УВЕРТЮРА
Вторая половина девятнадцатого века…
Помещичья усадьба… Та милая классика, которая у читателя, объевшегося русской литературой, ассоциируется со словами «усадьба» и «помещик». Особняк с колоннами, сад и прочие банальные декорации.
Вид на окрестность с балкона двухэтажного дома с облупившимися колоннами, в коем обитают хозяева усадьбы… Вид тоже наибанальнейший: благополучная, почти потёмкинская деревня. Пейзаж так и располагает потребовать у дворовой девки самовар и смачно опрокинуть рюмочку-другую «ерофеича».
Сей благолепный вид предстает перед взором графини Львовой - немолодой уже дамы, сохранившей, однако, следы былой провинциальной красоты. Пышные телеса графини свидетельствуют равно как о невоздержанности в употреблении сдобных булочек, так и о воздержанности в физических упражнениях. Впрочем, какие физические упражнения могли быть милы провинциальной помещице в девятнадцатом веке? Телеса ценились. А ягодицы были милы сдобностью, а не упругостью.
Графиня держит у глаз лорнет и увлеченно оглядывает окрестность. Самурайски внимательное оглядывание происходящего в обозримой части Мира Господня с балкона заменяло тогда телевизор. И, заметьте, это прескучное, по нынешним представлениям, занятие не утомляло. Взбадривало в предвечерье и успокаивало на грядущий сон. Рядом возится с тусклым пузатым самоваром Фёкла - горничная графини. Самовар отменно вычищен и вкусно блестит. Похож на леденец: так и хочется лизнуть его отполированное пузико.
В лорнет графине видно:
…как в вечернем небе с щемящими криками пролетают стайки стрижей (криков, конечно, не видно в лорнет, но они превосходно слышны). Летом радостные крики стрижей сладки уху. Есть в них что-то ангельски-чистое и детски-беззаботное;
…как на горизонте мягкий ветер колышет деревья сосновой рощицы в соседнем поместье. Уж сколько раз было говорено графу, чтобы распорядился посадить подобную рощицу и здесь! Оно и благорастворению воздухов способствует, и в готовке мило: одно варенье из сосновых почек чего стоит! А со свежей хвоей птицу запечь превкусно. Да, было бы сказано! Супруг и так доволен домашней стряпнёй, а лишних забот не выносит. Ему бы всё философские романы писать, да в свободное время прогуливаться. Во время прогулок он спокоен и благостен – точь в точь – праотец наш Адам в Парадизе;
…как золотятся в лучах закатного солнца стога свежескошенного сена, распространяя удивительный аромат (аромат тоже не виден в лорнет, а, конечно, ощущается носом);
… как медленно течет прелестная речушка Зелень, изгибами уходящая куда-то вдаль, на закат;
…как идет купаться в речке супруг графини - граф Львов, известный литератор - в одних подштанниках, как он почесывает отвислый живот и похлопывает по попкам встречных селянок. Благо, верен супруге по гроб жизни. А это…. Это он только жуирует в благодушном настроении. И Бог с ним…
Графиня долго, молча, смотрит в лорнет…
Графиня долго, молча, смотрит в лорнет…
Графиня долго, молча, смотрит в лорнет…
Вдруг, она вздрагивает, роняет лорнет с балкона, резко оборачивается к горничной и истошно кричит:
- Фёкла! Фёкла-а-а!!! Гляди - граф утопает в Зелени!!!…
О, эти летние закаты в деревне!…
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
...
***
Перрон слякотен и промозгл, но я мужественно закуриваю. Не то, чтобы с удовольствием, скорее, из принципа. На середине сигареты меня кто-то ощутимо толкает в левое плечо.
- Добрый вечер! Храни тебя Господь! Чтоб ты сгинул!
Поворачиваюсь налево, чтобы отшить гада. И замираю, увидев его. Незнакомец одного со мною возраста и роста. Его бледное лицо из тех, что не запоминаешь, но в какие-то секунды кажется, что в нем, словно в очень пыльном зеркале вижу свои черты. Но главное не в этом. Лицо это попеременно то светится тёплой добротой, то искажается злобной иронией. Кажется, даже цвет глаз меняется: то небесно-голубой, то желтовато-зелёный.
- Чадо моё! Музочка то твоя возлюбленная скучает, а любимых нельзя оставлять, мой хороший! Хотя хрен с ней!
Я совсем опешил:
- Мы с вами знакомы?
- Можно на «ты»! – он с фамильярной грубостью хлопает меня по плечу, и тут же заботливо гладит ушибленное место, - Знакомы мы с тобой. Знакомы с самого раннего детства.
- То есть?
- Ты, главное, слушай, и не перебивай! Информация, конечно, неочевидная для понимания, но ты у меня мальчик с фантазией, так что должен понять и поверить!
«У меня?». Час от часу не легче! Ладно… Будем слушать!
- Одним словом, я твой ангел-хранитель, и по совместительству бес-искуситель. Приходилось слышать о совмещении ставок?
Ну, на это не хватит даже моей недюжинной фантазии!
- Разве так бывает?
- Не бывает. Я единственный такой в своём роде. Видишь ли, когда часть ангелов отпала от Бога, а другая осталась Ему верна, я колебался. Так и не смог принять ничью сторону, Бог… да, будь он… да святится Имя Его! В общем, наказал меня с присущим Ему остроумием. Сделал меня таким, чтобы я колебался вечно. Вот теперь сам пакости делаю, и сам их исправляю. Сам хорошее тебе творю, и сам же порчу. И добра и зла тебе хочу.
Почему то я начал верить:
- Тяжко, наверное?
- Не то слово… Лучше навеки мусорщиком в Гондурасе!
- Что-то вроде раздвоения личности?
- Пожалуй. Но в миллион раз хуже…Лицо с двойным гражданством… - его улыбка грустна и прекрасна, но тут же она превращается в мерзкую ухмылку, - Вот в детстве, бывало, нашлю на тебя ангину, а потом сам помогаю врачихе тебя исцелять. А помнишь, как ты после свидания шёл ночью в подпитии и от счастья в погреб свалился?
- Как не помнить!
- Моя работа! Думаю, сейчас пьяненький с греховными мыслями, не помолившись, шею сломает, и прямиком в пекло! Чистая работа! А только ты начал падать, тут же хватаю тебя и аккуратненько приземляю на пятую точку, «яко ангелом Своим заповесть о тебе, да никогда преткнеши о камень ногу твою».
Окончательно верю. Об этой истории я никому не рассказывал. А он продолжает:
- А каково мне на Страшном Суде будет? И обличай тебя и сам защищай! А и то… В Рай попадёшь – и радоваться, и злиться мне вечно. В Аду будешь – сам тебя буду в котле со смолою терзать, и о тебе же горько плакать…
- Ситуация…
- Вот нынче решил материализоваться. Или пожаловаться захотелось, поговорить, наконец… Или просто подумал, что втроём ехать будет веселее.
Ну, втроём, так втроём. Тем более, час от часу всё интереснее!
- Билет то у тебя есть?
Мягкий смех переходит в зловещий хохот:
- Ну, не глупый вопрос? – щёлк пальцами, и в руке у него уже документ.
- И как же тебя зовут, бедолага?
- Не выговоришь ты моего имени, смертный. Сам придумай мне имя. Ты же у нас писатель, а не я.
Призадумываюсь.
- Как тебе «Светомрак»? Или, может «Мракосвет»?
- Ну… И то, и другое в целом довольно точно отражает ситуацию. Ты же не раз проходил медкомиссии. Помнишь, когда говоришь наркологу, что пьёшь по праздникам, или по поводам, он пишет: «употребляет ситуативно». Вот и имена давай, употребляй «ситуативно»!
- Лады! – закуриваю ещё одну.
- Ты давай, ради Бога докуривай и пойдём внутрь, милый! Оно и курить вредно, и Музочка заждалась, солнышко наше чистое… Чтоб ее, тварь, собаки покусали!
***
- И ты здесь, бедолага! – на личике Музочки смесь радости и досады. Видимо к его двум ипостасям она относится полярно. Ну, надо же, они знакомы! Хотя, чему я удивляюсь? Они же оба сопровождают меня всю жизнь
Светомрак отечески приобнял Музу, ласково поцеловал в щёчку, и тут же брезгливо сплюнул на пол, едва не попав на брюки проходившего мимо старичка. Кажется, даже расстроился, что не попал.
- Отчего решил материализоваться? Надоела бесплотная жизнь?
- Отчасти! Если не рада, чадо возлюбленное, я не стану тебя раздражать, деточка милая. Смиренно дематериализуюсь, какашка ты неприятная!
- Отчего же? Идея мне нравится. Есть в ней даже что-то высокохудожественное! – с весёлой иронией Муза смотрит уже на меня, - так что, малыш, начинай мотать на ус сюжет!
Ненавижу, когда она меня называет «малышом», но отношусь к этому философски. В конце концов, она на тысячелетия старше меня. Хотя выглядит фантастически. Но описания не ждите! Представляйте, как хотите. Каждый имеет право на собственное представление о красоте воплотившейся музы.
Главное, очень интересно понять: что это – везение, или проклятие, когда у тебя единственный ангел-мутант во вселенной и Муза, которая, любит тебя, как женщина, и клянётся, что с ней такое впервые. Поэтому и пребывает почти постоянно в материализованном состоянии.
Без всякой злобы, из чистого любопытства, задаю вопрос:
- Родная, а муза сурового Бетховена его тоже «малышом» называла?
- Пупсиком, лапочкой, и кузепупочкой! – встревает хохочущий Мракосвет.
Музочка с улыбкой пожимает плечами:
- Да… я, как то не интересовалась… У неё другая проблема была.
- Это какая? – по мне просто стая мурашек пробежала от любопытства.
- За жопу он ее не тискал! – не унимается Мракосвет, - А ей хотелось! А он… Царствие ему Небесное, мученику. Бунтовал, страдалец, а с Богом любил поговорить…
Музочка хмурится:
- Вот знаю, что ты один, а иногда хочется сказать: заткнитесь вы оба! Рассказываю, если ты, малыш, сам ещё не догадался. Глухой он был. Начинает, к примеру, он над Пятой Симфонией работать. Она ему: «Па-па-па-паам!». А он только ладошку к уху: «Ви, бите?». Она громче: «Па-па-па-пааам!!». Он: «Виии?». Она уже в голос орёт: «Па-па-па-паааам!!!!!». Только раз на десятый радостно заулыбался, головой закивал: «О! Я-я! Па-па-па-паам! Я! Зер гут!» - и давай строчить! К Девятой она, бедняжечка, голос сорвала. Зато, как говорится, не зря старалась.
Данные на табло с шуршанием обновляются. Моя Любимая вскакивает:
- Наш!
Я, не задавая лишних вопросов, поднимаю оба чемодана.
- Да, пусть сама пупок рвёт! – Мракосвет готов захохотать, - она же, засранка – бессмертная, цветочек наш благословенный от Господа, девчоночка наша милая!
***
После слякотного перрона скромное купе кажется верхом комфорта. Блаженно улыбаюсь. Заметив мою улыбку, хитромордый Мракосвет тут же громко портит воздух. Не успеваю в панике подбежать к окну, как Светомрак молитвенно воздевает руки, и купе наполняется неземным благоуханием.
Музочка, тем временем, заботливо стелит постели.
Светомрак гладит ее по головке:
- Мне, чадо милое, не надо постельки-то. Ангелы не спят, девочка. Как соберётесь ко сну, так я, милые мои, дематериализуюсь. Не буду мешать вам сосаться, твари похотливые!
Заказываем чайку. Пью молча; гляжу в окно. Сзади оживлённо болтают мои вечные спутники.
Музочка подкрадывается и нежно обнимает:
- Любимый, о чём задумался?
- Да вот, думаю… Начни ты роман словами, ну, к примеру: «Решение начать бухать было самым мудрым в моей жизни», так публика тут же скажет: «Эээ! О себе самом, видать, пишет!». А начни так: «Помогать тем, кому хуже, чем мне, я начал с детства», скажут: «Какого благородного персонажа придумал!». Почему всё плохое в книге тут же ассоциируют с автором?
Мракосвет ухмыляется:
- «И видит он в любом из ближних ложь, поскольку ближний на него похож»… Классика! Твари вы все отвратительные! Хотя есть и истинные чада и сыны Божии, добрый подвиг свершившие и веру соблюдшие. Все святые с Богородицею, молите Бога о нас! Аминь.
Вздыхаю:
- Твари отвратительные, само собой, попадаются. Мне однажды матушка одну историю рассказала…
***
Рассказ о неблагодарном пасынке
Дело было сразу после войны. Сирот тогда по детдомам было видимо-невидимо. Кому-то везло: находили родные, или усыновляли чужие. И вот, попали в один детдом два братишки-близнеца. Малые ещё совсем. Прошло полгодика, и приходит в детдом семейная пара. Люди бедные, но добрые. Бездетные. Решили ребёночка усыновить. Близнецы им сразу приглянулись. А двоих им не потянуть. Повздыхали, да и взяли только одного из двух. Второй тоже недолго в детдоме маялся. Вскоре другая пара, побогаче, приютила. Эти и двоих бы взяли, если бы раньше приехали. Да хоть тройню!
В первой семье нищета, хоть на стенку лезь. А знай – заботятся о сыночке, пылинки сдувают. Во всём себе отказывают, никаким заработком не брезгуют, лишь бы у него всё было хорошо. Чтобы сверстники пальцем в него не тыкали. И всё сделали. Даже в университет устроили. Если не ошибаюсь, он потом ещё и кандидатскую защитил, и хорошую должность получил, и оклад неплохой. Родители здоровье на этом совсем подорвали, но были счастливы. Ждут, не дождутся, когда сынок найдёт себе невесту и внучатами одарит.
Во второй семье всё быстро пошло в гору. Там затягивать пояса не нужно было. А как новые времена настали, смогли даже в Америку уехать. Там оборотистый отец бизнес наладил. Видимо, головастый был: богател, как на дрожжах, и за несколько лет сделался миллионером. Да и сыну помог перспективное дело начать.
Потом настали совсем свободные времена. И уж не знаю, как, только узнал американский брат, что у него близнец в России есть, письмо ему написал. А тот, как письмо прочёл, совсем голову потерял. Врывается, как бешеный, в комнату родителей, и кричит: «Скоты вы проклятые! Кто вас, недоумков, просил меня усыновлять?! Сейчас бы в Америке жил и миллионами ворочал! Будьте вы прокляты, идиоты поганые!» Собрал вещи, и ушёл из дома. Больше не появлялся. Даже на похороны не приходил. Вот такие бывают…
***
- Хи-хи! – осклабился Мракосвет, - расцеловал бы мерзавца! Прямо завидую его бесу! Чистая работа. Этому уж точно гореть в аду, да ниспошлёт Господь покаяние и прощение душе его заблудшей! Господи, помилуй! Господи, помилуй! А и то: не судите, да не судимы будете! Ты ведь, чадо и сам с родителями непочтителен. А ведь сказано: «почитай отца твоего и мать твою». Аминь!
- Так вот из-за греховности, - не унимался я, - мы и ассоциируем всё дурное в произведении с автором! Хотите маленький психологический этюд?
- Даже так? – Музочка насмешливо, но ласково улыбнулась, - давай, родной!
- История совсем простая. Был я ещё школьником старших классов. Родители меня хотели юристом сделать, а я – ну ни в какую не хочу. И устроили они меня общественным помощником в транспортную прокуратуру. Авось втянусь! А я, в своё время, написал порнографическую повестушку…
- О, цвет незрелого Шершеляфама! – перебил Мракосвет, - как же мне нравились твои детские похотюнчики! Как тобою было легко управлять!... Чадо ты моё незрелое! Ох, Господи, Господи… Совсем невоцерковлённый был, вот дурью и маялся! А ты, Музонька, почто, охальница, ему всякое непотребство нашёптывала? Ах, греховодница, прости тебя Господи, сучку сочную!
- Тогда уже любила! Чувственность подогревала! – Муза хихикнула.
Я не выдержал:
- Во-первых, это была даже не порнография, а пародия на порнографию! Во-вторых, дайте уже досказать!
- Валяй, жги, чадо моё возлюбленное! – ипостаси сменяли друг друга почти мгновенно.
- Так вот. Начальником моим был отличный мужик, абхазец. И проговорился я ему как-то, что пописываю…
- И покакиваешь! Хе-хе!
- Да заткнись уже! Он и попросил почитать. Я принёс. А там была пародийная гомосексуальная сценка…
- Но с перчиночкой, с перчиночкой, козлёночек!
- Без перчиночки, просто смешно! Короче, он почитал, и на следующий день говорит мне: «Красыва пышешь! Кабинэт пряма красыва описал, и всё красыва. Маладец! Толко заачэм ТЫ там Ивана Сэмёновича трахнул?». То есть, получается, что на уровне банального восприятия, это не мой персонаж сделал, а Я?
