверя. Шато быстро и хорошо училась читать следы разных животных и старалась не переходить хищнику, хозяину этих мест, дорогу. Но ожидаемый к зиме ещё больший голод и холод не давали ей возможности сдаться и вернуться в своё маленькое убежище ни с чем. Так она уходила в чащу всё дальше и дальше от своего пристанища. И вот, наконец, столь долго желанная удача, подранок.
  «Э! Да вот он! Ух, волчище! Какой огромный зверь! Мех красивый», — обрадовалась охотница. Переступая и перепрыгивая препятствия, поспешила к нему.
Раненое, умирающее животное из последних сил подняло морду и, не моргая, уставилось на приблизившегося к нему человека. Оголодавшая и замёрзшая Шато решительно занесла над его сердцем копьё и готова была не раздумывая вонзить его в столь желанную находку, но… Но встретившись с ним взглядом, вдруг отпрянула от смущения и неожиданности.
— Господи! Да у тебя же человеческие глаза?! Такие же точно, как у парня из сна! Какое чудо! Такие ясные и голубые! Тебе больно, да?
Нет, ты не еда и не шуба моя! Попробую тебя выходить. Бедненький. Может, подружимся? Нужен ведь мне какой-нибудь друг.
  Нада сняла единственную свою тёплую одежду — широкий отцовский шерстяной плащ, чтобы завернуть в неё волка.
— Надо же как-то тебя перенести в тихое местечко, голубоглазый. Ох, какие же красивые они у тебя! Просто чудо!
  Неожиданно в это же мгновение две челюсти молодых белоснежных волчьих зубов лязгнули перед самым лицом Шато. Слюна брызнула из пасти и попала ей прямо в глаза.
— Ах, ты так!? Ты так со мной?! Глупыш! Ты даже не представляешь, насколько я голодна. Знаешь, когда я последний раз досыта ела? И сейчас я больше хищник! Так что, не балуй, иначе я тебя съем!
  Ну, хорошо, тогда давай так, пока мы тут вместе не замёрзли насмерть…

  Она решительно набросила на морду волка накидку, придавила его всем телом и ловко связала челюсти пояском так, чтобы он мог дышать. Внимательно осмотрела раны волка. Стрелы всё ещё торчали в нём.
  «Нет, эта тебя бы не остановила», — подумала Шато и заметила остатки ещё двух почти полностью разгрызенных им стрел.
— Тебе п-повезло, что ты их не вынул. Истёк бы к-кровью, и досталась бы мне тогда твоя ш-шуба. — Говорила она, стуча зубами от холода, — Гляди-ка! И попали они о-о-очень удачно: крови почти нет, замёрзла. С-силы ты-ты-ты, конечно, потерял и тебе не выж-жить здесь без меня. Это т-точно. Я думаю, что нам обоим п-п-повезло, что я тебя нашла. Ничего, заживёт. П-постараемся залечить. Какой ты всё-таки л-лобастенький! — заметила она. Криво из-за холода улыбнулась и сильно дрожала. — Д-давай, д-д-дружок, д-д-домой поторопимся.

  Прошли месяцы. Снова упал первый снег. Настала зима, снежная, суровая и холодная. Раны у Лобо давно благополучно зажили благодаря стараниям и умениям Шато.
  За эту, как показалось ей, нескончаемую зиму, она и глазастый найдёныш учились потихоньку доверять друг другу. Всё чаще охотясь вместе на мелкую дичь днём, ночью у костра они ютились отдельно. А утром, у остывших углей всё чаще просыпались спина к спине, согревая друг друга. Так они вместе выживали и, слава Богу, дожили до желанной весны.
  «Весна, лето, как-то перебьёмся. Ягод, грибов с тобой насушим. Лес — щедрый хозяин. Да и кроликов много. Болото рядом. Клюквы наберём. Не волнуйся, выживем! — Твёрдо говорила Шато. — А там дальше нужно что-то придумать. Наверное, надо возвращаться к людям. Может, уже забыл обо мне магистр? Как думаешь? Пойду в город!
  Ой, а как же ты здесь без меня, Лобо, а?»

