Так получилось, что в моем близком окружении долгое время находились фронтовики. Их было много, человек двадцать или больше. Это были родственники, соседи, преподаватели в вузе и аспирантуре, коллеги по работе. С большинством из них я был в дружественных отношениях – имел возможность спрашивать обо всех душевных переживаниях, страхе, корысти, бескорыстии, комсомольском запале, идеологическом флере, ощущениях под артиллерийскими обстрелами, бомбежками, во время атак, ранений а также о материальных аспектах войны, существовании в окопах, пайке, куреве, спальном месте...
Эта сфера была "моя". Хотя я ею не горел. Наподобие профессионального археолога, который не может не остановиться у непонятного кургана или подозрительного проседания почвы, я автоматически отрабатывал культурно-исторический слой, который подвернулся на моем пути.
Мои записи-наблюдения, опросы, расспросы, допытывания относятся, в основном, к 1971-93 гг. В конце Перестройки пошел такой вал воспоминаний, разоблачений и публикаций документов - стало казаться, что я зря потратил время на выяснения, которые вмиг стали всем известны и понятны.
Однако, недавно перечитав свой архив, я увидел, что собранные мною сведения в некоторой степени отличаются от книг известных и популярных мемуаристов и от тематических массивов (по техчасти, по поведению в бою, по личной остнастке), составленных профессиональными опросчиками свидетелей войны.
Беда популярной мемуаристики в том, что искренний свидетель со временем, при многократном повторении рассказа (например, отточив образность и лексику на встечах со школьниками, студентами, партактивом предприятий) начинает смещать акценты, а то и вовсе рассказывать про такое, с чем в реальности не сталкивался и о чем в свое время не имел никакого представления. В то же время, эти популярные мемуаристы были чуть ли не единственным источником, по которому можно сложить более и менее связную картину. Особенно удивляло, что нижние чины очень мало знали о технике и военном деле. Например, артиллеристы, ракетчики ("Катюши"), зенитчики, танкисты – почти все солдаты и младшие командиры, с кем я разговаривал, от рядового до командира взвода и даже роты - не могли внятно рассказать мне устройство своей техники, уровни подчиненности и замещения выбывшего начальника, уставные правила военной работы (движения, маскировки, стрельбы), типовые функции подразделения, его связи и задачи в бою. Почему? Вряд ли они были настолько невежественными. Скорей всего, их это просто мало интересовало. Еще во времена Наполеона это качество русской армии обращало внимание и воспринималось как порок. В советское время этот фактор в массе не устранили, а лишь объявили, что всякая кухарка может управлять государством, а политически сознательный советский рядовой способен враз заменить хоть офицера, хоть генерала.
Не говорили об окладах, боевых поощрениях (премия за подбитый танк, самолет). Магазины военторга (автолавки) видели раза два за войну. О фронтовых концертах слышали, но сами не видели. Командиров не вспоминали с благодарностью, но и не кляли. Про убитых друзей не вспоминали, потому что не успевали обзавестись – либо знакомца убьют или ранят, либо тебя.
Между собой о войне не говорили. Похоже, что было неприятно и как-то неловко. Со мной иногда разговаривались, но более сообщали пустяки или байки (как за водой ходили на линию фронта, в одну прорубь, поочередно, два немца, потом два наших; как немцы поймали наших пищеразносчиков с термосами, вылили нашу бурду, налили свою и столкнули наших подгорку).
Организованные хозяйственные люди старались жить на передовой как удобней и легче. Некая условно-комфортная фронтовая жизнь. Тем более, что у многих она по хаосу, трудозатратам, убогости своего содержания мало отличалась от мирной. Мой Рязанский дед и его приятели-годки ничего, кроме нищего совхоза не видели, работали за трудодни "палочки", едва могли прокормить семьи за счет приусадебного хозяйства и огорода. Мне не понятно было, почему они вернулись из Венгрии, Австрии, Югославии... А они же, казалось, и вопроса такого не понимали: как это не вернуться?!
Отца пятнадцатилетним угнали в Германию. Часть его приятелей поехали добровольно. Двоюродный отцов брат убежал с работ - где-то около Бельгии – прошел всю Германию и Польшу, нашел отца в Померании и предложил бежать домой. Отец отказался. Тот пришел домой, попал под массовый призыв на освобожденной территории. Уже из действующей армии как-то сумел передать отцу письмо, где советовал попроситься на прифронтовые работы, дождаться прихода наших, прибавить себе два года и поступить на действительную военную службу. Отец так и сделал.
Рассказы о войне отца и фартового двоюродного дяди разительно отличались друг от друга, а еще более от рассказов прочих.