- Так и выходит, сыне! – глаза Светомрака светятся добротой, - А вот за что я, чадо моё, пред Господом, тобой горжусь, то тем, что к содомским непотребствам не имаши склонности! Хотя, как говорится, стоит попробовать всё, и «один раз – не пидарас!».
- Да ну тебя, старшина Пидорчук! – я чувствую, что стал уже совсем фамильярен со своим вечным спутником, - Хотя, один раз чуть не влип…
- Ох, да знаю, знаю, чадо мое неразумное, знаю козлёночек! Ха-ха!
Музочка удивлённо поднимает бровь:
- А вот я не знаю, любимый ты мой! Ну-ка, рассказывай!
Я вздыхаю, и начинаю свой горестный рассказ:
***
Рассказ о ночном недоразумении
Дело было, когда наша сборная по футболу была совсем безнадёжной. Понятно, она и сейчас не ахти, как радует, но тогда совсем плохи были дела. И тут – матч со сборной Англии! Мы с родителями пивком да сушёной рыбкой запаслись, и садимся смотреть безо всякой надежды. А наши возьми тогда – и порви англичан!
Радости-то! От счастья открыли коньяк, пьём, ликуем, друзьям звоним – впечатлениями делимся. А на улице-то – мама родная! Машины сигналят, люди радостно кричат, праздник, одним словом. Сами не заметили, как упились в зюзю. Папу с мамой развезло на старые дрожжи: заснули. А меня на любовные приключения потянуло. Причём обязательно, чтобы с какой-нибудь новой барышней, так что знакомым решил не звонить. Заглядываю на портал интим знакомств. Народу, ясное дело, немного: час поздний. Смотрю, а там очаровательнейшая брюнетка, совершенно в моём вкусе. Ну, думаю, попытка не пытка. Контакт, однако, состоялся легко. Договорились встретиться в одном симпатичном рок-н-рольном клубе.
Быстро одеваюсь, иду, благо недалеко. Вскоре приезжает барышня. Хороша, чертовка. Конечно, не так, как ты, Музочка, но объективно хороша. Выпиваем ещё по стаканчику, а время такое, что где-то часок остаётся до закрытия и танцы исключительно медленные. Танцуем мы, значит, в тесном контакте, шёпотом переговариваемся: взаимопонимание полное. Следующий дринк она уже пьёт у меня на коленках. Одним словом, в таком романтическом ключе досидели до закрытия.
Выходим, держась за ручку. Я ей объясняю, что, мол, у меня дома родители, так что, или в гостиницу, или к ней. Она выбирает второй вариант. Вызываем такси, ждём. И тут она мне говорит: «Ты не будешь разочарован. У меня член – 17 сантиметров». Меня чуть не стошнило. Смотрю – кадык! И как раньше не приметил! «Нет, - говорю, - моё дорогое друже, ступай ка ты домой само!». Посадил в такси, а сам зигзагами пошёл в свои пенаты. И ведь, думаю, ещё бы пара дринков, и ждал бы меня утром сюрприз. Воистину, Бог уберёг!
***
- Воистину, сыне, воистину! – радостно возгласил Светомрак, - с Божьей помощью, удержал я тебя от этих двух лишних дринков! Хотя саму ситуацию тоже сам сконструировал. Красивый коктейль: грех пьянства, плюс похоть, плюс слепоту наслал. Заценил, мерзавец?
- Заценил… Спасибо!
- Хотя, сыне, по причине футбола многое извинительно. Футбол даже Патриарх наш любит. И даже есть футбольные команды из священнослужителей.
- Серьёзно? Не знал. Это ведь здорово!
- А то! Хотя, тут бы специфики добавить! Ну, там «матч на кубок Димитрия Ростовского». О! А ещё, чтобы терминология была, типа «жёлтая анафема» и «красная анафема». Представляешь, как здорово: «судия кажет жёлтую красную анафему. Маранафа!». Или: «игрок получает вторую жёлтую анафему! Маранафа на следующую игру!». И чтобы сороковины матча литиёй отмечали – на сороковой минуте! А вот ещё неплохо, чтобы трансляции вели на церковнославянском! «Драгїе друзь;! Мы; прис2уствуемъ на ;кончательнй игре лиги РПЦЪ! И;гра;ютъ моско;вскїй "Бла;гов;стъ" и росто;вскїй "Богосло;въ". Гла;вный тренеръ моско;вской команды – їере;й Се;ргїй П;шкинъ. Въ этомъ сезоне ;;;б; команды...». И так далее.
- А, по-моему, тут, главным образом, недоразумение, - вмешалась Музочка, - наверняка в анкете была нужная информация, а ты не обратил на нее внимания с пьяного глаза.
- Недоразумение… - Мракосвет мечтательно задумался, - недоразумение отличная штуковина, когда речь идёт об искушении… А иногда – чтобы просто поржать. Вот вам ещё историйка про недоразумение:
***
Другой рассказ о ночном недоразумении
Один женатый мужик встречался с замужней дамой. Время тогда было тяжёлое, ибо в гостиницах паспорта требовали.
Благо, у мужика был лучший друг, а у лучшего друга была свободная квартира. Там наша парочка и встречалась время от времени.
И вот однажды они, как говорил Рабле, предаются всякого рода излишествам. Оба уже близки к экстазу, совсем уже в сантиметрике. И тут, он к удивлению слышит, как возлюбленная говорит ему: «Я хочу чаю!». Удивился, но каприз дамы – святое дело.
Прекратил он возвратно-поступательные движения, встал с предмета своей страсти, и потопал на кухню. Ворчит, конечно, про себя насчёт женских причуд, однако, ставит на плиту чайник, и закуривает.
Тут в коридоре раздаются босые шажочки и дама возникает на пороге кухни. В глазах полное недоумение. «Ты, - говорит, - другого момента не мог найти, чтобы пойти чай заваривать?! Я уже почти… А ты сорвался и убежал! С тобой всё, вообще, в порядке?».
Мужик тоже в недоумении. «Ты же сама, - говорит, - попросила чаю!».
Она ему: «Я?!!! Когда?». Он ей: «Сама же сказала: «Я хочу чаю!».
Поспорили они, поспорили, и выяснилось, в чём дело. Оказывается, дама в экстазе повторяла: «Я ощущаю! Я ощущаю!».
Потом, конечно, оставшееся драгоценное время вместо секса у них смех был.
***
Музочка звонко рассмеялась и захлопала в ладошки. Я повалился набок от хохота. Мракосвет, довольный произведённым впечатлением, гордо сложил руки на груди. Тут я вспомнил:
- Ослышаться – это просто. Вот было время, когда по телеку постоянно крутили рекламу компьютеров PCAT. Целый день: «Пи-си-эй-ти!!!», до оскомины. И как то моя бабушка, Царствие Небесное, подходит ко мне и спрашивает: «Это они унитазы, что ли, рекламируют, или писсуары?». Я ей: С чего ты взяла?». А она: «Так ведь целый день: «Писайте! Писайте!».
Музочка улыбнулась, а Мракосвет наставительно поднял палец:
- А я бы, друг мой писатель, провал тебя возьми, на твоём месте использовал бы обе истории в каком-нибудь нравоучительном сочинении. Есть один твой коллега. Пишет под псевдонимом «Фёдор Гладкий», хотя на самом деле он Андрей Слюняев. Так вот, он пишет именно нравоучительные повести.
- Признаться, не читал.
- Знаю, что не читал. Я всё о тебе знаю. А зря. Сильный автор, могучий, не чета тебе. Он в каждом из своих произведений стремится подвергнуть бичеванию минимум два человеческих порока.
- Похвально! – в голосе Музочки звучит ирония.
- Наиболее сильное, я бы даже сказал – потрясающее душу воздействие на читателя производит его повесть «Педофил-лежебока». Вообразите себе сюжет. Очень ленивый юноша с подросткового возраста начинает испытывать сильнейшие педофильские наклонности. Строго говоря, малолетние – единственный предмет его сексуального влечения. Однако, педофилия – дело хлопотное. Выслеживай, леденцами заманивай, шифруйся, следы заметай. А ему лень. Короче, лежит он каждый день на печи, да ест калачи: сублимирует. В конце он в страшных муках умирает от ожирения, пролежней и сексуальной неудовлетворённости. Потрясающая вещь, потрясающая! Просто за душу берёт! А язык! А композиция! Ммм… Всячески рекомендую!
Музочка хохочет, как ребёнок. Какая же она неотразимая, когда смеётся!... Когда она, наконец, успокаивается, решаю вернуться к серьёзным вещам:
- Хватит дурачиться! Лучше колитесь, наконец, куда мы едем!
Музочка кладёт головку мне на плечо:
- А едем мы, любимый, в городок, что зовётся Святорецк.
- Благостное название, воистину благостное! – умиляется Светомрак, - Хотя могли бы назвать проще – «Сисськ»! Напиши роман, напиши про такой город! Там бабы сплошь сисястые. А ты по этой канве сюжет вышивай, писака! Вообще, называть города – это сплошное удовольствие! Вот есть «Гусь Хрустальный». А где, скажите на милость, «Утка Жестяная», а? Где, я вас спрашиваю? Находить названия – дело ответственное! Вот, к примеру, назовут город, как попало, а потом начинаются всякие телешоу: «Отчего, мол, в городе Усть-П****йск дети начинают рано материться?». Вот, был случай…
Музочка вскакивает и отвешивает ему хорошего леща:
- Да, хорош уже балаболить!!!
Светомрак смиренно возводит глаза к небу:
- Бог простит, и я прощаю, дура хренова, доярка лицемерная…
Музочке остаётся только злобно и глубоко вздохнуть. Беру за ручку и успокоительно-нежно поглаживаю:
- Так что там, в этом Святорецке, родная?
- Ммм… Тебе там непременно понравится! Вообрази себе: небольшой провинциальный город. Настолько небольшой, что там, должно быть, существует понятие «свадебный прапорщик». Причём город старинный, ещё доордынский. Даже крошечный кремль есть. Дома в один-два этажа, и видимо-невидимо старинных церквушек…
- Церквушек!... – перебил Мракосвет, - у меня с ними особые отношения. Когда рядом церковь, мне и благодатно и мучительно. Наверно это чувствуют ваши плотские мазохисты.
- Тогда гарантирую тебе тоже массу удовольствия! – съехидничала Музочка, - Но главное…
- Что?
- Я ведь не просто тебя туда везу! Решила сделать тебе подарочек. Там в тридцати километрах от города музей-усадьба твоего любимого Львова.
Я так и охнул:
- Господи! Ну, точно! Он же родился и жил в окрестностях Святорецка! У меня просто название города из головы вылетело! Правда, не знал, что усадьба сохранилась! Любимая, ты чудо!
Я поцеловал Музочку глубоким поцелуем.
Леонтий Петрович Львов, граф, был в своё время довольно известным литератором. Написал семь больших философских романов, и более сотни рассказов. Не Толстой, конечно, но он мне, почему-то ужасно нравится. Есть в нём что-то особенное. Писал достаточно глубоко, оригинальным стилем. Не стремился в столицы. Всю жизнь жил, как типичный провинциальный помещик: охотился, чревоугодничал, чаёвничал, не брезговал рюмочкой и слегка волочился за селянками. Его супруга, впрочем, относилась к этому со спокойной мудростью писательской жены. Вероятно, его слава ещё бы возросла; скорее всего, он не написал лучших своих сочинений. Но жизнь оборвалась внезапно: прекрасным летним вечером он утонул во время купания в речке. Постепенно имя его забывалось. Теперь только немногие читают Львова в дореволюционных изданиях. Воистину, Музочка сделала мне настоящий подарок!
Так бы целовал и целовал ее, мою самую знающую меня на свете!...
- Ой, ой, ой! – прервал нас голос Мракосвета, - Тоже мне: Эдуард и Элизабет!
Музочка гневно нахмурилась:
- Исчезай уже! Думаю, нам спать пора.
Мракосвет криво улыбнулся:
- Ну… Пора так пора! Могу предложить нашему писателю эротический сон на эту ночь. Ты со своей Музочкой занимаешься любовью в туалете поезда. Вам и делать ничего не надо. Поезд сам качается. Просто прижимаетесь друг ко дружке и говорите всякие непристойности. Но главное, сыне, помолись на ночь!
Я перекрестился:
- Господи, благодарю Тя за сегодняшний день. Не остави мене и на завтрашний день, и во вся дни живота моего!
Светомрак улыбнулся и перекрестил меня. Затем растаял, как светлое облачко, оставив за собой едва уловимое благоухание. Наконец, одни. То есть, мы оба знаем, что он всегда со мной, но сейчас его не видно и не слышно.
Я поцеловал Музочку и улёгся на койку. Она накрыла меня одеялом:
- Спи, мой любимый!
Я взял ее за руку:
- Никогда не спрашивал, хотя давно собирался. Я ведь однажды постарею…
Она улыбается:
- Тогда я стану воплощаться в виде очаровательной старушки!
- Только, обязательно на десять лет моложе меня!
- Договорились, любимый.
- Когда меня не станет, ты сделаешься музой следующего артиста?
- Это зависит от того, чего ты достигнешь. Музы тех, кто стали великими, больше не переходят ни к кому. Если хочешь, они, наконец, обретают имя. «Муза Чехова», или «Муза Прокофьева».
- Ха! Звучит, как имя и фамилия!
- Да, действительно… Значит, дай мне свою фамилию, милый! Не отдавай меня никому! А теперь спи, любовь моя!...
Засыпая, чувствую, как она нежно гладит мои волосы… Хорошая моя… Хорошая…
Здесь заканчивается первый день Гептамерона.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Утро. Вагон покачивается, как колыбелька. Ласкает любимый с детства стук шпал. Тихо играет радио. Музочка сидит напротив и не отрывает от меня любящих глазок. Не знаю, спала ли она вообще. После того, как она почти всё время материальна, она научилась уставать и спать, но ещё не совсем. Завтракаем. Потом просто молча сидим в обнимочку.
Время близится к полудню. Дверь купе открывается. Заходит молодой человек в лёгком скафандре без шлема. Держит солидный дюралюминиевый кейс.
- Здравствуйте! Владимир. Космонавт.
Крепкое рукопожатие. Понимаю, что надо представиться. По шкодным глазкам Музочки понимаю, что она не прочь подурачиться.
- Будем знакомы: Федор Гладкий, литератор, - я стараюсь не засмеяться.
На лице космонавта глубокая вина:
- Не читал. Извините уж, нам на Байконуре не до чтения.
- Что вы, что вы, не извиняйтесь, я понимаю. Тем более, у меня вообще очень узкий круг читателей. А это моя супруга…
- Ольга, - подхватывает Музочка, - воспитательница в детском саду.
И многозначительно смотрит на меня.
- Благородная профессия! - Космонавт садится, - Устал я от этих поездов уже. Несколько дней в дороге.
Вид у него действительно утомлённый.
- Куда направляетесь? – сочувственно интересуюсь я.
- На Байконур, куда же ещё? С девятью пересадками… - вздыхает покоритель Вселенной.
Я несколько удивлён:
- А не проще ли самолётом?
Володя опять вздыхает, но теперь глубоко и трагично:
- Не могу… У меня аэрофобия.
Никогда ещё не видел у Музочки таких огромно удивлённых глаз.
- Хотите спросить, как я с аэрофобией стал космонавтом? – Володя выглядит глубоко несчастным.
- Ну, в общем да, - Музочка глубоко заинтересована.
- Всё космическая еда. Ну, понимаете: всякие там тюбики, пакетики, концентраты, и прочее. Обожаю! Ел бы и ел часами! Вот, не зря говорят, что все проблемы из детства. Был я в выпускном классе, когда одноклассница пригласила меня на день рождения. А у нее папа – человек с широким кругом общения. Космонавты среди приятелей тоже были. Иногда дарили ему всякие тюбики. Вот папа возьми, и дай дочкиным друзьям попробовать. Конечно, накинулись. А как не накинуться?! Мы юные, а тут что то, связанное с космосом. Я как попробовал – чуть ума не лишился от восхищения! И всё. Запал. Это было, как любовь с первого взгляда. Ходил сам не свой. Ещё бы попробовать! Так ведь неловко в гости напрашиваться. Думал, может, есть магазины какие-нибудь. Обыскался. Нет, как нет. Тогда я твёрдо решил стать космонавтом, хотя самолётов и вообще высоты с детства боялся…
Я потрясён. Вот вам и сюжетик. Одно неясно:
- Володя, не хочу быть бестактным, но как вас с таким диагнозом приняли в космонавты?
- Повезло. Они там давно уже планировали эксперимент поставить, как аэрофоб переносит космический полёт. Искали героя аэрофоба, но все, естественно, отказывались. И тут я – с мотивацией. Взяли без вопросов. Судьба!
Открывает кейс. Из него исчезает пара тюбиков.
- Не желаете попробовать?