  Шато первый раз встречала весну в одиночестве в лесу. Молодой почти белый волк Лобо с каждым разом всё дольше задерживался на самостоятельной охоте, реже и реже возвращался к своей спасительнице, и вот однажды он исчез совсем. День, два, неделя, месяц! 
  Юная охотница совсем отчаялась и не знала теперь, как дальше жить. Без Лобо по ночам начали мучить душу чувства одиночества и беспокойства, неизвестные ей раньше. Запахи и звуки леса смешивались с непонятными тревогами в душе, опьяняли кровь и заставляли трепетать её девичье сердце. Давили тоска по дому, жгучее желание хоть с кем-то поговорить, неизвестность и трудности выживания в диком, непроходимом лесу. Но страх перед преследовавшими её и старика людьми крепко удерживал девушку в лесу. Она хорошо помнила, что произошло на кухне графа  в «тот» летний день, и то что сделали с беспомощным рыцарем-стариком.
  Так прошло и лето, украдкой напоминала о себе приближающаяся осень. Шато совсем потеряла надежду, что её белый, как снег, волк когда-нибудь вернётся. Постепенно она смирилась с потерей четвероногого друга, и это означало одно — более суровое выживание в лесу зимой, возможно, даже смерть. И вот Нада, наконец, приняла решение — собраться и идти в город ранним утром.
  Но вдруг на рассвете, ещё до того, как она проснулась, как снег на голову, ворвался в убежище Лобо. Начал суетиться, вертеться, за подол хватать. У Шато от неожиданной встречи вспыхнуло счастьем сердце и тут же сменилось тревогой, которую принёс с собой её друг.
— Что, что, серенький?! Иду, иду, уже! Куда? Веди!
  И побежали разом, не оглядываясь, прямо в чащу. На бегу длинная, неудобная юбка Шато цеплялась за сучья деревьев и шипы лесных кустарников, но она не обращала на это внимания, лишь сердилась, что бежит за волком недостаточно быстро.
И вот, в самой глуши непроходимого, дремучего леса, у небольшой, усыпанной разноцветными листьями поляны с множеством съедобных грибов и ягод, под замшелым старым буреломом оказалась развороченная чёрная нора. Из неё тихо доносились то ли жалобные стоны, то ли глубокие, тяжёлые вздохи.
— Ой, Господи! Логово? Оно твоё? — И, не успев перевести дух, Шато метнулась туда. — Кто там?! Показывай, Лобушко! Я помогу, если смогу. Твои дети? И самка тоже? Господи, горе-то какое!
  Девушка заметила кровь на жёлтых и пурпурных листьях, размётанные около норы клочья серой и рыжей шерсти, крупные кошачьи и волчьи следы. Она опустилась на колени перед лазом и аккуратно заглянула внутрь. Опережая Шато, молодой волк лёг перед логовом и, засунув в него морду, скулил, опустив хвост.
  Из норы снова послышался стон и жалобный писк щенков. Лобо заполз на брюхе внутрь наполовину и сразу вылез. Шато завела руку в нору следом за волком и тут же получила удары зубами, но не очень больно. Отдёрнула руку и снова завела её в логово, теперь медленно и аккуратно. Она осторожно нащупала мокрый шерстяной комочек, и ещё, и ещё один. Бережно и деликатно доставала щенков и укладывала у входа, рядом с собой.
— Волчата изранены, плохо, но это потом, — вслух рассуждала она. — Выводи её, мальчик! Выводи, дружочек!
  Лобо снова наполовину залез в развороченное логово. На этот раз обессилевшая самка позволила ему это сделать.
  Шато приготовилась к худшему и нетерпеливо ждала каких-то движений в логове.
Наконец показалась голова молодой рыжей еле живой волчицы. Всклокоченная, в кровавых ранах, истощённая мать еле передвигала лапы. Лобо тщательно вылизывал ей кровь на морде и теле. Казалось, он будто бы подталкивает её своим носом. Та поскуливала, глупо поглядывая из темноты на человека. Шато легла на бок на землю прямо у входа в логово и аккуратно подхватила израненную волчицу под грудь обеими руками и немного потянула, та взвизгнула от боли, оскалилась и снова отчаянно вцепилась зубами в руку и плечо девушки.
— Ну, что же ты, подружка?! Потерпи, — Шато сжала зубы от боли и продолжала с трудом тащить тяжёлую волчицу наружу. — Сейчас! Сейчас! Ещё чуть-чуть. Ну, давай же!
