В отделе игрушек металлического балагана у городского рынка всегда толпится народ. Начинённые электроникой кораблики, танки, самолёты в такой цене, что мальчики даже не просят купить. Вспоминая детство, застаиваются здесь отцы. Им позволяется покрутить игрушку в руках, изучая устройство, запустить в ход.
Нилов, инженер в отставке, замер перед моделью радиоуправляемого самолета. Мужчина покачивался, переступал в стоптанных полуботинках с пяток на носки. С силой вдавливал руки в карманы пальто, словно пробовал на прочность.
Вентилятор над головой трепал его седоватые запущенные волосы неопределенной стрижки с завитками и косицами. Из хомутика второго подбородка выглядывало мягкое, плохо выбритое лицо. Глаза под длинноволосыми бровями мечтательно жмурились, когда он немного отстранённо, искоса глядел на игрушечный самолётик, представлял его в небе и прикидывал, можно ли было добиться такой же гладкости крыльев во времена его увлечения авиамоделизмом, когда его мальчишеский мир составляли фанера, рейки, бальса, китайская длинноволокнистая бумага и — запах эпохи — запах клея эмалита! Эмалитовая короста на пальцах, сдираемая вместе с кожей!.. Когда перед соревнованиями он ночевал в авиамодельном кружке на полу под верстаком. Съедал в день булку с лимонадом. Испортил желудок с тех пор. А зимой на замерзшей реке заводил мотор, в кровь разбивая пальцы о винт.
Страсть самодельщика принесла ему много радости в младые лета, а теперь помогала выживать. Когда завод остановился и перестали платить деньги, инженер Нилов придумал станок для вальцевания алюминия. В своей квартире, в кухне, гнул обручи, обтягивал сеткой — получались отличные сита, бидончики, лопатки, черпаки. Партиями сдавал продукцию на рынке в посудных рядах — тем и вносил свою лепту в семейный бюджет.
Крылья самолётика были в размах рук Нилова. Приглядевшись, он увидел кукольного пилота в кабине. Отступил на пару шагов, издали прикинул, как модель будет смотреться в воздухе. Как элероны в вираже станут наперекосяк, хвостовые рули слегка поднимутся, и белая, сверкающая эмалью птица взмоет в небо, в то время как он сегодняшний, или тот давнишний из детства будет стоять на земле с повешенной на грудь коробочкой радиопередатчика и щелкать тумблерами.
Он до сих пор жаждал пережить это волшебство превращения, уменьшения до мышки, до гнома, сидящего в кабине модельки. Или увеличения крылатой игрушки до настоящего самолета с туго поддающейся ручкой управления между колен и с сектором газа под левой ладонью. В этих превращениях могло осуществиться, казалось Нилову, несбывшееся, величайшее счастье его отроческих снов с захватывающим парением над прекрасной землей. Но когда он уже было построил радиоуправляемую копию, то перестраховщики из КГБ не разрешили пользоваться передатчиком.
Его модель так и не взлетела.
Нилова слегка толкнули, грубовато попросили подвинуться, и чьи-то сильные руки как бы взяли и поставили впереди него к прилавку мальчика лет двенадцати, одетого в дорогую замшевую курточку и кроссовки с гирляндой точечных огоньков по ранту.
-Папка, вот он,— сказал мальчик, запрокинув голову и
показав Нилову лицо со странными для ребёнка нездоровыми коричневыми подглазьями.
Подошедший отец ещё дальше оттеснил Нилова от прилавка. С его приближением продавец-кореец стал кланяться:
-Садараствуй, садаравствуй! Как садаровие?
-Нормально, чувак. Покажи-ка этот бомбовоз. У моего шпендыря день рождения сегодня.
Человек, покусившийся на мечту Нилова, был невысок, щупловат и лыс. Остатки рыжих волос на висках сострижены были наголо. Полы длинного кожаного пальто сзади забрызганы свежей грязью с высоких наборных каблуков. Особенно невзрачным выглядел он в сравнении со своим телохранителем — накачанным штангистом с длинной косицей на затылке.
Лицо властительного покупателя напоминало зажаристый корж — не в пример белому и сдобному у Нилова.
По всему было видно, этот низкорослый господин с остатками рыжины на маленькой, словно засушенной, голове принадлежал к выносливой породе. Нилов заметил, как исходящая от него внутренняя сила заставила продавца торопливо разгрести игрушки, резво вскочить на прилавок и с помощью зубов отвязать самолётик от каркаса. Модель испуганно трепетала, совсем как живая, пойманная решительной рукой. Птица счастья уводилась из-под носа Нилова. Совершалось нечто важное, и потому, наверно, его память стала так стремительно нагружаться этим господином в кожаном пальто. После того, как тот, закашлявшись, сплюнул чуть ли не себе подмышку, словно в карман спрятал плевок, Нилов с ужасом подумал: «Боже мой! Да ведь это Борька Шурыгин!»