- Нет, спасибо! – отзываюсь, - Вдруг тоже подсяду, а я, как и вы аэрофоб, только не такой храбрый.
- А я уже налеталась и напробовалась в жизни, - подмигивает мне Музочка.
Володя с недоумением смотрит на нее, но вопросов не задаёт. Начинает отвинчивать крышечку тюбика. Надо видеть его в этот момент. С таким выражением лица украинец снимает крышку с кастрюли с горячим ароматным борщом. С таким выражением лица ребёнок разворачивает конфету. С таким выражением лица алкоголик открывает холодную бутылочку. С таким выражением лица сластолюбец снимает с дамы влажные трусики. С таким выражением лица садист-преподаватель открывает зачётную книжку. С таким выражением лица меломан ставит пластинку. С таким выражением лица маньяк наносит первый удар трепещущей жертве. С таким выражением лица наркоман вводит иглу в голодную вену.
Володя жадно присасывается к тюбику и уничтожает сразу половину. Облизнувшись, что дитё малое, собирается, было, завинтить колпачок, но передумывает и досасывает до конца. С наслаждением утирает губы:
- Господи! Зараза такая! Хуже семечек! – и тут же принимается за второй.
Мне ещё не всё понятно.
- Володя, простите великодушно, но как вы всё-таки летаете на орбиту?
Он ещё глубже вздыхает:
- Эх… И смех, и грех, если честно. Не люблю об этом рассказывать, но поезда располагают к откровенности. Ладно! Когда меня включают в состав экипажа, то к обычному комплекту добавляют ящик памперсов, пару запасных скафандров, и столько питания, чтобы мне хватило без ограничений. Ещё запас верёвок, на случай если у меня случится паническая атака, и мешок транквилизаторов. В первый раз чуть не сдох от страха. Потом стало уже полегче, но всё равно очень страшно. Отвлекаюсь едой. Ем, ем, ем… К концу вахты скафандр за малым не трескается на животе. Вот. Как то так…
Музочка с уважением смотрит на него:
- Вы отважный человек, Володя! Не каждый способен на героизм ради любви. И предмет любви не имеет значения. Совершенно не важно, женщина это, или еда.
Я включаюсь:
- Кстати, о пересиленном страхе. Один знакомый адвокат рассказывал мне историю из своей практики.
***
Рассказ об адвокатском абордаже
Пошёл я, говорит он, как то на дежурство в субботу утром. Конечно, бездарная потеря времени. Клиентов обычно по субботам не бывает. Но, правило есть правило. И график дежурств тоже надо соблюдать. Главное, очень скучно. В обычные дни можно с коллегами потрепаться, а тут сидишь один. Ещё и время было такое, когда соцсети ещё не всюду проникли. Значит, или читай книгу, или работай с документами.
Сижу, листаю дело. Благо забавное. Пьяный дед погнался за своей бабкой. Она утверждает, что с топором, он – что с веником. Показания свидетелей совершенно не совпадают. Один говорит, что в руке у деда была палка, другой – что прутик, третий ещё что-то. Причем, и бабка, и соседи тоже пьющие. В общем, поди разберись!
Тут вдруг заходят клиенты. Два молодых парнишки в штатском. Неожиданно, но приятно. И рассказывают они о своём горюшке.
Оказывается – матросики. Служат на сухогрузе. Большооом таком – уж не вспомню, о трех, или о пяти палубах. Недавно останавливались в Гамбурге. Там в свободное время пивка накатили. Не то, чтобы допьяна, но чуточку слишком. Увидел их в таком состоянии старпом, понюхал… А старпом, по их словам, вообще лютый зверь. Наорал, уволил с судна. Проблема в том, что не отдаёт, гад такой, документы.
- Я то, - спрашиваю, - чем могу помочь?
- Тут такое дело, - отвечают, - сухогруз сейчас как раз стоит здесь в порту на разгрузке-загрузке. Если вы поговорите со старпомом и объясните, что это незаконно… В общем на нас ему наплевать, а вы дядя солидный, юрист. Вас он послушает.
«Ну, - думаю, - почему бы и нет? Всё ж развлечение». Решил я с мальчишек много не брать. Дело то плёвое! Подумаешь – доехать до порта, быстренько подняться по трапу. Пять, от силы десять минут поговорить со старпомом, спуститься, и обратно. Всех то дел! Так что договорились: четыреста рублей и такси за их счёт.
Дождались такси, поехали. Приезжаем, выходим. Я представлял себе именно порт со строениями, оборудованием, и всем таким. А тут брег пустынный… И, что характерно, никаким сухогрузом и не пахнет.
- Где сухогруз то, ребята? – спрашиваю, - Уплыл что ли? Опоздали?
Смотрю: они как то виновато с ноги на ногу переминаются, глаза прячут.
- Тут такое дело… - говорят, - сухогруз в сам порт не заходит. Его разгружают прямо на фарватере.
- Так что делать будем?
А они, главное, гордые такие собой, ответствуют:
- Мы тут с друганом договорились. У него катер. Он нас к сухогрузу подвезёт.
«Тьфу, - думаю, - мне ещё этого геморроя не хватало! Ну ладно. Катер, так катер».
Звонят ребята по мобильнику. Минут через пять подплывает… Ну, я бы даже катером не назвал это. По размеру – рыбачья лодка. Мы вчетвером там только стоя плыть сможем. И тут становится мне не по себе. Я же не просто плавать не умею, а водоёмов панически боюсь! Даже, когда приходится бывать на море, купаюсь, что называется, на мелкотне. А тут стоя… Ой, мама! А что делать? Назвался груздем – полезай в кузов!
Плывём. Страшно – нет слов! Сохранять равновесие с непривычки трудно. А тут ещё, стоит параллельно какому-нибудь судёнышку проплыть, волной качать начинает. Я, главное, ещё и выгляжу в этой обстановке не вполне органично. Представьте себе, плывёт на таком катерочке человек в дорогом костюме с галстуком; новые лакированные туфли, дорогие очки в позолоченной оправе и кожаная папка для солидности. Лоэнгрин, блин! А ещё очень не хочется показать, что страшно. Делаю лицо кирпичом. Болтаю непринуждённо. А рубашка на спине уже мокрая. И пипи хочется.
Подплываем к сухогрузу. Сюрприз номер два. На самой верхней палубе друзья моих матросиков улыбаются, руками машут, кричат что-то. Приветствуют, стало быть. И… скидывают длиннющую верёвочную лестницу. Час от часу не легче! Оказывается, придётся на эту самую верхнюю палубу карабкаться!
«Ну, - думаю, - продешевил. Знал бы, что эта «прогулочка» таким стрессом обернётся… Надо было все четыре тысячи с них, мерзавцев, слупить!». А что делать? Страх показывать по-прежнему не хочется. В конце концов, думаю, здесь до чёрта отлично плавающих людей. Спасут, если что. Лезу. Ощущение ужасное! Вы пробовали когда-нибудь с папкой и в лакированных туфлях взбираться по веревочной лестнице? А тут ещё и сухогруз покачивается, и вода кругом. И пренеприятнейшая мысль о том, что ещё предстоит спускаться. Ребята сверху помогают подняться с лестницы на палубу. Вроде, живой.
Зато через минуту я был вознагражден! Представьте себе: капитан со старпомом спокойненько водку трескают, и овощами закусывают. Судно стоит в фарватере. Появление посторонних лиц в принципе невозможно. И тут появляется перед ними весь из себя такой упакованный гражданин и папкой и говорит: «Здравствуйте! Я адвокат Петров. Прошу немедленно вернуть моим клиентам их документы!». Главное по роже старпома видно, что хамло он действительно редкостное. Понимаю, что в голове у него сейчас прокручивается несколько тысяч вариантов матерного ответа, но неожиданность блокирует информацию на выходе. Открывает рот, как рыба, и всё. Потом молча встаёт, достаёт из сейфа документы и отдаёт их ребятам. Те прямо светятся! «Спасибо! – говорю, - всего доброго и приятного аппетита!». Поворачиваюсь, иду к выходу. И, когда я уже был на пороге каюты, старпом «включился»:
- Вы бы, адвокат Петров, - говорит, - поторопились бы! А то мы через три минуты отплываем!
И хохочет, гад… Мы – пулей к борту. А судно уже тронулось.
«Когда же, - думаю, - сегодня приключения закончатся?!».
Наш друг внизу ведет катер, пытаясь соизмерять скорость со скоростью сухогруза, и держаться рядом с лестницей. Перебраться с борта на лестницу – кошмар. Спускаться по лестнице – кошмар. Но это всё фигня. По-настоящему страшно спрыгивать с лестницы… С движущегося сухогруза – в движущийся крошечный катер…
Вот такая прогулочка… Естественно, в контору я больше не вернулся. Поехал в любимый бар.
***
- Да уж, - отреагировал Володя, - непросто мужику было. Вот мой племянник лошадей страшно боится. А, когда его любимая девушка в парк пригласила на лошадках покататься, делал вид, что ему всё нипочём. Да так убедительно, что инструктор сказал: «За вами, девушка, я присмотрю. А вы, молодой человек, катайтесь сами. Вижу, что не первый год в седле».
Космонавт опять извлекает из кейса какой-то концентрат; вылакал залпом.
- Ладно, друзья, - говорит, смачно облизывая губы – пойду-ка поближе к тамбуру. А то, не дай Бог, пересадку пропущу. Всего вам доброго!
- Удачи, старина! – я пожимаю его крепкую руку.
- Хорошего полёта и приятного аппетита! – Музочка искренне улыбается.
За Володей захлопнулась дверь. Музочка берет меня за руку:
- Ну, вот, милый. А ты что-то говорил про самолёт. Поезд – это прелесть! Кого только не встретишь!
- Оно конечно… Славный парень, хоть и забавный. Только, знаешь, что?
- Что?
- Лучше бы мы всё это время были вдвоём!
Не успела Музочка со счастливой улыбкой обнять меня, как дверь опять шумно распахнулась. Перед нами пожилой мужчина с явно офицерской выправкой.
- Иван Тимофеевич Никитин, генерал в отставке! – командирским басом отрекомендовался он.
- Фёдор Гладкий, литератор, - по привычке представляюсь я, - это моя жена…
- Ольга, дельтапланеристка!
- Очень приятно! – генерал присаживается, - а ваша супруга – смелая женщина, товарищ литератор! Как вас, извиняюсь?
- Фёдор Гладкий.
- Ммм… Не читал!
Генерал снова встает, высовывается в коридор и зычно требует чаю. Получив желаемое, он начинает копаться в чемоданчике. С каждой секундой его лицо мрачнеет.
- Главное… Каждый раз… А тут… - растерянно бубнит он.
- Что-то случилось, товарищ генерал? – обеспокоилась Музочка.
- Варенье… - вздыхает он, - Жена всегда кладёт мне в дорогу варенье. Похоже, в этот раз забыла. Это в первый раз за сорок лет совместной жизни…
Он снова поднимается и зычно кричит в дверь:
- Варенье есть?!!!
- Нееет!!! – голос проводницы не уступает генеральскому в громкости.
Генерал выглядит совершенно растерянным:
- Извиняюсь, а у вас варенья случайно нет?...
- Никак нет, товарищ генерал! – рапортую я.
- Служил?
- Никак нет, товарищ генерал!
- Не служил… И варенья нет… - в его голосе полная безысходность.
И тут – о, чудо! В дверном проёме возникает лучащийся любовью Светомрак с двухлитровой банкой варенья в руках.
- Всем доброго дня, и храни вас всех Господь!
Генерал ошарашенно глядит на него.
- Простите, я тут случайно услышал, что вы ищете варенье, - продолжил ангел, - если не побрезгуете… Это вам.
- Как то, честное слово, неловко!... – генерал смущён.
Светомрак лучисто улыбается:
- Ради Бога, не стесняйтесь! У меня с собой ещё много!
Генерал берет банку так, как счастливый отец на ступеньках роддома принимает на руки новорожденного:
- Ну, спасибо так спасибо!
- Во славу Божью! – кротко ответствует Светомрак, - всего доброго! Храни Господь!…
Он выходит в коридор. По счастью, оглушённый счастьем генерал не услышал в конце фразы слово «козёл». Военачальник с нетерпением открывает банку:
- Надо же! Из райских яблочек! Сто лет не едал! Святой человек! Вот, не зря говорят: «среди людей живём»! А всё почему? Потому что матушка Россия! Хрен бы немец, или француз вот так!... Просто так!...
По щеке генерала стекает слеза. Он спешно достаёт из чемоданчика чекушку дорогого коньяка:
- Не желаете?
Мы с Музочкой жестами отказываемся. Генерал торжественно поднимает чекушку:
- За Отечество! – и молодецки отхлебывает треть. Смачно закусывает столовой ложкой варенья, и запивает чайком, - Ох, дай Бог здоровья тому доброму человеку! Варенье то! Вареньище! Вкуснее в жизни не едал!
Он со смаком лопает ещё несколько ложек, запивая чаем. Поуютнел. Заулыбался.
- Ох, здорово! - говорит, - Люблю поезда! Можно расслабиться… Даже о дисциплине забыть… Кстати, о дисциплине. Припомнилась мне тут одна история…
***
Рассказ о педантичном прапорщике
Когда я ещё был солдатиком, служил у нас в части прапорщик Царёв. Служака он был, конечно, отменный и дисциплинированный. Но зануда редкостный. С солдатами был страшным врединой, и они, откровенно говоря, от души его ненавидели. Однажды довелось ему быть в наряде, помощником дежурного по части. Мы, конечно, все в ужасе. Понимаем: мало нам не покажется. И точно! Во всё нос суёт, к каждой мелочи придирается, всё велит исправить, причём мигом. И так целый день!
Наступает, значит, утро следующего дня. В часть должен вернуться командир. Прапорщик по этому поводу совсем голову от дотошности потерял. Всё выслужиться хочет. Наступает утро. Ни свет, ни заря – прапорщик уже у нас в казарме. К каждой мелочи, к каждой пылинке придирается. А тут на дворе август, жара страшная. И то ли от жары, то ли от чрезмерного усердия у прапорщика Царёва башка вспотела. Снял он фуражку, и оставил ее без всякого присмотра на тумбочке. И ушёл дальше осматривать и придираться. А у нас был шутник – Вовка Жданов. Пока прапорщик пропадал, он, значит, снимает с его фуражки кокарду, и закрепляет ее на палец правее положенного.
Тут, наконец, приезжает командир. Прапорщик напяливает свою фуражку, и бежит встречать. И задницу лизать, само собой.
А командир у нас мужик суровый был. Посмотрел на прапорщика, да как закричит: «Товарищ прапорщик, немедленно поправьте фуражку!» Тот тщательно поправляет, по уставу. Командир ещё громче орёт: «Ты что, Царёв, охренел? Поправь, как следует!!!». Тот опять, тщательно, замеряя пальцами, поправляет. А командир ему: «Царёв, ты ужрался, что ли?! Снимай свою грёбаную фуражку, и поправляй, как положено!!!».
Смотрит Царёв на фуражку, и ничего не понимает. Полное смятение! От растерянности он зажал ее между ног и стал тянуть козырёк на место. Аж язык высунул от старания! Командир уже смеется, сложившись пополам. Мы тоже от смеха умираем.
Потом Царёв полгода ходил, как мокрая курица, и ни к кому не придирался.
***
Закончив повествование, генерал снова открывает чекушку:
- За разумную дисциплину! - и отхлёбывает вторую треть. Варенье. Чай. Хорошо ему.
Музочка кладёт головку мне на плечо:
- А жаль, право, что ты не служил в армии! Научился бы дисциплине. Ты и в детстве был такой же непослушный, как сейчас?
- А вот и нет! – я засмеялся, - Я был само послушание. Вообрази себе. У нас в детском саду было строжайше запрещено выходить из комнаты во время тихого часа без разрешения воспитательницы. И вот – тихий час. А мне страшно хочется пипи. А воспитательница, как на грех, на педсовете. Лежу, скриплю зубами. Тут, на счастье, заглядывает в дверь дочка воспитательницы. «Надя, - говорю уже с трудом, - Позови маму!». Минуты через три заглядывает, наконец, Нонна Геннадиевна. «Кто, - спрашивает, - меня звал?». Ответить бы, да, почему-то постеснялся. Она пожала плечами и ушла. А я дальше мучаюсь. Минут десять потерпел, и уже сил нет. Решаюсь на преступление: выйти в туалет без разрешения. А уже поздно! Только встал, как процесс пошёл. Еле успел штанишки спустить. В панике бегаю между рядами раскладушек, орошаю всё и всех… Тут опять Нонна Геннадиевна заходит. Если бы ты видела ее глаза!...
Музочка со смехом обнимает меня:
- Мой любимый гений настолько меня любит, что не боится рассказывать мне, как он однажды обоссался?!