  Наконец вытянула.
— Хм, мне, кажется, повезло. Ты меня только прищемила, — с облегчением заметила она волчице и стала более внимательно осматривать измождённую самку и её детёнышей. — Я думаю, твоему обидчику тоже несладко пришлось, — заметила она её молодые крепкие зубы. — Тут такое дело, Лобо… Их здесь оставлять нельзя. Тогда давай помогай, лохматый. Несём всех домой.
  Девушка бережно переложила раненых волчат и волчицу на накидку и потащила их через лес к себе в укрытие. К вечеру они уже были на месте. Шато устала, но медлить было нельзя, она тут же принялась обрабатывать раны, используя знания из видения из снов накануне, и не отходила от пострадавших волков до тех пор, пока не довела своё дело до конца.
— Мне очень жаль. Этот малыш не выживет, — извиняясь, сказала Шато перевязанной полосками нижнего платья волчице и положила обречённого щенка ей под живот.
  Та молча, глядя исподлобья, снова оскаливалась на девушку, тщательно вылизывая тихо поскуливающего затихающего детёныша и подталкивала его мордой к соскам.
— А эти, кажется, ничего, выживут! Лобо, ты рад? — она заканчивала перевязку щенков и возвращала их матери.

  Слишком быстро пришло осеннее хмурое утро. Волк лежал у ног спасительницы и внимательно слушал каждое её слово. Он чутко реагировал на любой писк волчат, прядая острыми ушами, переводя взгляд с Шато на волчат, с волчат на свою подругу, и так без конца.
— Теперь их маме нужно хорошо кушать, — не выспавшаяся Шато тяжело поднялась, потянулась и взяла своё копьё. — Пойдём, найдём что-нибудь? — предложила она Лобо.
  Волк встал и, оглядываясь, нехотя сделал пару шагов от семьи.
— Не волнуйся, я за нами полынь рвала, сыпала — след отобьёт. Пойдём, дружок!
  Так и не пришлось Наде выйти к людям в этот год. У неё появилась семья. Странная, но всё-таки семья. Теперь она была не одна в этой глуши, и она была по-своему счастлива. По утрам они охотились. Днём Шато по-детски с удовольствием долго играла с волчатами, собирала ягоды и травы на болоте. А ночью с ней вместе одним клубком спали взрослеющие и крепчающие с каждым днём щенки. Затем приходил Лобо, и последней укладывалась рядом спать рыжая волчица.
  Шато была легка и проворна, быстро осваивала премудрости волчьей охоты и старалась подчиняться её законам. Волчья стая делала выбор — девушка принимала. Делёж добычи был почему-то отдан в руки Шато. Никто и не спорил. Семья есть семья: пятеро волков и девушка. Пока самка не выздоровела и не набралась сил, вожаком был, конечно же, он — Лобо. Очень умён! Очень хитёр! И первый лучший кусок Шато всегда отдавала ему.
  Время от времени к ней в сон приходил Учитель. Так, окрепшая Нада обучалась: летала над лесом и окрестностями и удивлялась потом, что увиденное во сне имеет место в жизни. Вот так постепенно раскрывался её ум, развивалась наблюдательность и росла неведомая ей сила. Шато не забывала человеческого языка — у неё был Учитель. Она обучила ему свою волчью семью и не утратила человеческого облика, потому что во сне рядом с ней был мужчина.
  Коротышка Нада выросла, окрепла и стала очень красивой. Через два года её четвероногая семья увеличилась за счёт семей, что создали взрослые сыновья Лобо и Тэклы. Иногда Шато уходила помечтать к небольшому озерцу невдалеке. Вода в нём почти всегда была спокойной. Тёмно-коричневая и прозрачная от многолетнего настоя на дубовых листьях она была, как зеркало. Шато глядела в неё, на неё и пребывала в некоем текучем состоянии ума. Если вдруг появлялась над водой радуга — начинала грезить видениями внешнего мира, становящегося для неё более опасным; странными живыми картинками о невообразимых страшных пожарищах, о сокрушительных войнах, о быстрых, словно молния, золотых огнедышащих птицах, о белокаменных разрушенных дворцах, о летающих и поверженных драконах.