Искрой пробило через десятилетия — в поздний осенний вечер. Дождь гноил опавшие листья на деревянном тротуаре. Редкие огни ламп в жестяных фонарях перемежались слоями тьмы. В пальто с поднятым воротником Нилов возвращался домой из кружка, и вдруг какой-то шедший сзади человек ударил его по шее. Нилов отскочил, рукой успел загородиться от следующего удара, и в эту секунду узнал в нападавшем своего одноклассника Шурыгина. Маленький, пьяный, злой — он тоже узнал его. Показал перочинный нож и пригрозил: «Если матери скажешь — убью». И ушёл своей дорогой, поблескивая в свете фонаря хромированным лезвием. Только тогда Нилов почувствовал боль в шее и запястье: словно дождь вдруг посыпался подогретый, и одна из тёплых струек проникла за воротник, потекла по спине.
Пригрело и правую кисть.
Дома он что-то наврал матери про торчавшие гвозди и собственную неосторожность. Раны оказались неглубокими, неопасными, только обидными. Они давно уже заросли на Нилове бесследно, и унижение рассеялось во времени. Сам Шурыгин для Нилова давно помер, приговорённый, по его понятиям, такой своей хулиганской молодостью на погибель в лагерях. А теперь их свела жизнь в обратной пропорции: бывший увлечённый, способный, порядочный Нилов оказался пропащим человеком в тисках нужды, а разбойный Шурыгин — богатым и свободным...
Белая, невесомая копия самолета стояла на прилавке среди игрушек обречённо, как запроданная невеста. Кореец творил её свадьбу. Подзаряжал от аккумулятора. Поджимал гаечку на пропеллере. Обходился без горючей жидкости. Не так, как во времена моделиста Нилова, когда из клизмочки приходилось впрыскивать пахучую смесь в оконца мотора... При этих воспоминаниях опять накатило на Нилова наркотическим счастьем авиамодельных времён, запахом медицинского эфира из коричневой бутылочки с сургучной пробкой, холодком разлитого на ладони эфира — его можно было поджечь и не опалить кожу — так быстро он горел.
Электрический моторчик взвопил стократно усиленной пчелой. Продавец испробовал действие радиосигналов, выключил мотор и сказал:
-Пасалуста, мальсик!
Возбуждённый ребёнок начал яростно чавкать жвачкой во рту.
-Ну, и как мы его потараним?— спросил Шурыгин - старший, рассчитавшись с продавцом.
-Шеф, а если на крышу привязать?— высказал мысль громила-телохранитель.
Презирая совещательный голос слуги, Шурыгин опять сплюнул себе под руку.
И тут Нилов, внутренне участвующий в покупке, переживающий вместе с мальчишкой таинство обретения модели, не удержался.
-Крылья разборные,— подсказал он.— При ударе просто выпадают из гнёзд. У корневой нервюры самое слабое место.
-Ты чего, братан, сечёшь, что ли, в этом деле?— довольно дружелюбно спросил Шурыгин, не глядя на Нилова, но, казалось, из уважения к нему задержав очередной плевок.
-Первый разряд, - ответил Нилов.
-Тогда вот что, братан,— мой амбал подкинет вас с пацаном до стадиона. Покажешь мальцу, то да сё. В общем, не обижу.
-Папка, а ты?
-Во! Щас всё брошу и пойду шмалять с тобой!
Поехать в одной машине с Шурыгиным, пожалуй бы, Нилов не смог. Ему хотелось отойти подальше от него, как от дурно пахнущего, хотя Шурыгин распространял вокруг себя терпкий, приятный дух недавно выпитого коньяка. Но как только властительный одноклассник сказал охраннику: «Я к друганам загляну. Туда подскочишь,— и, фирменно, сплюнув, ушёл, Нилов, волнуясь от близкого счастья, раскраснелся всей своей физиономией. Двумя короткими движениями из потайных гнёзд выломил крылья, торжественно вручил их парнишке, а сам ухватил подмышку фюзеляж.
Доехали мигом. Когда вышли на резиновую дорожку футбольного поля, Нилов спросил у мальчишки имя.
-Боб,— нехотя, будто перед надоевшим педагогом отчитался малец и потребовал.— Ты только дашь мне первому порулить!
-Естественно!
-Кури!
-Спасибо. Знаешь, я уже лет двадцать, как бросил. Можно сказать, забыл, с какого конца она поджигается.
Из мальчика выпирала отроческая порча, переходящая в юношеский порок. Он зверски сжимал в зубах дымящуюся сигарету, щелкал тумблерами управления, нетерпеливо ждал, когда стоящий на коленях перед моделью добровольный его механик включит мотор.