Генерал с умилением смотрит на нас:
- Милая вы пара!... А дисциплина – вещь важная. Правда, перебарщивать не нужно. Иногда и пошутить к месту хорошо бывает. Вот, была одна история…
***
Рассказ о подброшенном презервативе
Был я уже командиром части. Сослуживцы меня уважали и любили, но шутники были редкостные.
И вот они, красавцы мои, подбросили мне в карман презерватив.
Прихожу, значит, домой. Жена, как водится, первым делом берётся мне форму в порядок приводить. И тут находит она эту штуковину…
Покраснела от гнева и сразу в крик:
- Ах ты, кобель! Это ещё что у тебя такое!!!
- Что же сразу «кобель»! Был бы кобель, использовал бы. А тут видишь – целенький! Это нам теперь к пайку прибавили по распоряжению Минобороны.
Она сразу успокоилась, погладила форму, подала мне ужин, и – давай своих подруг, жён моих сослуживцев обзванивать. Мол, как теперь заботятся об офицерах! Даже презерватив стали в комплект добавлять! И, главное, похвасталась, какой я у нее хороший. Не использовал ведь!
И, значит, коллеги мои весь вечер оправдывались. Объясняли, куда делся презерватив из их комплекта. Так что, дорогие мои, хорошо смеется тот, кто смеется последним!
***
- За тонкий армейский юмор! - чекушка опустела. Варенье. Чай. До дна. Генерал блаженно растянулся на койке.
- Хороший коньячок! Ей-Богу, отличный!
В музочкиных глазках царит умиление:
- Товарищ генерал, а, правда, что военные могут очень-очень много выпить?
Генерал смеется:
- Перед стаканом не спасуем! Есть, правда, гражданские, что и побольше выпьют, но по-свински. А мы всегда с достоинством и патриотично!
- Это как?
Генерал устроился удобней:
- Например… Была, вот, одна история…
***
Рассказ об истинном патриотизме
Дело было ещё в восьмидесятые…
Один офицер рассказывал. Учился он в военной академии. Время, понятно, ещё советское, дружба народов, и всё такое. Ну, и Варшавский договор, конечно. Соответственно, в академии обучались не только наши офицеры, но и их коллеги из дружественных стран. И, несмотря на то, как в Союзе ценилась дисциплина, находилось время и на веселье, и на выпивку. Эдакий Царскосельский лицей в погонах. Да что там! Куда веселей! Пушкина с однокашниками в ежовых рукавицах старались держать, и иноземцев среди них не было.
Национальный вопрос тогда ещё не был болезненным, так что кутили смешанными компаниями. А, если помните, ни в одной стране Варшавского договора сухого закона не было. Каждый по-своему, но выпить любили все. И вот, во время одного из застолий восточные немцы позволяют себе самую большую эскападу, после нападения на СССР. Один из них встаёт, и на далеко не идеальном русском начинает, чуть ли не в кантовском стиле доказывать, что мы, русские, мол, не умеем пить водку. Осадили бы его другие, так нет – поддакивают! Наши, конечно, в шоке. Нашим бы, ни в каком подпитии не пришло бы в голову заявлять, что немцы не умеют пить пиво! Хотя, между нами, не умеют. Я однажды с немцем на пари пил пиво по формуле «кружка залпом – рюмка водки – кружка залпом – и так далее». Он сдох на втором круге. Его из бара на руках в такси уносили. А я ещё посидел до закрытия. Ааа! Чуть не забыл! Он ещё успел на барной стойке потанцевать, перед тем, как вырубиться.
Наши, конечно, не то, чтобы в скандал, но воспламенились. «Мы не умеем, - говорят, - так научите! А того лучше, давайте соревнование устроим, раз вы такие умники!». Короче, «здесь Родос, здесь прыгай!».
Немцы мордами от брошенной перчатки отворачиваться не стали, не та нация. Дуэль так дуэль! Придумали условия. С каждой стороны по пять человек. Сначала в течение часа немцы (умники, мать их!) пьют водку по своим правилам, а наши копируют их действия. Затем наши пьют по-свойски, а немцы копируют нас.
Берут немцы бутылку. Наши, соответственно правилам соревнования, тоже. Каждую рюмочку аллеманы пьют малюсенькими глоточками. Наши тоже. Вот ведь пытка, а?!
Так проходит мучительный для русской души час, который показался советским офицерам вечностью. Ну, вы меня понимаете. И, наконец-то! Следующий час по нашим правилам. По бутылке на персону. Вместо рюмок – стаканы. И минимум по полстакана залпом! Ух! Потом ещё пять бутылок! Немцы, куда деться, копируют, и постепенно в их команде всё больше игроков выходит из игры. Час ещё не закончился, а все пятеро уже мордами в закусках. Виват, Россия! Виват, драгая! Причём, на следующее утро наши, как огурчики, на плацу, а немцы так выползти и не смогли.
Вести о великих победах разносятся быстро, и невозможно скрыть их от сильных мира сего. В той системе сильным мира сего был начальник академии. Как только весть о славной виктории достигла его высочайшего слуха, изволил он разгневаться и потребовал к себе всех: и победителей, и побеждённых. В состоянии прибыть, конечно, были только победители.
Генерал ходит перед строем. Мрачен. Строг.
- Участвовали?
- Так точно, товарищ генерал!
- Победили?
- Так точно, товарищ генерал!
- Вольно, свободны.
Старший решается спросить:
- Товарищ генерал, каких мер взыскания нам стоит ожидать?
Тот улыбается:
- Ожидали бы, кабы проиграли. Свободны!
***
Музочка смеется и аплодирует:
- Вот это по-нашему! Это по-русски!
«По-русски»? Небожительница! Ты, кажется, правда, меня любишь!
Генерал, необъяснимо опьяневший, учитывая малое количество выпитого, галантно целует ее изящную ручку.
- Фёдор, ваша супруга воистину русская женщина! Эх, «есть женщины в русских селеньях»!
Я чуток ревную, но тут же понимаю, что музы генералам не полагаются. Тем более что больше, чем ревную, не понимаю, отчего старого вояку так расколбасило. Даже иностранцы от такой дозы чисты, как стёклышко. И тут вспоминаю одну историю.
- Кстати, - говорю, - был один случай…
***
Рассказ о русской даче, или Новое Бородино
Как то в конце девяностых приехал ко мне погостить Франсуа, мой добрый французский друг. Иностранцы тогда были ещё немножечко в диковинку, и с ним поспешили познакомиться все члены моей тогдашней компании. Стали думать, где бы вместе провести время, чтобы и ему было интересно, и нам всем хорошо. Согласия не получилось. Каждый предлагает свой любимый ресторан, другие спорят. Чуть ли не час дискутировали.
А был среди нас Вовка. Милейший человек, весь в милейшего же папу. Вовкин папа, Иван Николаевич – бывший главный военный врач области, офицер немалого ранга и бывший же член обкома партии. Весёлый такой, хлебосольный дядька. Вот Вовка и предложил всем поехать к бате на дачу. Шашлыки устроить и баньку затопить. И для Франсуа экзотика, и для нас раздолье. Дёшево и сердито! Единогласно!
Мне, как то неловко было ехать с пустыми руками. Прихватил пару бутылок коньяка и пару шампанского. Приезжаем. Знакомим хозяина с приезжим. Иван Николаевич, дорогой гость и я, на правах толмача, садимся за стол во дворе, а остальные начинают заниматься шашлыками.
- Ну, - говорит хозяин, - надо бы выпить за знакомство!
- Святое дело! – отвечаю, - Только вы с ним осторожней. Чай не наша кровь.
- Эээ! – говорит, - Ты, братец забыл, что я врач? Наша первая заповедь: «Не навреди!».
Я киваю и достаю свои скромные гостинцы.
- С чего, - спрашиваю, - начнём?
Иван Николаевич с отеческой иронией улыбается:
- «С чего? С чего?» Это же, сынок готовые «Огни Москвы»!
- Что?
- Тьфу на тебя! Молодо – зелено! Коктейль такой. Сейчас сообразим!
Берёт соразмерную кастрюлю, выливает все четыре бутылки, и начинает размешивать половником. Через минуту – готово. Тем же половником разливает по стаканам:
- Ну, будем!
Выпиваем. Штуковина, откровенно говоря, вкусная. И, пока готовились шашлыки, мы эту кастрюльку втроём уговорили. Уже слегка захмелевший Франсуа даже начал, было прощаться. Какая, подумал он, может быть ещё культурная программа после кастрюли коктейля? А вот какая! Как только подали шашлыки, Иван Николаевич торжественно принёс ящик водки. И понеслось. Ящик, как то незаметно улетучился под обильную закуску. К чести Франсуа, держался он неплохо. Через часок, где то, решили застолье заканчивать. И тут, вдруг, открывается калитка, заходит мужичок. Сосед.
- Николаич, - говорит, - Я тут смотрю, у тебя гости. Шашлык будете?
- Не! – говорит хозяин, - уже шашлыку по горло.
Мужичок хитро улыбается:
- А из косули?...
Сдались, конечно, все. Мужик сбегал за ограду. Возник с дымящейся кастрюлей. Потом опять исчез, и появился уже с ящиком водки. Глаза Франсуа стали невиданно большими и красивыми… Я и сам, было, усомнился, сдюжим ли. Сдюжили.
Решили попариться. Предлагаем Франсуа пойти в баньку с кем-нибудь из нас, ибо заботимся о жизни иностранного гражданина. А он, уже хорошенько пьяный, заладил:
- Нет! Пойду только с Иван Николаевичем. Он доктор.
Я ему:
- Доктор то он доктор, но лучше иди с нами!
Парил меня как то Иван Николаевич. Двумя руками вениками метелит так, что мало не покажется. А воду на каменку так и льёт, поминутно. Я сам еле выдержал. Но Франсуа, как робот, повторяет:
- Он доктор. Он доктор.
Ладно, малыш. Хочешь к доктору? Добро пожаловать! У нас лучшая медицина в мире.
Минут через пятнадцать Иван Николаевич появляется на пороге бани:
- Комсомольцы-добровольцы! Кто поможет мне вынести этого хлюпика?
Ну, понятно…
Через пару минут дымящийся Франсуа сидит в бочке с холодной водой. Мрачен. Всё повторяет:
- Минздрав обязан это запретить…
Садимся, было, десертничать. Но тут Иван Николаевич покаянно бьёт себя по лбу:
- Да что же я за хозяин такой! У меня же ещё домашнее вино есть! Своё!
Пулей устремляется в дом, и возвращается с двумя трёхлитровыми бутылями. По тускнеющим глазам Франсуа вижу, что он возразил бы, да не решается.
Вино отменное…
Франсуа к машине несли. Квартировал он у меня. Друзья любезно помогли мне дотащить его до спальни. Раздели и укрыли простынкой. Попрощались. Хорошо посидели, если объективно.
Встаю по будильнику в пять утра. Мне нужно в аэропорт – отдать рукопись московскому редактору. Франсуа открывает глаза:
- Который час?
- Пять. Спи!
- А ты зачем встал?
- Мне нужно в аэропорт. Дела. Спи!
- Сейчас бы бутылку «Перье» с лимоном… - Франсуа с трудом переводит себя из лежачего положения в сидячее, - Постой!
- Что?
- Вчера были «Огни Москвы»…
- Да!
- И много водки…
- Да!
- Потом вино… Много вина…
- Да!
- Сейчас пять утра…
- Да!
- И ты едешь в аэропорт, потому, что у тебя дела…
- Да!
Франсуа роняет голову в ладони:
- Бо – ро – ди – но…
***
Генерал захохотал и похлопал меня по плечу. Он уже совсем пьян.
- Хорошие вы ребята! – кричит он, - Жизнь хороша, а душа песни просит! Гармонь бы! Проводниииица!!!
В двери появляется дородная блюстительница вагона.
- Господи, что вам ещё надо?
Генерал игриво хлопает ее по попе:
- Красивая ты… Гармонь бы мне!
Она сплюнула:
- Может, рояль ещё?! – и злобно ушла.
Генерал выходит следом.
- Гармошки ни у кого нет? – слышится его голос.
Возвращается.
- Простите, - обращается он к нам, - А у вас гармошки нет?
- Не-а! – отзывается Музочка.
Он вздыхает:
- И жена не положила…
Уже почти предсказуемо в двери засветился Мракосвет.
- Вы, я слышал, гармошку искали! По случаю, у меня есть с собой. Берите, ради Бога! – и суёт генералу в руки гармонь. И исчезает в коридоре.
- Святой человек, святой! – генерал сияет. Набирает в грудь побольше воздуха, и выходит в коридор.
На границе тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят.
У высоких берегов Амура
Часовые Родины стоят.
- Всем смирно, когда поёт генерал!
Выглядываю в коридор. Генерал умудряется ещё и подтанцовывать, несмотря на качку. Смотрю на Музочку. Она недоуменно качает головой.
Из коридора раздаётся:
- Теперь народная! Кто любит народные – смирно!
Бойчееей соси, щекааастая!...
Вагон сильно качает, и, судя по грохоту в коридоре, наш генерал упал. Но он мужественно продолжает играть и петь препохабнейщую песню.
На следующей станции наряд милиции снял генерала с поезда…
Усталая проводница присела у нас в купе.
- А с виду такой приличный, импозантный мужчина… - вздыхает она, - и нате вам! Никогда не угадаешь… Вот, однажды случай был…
***
Рассказ об актёрском дебоширстве
Лет двадцать с лишним тому назад работала я билетёршей в одном камерном театре. Труппа там была небольшая, человек семь. Плюс режиссер и звукооператор, он же осветитель. И ужас как мне нравился один актёр, Рома. До чего же был обаятельный! Лицо красивое, смуглое. И голос такой вкрадчивый, приятный. Грассировал, но это только изюминку придавало, и в жизни, и на сцене. Уж я и влюбилась. Когда в какой-нибудь роли выходил, я из-за кулис смотрела, и насмотреться не могла. Начала даже подумывать о том, чтобы набраться храбрости и признаться ему.
И вот как раз вскоре у нас в городе международный театральный фестиваль начался. Наших, ясное дело, без билетов пригласили. А они решили меня с собой прихватить, чтобы развлеклась. Добрые ребята были. «Вот, - думаю, - и знак судьбы. После вечеринки с Ромочкой и поговорю по душам!».
Настал день фестиваля. Я перед этим и у косметолога побывала, и платье новое приготовила, и туфельки изящные на каблучках. Смотрюсь в зеркало и сама себе нравлюсь.
Пришли мы, посмотрели пару спектаклей. А потом в буфете всеобщая попойка началась. Все труппы собрались. И началось движение. Туда-сюда ходят, знакомятся, адресами обмениваются, на спектакли свои приглашают… Ну, и выпивают, ясное дело, за знакомство и сотрудничество.
Я Ромочку глазами ищу, а найти не могу. Толпа то – Господи не приведи! Через часок где-то иностранцы почти все ушли, остались русские труппы. Вот тут Ромочка мой и появился. Да как появился! Господи, смотреть страшно! Глаза мутные, еле на ногах держится…
- Народ! – говорит, - Водки не осталось?
Наши только головами покачали. А он пошёл между столиками бродить – водку разыскивать. Видит – на одном столике бутылка зелёная стоит. Тогда водку в такие разливали. Он ее схватил, а это просто газировка. Тогда Рома со злости как расколотит бутылку о стену! Решили наши, что пора уходить, пока дело скандалом не закончилось.
Идём, значит, по главной улице. Рома не унимается. То матерится, то песни горланит. А у нас через пару недель премьера нового спектакля намечалась. И мы прихватили пачку афиш и банку клея. И даёт режиссёр всё это Роме – займись, мол, делом! Тот и занялся, да ещё и с энтузиазмом! Клеит, где только можно. Правда, какие вкось, какие вверх ногами, какие текстом к стенке. Зато не шумит, не бузотёрит. Мы идём, не спеша, впечатлениями о спектаклях делимся.
Вдруг! Сзади мат-перемат в несколько голосов. Оглядываемся. Видим – красавец наш на ментовский УАЗик афишу клеит. Менты на него кричат, а он на них ноль внимания. Главное деловито, старательно клеит, аж язык высунул. Режиссёр наш с ребятами по-хорошему поговорил. Слава Богу, заставили отодрать афишу и отпустили.
Идём дальше. Рому совсем шатает. Двое из наших, что покрепче начинают его с двух сторон поддерживать. А он балуется – ноги поджимает и хохочет. И вдруг, через квартал где-то, вдруг вырывается Рома и убегает, спотыкаясь. Догнать бы, да наши на него уже разозлились. Решили, пусть его, бежит! И спокойно пошли дальше. А я себя со своей новой причёской, платьем и туфельками совсем дурой чувствую…
Вечером следующего дня объявился он на репетиции. Помятый, небритый, перегаром парит… Рассказывает. Побежал он, значит к следственному изолятору. Долго стучался, требовал, чтобы его посадили. Не открывали. Дальше ничего не помнит. Проснулся на заре, в кустах, недалеко от изолятора. Почему то без брюк. Искал брюки, да так и не нашёл. А в них и деньги были, и ключи от квартиры. Так и пошёл по городу – к отцу. У того дубликат ключей был. Главное, хоть бы постыдился, а то рассказывает и ухохатывается.