  Иногда она видела крепкого, красивого и смелого хромающего рыцаря с серебряной прядкой у лба. Он спасал её из горящего леса и увозил на длинногривом, как угли чёрном, жеребце. И ещё до слёз грустила о человеке, который в её видении, истекая кровью на кресте, шептал: «Ирли, Ирли..» Умирая многократно, он глядел ей в душу полными тоски голубыми глазами. Она страдала в болях и мучениях, будто умирала на кресте вместе с ним. Очнувшись — рыдала и проливала кровь из вдруг возникавших под её запястьями сквозных ран. Вздрагивала, ощущая где-то внутри себя страх от невероятного землетрясения. В этих грёзах стояла под кровавым дождём во тьме, вскоре после того, как этот Некто, очень близкий её сердцу мужчина, навсегда закрыл глаза.
  Бывало так, что Шато часто со слезами резко приходила в себя и просыпалась, когда вновь и вновь в другом навязчивом сновидении, на её детских руках умирала, захлебнувшаяся в бушующем море, её красавица мать.
  Принося из слишком реальных видений слёзы, раны и боль потерь близких, Нада бегом бежала от озера, и клялась себе — к нему больше никогда не возвращаться. Но через время почему-то поддаваясь его настойчивому зову, возвращалась, чтобы увидеть и пережить всё снова, снова и опять. Она не понимала, что с ней происходит. И страстно желая получить ответы любой ценой, отчаявшись, погружалась в видения, чтобы до конца пройти через страдания, боль, потери близких и смерть родных. Так надеялась их прекратить. На ум приходили странные имена: Мэхдохт, Ставр, Таг-Гарт, Санти… Но она не знала и не помнила, кто они.
  Волки всегда сопровождали Наду к озеру. Когда она расчёсывала свои густые, длинные, рыжие волосы гребнем матери, сделанным из кости крупной заморской рыбы, и тихонько пела, Лобо с Тэклой и взрослыми уже детьми мирно лежали у её ног. Когда Шато купалась в другом тихом озере — семья ждала и охраняла девушку на берегу.
  Её белое, почти фарфоровое, красивое молодое тело, светящееся под безмолвными, стыдливыми лучами солнца, что украдкой пробивались сквозь густой шатёр замшелых деревьев, казалось диковинкой, живой жемчужиной, нимфой, вдруг появившейся в лесу из ниоткуда, чтобы удивить своим совершенством древнего повелителя леса — Велеса. В суровые зимние ночи Шато и вся большая волчья стая укрывались в доме под дубом, изнутри надёжно защищённом от ветра. Возлегая на шкурах добытых животных вместе с четвероногой семьёй, нос к носу, спина к спине, сновидящая Шато часто просто глядела на золотисто-голубой танцующий огонёк в маленьком глиняном очаге.   Вспоминала долгие и яркие папины, дедовские сказки об огромной страшной змее, белых колонных храмах, добрых и злых волшебниках, рыцарях и прекрасных драконах, об огненном Оракуле, крылатой волчице и необычной золотоволосой девочке Таре-Лотос. Вспоминала мамины увлекательные сказки о своей матери персиянке-целительнице, мудром волшебнике Мерлине, колдовском мече Эскалибуре и могучем говорящем драконе Килгарре (убийце змеев), живших при короле Утере и Артуре.  Рассуждала о любви и предательстве королевы Гвиневры и Ланцелота.
  Шато глубоко и долго мечтала ещё о чём-то своём, запутываясь пальцами в мягкой белой шерсти Лобо и ей казалось, а иногда она была уверена, что говорящие драконы, крылатые белые волки, волшебники и волшебницы где-то живы и до сих пор. Но чтобы выжить, они вынуждены скрываться от людей в глубоких пещерах, в далёких, непроходимых лесных местах, как это делает теперь и она сама.
  Вертя в руках отцовский нож с рукоятью из красного оленьего рога, она вспоминала загадочную улыбку своей матери, Елены Гейб Луксорской, её блестящие слезой глаза, неуверенные в деле руки, когда она, бывало, вечерком рассказывала о своей первой встрече с отцом и их вспыхнувшей взаимной любви. Порой Наде казалось, что на этом обоюдоостром, витиеватом, узорчатом, чёрном лезвии клинка была записана не одна такая волшебная история жизни её далёких предков.