Над стадионом было много весеннего неба. Кружили брачными стаями утки с реки. Прострекотал полицейский вертолёт. И модель после короткого разбега легко, смело выскочила в небо из рук Нилова. Совсем как настоящий самолетик качнулся от порыва высотного ветра из-за макушек тополей, выправился и опять потянулась вверх по горке.
Юный курильщик Боб выстрелил сигаретой изо рта, только затем решился надломить рычажок на пульте. Сразу модель завалилась набок, показалась во всю ширь и стала стремительно соскальзывать по воздушной стенке вниз. Страх парализовал мальчишку, вышиб из него напускную наглость.
Мелькнули перед Ниловым его умоляющие глаза. Одним прыжком «механик» достиг пульта и, прежде чем самолётик свалился в пике, Нилов успел щелкнуть тумблером левого элерона. Теперь опять модель неслась ровно и быстро, прямиком на своих пилотов, метрах в десяти над стадионом. Кукольному летчику в ней должны быть отчетливо видны два лица — пожилое и молодое, одинаково ужасающиеся обвалом неземной радости. Как бы для усиления впечатления, самолётик, жизнерадостно жужжа, просел почти до газона, набрал скорость и, словно с отскока, опять устремился к солнцу.
Будто по команде с какого-то высшего пульта, и Нилов с мальчишкой враз повернулись следом за ним.
Нилов представил, как под крыльями самолёта расширялся вид города в охвате мощной реки и в кольце молодой бирюзовой зелени лесов. Вместе с игрушечным лётчиком Нилов крепко сжимал рукоятку управления. Обнаружив в себе повадки голубей, кружащих неподалеку, Нилов (или крошечный пилот?) лёгким движением руки завалил летательный аппарат вправо и, развернувшись, опять нацелил пугнуть мальчишку на беговой дорожке.
-Ну, ты, дай мне-то порулить! Мне-то дай!— кричал Боб ломающимся баском.
-Боренька, только не делай резких движений,— вопил Нилов.— Умоляю, Боренька! Плавно! Плавно!
И снова, прошив пространство, радиоуправляемая модель унеслась вверх, за пределы стадиона.
-Клёво! Сейчас я его в самую вышину!
Щупальцами электромагнитных волн парень, наконец, проник в самолёт, почувствовал его, заразился птичьей волей до самозабвения. Теперь никто бы не смог отнять у него пульт. Нилов рассчитывал всё-таки уговорить его передать управление на посадке, когда закончится зарядка, самолёт превратится в планер и в неумелых руках обязательно зависнет, нырнёт в штопор и разобьётся..
Но пока что модель забиралась по спирали всё выше. До хруста в шее задрав голову, Нилов, казалось, достиг невесомости — как бы опять сам поднялся на высоту метров в двести и даже ощутил покалывание бездны в пятках. Настала минута, когда восторг переполнил его, и сердце защемило от нехорошего предчувствия.
- Давай, Боренька, на базу возвращайся. Лучше мы ещё раз слетаем.
-Нет! Я — выше!
-Сигнал может ослабеть, Борис. Поверь старому авиамоделисту.
-Отвали!
И через минуту, в подтверждение опасений Нилова, невидимая электромагнитная нить оборвалась и самолётик безвольно заскользил в сторону реки. Зарвавшийся пилот запоздало стучал по коробочке с радиоаппаратурой, словно по игровому автомату, бессовестно сожравшему последний жетон.
-Ну ты, блин, сделай что-нибудь!
Нилов схватил пульт, присел на колено и стал отчаянно раскачивать торчащие рычажки, будто выдирал занозы из собственного тела.
Самолётик уменьшился до размера стрижа, и вольно летел в сторону яхт-клуба.
-Ну, поворачивай же его, поворачивай!— требовал
мальчик.
А самолётик всё удалялся. Тёплый воздух с горячих асфальтовых противней подбивал ему под крылья. Казалось, город, как неразумный великан, забавлялся редкостной игрушкой, перекидывал с одного восходящего потока на другой.
Над рекой самолётик попал в холодный стрим и канул в воду.
Шурыгин-младший долго бился в истерике на свежем газоне футбольного поля, корчился, как травмированный игрок, кричал Нилову: «Гад! Гад!» Страдал до невменяемости. Пришлось звать няню-охранника, загружать в машину орущего Боба, втолковывать телохранителю о катастрофе, о невиновности, убеждать, что и он, Нилов, тоже расстроен, ему тоже очень жаль ускользнувшего летуна.
Оправдательная речь длилась до тех пор, пока из иномарки не донёсся здоровый голос Боба:
-Пошёл он!.. Мне папка новый купит.
После чего они уехали.
Нилов остался один, долго ещё сидел на трибуне пустующего стадиона, глядел на стрижей и думал, что некоторым мечтам человека лучше и не сбываться.