«Нет, - думаю, - Не нужен мне такой от судьбы подарок! Намучаюсь…». Решила угасить сердце. Поплакала месяц, другой. Вроде, легче стало. А Рома потом совсем спиваться начал, репетиции пропускать. Из театра его уволили. Ну, с глаз долой – из сердца вон…
А такой был внешне… Ангел! Вот так и бывает…
***
Проводница снова тяжело вздохнула:
- И этот… Такой, вроде… А то…
- А всё-таки видно, что мужик хороший! Военный старой школы, - подхватил я, - Вообще, уважаю эту породу с детства. Вот у нас на военных сборах в школе, помню, случай был…
***
Рассказ о мудрости командования
Сборы у нас проходили под началом военруков. Все как один – отставники, не первой молодости уже подполковники. Взводным нам назначили военрука из другой школы. Василий Мефодьевич Поляк. Простой такой мужчина, в речи ошибки делал. Вместо «сейчас», например, говорил «чичас». Но большой души был человек. Правда, издевались мы над ним бессовестно. Вот читает он нам лекцию в полях недалече от лагеря, а нам скучно. Тут подходит к нему наш главный юморист с букетом жёлтых одуванчиков, протягивает ему, и говорит: «С третьим июня вас, товарищ подполковник!». «Спасибо! – отвечает Василий Мефодьевич, краснеет, как девица и замолкает: думает, что за день такой, третье июня… Долго думает… Мы и покурить за это время успеваем, и в картишки перекинуться.
Был с нами и наш родной военрук, Григорий Львович. Вообще, Царствие ему Небесное, один из лучших людей, которых я знал в этой жизни. Добрый, хоть и требовательный, весёлый, хоть и вспыльчивый. Разносторонний – стихи писал, классическую музыку любил, даже в народной опере пел баритоновые партии. При этом – настоящий офицер, мужественнейший. Уже потом, незадолго до выпускного вечера, попал он в страшную автокатастрофу. Еле жив остался. Почти все кости переломал. Слава Богу, позвоночник не зацепило. На выпускной мы его, конечно, и не ждали, а он возьми и приди! Еле передвигается: на трость опирается, по пять шагов в минуту, не больше. Мало того, накануне про каждого из нас по четверостишию написал. И все четверостишия на вечере – стоя!!! – прочёл. Все радуются. Каждый воспетый подходит к нему, чтобы облобызать. Настает моя очередь. Подхожу. Обнимаемся. И тут я понимаю, до чего же ему больно! Зубами скрипит, весь мокрый от холодного пота… Ему эти обнимашки – сущая пытка, а виду не подает, всё улыбается да балагурит… Вот, такие люди были…
Но сейчас о другом. В соседнем лагере сборы проходили ПТУшники. Время тогда было жестокое. И у молодёжи хорошо был развит инстинкт «чужой-свой», даже слишком хорошо. Сначала мелкие разногласия случались, потом посерьёзней. Кончилось тем, что объявили нам бурсаки войну. Более того, назначили генеральное сражение на ближайшую ночь. И дело ожидалось серьёзное. Мало того, что обе стороны располагали сапёрными лопатами, так к бурсакам ещё и друзья целый день из города наезжали: пруты арматурные привозили, цепи и спиртное. Некоторые оставались неподалёку для подкрепления. А наша школа была культурной. Таких друзей у нас не водилось. Так что силы были неравными. И, если что, месиво ожидалось такое, что в газетах сообщат. Но тогда отворачиваться от брошенной перчатки было не принято. А ябедничество не приветствовалось. Старшим товарищам, понятное дело, не сообщили. Весь день ходим серьёзные, курим, беды ждём, но спину показывать не хотят даже слабые.
Вот только командиры наши были людьми неглупыми и многоопытными. Присмотрелись к личному составу, и поняли: что-то недоброе затевается. Ещё посмотрели, разведали каким-то уж образом. И всё им стало ясно. Тревожатся, конечно, за нас, но вида не подают. Даже гордятся, что мы достойно вызов приняли. Но делать то что-то надо! Тут бы по-хорошему всех отправить домой, а на бурсаков милицейские отряды науськать. Только знали наши старики, что этим нас унизят и смертельно оскорбят. Так что решили подыграть. Ближе к вечеру взводные пришли каждый в свою казарму и стали давать нам наставления: как кровати поставить, чтобы осколками не поранило, если окна бить начнут, как двери укрепить, где положить сапёрные лопаты, и прочее. Дозоры расставили, благословили, и вроде как в штаб пошли. А сами втихаря вызвали милицию. Только сделали это так, чтобы мы не заметили. Сразу милиционерам объяснили, что мы их видеть не должны. Те тоже ребята не промах были: мигом поняли, как надо действовать, чтобы и крови не было, и мы честь мундира сохранили. Рисковали под статью пойти, конечно, все они. Но не могли унизить пацанов, просто не могли! Так тихо, незаметно, всех бузотёров за ночь повязали.
Мы до рассвета прождали нападения. Так и не дождались. А правду узнали от военрука только через много лет, на встрече выпускников. Вот, такие военные были…
***
Проводница вдохнула, но уже с улыбкой:
- Если чаю надо будет, или ещё чего, вы не стесняйтесь, зовите! – и вышла.
Тронулись. Мракосвет соткался из воздуха. Рожа довольная, дальше некуда:
- Забавный военный! Право, забавный!
- Так! – я серьёзен и строг, - Не могло военного со стажем так разнести от одной чекушки хорошего коньяка! Что-то здесь не так. Колись!
- Ну… - Мракосвет помялся, - В вареньице было немножко экстракта багульника, чуток настоя сативы и совсем чуууточку кокаина. Вот.
- Вот мерзавец! – я готов его ударить.
Конфликт наверно разгорелся бы, если бы снова не открылась дверь. На сей раз перед нами интеллигентного вида человек с портфелем.
- Добрый день!
- И вам не хворать… моментами! – огрызается Мракосвет.
Незнакомец с недоумением смотрит на него.
Я холодею. Полчасика общения неподготовленного человека с моим небесным покровителем чреваты неприятностями. Побежит ещё к начальнику состава вызывать психиатров! Ой, беда!... К счастью, словно прочитав мои мысли, Мракосвет встаёт:
- Я в вагон-ресторан! – и скрывается за дверью. Наверняка потом незаметно дематериализовался где-нибудь в тамбуре. А может и в ресторан пошкодить пошёл. С него станется. Незнакомец садится на освободившееся место:
- Будем знакомы! Михаил Петрович Ключников, профессор, доктор литературоведения.
- Фёдор Гладкий, литератор, - уже привычно говорю, - а это моя супруга…
- Ольга, доярка! – Музочка совсем расшалилась.
Профессор удивлённо приподнимает очки:
- Простите великодушно, Оленька, но вы совершенно не похожи на доярку!
- А я непростая доярка! – Музочка импровизирует, не поведя бровью, - Видите ли, я вообще-то кандидат биохимических наук. Работаю в НИИ. Там мы ставим опыты на коровах с целью повышения надоев. Кто-то должен их доить. А поскольку другой свободной ставки не было, я согласилась на эту.
- Ну, тогда всё совершенно понятно! – улыбается профессор, - А ваше имя, Фёдор мне болезненно знакомо. Простите великодушно, что из ваших книг я мог читать?
- Скорее всего, повесть «Педофил-лежебока»!
- Ну конечно, конечно! – безбожно врёт профессор, картинно хлопая себя по лбу, - Отличная вещь, просто превосходная! Особенно тот эпизод, где главный герой… Ммм… Лежит… Ну, я думаю, вы меня поняли.
- Отлично понял, профессор. А вы сами, если не секрет, что преподаёте?
- Преподаю я, друзья мои, в Институте культуры народов Африки имени Збигнева Бжезинского.
- Так Бжезинский, вроде как живой!
- И что ж? Каждый раз ждать смерти достойного человека, чтобы его именем назвать ВУЗ?
- Да… Пожалуй!
- Так вот, друзья мои, у меня там полугодичный лекционный курс «История литературы Республики Кабуту».
- Богатая история?
- Ну… Не то, чтобы очень… У них, по существу, только один писатель и был. Калин Камаллин Камая. Да и у того собрание сочинений всего в двух томах. Первый том – роман, второй – письма.
- И как, простите, вы растягиваете это на полгода?
- Элементарно, Феденька! Пара лекций – об истории Республики Кабуту. Пара лекций о возникновении у них фольклора. Лекция по биографии классика. Уже пять. А потом подробно комментирую роман. Вот.
- И за это, простите, платят?
- Ещё как! – смеется профессор, - У нас очень богатые западные спонсоры. А им, по существу, неважно, что мы преподаём. Главное, чтобы Институт придерживался правильной политической позиции.
- Понятно! А что за роман у этого классика, о чём?
- Роман называется «Белый верблюд свободы». Написан на кабутянском диалекте французского. А что до содержания…
***
Калин Камаллин Камая. «Белый верблюд свободы». Краткое изложение романа
Мрачное время. Кабуту находится в полном подчинении у французских колонизаторов. Формально во главе государства стоит марионетка заморских грабителей, президент Потуту, безвольный и порочный кокаинист. Маленькая столица состоит сплошь из вилл и особняков. На каждом шагу – дорогие рестораны, отели, бары, казино, кондитерские и публичные дома. Колонизаторы и местные богачи наслаждаются в столице праздной и роскошной жизнью. Остальное население страны проживает в нищих деревнях и занимается, в основном, разведением верблюдов. В народе существует поверье: однажды появится белый верблюд. Это будет знамением грядущей свободы и процветания.
Окраинная деревня, такая же бедная, как и все прочие… Печи топят верблюжьим навозом. Питаются пресными лепешками и продуктами из верблюжьего молока. Здесь живёт отважный и благородный загонщик верблюдов Мбуту. Он влюблён в красавицу Амату. И эта любовь взаимна. Но молодые люди не могут жениться. Им, как Ромео и Джульетте препятствует вражда их семей. Возможно, родители и согласились бы, но ни за что не готовы пойти на компромисс дедушки, к мнению которых нельзя не прислушиваться – они ведь старшие в семьях.
Давным-давно старики не на шутку поссорились. Однажды верблюд дедушки Мбуту навалял на клочке земли дедушки Амату. Первый утверждал, что навоз принадлежит ему, поскольку вывалился из его верблюда. Второй – что ему, ибо находится на его земле. Разругались до мордобоя. Пока выясняли отношения, кто то из соседей украл навоз, так что он не достался никому. А вражда осталась. С тех пор при встрече старики просто молча плюют друг на друга.
Однажды вечером, после очередной сладостно-горькой встречи с возлюбленной, Мбуту берёт в руки свой верный бухбух (местная разновидность барабана из верблюжьей кожи) и затягивает печальную песню о своей несчастной любви…
И тут – о, чудо! – на горизонте появляется неописуемо белоснежный красавец верблюд! Он чинно подходит к Мбуту и опускается на колени, чтобы тот мог на него сесть. Мбуту понимает, что именно он избран судьбой возглавить борьбу за свободу и счастье угнетённого народа. В прекрасных лучах закатного солнца герой въезжает на верблюде в свою деревню и произносит перед односельчанами пламенную речь, призывая их бороться с угнетателями. Люди растроганы и воодушевлены. Они готовы. Ведь сбылось пророчество: вот он – белый верблюд теперь им ничего не страшно!
Амату берёт в руки деревянный кол и становится рядом с любимым. Она непреклонна. Согласны семьи, или нет, она будет женой Мбуту и его верной соратницей в борьбе. Растроганные дедушки мирятся: перед лицом жестоких врагов, в ожидании героических схваток надо забыть о личной вражде! В последующие дни, пока люди вооружаются и готовятся к началу восстания, дедушки соревнуются друг с другом в том, кто больше подарит другому верблюжьего навоза. Также они клянутся сражаться бок о бок, и, если суждено, вместе погибнуть. В последний вечер перед восстанием Мбуту и Амату женятся. А односельчане устраивают вечеринку, выпивая местный крепкий напиток из верблюжьего молока за молодых и за победу над врагом.
Начинается восстание. В рядах французов неразбериха. На дворе 1968 год. Правительство больше всего озабочено подавлением студенческих беспорядков в самой Франции, поэтому толковых распоряжений из Парижа в Кабуту не приходит. К восставшим присоединяются жители всех деревень, и столица оказывается в блокаде. Борцы за свободу одерживают одну победу за другой. Правда, дедушки погибают-таки бок о бок…
Наконец, восстаёт и столичный пролетариат: официанты, мойщики посуды, полотёры, чистильщики обуви, дворники, и прочие. Президента Потуту свергают и вешают на фонарном столбе, как и его многочисленных наложниц. А его огромные запасы кокаина раздают трудящимся на улицах. Президенту Шарлю де Голлю, целиком погружённому во внутренние проблемы Франции, остаётся только махнуть на всё рукой и признать независимость Республики Кабуту.
Народ провозглашает первым Президентом независимой Республики своего национального героя Мбуту. Новый Президент со своей обожаемой первой леди торжественно въезжает в столицу на белом верблюде под приветственные крики подозрительно весёлого народа. Впереди его ждут великие дела и свершения.
***
- Сильная вещица! – Муза ухмыляется.
Профессор снимает очки, и принимает непринуждённую позу:
- Номинировалась на Нобелевскую премию. Но французы в романе выглядят уж очень неприглядно. Поэтому правительство Франции надавило на комитет, и Камая, как сейчас модно говорить, «пролетел». А теперь, с вашего позволения, я вздремну. День был непростой.
- Приятных снов! – отзываемся мы в голос.
Профессор блаженно растягивается на койке. Я обнимаю Музочку, она кладёт мне головку на плечо. Просто молчим. Как хорошо!
***
Вечером прибыли. Уже стемнело. На полутёмном перроне свежо покусывает сильный мороз. Перрон пуст. Только одна стройная молодая женщина видна в тусклом свете фонаря. Музочка подпорхнула к ней, и они радостно обнялись. Я подковылял к ним, сгибаясь под тяжестью двух чемоданов.
- Знакомься! Моя подруга! – Музочке весело, - Имени, естественно нет.
- Значит, тоже муза?
- Естественно! А ты как думал?
Лёгкое рукопожатие. Она очень мила.
- И кого опекаете?
Местная муза вздыхает:
- Не повезло. Местный. Двадцать пять лет. От Бога талантлив, но с огромными тараканами в голове… Музыкант, и иногда художник. Абсолютный слух и абсолютный профессионализм. Виртуозно играет на трех инструментах, но… Пишет музыку исключительно в стиле позднего Россини. Даже считает себя его вторым воплощением. Естественно, никто не исполняет, потому что никому не интересно подражательство, пусть даже виртуозное. А когда пытаюсь внушить ему мысль создать что-то новое и свежее, дело оборачивается худо: в нём просыпается «художник». Очень уж своеобразный. К примеру, раздавит пару дюжин мух на партитурной бумаге, и вставит в рамку. А, было дело, утром вышел с холстом в раме на улицу, и всех прохожих просил плевать на холст. Назвал этот шедевр «Соплевие». И ведь, всю эту пакость он ещё на вернисажи тащит.
- И что, выставляют?
- Случается! Иногда даже чокнутые критики лопаются от восхищения. О, времена!...
- Не повезло!...
- Не то слово! И ведь, чувствую: доживёт до глубокой старости. А там на эти тараканы ещё и старческие причуды наложатся… Ох, намучаюсь!...
Решили согреться горячим кофе на местном вокзале. У входа примечаю мемориальную доску: «Здесь 22 августа 1873 года встречались и беседовали Иван Сергеевич Тургенев и Леонтий Петрович Львов». Порадовался, что город помнит и чтит своего классика. Вокзал беден и неопрятен. Неприятно пахнет газовым баллончиком: видать недавно кто-то похулиганил. Граждане поминутно чихают.
Наскоро покончив со скверным кофе, побрели к трамваю, и проехали сквозь темноту плохо освещенного городка несколько остановок.
Мы Вышли из трамвая на старинной улице, как мне показалось центральной, или, по крайней мере, одной из центральных. Я увидел небольшую заброшенную церковь, и маленький домик, украшенный резьбой. Я был тронут. Музочка заметила, что такое увидишь только в этих краях России. Раздражали свежие заборы, за которыми возводились новостройки. Ручка моего любимого чемодана таки порвалась. Мне пришлось взять его подмышку. Я мысленно выругался, понимая, как смешно выгляжу со стороны. Местная Муза пожимает мне руку:
- До завтра! Завтра в ресторане! – и растворяется в воздухе
Слава Богу, наша гостиница недалече. Музочка велит мне заселиться, а сама обещает подождать в арке
- Не замерзнешь, родная?