  Охотница научилась сохранять надолго мясо дичи, беречь огонь, приспособилась готовить кушанья в самодельной посуде из глины. Умение хорошо стряпать, что передала ей мать, Елена, теперь оказалось многое решающим. Навыки и знания, которые она получила от разных мастеров на графской кухне, позволяли ей правильно делать то, что нужно.
  С малого детства Нада помнила уроки папы о секретах и искусстве врачевания своих деда и бабушки — Адониса Террия и Авроры — бежавших когда-то из Греции целителей. Теперь оказавшись в лесу среди разнотравья полян и болот, она будто проходила важнейшее испытание, чувствуя, что они рядом, приглядывают за ней, подсказывают, напоминают, берегут. Таким образом, Шато заново училась составлять целебные травяные сборы, делать сухие, быстро залечивающие снадобья и мази на воске и мёде диких пчёл.
  Руки и ум Шато становились всё более и более искусными, и постепенно в них появлялся особый навык и необъяснимое волшебство.
  Так размеренно проходили дни и месяцы пока однажды во время охоты вожак с самкой в одно мгновение будто сошли с ума. Эта нервозность мгновенно заразила всю стаю. Рыжая волчица-вожак издала короткий, пронзительный вопль и бросилась в сторону. Лобо в паре с ней взял след, и они, не оглядываясь, метнулись в лес и вся стая стала мгновенно исчезать между деревьев.
  Волки рвались к реке. На бегу Нада разглядела между прибрежных деревьев несущуюся в брызгах по воде через вброд всю ватагу. «Что это с ними?» Удивилась.
На илистом берегу охотничьим взглядом заметила глубокие оттиски крупных кошачьих лап и забеспокоилась.
  Нада вбежала, казалось, в спокойную воду, но река Серн сразу показала охотнице свою скрытую силу. Она сталкивала Шато сильным течением с брода в сторону, заставляя болтаться на одном месте, падать, погружаться в воду по плечи, изо всех сил цепляться руками за донные скользкие камни и терять драгоценное время.
  Вдруг эхом по воде со всех сторон до Шато донёсся особенный, свирепый рык зверя, потом истошный жалобный визг-крик. Охотница содрогнулась, со страхом бросила взгляд на противоположный берег и на мгновенье застыла. Такой душераздирающий рёв могло издать животное только перед последним броском или в свою самую страшную, последнюю минуту.
  На какое-то мгновение умолкли все птицы и, лес затаил дыхание.
  Вдруг в ушах Шато возник пронзительный свист, в сердце появилось ощущение острой боли и страх за жизнь кого-то из своих волков. Девушка яростно пожелала прийти им на помощь и немедленно оказаться в нужном месте. Она оторвала руки от камней, сжалась как пружина, оттого почувствовала горячий прилив, толчок в спину… и её тело, не замечая никаких преград, неистовой силой сорвалось с места.
Не глядя себе под ноги, высокими прыжками Нада преодолела реку, и её нос чётко уловил на берегу запах неизвестного зверя и его крови — сильный и едкий. Он прилипал к гортани и густо, как мёд, стекал в лёгкие, возбуждая охотницу перед встречей с крупным, доселе незнакомым ей зверем, и тем заставлял карабкаться быстрей.
  Кровавая бойня возобновилась. Мокрая Шато слышала это и стремительно взбиралась на четвереньках по еле заметной в сумерках тропе. На скользком глиняном склоне она не глядя цеплялась руками за пекучую траву, колючие ветки кустов, опиралась ногами о невидимые опоры.
  Вот, наконец, она влетела к месту побоища, но… к этому моменту уже всё свершилось.
  Взмыленная и грязная с головы до ног Нада остановилась у края каменистой площадки и с ужасом смотрела на то, что предстало перед её взором.
Тишина. Только блуждающее эхо частого горячего дыхания оставшихся в живых волков. Только дикие пустые взгляды низко опустивших морды взъерошенных хищников. Друзья Нады опасливо сновали по площадке, выглядели грязными, чужими, дикими, страшными и кровожадными.
