Я не помню тот день, когда мой мозг открыл шлюзы. Болезнь беспрепятственно вошла в открытые створы и, поглотив меня, родила химеру. Мои голова, руки, ноги вели себя так, словно были отрублены, а потом пришиты косоруким хирургом — не встык.
***
Враги. Не стесняясь, они вели разговоры. — Не говори об этом, не говори вообще ничего, — сказала одному из них и дёрнула за патлы. Он врезал мне в лицо. На шум драки в комнату вбежал ещё один:
— Мама! Жива? Зачем ты стащила телевизор? У тебя же шишка на весь лоб. Господи! Меня точно посадят, — закричал он, снимая с меня обидчика. — Да кто ты такой, чтобы орать? — Сын твой, как ни странно. Четыре часа утра, а ты всё ползаешь, соседям не даёшь покоя и мне на работу рано утром. Каждую ночь одно и то же. — У меня нет сына. "Мой дядя самых честных правил..." — Ты опять сняла подгузник. Когда же это прекратится? Гуля не успевает стирать. — "Когда не в шутку занемог... " Ничего я не снимала, врёшь. Гуля-гуля-гуля, хлебца дам. — Издеваешься, да? Или совсем ополоумела? Айгуль — твоя сиделка. Сняла! Вон валяется. Три раза за ночь поднимал тебя с пола ты же вся синяя от ползания, — он схватил меня за руки и потащил к кровати. — Мне нужно найти платье, которое вы, уроды, спрятали, — выкрикнула вырываясь.
***
Назавтра я шагала в длинном переливающемся платье-футляре с глубоким боковым разрезом по сцене, за краем которой рукоплескал ждущий меня зритель. Удивительно, несмотря на то, что двигалась на яркий сценический свет, он совсем не слепил меня, осветитель был от бога. Отчётливо видела родные лица в первых рядах партера. — Лёгкий зал сегодня, — отметила про себя. Когда застыла на краю сцены, всё стихло, заиграло вступление — гортань вздрогнула в последний раз:
— Be quite!
Don’t say anything about it.
Never.
Don’t say anything about it
I don't exist anymore.
Be quite.
I’m back.