- Когда же ты поймёшь, что я бессмертна, дурачок мой любимый?!
В фойе меня ожидало заполнение анкеты.
Я достаю документы и начинаю заполнять анкеты – самое мерзкое и унизительное занятие, которое ждет человека в чужом городе. Минут через двадцать мне вручили ключи от номера 109. Вполне сносный номер. Две кровати и диван. Шкаф, стол и телевизор. Он не работает, поэтому я с чистой совестью сдираю с его шнура изоленту и заклеиваю ручку любимого старого чемодана.
Затем беру белье, которое горничная не удосужилась постелить заблаговременно, и понимаю, что устроился вполне.
Вскоре материализовывается Музочка. Она быстро раскладывает вещи.
- Милый! Сейчас только 18 часов. Отложим ужин, и погуляем?
Я только за. Музочка задержалась ненадолго, чтобы позвонить тёте Флоре и сообщить ей о благополучном прибытии. Передала привет, от которого меня едва не стошнило.
Выйдя, свернули на проспект и купили кое-что из продуктов. В продовольственных магазинах меня удивило отсутствие хорошего табака. Вроде, время уже не то, для такой картины. Провинция, конечно. Но в наличии только папиросы и сигареты без фильтра. Летом, наверно на улицах бабульки ещё и махоркой приторговывают…
Купили вкусненького. Теперь направляемся в кремль. Издали он выглядит заманчиво, но его внутренний вид разочаровывает нас: в нем только кафедральный собор и оружейная палата, закрытые для реставрации. Тут рядом с нами возникает Светомрак. Упавши на колени перед собором, он плачет:
- Закрыто для меня всё светлое! Закрыто!
Дальше идём втроём. Выйдя из кремля, оказываемся на площади. Там находится бывший обком (или горком), теперь администрация – тяжеловесное громадное здание, и памятник Ленину. Я с трудом узнаю вождя в этом широкоплечем богатыре с плоским лицом. В этот момент я думаю о парадоксе: мы чаще всего искажаем изображения людей, которых более всего чтим. Тем более, напротив Ленина стоял гранитный Львов, также трудно узнаваемый.
Зайдя в кондитерскую, и купив там что-то, мы направились в гостиницу. Зашел я, конечно, один. Но моя материализовавшаяся Музочка уже лежала в постели в полном неглиже.
- Поцелуй меня! – ее шепоток сладок.
Я становлюсь рядом с ней на колени, и, клянусь, это был самый восхитительный поцелуй во вселенной.
Дверь открывается без стука, ударом ноги. На пороге, конечно, Мракосвет с огромной корзиной какой то снеди.
- Сосётесь, похотливцы? – он ухмыляется, - а я тут кое-что с приездом сообразил!
По мере опустошения корзины на столе появляются три бутылки ледяной водки, минералка, мясная нарезка, большая тарелка с соленьями и мисочка с чудесно ароматными яблоками.
Я нюхаю яблоки:
- Это не те ли, что ниспослали святой Феодоре?
- Светомрак ласково улыбается:
- До тех, чадо ты ещё не дорос. А это - второсортица. Музка, ты с нами?
Музочка сладко потягивается.
- Нет уж, мальчишки! Давайте сами! Я спать! – и поразительно красиво моментально засыпает.
Мракосвет мигом элегантно разрезает закуску, и разливает водку. Грамм по сто.
- Очи всех на Тя, Господи, упавают, и Ты даеши пищу им во благовремении. Отверзаеши Ты щедрую руку Твою, и исполняешь всякое животное благоволение.
Светомрак благостен. Он осеняет снедь крестным знамением:
- Ну, что? С приездом?
Выпиваем по первой, закусывая неимоверно вкусными солёными рыжиками.
- Сколь чудны дары Твои, Господи! – с умилением улыбается Светомрак, - Вроде, и должен тебя к постам наставлять…. А вот… Ощущение, что пост, это неуважение к хозяину, когда гость воротит нос от роскошно сервированного стола. Помнишь, как-то приехал к твоим старикам знакомый сельский фельдшер? Они полдня готовили, а он считал высшим проявлением вежливости ни к чему не прикасаться? Помнишь, как расстроились? Да и… Разве Отец принесёт большой кулёк конфет, чтобы за каждую отшлёпать? Ладно! Между первой и второй перерывчик небольшой!
Мы выпиваем, опять наслаждаемся рыжиками и закуриваем.
- А в Раю такие же вкусные рыжики? – интересуюсь я.
- Ещё и получше! А посол – спаси Господи! Там и водочка помягче. И главное – от нее не бузят, и похмелья не бывает.
- Здорово!
- Вот и будь праведен, сыне, если не хочешь в Аду вечно теплый первач пить, и по нескольку дней мучиться! А там ведь капельнички ставить не будут! Бодун, не бодун, сиди в своём котле с кипящей смолой!
- А входы и выходы в тот мир есть?
- Помрёшь – войдёшь! – Мракосвет ухмыляется.
- Нет, временные, - я наливаю ещё по сто, - туда и обратно?
Мы выпиваем.
- Что, страшненького на ночь захотелось? Ну, слушай!
***
Рассказ о дереве мёртвых
Был один мужик. Рассказами о мертвяках интересовался страшно! Насмотрелся всяких передач по околонаучным каналам и просто заболел идеей найти портал в потусторонний мир. Наслушался, что порталы эти вроде бы проще всего найти в диких пещерах, во всяких там заброшенных тоннелях и шахтах. А также возле больших круглых камней и старых одиноко стоящих деревьев.
Ну, естественно, «Твин Пикса» тоже насмотрелся. Там узнал, что портал в Чёрный Вигвам открывается не всегда, а в строго определенное время. Значит, с каждым возможным порталом целый головняк: вычисляй, как и когда!
Но на такое хватило бы дури, а терпения хватит: и легенды поизучать, и местных порасспрашивать. Им только почеши языками, где народ пропадает, а где мертвяки по ночам являются. Ну и, наконец, приглянулась ему одна деревенька: почти не населённая и запущенная. Рядом лес, а на большой поляне громадный трехсотлетний дуб с огромным дуплом стоит. Ну чем не идеальный портал! Тем более местные в охотку рассказывают, что и люди там исчезают, и мертвяки табунами ходят. Даже называют его «деревом мёртвых». Главное, часы работы у него подходящие: почти без выходных. Начал он дуб фотографировать, с разными фильтрами. Ничего особенного. Дуб дубом. Тогда решил он, что рядом с деревом живая душа должна находиться. Уговорил местную деваху, с которой у него к тому же симпатия была. Та легко согласилась. На все переговоры и полбутылки портвейна не ушло. Только несколько фотографий сделали, закружилась она волчком и упала на месте. Слава Богу, быстро пришла в чувство, но ничего толком рассказать не смогла.
Пришли к ней домой, и давай фотки разглядывать. А на фотках дупло светится, и только силуэт ее видно. А вокруг какие-то тёмные фигуры стоят. И пальцами на нее показывают. Жутковато поначалу сделалось. А потом радостно! Открытие то какое! На радостях портвейн допили, любовью занялись, и спать пошли.
А утром просыпается он от того, что подушки все мокрые, хоть выжимай! Глядь, а его зазнобушка без головы лежит: а уж кровищи-то, кровищи! Ну, головку то местные менты вскорости всё в том же дупле нашли, причём изуродованную страшно! Алиби у нашего чудика не было. Фотки, странным образом, пропали. Так что, до сих пор срок мотает. А красавица за любовь к портвейну, сексу и излишнее любопытство первач горячей смолой запивает. Вот, такие случаются казусы!
***
- Славная страшилка! – улыбнулся я, - За такую можно и по двести дёрнуть.
- Можно! – кивнул мой неземной собутыльник.
Выпили. Закусили.
- А я тебе другую историю расскажу. О чуде посветлее – осенило меня.
***
Рассказ о чуде Святого Пантелеймона
Дело было в восьмидесятые. Тогда только умер Патриарх Пимен и вместо него избрали Патриарха Алексия.
А у меня тогда привычка появилась родной город изучать. Карты тогда делились на горизонтали и вертикали, по квадратам. Каждое воскресенье кидал старые кубики от «Монополии». В первый раз определял горизонталь, во второй раз – вертикаль. И ехал изучать соответствующий квадрат.
И однажды занесло меня на улицу Каяни, где армянская церковь Святого Карапета, и наша, православная – Александра Невского.
- Благодатный храм! – радостно улыбнулся Светомрак.
- Воистину! – продолжил я, - А тогда ещё, как я говорил, только Патриарх Пимен преставился, только что Алексия избрали. Религия ещё не была модой, так что в храме – одни только старушки, светлые такие, добрые! И начинают они мне рассказывать обо всяких благодатностях.
Одна, значит, подводит ко Гробу Господню. Рассказывает: на прошлой неделе подошла сюда молодая женщина, да как начнёт сладко плакать и повторять: «Ой! Хорошо мне, хорошо!». Стало быть, Святой Дух сошёл на нее.
А другая старушка подводит меня к иконе Святого Пантелеймона-Целителя, да и говорит:
- А с этой иконой у меня истинное чудо приключилось! Как то муж мой сильно ногами хворал. Ходить не мог. К нему из поликлиники каждый день врачи ходили. Уколы делали, массажи, да всё напрасно. Причём, с каждым разом всё явственней намекают: напрасно, не встанет он.
Прихожу я в церковь, ставлю перед этой иконой самую большую свечу, да на коленях акафист читаю.
Возвращаюсь домой, а муж мой не то, что ходит, не танцует за малым.
- А из поликлиники, - говорит, - новый врач приходил!
- Что ещё за новый врач? – удивляюсь я. А он мне:
- Да молоденький такой, мальчишка почти, курчавый, чуть рыжеватый. И лицо доброе такое. Он мне только маленький массажик сделал, маслом каким-то помазал, я сразу и встал. Благодарить бы его на радостях, а он ни денег, ни бутылки не берёт. А ещё говорят, молодые врачи у нас ничего не умеют!
Тут я по описанию и догадалась, что, пока я акафист читала, к нему сам Пантелеймон приходил к нам! Вот такие чудеса на свете бывают!
***
- Славная история, благостная! – Светомрак смахнул слезу, - Дивны чудеса мучеников за Христа! Да за такую историю можно и по двести пятьдесят!
- Можно! – перекрестился я.
Выпили и доели рыжики. Закурили…
- Да уж, а болезней каких только не бывает… По грехам вашим тяжким – вздохнул Светомрак, в глазах которого уже всё больше светился Мракосвет, - А уж странностей и того больше. Вот живет на земле одна дамочка со необычной причудой…
***
Рассказ о женской странности
Живет, значит, на свете одна дамочка со странностью. Она ее страшно стесняется, и старается от всех скрывать. Всё время ходит с полоской бумаги, а как посмотрит на нее, обо всём на свете забывает, просто в нирвану погружается.
Годика в 4 у нее всё началось. Как то со скуки бродила по двору, а дед ее тоже со скуки принялся двор подметать. Намёл целую кучу мусора. Девочка, опять же, от нечего делать, порылась в ней, и нашла капроновую веревочку. Посмотрела через нее на солнышко, подёргала – один в один живой ослик! И стала она со смехом бегать с этой веревочкой по двору. Но аккуратненько, чтобы ослик не ударился. А уж увлекательных историй про себя и ослика выдумала! И телек не нужен. Смотри себе на веревочку, и всё! Спрятала она свою драгоценную веревочку. Как становилось скучно, смотрела на нее, и истории придумывала под настроение. Захочет, к примеру, стать невидимой, берет веревочку, и кажется, что ее уже никто не видит. Вот такое простое волшебство всегда с тобой! От частого использования веревочка, конечно, порвалась. Стала девочка делать ее подобия из бумаги, что оказалось ещё лучше: сама выбирай длину и форму! Вот тогда то родители и заметили, что ребёнок вечно ходит с полоской бумаги и живёт в каком-то параллельном мире. Отнимали, а она незаметно новые делала. И дружила только с ними. Одноклассники ее не интересовали. Лет с 14ти начала испытывать сексуальный интерес к мальчикам. Думала, завяжет с полосками, но и они стали взрослее. Фантазии диктовали дикие, с любым симпатичным парнем до сильнейших оргазмов.
Только в 18 вышла замуж и вроде покончила с бумажками. Но один раз поссорилась с мужем. Попробовала старый способ успокоиться. Не просто помогло, от удовольствия чуть с ума не сошла! Теперь в постели с мужем только о бумажных полосках и думает. А он себя Казановой воображает. Вот, такие бывают истории…
***
Я смеялся, но чувствовал себя скверно: сильно знобило, и голова кружилась. Светомрак внимательно посмотрел на меня:
- Не нравишься ты мне, что-то братец! Рожа уже не красная, а синеватая! Грибочки, это, конечно хорошо, но к мяску ты даже не притронулся. Ну, ка дай запястье! Охти! И пульс нехорош! Будем вызывать скорую!
Он бережно отволок меня к постели и положил рядом с Музочкой. Та моментально проснулась. Посмотрела на меня:
- Напоил-таки в усмерть, ангел недоделанный!!!
- Это ты муза недоделанная! – огрызается он, - сорок лет мужику, а до классика ему, как мне до Архангела Михаила! Не учишь его разуму, а милуешь, как голодная сучка! Мы то своё дело знаем! Как говорится, «сам ломям – сам справлям»!
И мигом вызывает скорую.
Минут через десять появляется бригада. Почему то в сопровождении злющей администраторши гостиницы, которая недовольна, что в номере на одного трое. Мракосвет в свойственной ему тактичной манере, объясняет ей, что до одиннадцати ещё далече, и я имею право и подругу пригласить, и с другом чарочку пропустить.
- Да, вижу я, сколько у вас было чарочек! – огрызается администраторша, - Главное, сам трезвый, как чёрт и весёлый, как ангел, а друга в усмерть ушатал!
И уходит, громко хлопнув дверью. Бригада приступает к работе. Какие-то уколы, капельницы и таблетки. Оставив на столе отличный бакшиш, и буркнув: «Пойду, покурю!», Мракосвет выходит. Вскоре уходит и бригада.
Мракосвет снова появляется:
- Входили кардиологи, и пели ему песенку: «Не умирай от приступа, товарищ Иванов!» - в его голосе слышится слащавость Корнея Ивановича Чуковского, - Как ты, старина?
- Нормально! – мне, правда, намного лучше.
- Утром слопай пару нездешних яблочек, и будешь, как огурчик!
- Да, испаряйся ты уже! – Музочка всё ещё зла на него.
- Пора уж! – Светомрак осеняет нас крестным знамением, - Храни Господь!
И исчезает, оставив запах ладана.
Музочка прижимается ко мне:
- Господи, как же ты ужасно пахнешь перегаром! – обнимает меня, - А я люблю тебя!
Здесь заканчивается второй день Гептамерона.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Раннее прохладное утро застало нас вполне отдохнувшими. Два волшебных яблочка, что я слопал по совету Светомрака, оказали воистину чудесное действие. Минут через пять я уже совершенно свеж и бодр.
Мы с Музочкой вспомнили, что местная муза приглашала нас на завтрак в какой то очень пафосный ресторан. Наскоро, но элегантно оделись, и, кажется, вовремя спустились к выходу под гневные взгляды администраторши: этот алкоголик таки оставил у себя даму на ночь…
Нас уже ждали: местная муза и шофёр. Причём ждали на шикарном новеньком «Лексусе».
«Черт побери! – подумал я, - Для начала неплохо!».
Сели. Слегка огорчил постер над сидением водителя с изображением курящей свиньи и надписью «Не курить!», надо признать, исполненный недурно. Ну, ничего. Потерпеть можно.
Лексус тронулся. Я впервые получил возможность увидеть город при свете дня. Бросилось в глаза обилие полуразрушенных церквей и дымящих труб. Слегка удивляло несоответствие ширины улиц небольшому размеру домов, а также многочисленные пустыри, создававшие впечатление какой то «лишней» свободы.
Ресторан, где нас уже ждали, обрадовал вкусом оформления. Обстановка гарантировала высокие цены.
Завтрак, по понятиям местных рестораторов, скромен: порция гребешков, дюжина устриц и «Вдова Клико». Но зная гениальность муз в изготовлении поддельных купюр отличного качества, волноваться было не о чем.
Покончив с трапезой, оделись. Свежий воздух улицы взбадривал после шампанского. После этого опять сели в Лексус. Ехали уже долго – нас везли в усадьбу Львова. По дороге местная муза вручила нам книги об усадьбе, почему то на французском языке, с множеством фотографий.
Вскоре мы прибыли в знаменитую местную усадьбу. Был страшный для меня, южанина, мороз (-17;с). Да и шофёр, хоть и местный, подмерзал. Ждать пришлось долго. Мы начали замерзать. Чтобы не ожидать впустую на шоссе, зашли в ворота. Затем, дабы согреться, мы с шофёром затеяли танец. Забуду ли я когда-нибудь эту бешеную пляску на подобии толстовского «прошпекта»?!