  Повсюду валялись окровавленные куски рыжей шерсти. По ним Шато догадалась, что это была крупная кошка с двумя подросшими детёнышами. Охотница закашлялась от того, что сильно пересохло в горле. Её разгорячённые бегом легкие, казалось, вот-вот лопнут. Ссутулившись, девушка опустила глаза и задрожала. Головокружение и приступ тошноты заставили её зубы и скулы сильно сжаться.
  Опершись рукой о ближний камень, Нада удержала равновесие, виновато опустила голову, будто что-то бесценное потеряла. Её глаза поменяли цвет с зелёного на фиолетовый, и Нада стала видеть всё в странном, пульсирующем свечении. Она крепко зажмурилась, растёрла глаза кулаками и снова открыла. Радужное свечение не исчезло и сбитая с толку девушка продолжала рассматривать каменную голую площадку как-будто через церковное переливающееся многоцветное витражное стекло.
  С окровавленными пастями туда-сюда нервно ходили её (сияющие синие) волки. Поблёскивая (бело-зелёными светящимися) глазами, они трепали и растаскивали по углам дымящиеся свежей кровью (мутные оранжевые) куски. Повсюду виднелись быстро исчезающие лужицы ещё парной (коричнево-фиолетовой крапчатой) крови, и чувствовался этот запах. Этот едкий, тошнотворный запах разорванных внутренностей. Для Нады он выглядел как стелющийся желчный зелёно-грязный тяжёлый туман!
  Стая не оставила от нелёгкой добычи ничего. У единственного здесь рослого дерева — дикой яблони — стоял ощерившийся мокрый Лобо. Он устало придерживал лапой тушу своего поверженного давнего врага и, вывалив длинный язык, часто дышал. Его взъерошенная перепачканная кровью и грязью волчица была рядом с ним. Переводя дух, она еле стояла на дрожащих ногах, потом уронила зад, легла и жадно ловила воздух частым прерывистым дыханием.
  В бою пали двое волков: старший из потомков Лобо и беременная молоденькая самка.
  Дикое, кровавое зрелище потрясло Шато до глубины души и заставило дрогнуть её неготовое к такому повороту судьбы нежное сердце. Девушка крепко зажмурилась и видела что-то своё, пришедшее из давних навязчивых снов — воспоминание о белых крылатых волках, очень похожее на страшную картину гибели друзей, свершившуюся здесь и сейчас. Нада невольно распахнула глаза, чтобы не потерять грань между пригрезившимся ярким видением из прошлого и явью, сжала кулаки и сильно прикусила щёку.
  Поодаль, на камнях, она увидела трудно узнаваемого изувеченного друга в неописуемо сложной позе. Качнувшись его сторону, Нада нерешительно подошла к израненному волку, которого когда-то спасла щенком и который все эти годы нежно согревал её своим теплом в холодные ночи. Она села над ним и, не зная, что делать, застонала от острого ощущения его боли и страха предчувствия скорой смерти. Огладила волка, который в её видении почти не светился, нежно с тоской обняла и целовала в нос, понимая, что он уходит. Слезы просто текли ручьём и жгли ядовитой солью её щёки. Верный друг неподвижно лежал с вырванной в плече лапой. В его жалостных глазах всё ещё теплилась жизнь, но она быстро уходила угасающей солнечной струйкой вместе с горячей кровью, безвозвратно покидая тело. Молодой волк не понимал что происходит. Он лежал смирно, не сводил голубых глаз с Шато и, мелко подрагивая всем телом, засыпал навсегда. Нада изо всех сил зажала его кровавую рану обеими руками, напряглась, вскинула голову к небу, заметила, что сама засветилась солнечным светом, зажмурилась и в отчаянии закричала сердцем, спугнув где-то там с деревьев невидимых сонных птиц:
— «А-а!..» — в голове у неё помутилось, она уткнулась лицом в мокрую шею умирающего волка, стиснула зубы и крепко прижалась к нему всем телом.
— М-м! Надо было бежать быстрей! Я бы смогла помочь! Прости, Сид! Пожалуйста, прости меня, миленький!
  Она поднялась и всматривалась в жёлтые немигающие глаза волка, и они отдали Наде свой последний свет. Шато нежно опустила его веки, приподняла на руки, как ребёнка, крепко обняла, окутав собственным светом, и снова подняв по-волчьи голову к небу, хрипло закричала.