Наконец нас повели по аллее и привели к особняку. Мы надели тапочки и вошли. Стоит ли описывать осмотр? Вряд ли! Скажу только, что, увидев знаменитый среди редких почитателей халат Львова, я почувствовал невольный трепет. Выйдя из особняка, сфотографировались.
К могиле все шли почти трусцой. У этого священного места снова сфотографировались.
После всего отправились к Лексусу. Мы со Светомраком отстали, фотографируя все на своем пути. Последние сотни две метров мы бежали, причем Светомрак все время падал на поворотах. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы не закончилась зарядка аккумулятора в фотоаппарате.
Мы сходу вскочили в Лексус и поехали.
Дальше ждал сюрприз. Музы раскололись, зачем они меня заманили в Святорецк. Оказывается я один из претендентов на литературную премию. Выбрать победителя не могут, вот и устроили интеллектуальный конкурс.
Я, само собой, не обрадовался. Даже надулся на такую ловушку.
- Но, ведь, ты бы ни за что не поехал, если бы я сказала заранее.
- Естественно! Я ведь ненавижу эти конкурсы.
- А конкурс этот имени Львова…
Я задумался. А что мне терять?
***
В местном доме литератора стайками сновали специалисты и любопытные.
Мы зашли в гардероб, где оставили верхнюю одежду. Затем нас пригласили на второй этаж и завели в одну из аудиторий. Появился председатель, Сергей Родянский; кое-что из его опусов мне, даже, кажется, приходилось читать. А также его заместитель Пётр Покровский. Последний оказался очень милым и остроумным человеком. Директор толкнул речь, в которой поблагодарил нас за то, что мы почтили конкурс своим присутствием. Покровский несколько раз прерывал его остроумными замечаниями. Приятным сразу показалось отсутствие пафоса. Затем нам разъяснили условия соревнования. Конкурсов было три: короткое эссе, диалог с другим конкурсантом с последующим собеседованием с комиссией, и «жизневедение». Мы все делились на три группы, которые должны были попеременно переходить с одного конкурса на другой. После выступления директора нам выдали круглые эмблемы, в центре которых были красивые готические буквы: «Competition of writers of Leonti Lvov». А ниже наши имена и фамилии. Затем потянули жребий. Мне достался номер 28, который меня почему-то загипнотизировал. «Очень хорошо! – подумал я, - делится на семь!». Дело в том, что семерка для меня счастливое число.
По жребию я остался в этой же аудитории. Меня ждало эссе. Остальные две группы разошлись по другим конкурсам. Темой эссе оказалось отношение к Великой французской революции и. Я мысленно похвалил себя за то, что когда то хорошенько проштудировал немало литературы по этой теме.
Полностью отказавшись от апологетики революции, отдал должное мнениям Бентама и Бёрка. Процитировал даже почти неизвестного публике Казанову. Особенно подчеркнул его мысль о том, что французы слишком рано составили свою знаменитую конституцию, и похвалил ту прозорливость, с которой он в «Икозамероне» ещё до революции предсказал кошмарность революционной террористической республики. Добавил несколько красивых оборотов, и, чуть не подписав работу въевшимся в сознание «Фёдор Гладкий», отправился на собеседование.
Там уже толпились конкуренты. По жребию мне выпало готовить диалог с симпатичной поэтессой из Воронежа по имени Лариса. Затем предстояло собеседование с самой комиссией. Условия конкурса были довольно жесткими: две минуты на подготовку, минута – на развернутый диспут. Мы с Ларисой немного поговорили и вкратце обсудили, что будем делать, в какой ситуации. Затем вошли. Нам досталась тема «Музей изобразительных искусств». Двух минут на подготовку хватило с головой, и за минуту мы успели сказать много так много, что даже удивились, когда нас остановили
Затем приступила к допросу инквизиция.
- Лариса Петровна, откуда вашем творчестве такой интерес к лошадям? – в голосе председателя звучало искреннее любопытство
- Я выросла среде них. Папа был дрессировщиком в цирке.
- Ааа! Все родом из детства…. – разочарованно протянул председатель, ожидавший более романтичного ответа, - А последний стишок о забитом кнутом жеребёнке не жестковат ли?
- Не больше, чем стишок Есенина об утопленных щенятах! – Взгляд Ларисы очаровательно жёсток.
- Ваше отношение к жизни негативно?
- Не более чем сама жизнь.
Ей жестом показали, что она свободна. Теперь допрос предстоял мне.
- Удивили вы нас, батенька последней повестью. Сюжетец то! Робкого десятка парень, послушный чинуша, узнает, что у него рак. От безнадёжности становится храбрецом, всем говорит, что на самом деле думает, делает откровенные предложения. Приобретает репутацию прямодушного и дельного человека. Ему даже светит повышение. И тут он узнаёт, что врачи ошиблись, и пускает себе пулю в голову.
- Он испугался смелости. Бывает и так. А повести и нужны, чтобы удивлять.
- Пожалуй… Вы можете быть свободны!
***
Выйдя из комнаты, мы немного поговорили о жизни, и пошли на следующий конкурс. У той комнаты, где он проходил, было много народу, и там же находились оба моих таинственные друга, естественно видимые только мне. Лариса подошла к нам со своей подругой Натальей. Мы начали разговор. Говорили о конкурсе и о забавных случаях из жизни. Наталья, пожалуй, самая красивая из участниц конкурса, тоже поэтесса. Роскошные черные волосы, красивые умные глаза, выразительные и тонкие черты лица – всё это не может не вызвать симпатии. Я ощутил невидимый подзатыльник Музочки. Взревновала. Наговорившись вволю, я перекрестился и вошел в комнату, где сидела комиссия. В комиссии председатель, его заместитель, настоящая француженка (журналистка и эссеистка), а также несколько по местным меркам маститых писателей.
Что такое «жизневедение» пока оставалось непонятным. Мне задали первый вопрос:
- Ваше отношение к идее правового государства?
«О, творящие Трагелафов!» - горестно воскликнул невидимый Светомрак.
- Вы имеете в виду серьёзное отношение к ней, или аудитория настроена на радостный пафос необходимости и неизбежности его построения в нашем отечестве, – огрызнулся я, - Отношусь крайне негативно.
Почти все засмеялись.
- А если подробно и серьёзно? – француженка, наверняка сумасшедшая прогрессистка, хмурится.
- Проблема в том, что эту теорию рассматривают, как нечто прогрессивное, хотя в нравственном плане это ужасающий регресс. Видите ли, рассмотрение права, как главной социальной ценности – это то, чем дышало римское язычество. «Да погибнет мир, да торжествует правосудие!». Христианство выступило с проповедью того, что существуют ценности более высокого порядка, нежели право и правосудие. Это, кстати, одна из причин того, что первоначально Рим воспринял эту проповедь болезненно, и ответил на нее невероятной жестокостью. Сегодня, провозглашая право основной ценностью, Европа возвращается к римскому миросозерцанию. По существу – к язычеству. Простите мне мою откровенность, но вы больше не католики. Вы уже называете рождественские ёлки «новогодними деревьями», чтобы не оскорблять чувств иноверцев. Скоро вы начнёте снимать кресты и колокола с храмов! Вы не смогли сохранить ни национальной идентичности, ни суверенитета, ни национальных традиций, ни даже национальной кухни. Если право признаётся основной социальной ценностью, тогда все остальные – неосновные и ими можно всегда пожертвовать во имя правовой казуистики. Я не хотел бы жить в таком «правовом государстве», в каком живёте вы, а иного построить невозможно, уж простите за откровенность!
Француженка презрительно фыркнула. Наши закивали головами. Кто то – скептически, но большинство – одобрительно.
Француженка, кажется, решила не сдаваться:
- Девиз Франции, как Вам должно быть известно: «Свобода, Равенство, Братство», или если Вам угодно, «Liberte, Egalite, Fraternite». Какой девиз вы предложили бы для России?
Я услышал язвительную подсказку Мракосвета, и, не задумываясь, повторил ее:
- Я бы добавил: «Raspizdite», - и сам замер в ужасе от сказанного.
В зале, кто захохотал, кто злобно зашикал, кто зааплодировал. Крики «Молодец!» и «Хулиганство!» смешались. Смеющийся Покровский поднялся:
- Уважаемые коллеги! Давайте сохранять спокойствие! Всем нам известно, из его книг, что наш уважаемый претендент склонен к лёгкому эпатажу. Тем более что в его позиции есть доля справедливости.
Зал постепенно затих.
- Ваше отношение к Коммунистической партии?! – крикнул с места старичок, который перед этим громче всех кричал о хулиганстве.
- Видите ли, коллега, - я старался оставаться спокойным, - Как у бывшего советского пионера, в моём понимании цель коммунистического движения состоит в осуществлении глобального социального переворота, для передачи власти и средств производства трудящимся. Я не вижу, что у нас в России делается для реализации этой цели.
Старичок скорчил недовольную физиономию и демонстративно отвернулся. Другой патриарх поднялся и самым вежливым и доброжелательным тоном зашепелявил:
- В ваших произведениях изобилуют абсурд и чёрный юмор… Но ведь писатель должен быть близок к насущным проблемам, к бытовым, если хотите. Вот если бы Вы, допустим, возглавили страну, какими бы были Ваши первые шаги в сфере жилищно-коммунального хозяйства? Заранее благодарю Вас за ответ.
Вот чего, а подобного маразма я от «жизневедения» не ожидал. Но взял себя в руки и ответил:
- Первым делом я сложил бы в уме все случаи отключения воды, электричества, отопления и газа за все последние десятилетия, и на год освободил граждан от уплаты коммунальных платежей!
Большая часть присутствующих зааплодировали. Родянский закивал головой:
- Думаю, коллега может быть свободен! У нас ещё много собеседников впереди. Благодарю Вас за ответы!
Я попрощался.
- Ты умничка! – услышал я, выходя, шёпот Музочки.
В коридоре меня поджидали Лариса и Наташа.
- Ну, как?
- Похоже на провал… Разозлил эту французскую дуру, и перестебал старичков. Впрочем, надеюсь там, всё-таки преобладают неглупые люди с чувством юмора! – я улыбнулся.
Они тоже:
- Наверняка! Не переживай! Какого рода вопросы задают?
- По преимуществу, идиотские! – я пересказал свою «учёную» беседу с комиссией. Барышни хохотали.
После того, как идиотизм закончился, вышедшие последними Лариса и Наташа рассказали мне свои истории. Ларису спросили об ее отношении к мифологеме Женщины-кошки, о том, как бы она себя вела, если бы ее муж оказался жадиной, и о том, какова, в ее представлении должна быть идеальная свадьба.
Наташе «повезло» не меньше. Ее допрашивали о том, как должна жить женщина, муж которой уходит на войну, как она относится к единому государственному экзамену, и о том, как правильно выбирать друзей.
Ответы барышень меня тоже позабавили. ?
Вышедший из аудитории председатель сообщил, что через три часа всех ждёт торжественный фуршет с развлекательной программой. Все кинулись в гостиницу – освежаться и переодеваться.
***
В номере говорили о разной ерунде. Немного раздражал Мракосвет, который, отчего то стал ворчать на прибалтийские страны. Трогательно было, когда его нападки на католицизм превращали его в Светомрака. Затем он вконец помрачнел, извлёк откуда-то пузырёк одеколона:
- Выпьешь?
- Сдурел?! – я разозлился. Мракосвет выпил сам.
- А вот принять слегка на грудь и закусить чем-нибудь жирненьким сыне, было бы благостно перед банкетом. А то при людях разгуляешься, совестно будет!
Зашли в гостиничный буфет и расположились там. Аппетита у меня не было. Я заказал маленький бутербродик с салом и сто грамм. Мракосвет взял себе все двести без закуски. Выпили. Заметили жалобную книгу. Стали изучать. Исключительно благодарственные записи. Решили что-нибудь добавить.
«Спасибо, здесь мило!» - написала Музочка.
«Водочка холодная, маслице свежее! Спасибо!» - добавил я.
«Водка – говно! От буфетчицы на километр шлюхой пахнет. Храни вас всех Господь!» - завершил череду впечатлений Мракосвет.
***
Ресторан, в который мы были приглашены, был великолепен! Столики изящно убраны. Есть площадка для музыкантов и место для танцев. Приятная редкость – фуршет со стульями. Я сел за столик. Мои спутники, видимые только мне, скромно стояли у стены, наблюдая за мной. Угощение тоже оказалось славным: разнообразные канапешки, два торта, замечательное варенье, печенья, сделанные в форме грибов, конфеты в виде земляники, еще что-то, и, конечно водочка, коньяк, и несколько видов вин. Взял себе гору канапе и грамм двести водочки.
Начался вечер. Сначала потушили свет и зажгли свечи на столиках. После этого вышли девушки в цыганских костюмах и начали танцевать. Среди них веселилась видимая только нам местная муза, правда совершенно голенькая. Моя Музочка присоединилась к ней, тоже нагишом. Хулиганка моя милая…
Вслед за цыганками вышел парень с гитарой. У него было лицо вдовствующей императрицы, и совершенно невыразительные глаза. Спел что то в стиле французского шансона: о дожде, зонтиках, и большой любви. Музочка кривилась от отвращения. За ним опять вышли танцовщицы в сопровождении голенькой местной музы. На сей раз они танцевали R’n’B. Местная муза творила что то несусветное. Тут свет приглушили, и было объявлено о том, что потанцевать могут все гости.
На первый танец, как водится, вышли немногие. Ко мне за столик подсели невидимые Музочка, Мракосвет, и местная муза. Мы с удовольствием болтали и обсуждали происходящее. Очень хотелось пригласить Музочку на медленный танец, но что подумают о танцующем с невидимкой?...
Веселье вошло в разгар, многие уже были довольно пьяны. Я тоже отправился танцевать, быстрый танец но, не имея привычки плясать до упаду, вскоре вернулся к столику. За ним меня уже поджидали Лариса и Наташа, успевшие прихватить сладости и вино. Обе немного навеселе.
Свечи на нашем столике горели, таинственно подрагивая.
Когда праздник был в разгаре, гости и хозяева были уже навеселе, Мракосвет решил материализоваться, и, одетый в безупречно элегантный костюм, бесцеремонно присел за наш столик. Представился местным писателем. После недолгой светской беседы, галантно пригласил Наташу на танец. Вел партнёршу отлично. Порой оборачивался в мою сторону и показывал мне язык.
- Даже не смей ревновать! – услышал я голос невидимой Музочки. И лёгкий шлепок по подзатыльнику.
После танца Мракосвет всё с той же безупречной галантностью, помог сесть за стол Наташе, и, церемонно откланявшись, отлучился. Минут через пять мы уже лицезрели его за другим столиком, с целым гаремом молоденьких поэтесс и писательниц. Все, как на подбор – в моём вкусе. Мракосвет разглагольствует, поминутно подливая всем шампанское. Дамочки увлеченно и восторженно слушают.
Когда всеобщее возбуждение начало слегка спадать, объявили белый танец. Во взгляде Наташи я прочитал желание пригласить меня, но тут…
- Не возражаете? – Нежная ручка коснулась моего плеча. Оборачиваюсь. Передо мной стоит моя материализовавшаяся Музочка, ослепительно красивая, в потрясающе элегантном вечернем платье. Я встаю. Мы сливаемся в танце.
- Ты понимаешь, мой милый, что мы в первый раз танцуем с тобой?
- Ты ослепительна!...
В ее глазах любовь и бесконечная нежность. Я счастлив.
Музыка замолкает. Фуршет закончился. Нам дали несколько минут для того, чтобы поговорить и обменяться контактами. Я думал было подойти к Наташе и Ларисе. Но сделать это в сопровождении моей прекрасной Музочки… Нет! Незачем!
В гардероб образовалась целая очередь. Музочка, под классическим предлогом «попудрить носик» уходит. Я понимаю, что она сейчас дематериализуется в укромном уголке. Будет ждать меня уже в номере. Недалеко от меня тихо переговариваются Родянский и Покровский. Они часто на меня поглядывают. Понимаю, что именно обо мне они и говорят. Ощущение не из приятных. Слава Богу, уже подошла моя очередь. Быстро одеваюсь и ретируюсь.
***
Предоставленный конкурсантам автобус уже переполнился и уехал. До остановки пришлось брести пешком. Было совсем холодно. Час поздний. Ближайший автобус подошёл, когда я уже окоченел. Проехав несколько остановок, я пешком добрёл до гостиницы и с наслаждением юркнул в ее теплое нутро.
- О, Господи, ты совсем замёрз, милый! – как я и предполагал, Музочка уже ждала меня в номере. На ней уютный халатик, - Иди ко мне!
Я прижимаюсь к ней:
- Ничего! Художник должен уметь стойко переносить холод, голод, и жажду.