  Она плакала. Первый раз в жизни так отчаянно громко безутешно рыдала. С трудом заставила себя остановиться и оставила мёртвое тело Сида в покое.
Теперь охотница огляделась и увидела ещё одну жертву этой кровавой схватки. Не чувствуя ног, поковыляла к ней. Нада еле переставляла ноги от безысходного чувства невосполнимой потери. Силы, казалось сейчас, совсем оставили её. Шато предстала пред безжизненным трупом серой волчицы. Она неподвижно лежала на краю каменистой площадки, у кустов. Сердце растерзанной самки не билось, но было видно, как в круглом животе ходили ходуном живые щенки. Нада положила свою светящуюся ладонь на её живот и «увидела» трёх живых кутят и то, что было раздавлено, сломано и разорвано у их матери внутри.
— Нет, нет. Слишком малый срок, чтобы им выжить, дорогая. Пусть уснут вместе с тобой, — всхлипывая, сожалела охотница. — Слишком малый срок.
Она нежно обтирала рукавом грязь на морде молоденькой волчицы и кровь на её животе, которая быстро остывала и становилась в наступающих сумерках чёрной.
— Мы их похороним. Не бросим так. Слышите все?! — твёрдо произнесла она, — Они наша семья, и я тоже уже её часть!
— Я тоже волчица! — воскликнула в небо Шато.
  «Я-а… тоже волчица-а!» — подхватило короткое эхо, и запомнили лес, река, небо.
Лицо Нады перекосилось, стало каменным. Она попыталась поднять и увести стаю с этого места, но взглянув на Тэклу — поняла, что на это у неё не хватит сил. И устало всхлипывая, собралась с силами и уверенно занялась знакомым ей делом.
Обработала раны волков снадобьями, которые всегда носила при себе в кожаных мешочках, прикреплённых к поясу сзади.
  К удивлению, у Лобо было меньше всего ран и все лёгкие. Это было единственное, что сейчас Шато успокаивало.
  Солнце быстро шло к закату и ярким облачным багрянцем освещало небо. Было ясно — обессиленная сытая стая сегодня не сдвинется с места. Тогда Нада решила очистить логово дикой кошки, скрытое в горе, от того, что осталось после драки, приготовить его к ночи и разжечь внутри огонь. И обязательно потушить пугающее странное радужное свечение.
  Вожак стаи всё ещё никак не отпускал свою добычу, поверженного заклятого врага, детоубийцу. И оба волка, Лобо и Тэкла, устало засыпали рядом друг с другом на открытой площадке. В их глазах ещё был злобный блеск, но Шато видела, как он быстро таял.
— Я не буду беспокоить вас. Я всё понимаю. Это она погубила твоих щенков и ранила Тэклу, тогда, давно.
  Нада оставила вожака с его подругой наедине и ушла к темнеющей в сумерках реке отмыться от крови. Она подумала, что, хорошенечко умывшись, она сможет прекратить это помешательство в глазах. Как сделала, так и вышло.
  Охотница вернулась, сбросила остатки волчьего пиршества с горы, наломала и наносила лапника в логово, сложила небольшой очаг, огнивом разожгла огонь.
Стая медленно начала собираться около Шато, внутри чужого каменного логова. Нада бережно перетащила тела мёртвых волков к стене пещеры и укрыла их зелёными ветками.
— Эту ночь вы ещё побудете с нами, — произнесла она вслух, — а завтра…
Она почувствовала, как с накатывающим жгучим чувством невосполнимой потери в душе, возвращается колкий привкус на языке, и, окружающий мир вновь обретает яркое радужное свечение. Охотница испугалась, что возможно слепнет, неистово закусила губы, сжала маленькие кулачки, встала, оставила погибших волков в покое и, медленно глубоко дыша, постаралась успокоиться.

  Ночь была тяжёлая. Наде никак не спалось в незнакомом ей холодном, не уютном месте. Переходящие с места на место раненые волки, поскуливали, пробуждая её от беспокойного поверхностного сна. Сломленная усталостью, почти в забытьи, она увидела во сне пожар, начавшийся от молнии, попавшей случайно в её дом под дубом. Нада спасала в огне своих погибших волков и свёрток. Странным образом сон и пережитое днём снова смешались.
  У юной сновидящей поднялся жар. В пылу ночного кошмара она расслышала вой и, возвращаясь из сна, как из небытия, увидела Лобо и Тэклу, стоявших под проливным дождём и поющих, казалось, погребальную молитву. Она понимала, что в грозу опасно находиться на открытом месте, но не посмела прервать прощание стаи. Сверкнувшая с треском рядом молния ослепила Шато. Её глаза мгновенно поменяли цвет на фиолетовый. Всё, что Нада в этот миг видела, снова вспыхнуло ослепительным радужным свечением. Над головой прогромыхал оглушительный раскатистый гром. Девушка в страхе упала на землю, всеми силами сжалась в комок, крепко заткнула ладонями уши, зажмурила глаза и, трясясь, безмолвно взмолилась.
  «Не надо! Пожалуйста! Не надо больше смертей! Не надо крови и землетрясения опять…
  Господи, что со мной происходит?!»
 
  Утро наступило неожиданно быстро. После ночной грозы кое-где повалились старые стволы. На верхушках устоявших деревьев застряла немая кладбищенская тишина. Зябкий густой туман, стекающий с холмов в русло тихой реки Серн, снова нашёптывал о скором приближении осени.
  «Пора, — подумала Шато, — пора проводить друзей. Сейчас самое для этого время».
  Она вышла на площадку и внезапно разглядела это удивительно красивое место. Река как на ладони. Верхушки деревьев будто лежат под ногами. А простор! Встанешь на край площадки и только держись! Красота! Но Наду она не трогала. Скорбя, она бегло огляделась вокруг и осталась довольна тем, что снова видит нормально, что её два друга-волка будут упокоены здесь и тихо согласилась сама с собой.
— Пора, — произнесла вслух и…
  Когда всё задуманное Шато было тщательно и бережно завершено, Лобо поднялся и повёл вместе с Тэклой стаю назад, через реку. Подходя к своему дубу, на другой стороне реки, охотница увидела, что он действительно этой ночью горел. Дымящийся и расколотый молнией надвое, он напоминал ей сейчас только что похороненного друга-волка. Сгоревшая часть дерева-исполина была похожа на вырванную с плечом лапу Сида с уже запёкшейся чёрной дымящейся кровью, что охотница сразу отвела в сторону скорбный взгляд. Нада вдруг поняла, что просто чудом не погибла под его корнями этой ночью вместе с волками. Отвернулась и в растерянности глухо зарыдала: «Всё кончено!».
— Мы здесь не останемся! Вот только… Свёрток! — вспомнила она. — Свёрток!!!
Шато мгновенно нырнула под горячие корни горелого дуба, где ещё недавно был её дом.
  «Всё погибло! Почти ничего не осталось».
  Испачкавшись в саже и тяжело дыша, Нада искала его и теряла терпение.
  «Ну, где же ты?! Есть! Нашла! Уже испугалась, что»… — выдохнула с облегчением и, прихватив несколько неиспорченных, но мокрых шкур и жизненно необходимых вещей, выбралась наружу.
— Всё! Здесь нам больше делать нечего, — не оборачиваясь, произнесла она. — Давайте вернёмся в логово, через реку. Там и места больше, и мёртвым будет не одиноко.
  Тэкла поняла и повела стаю.
— Вы у меня все такие любимые и понятливые! Дорогие мои. Не представляю, как бы я без вас? Была ли я бы жива сейчас?
 С щемящей тоской Шато прощалась с огромным горелым дубом, который служил ей крышей дома целых три года. Девушка уходила на новое место с горечью, но и с надеждой. Накатившие острые чувства вновь повлияли на её проявившийся волшебный дар — видеть окружающий мир в ином радужном свете и чуть-чуть насквозь. Только в эти минуты Нада окончательно поняла, что она изменилась, и что она и волки теперь неразделимы.


  Последующие главы повествования удалены с портала "проза ру" в связи с изданием книги. Если вас заинтересовала эта правдивая история, можете написать мне в личку  ваши пожелания.
  Есть возможность стать обладателем книги в твёрдом коллекционном переплёте с золотым тиснением, с авторскими иллюстрациями. При вашем желании с авторгафом.
  С уважением к вам, читатель.