У меня за спиной раздаётся хохот. Мракосвет. Опять с сумкой снеди:
- Нет уж! Творческий мозг надо питать! Хотя, сыне, воздержание в еде и умение переносить тяготы весьма душеспасительны.
Музочка хмурится:
- Опять спаивать явился?
- Что ты, душенька! Только-то бутылка перцовочки для сугрева. И под хорошую закуску.
- Ладно уж! – Музочка укрылась одеялом.
Переодевшись, я сажусь за стол, уже безупречно сервированный моим хранителем.
Светомрак молитвенно складывает руки:
- Очи всех на Тя, Господи уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою, и исполняеши всякое животное благоволение! – разливает перцовку по рюмкам, - Ну, что? По писюрику?
Музочка вдруг вскакивает:
- Третья рюмашка найдётся? Что-то мне с вами посидеть захотелось!
Я удивлён. Она вообще редко интересуется спиртным. Мракосвет невозмутимо щёлкает пальцами. На столе появляются рюмка, и прочие столовые принадлежности для Музочки. Я наливаю ей перцовки. Она поднимает рюмку:
- За твой шанс победить!
Мы чокаемся и выпиваем. Не спеша, закусываем.
- Думаешь, у меня есть шанс? – спрашиваю не без усмешки.
- У тебя отличный фон. Я между делом других послушала. В большинстве своём, ничего выдающегося. Только вот эти твои новые подружки объективно неплохи. Особенно та, с которой вы друг другу нравитесь. И не парься оправдываться! У меня отличное настроение! Полетала, понаблюдала за конкурсантами. Эссе быстренько просмотрела. В основном апологетика Свободы, Равенства и Братства. Видимо, из-за всех сил старались понравиться французской гостье. По кулуарным разговорам членов жюри поняла, что ты вошёл по итогам эссе в пятёрку лучших.
- Я бы поприличней написал, - хмыкнул Мракосвет, - Я бы этих санкюлотов так высмеял!
- Не о тебе речь, «местный писатель»! – гневно прервала его Музочка, - По остальным конкурсам всё зависит от того, кто возьмёт верх: прогрессисты или консерваторы. Пока мнения разделились.
Мы выпили по второй, и нас потянуло на байки.
Музочка как раз с завидным аппетитом уплетала неземную закуску. Я с любопытством взирал на нее.
- Ммм… Это божественно вкусно! – простонала она, - Когда-нибудь я начну ревновать тебя к снеди этого светоносного мерзавца!
- А кто виноват в том, что я не пробовал твоей снеди? – огрызнулся я, - точно не я, и тем более, не он!
- Вот, именно ты, и именно он! Ты ни разу не просил меня что-нибудь приготовить, а он даже не потрудился нашептать тебе эту светлую мысль.
- И что, хорошо готовишь?
- А я, по-твоему, умею только носки штопать и твои каракули хранить?! Знаешь что?!... Пьяненькой даме скромничать негоже. Отлично я готовлю! И вообще, отменно могу вести домашнее хозяйство! Не так, конечно, как императрица Вай Мачжан, но очень даже.
- Императрица Вай Мачжан? Это ещё кто? Я впервые слышу.
- Неудивительно! Китайские историки всегда предпочитали обходить эту щекотливую тему стороной. Ни строчки в хрониках. Но я, по счастью, как раз в ее время жила в Китае. Опекала одного поэта…
- Не слишком перспективного, судя по тому, что китайской фамилии у тебя нет, и ты со мной? Какие были варианты? «*** Муза», «Му Муза», или как?
- Ух ты, как мой любимый взревновал! – Муза с обожанием сделала мне глазки, - Он был как раз очень перспективным. Но однажды имел глупость слишком нежно воспеть крошечные ножки одной из принцесс. Ему за это, мягко говоря, досталось. Сначала отрезали нос и уши. Потом немного поджарили над костром. Он, бедолага, надеялся, что его сожгут, но это была только закуска. Ему ещё выкололи глаза, за то, что на ножки заглядывался. Потом попилили бока не до смерти. О! Чуть не забыла! Раздробили коленные чашечки. Как же без этого! После этого кастрировали. Потом немножко поварили в кипящем масле, аккуратно, чтобы не помер раньше времени. Закопали по грудь в земле, а через полчасика задушили. Наконец, отрезали голову и привязали на видном месте за косичку.
- Господи, Господи!... – Светомрак перекрестился.
- Не очень-то ты ему и сочувствуешь, похоже! – съязвил я.
- А кто ему виноват? Ведь тысячу раз я человеку намекнула, чтобы как-нибудь притушевал своё восхищение! Вот, упомянул бы в стишке, что ноги у неё, в маму, волосатые. И толстоватые, и кривоватые, и полноватые. Глядишь, матушка принцессы и помиловала бы его.
- Матушка, это, я полагаю – та самая, как её… Вай Мачжан?
- В точку! Ладно. Так и быть. Заполню твой пробел в знании китайской истории. Было это в эпоху… Хотя из уважения к китайским историкам, и, учитывая твой припадок ревности…
- Пуф! Какой ещё ревности?
- Я тебя умоляю! Ты в детстве «Спокойной ночи, малыши» не смотрел с таким наслаждением, с каким слушал о его казнях! Так что, эпоху называть не стану. Да это и неважно, по большому счёту.
***
Рассказ об императрице Вай Мачжан
Однажды прибыли в Китай с грузом восхитительных ковров купцы из Армении. Старший из купцов взял с собой в путешествие юную красавицу-дочь. Дело в том, что он мечтал о сыне. Думал, когда-нибудь подрастёт мальчишка, а он ему мир покажет и наследственной профессии обучит. Только сына ему Бог не дал. Так что пришлось обучать единственную дочь.
Остановились купцы на постоялом дворе. День-другой спокойно поторговали. А на третий день приглянулись их ковры лихим людям. Те пробрались на постоялый двор ночью и украли один из ковров. Принесли ковёр в логово, и оказалось, что не ковёр это вовсе, а та самая дочь старейшины купцов: после утомительного дня девушка завернулась в одеяло и крепко уснула.
Поначалу разбойники думали убить ее. Потом порешили подождать, пока шум уляжется, а там видно будет. Часть одежды несчастной армянки они испачкали куриной кровью и подбросили недалеко от постоялого двора. Армянские купцы, конечно, решили, что произошло ужасное. Плакали, голосили, убивались несколько дней. Пытались к властям обращаться, но только натолкнулись на великую китайскую стену равнодушия. Делать нечего! Погоревали ещё, да и вернулись на родину.
Разбойники же решили продать девушку поставщикам императорского гарема. Идея была, конечно, так себе: иноземки были не в чести. Но попробовать стоило. На удивление, один из поставщиков заинтересовался и выложил им звонкую монету – не сумасшедшую сумму, но лучше, чем ничего.
На этом следы разбойников в нашей истории навсегда потерялись. А пленница успешно прошла церемонию смотрин и сделалась очередной наложницей в гареме. Одной из семи тысяч.
Сразу всплыла проблема с именем. По-китайски девушка не понимала ни бельмеса. Как и гаремные евнухи по-армянски. На все эмоциональные вопросы об имени она в панике отвечала: «Вай мама чжан! Вай мама чжан!». Подумали евнухи, и дали ей имя «Вай Мачжан», что, хоть и обозначало «чужой лошадиный лист», но слышалось благозвучно. И это хорошо, ибо ни выслушать до конца, ни, тем более, произнести «Айкандухт Фрнджян» было для китайцев делом невероятным. Да оно и к лучшему. Если бы выслушали, и попытались перевести на китайский манер, то китайский хрен был бы армянской редьки не слаще. Что-то вроде: «Куаледе Йингшендерен». Вот
Шло время. Император всё больше внимания стал уделять иноземной красоте новой наложницы. И ее рейтинг с семитысячного места стремительно продвинулся к первой тысяче, потом к первой сотне, и, наконец, к первой десятке.
Постепенно Вай Мачжан научилась вполне сносно говорить по-китайски, хотя и с сильным армянским акцентом. Да и император стал разуметь по-армянски, хотя тоже говорил на нём с китайским акцентом. Бывало, зайдёт Вай Мачжан к императору в опочивальню, и скажет:
- Эээй! Ксиаву хаа, во ди хуангди!
А тот ей отвечает:
- Бари ор, оське лотось ми сьртум!
Наконец, любовь и страсть императора привели Вай Мачжан на первое место. Владыка почти игнорировал прочих дам из гарема. Постепенно она стала приводить жизнь в большее соответствие с привычными ей нормами. Так, Вай Мачжан очень не нравилось, что, согласно ритуалу, при каждом нежном свидании присутствовала тунгуань. С большим трудом она добилась того, что смогла во время соитий выгонять тунгуань из кресла, которая та занимала в опочивальне императора. Потом ослепила ее, а затем и вовсе отравила. Жалко было, конечно, но была она, понимаешь, несмотря на всю страстность своей натуры, очень стеснительна. Также, через некоторое время, она строго запретила раздевать себя перед тем, как ее вносили в спальню императора. Со временем евнухам пришлось оставить и обычай окликать Сына Неба через установленное время, в целях безопасности. Что касалось наведения порядка в дворцовом хозяйстве, она в лучших армянских традициях сделала мужа почти подкаблучником, и в делах домашней экономики ничего не совершалось без ее воли.
Ей повезло до 25 лет родить четверых детей (трех дочерей и сына), поэтому, по достижении этого возраста ее оставили в гареме, хотя обычно в этом случае дам выгоняли. Что уже теоретически, согласно придворному праву, открывало ей путь в императрицы.
И, как вы уже, должно быть догадались, повышенная энергия инь таки сделала ее императрицей. Император торжественно вручил ей в знак этого нефритовый гриб. Она, кстати, всю жизнь ворчала, что из этого гриба ничего не получается приготовить.
Как бы ее кавказский темперамент ни сводил Сына Неба с ума, императору пришлось последовать давнему обычаю и реже вступать с ней в сладостную связь. Зато теперь император сам стал, согласно традиции, входить в ее спальню. И их любовные утехи могли уже проходить всю ночь. Вдобавок, освободившееся от всяких цветовсливывзолотойвазе время позволило Вань Мачжан больше внимания уделять домашним делам. До этой поры нефритовый стержень владыки совсем пригвоздил ее к спальне. А ей так хотелось на кухню! Она так скучала по любимым с детства армянским лакомствам! Да и угостить обожаемого супруга своей стряпнёй очень хотелось, от души.
Теперь, став по китайскому обыкновению императрицей, а по армянскому – главной домоправительницей, она заняла Средний Дворец, обустройством которого занялась со всей армянской энергией. И, когда это стало возможным, она отдала домашнему хозяйству все свои неуёмные силы. Во дворце Вай Мачжан собственноручно поддерживала блестящую чистоту. Всегда сама готовила, кормила и умывала детей. Любила сама подавать на стол мужу. А уж в дни праздников старалась сделать так, чтобы стол государя ломился от угощений втрое больше, чем у его славных предков. Конечно, к ужасу придворных, ибо неслыханным делом было в Китае, чтобы сама императрица стряпала и занималась уборкой.
Уж готовила она много и от сердца! Все любимые блюда. Хотя поначалу непросто было заменять некоторые ингредиенты местными. Прежде всего, конечно, на столе всегда должна была присутствовать долма!
Вай Мачжан принципиально использовала только восхитительные турфанские листья, в которых сами китайцы ничего не смыслили. Они наивно скармливали их скоту. И то, что делала императрица, стало настоящей сенсацией. Она клала виноградные листья в котёл, заливала кипятком и немного выдерживала, внимательно приглядывая за консистенцией. Затем она откидывала их на дуршлаг, чтобы стекла вода. Потом терпеливо удалить черешки на всех листьях. После этого она очищала и мелко нарезала китайский лук, который не только добавлял доброго вкуса, но ещё и обезболивал и снимал воспаления. Это весьма уменьшало страдания императора, страдавшего геморроем, вследствие сидячего образа жизни. Лук Вай Мачжан поджаривала до мягкости с чжецзяньской солью на соевом масле. Причём только из семян, рассеянных самим императором во время специальной церемонии. Это укрепляло сердце членам семьи. А девочек делало красавицами.
За этим следовало промыть лучший рис, залить его водой, довести до кипения, чуток проварить и слить воду. Засим Вай Мачжан с упоением крошила зелёные листья ароматного бок-чоя, вкусный, маслянистый чой-сум, приятно кисловатый амарант, листочки сочного сельдерея, пряные листья горчичной капусты, нежные побеги гороха, сладкий клевер, зубчатую хризантему, и молодую астру. Для фарша она требовала у поставщиков только редких и дорогих голубых баранов с верховий Янцзы. Фарш она выкладывала в поместительную миску, добавляла к нему обжаренный лук, рис, рубленую зелень, немного цзыжани, соль и перец. Вообще, любила использовать самые разнообразные специи, каждый раз экспериментируя. Всё это надо было хорошенько перемешать руками.
Теперь полагалось разложить виноградные листья на столе гладкой стороной вниз и на середину каждого листа выложить немного фарша, подогнуть верхние края листьев, закрыть начинку и туго свернуть в трубочку.
Потом императрица выкладывала на дно огромной кастрюли пару слоёв листьев и сверху помещала на них несколько слоев долмы. Загодя она хорошенько промывала бараньи кости и обрезки, клала их в большой котёл, заливала родниковой водой, а когда вода закипала, добавляла лучший красный мелассовый сахар из отборного тростника. Тщательно и осторожно снимала пену. После чего добавляла имбирь, зеленый лук, чеснок и соль. И три часа варила на медленном огне. Напоследок хорошенько процеживала, остуживала, и заливала полученным бульоном долму. Ещё кипятила ее на медленном огне. Потом немного настаивала, пока готовился соус. Для соуса она рубила разнообразную зелень и чеснок, солила, добавляла вместо сметаны жирное молоко северных коров. И всё смешивала.
Конечно, императрица готовила и гату. В рисовую муку она добавляла топлёное масло и тростниковый сироп. А потом приступала к тесту. Рубила муку с холодным маслом. Добавляла перепелиные яйца, сквашенное соевое молоко, смешанное с содой, а также сахар и соль. И замешивала. В лепёшки из теста клала начинку, и делала из этого пакетики. Смазывала яичными желтками и накалывала золотой спицей. Нарезала всё это на куски, раскладывала их на противне, покрытом тонким пергаментом, и помещала в кан из кирпича и глины, где запекала на хворосте.
Ну, и, естественно, была пахлава. Вай Мачжан готовила крутое слоеное тесто на дрожжах и давала ему подняться. После чего тонко его раскатывала. Натирала противень соевым маслом, клала на него тесто и промазывала маслом сверху. Для начинки растирала миндаль и грецкие орехи, добавляла корицу, гвоздику, ваниль, кардамон и сироп тростникового сахара. После этого выкладывала начинку на слой теста, И сверху добавляла ещё слои теста и начинки. Затем нарезала ровными кусочками, смешивала яичный желток с шафраном и смазывала сверху. И всё это запекала в кане. А потом готовила сироп из непомерно дорогого мёда, что на северо-востоке Турции дают в пещерах дикие пчёлы, и ключевой воды. Почти пропечённую пахлаву она поливала этим сиропом и пекла дальше, пока поверхность не начинала напоминать ее любимую золотую спицу.
Увлеченная хозяйством, Вай Мачжан до поры в политике не участвовала. Однако интриги против других наложниц она плести очень любила. Всё дело в том, что Айкандухт, то бишь, Вай Мачжан, как и все армянские жёны, была очень ревнива. Это как раз пришлось придворным по сердцу, потому то, что в Китае всегда было принято ревновать мужа к младшим по рангу жёнам. Да и ей эта традиция нравилась.
Конечно, от древних обычаев никуда не денешься: гарем регулярно пополнялся новыми дамами. И бедняжка Ван Мачжан каждый раз во время очередных смотрин молодых кандидаток в наложницы мягко, но ясно выражала недовольство. Садилась в кресло, мрачно посматривала и ворчала: «Порник арантс сисин! Севахер арантс хетуйк! Ор ю болор саткел!!!».
Однажды случилось ужасное. Сын Неба вернулся из долгого военного похода. Он очень соскучился по блюдам своей возлюбленной супруги и страшно объелся. Поначалу всё было отлично: с блаженным видом он встал из-за стола и, игриво поглядывая на императрицу, медленно зашагал в сторону опочивальни. Но на пороге его вдруг схватила печёночная колика. Император схватился за грудь справа, согнулся и сфонтанировал обильной рвотой.
Государя срочно отнесли в постель. Он метался, задыхался и стонал, не находя себе места. Прибежали встревоженные лекари. Первым делом они заставили страдальца выпить смесь свиной желчи и мёда. Однако боль только усилилась, и к ней добавились страшные слабость и сонливость.
Тогда ему поставили большую клизму в состав которой входили: арахисовая паста, крепкий настой ююбы и раствор жжёного тростникового сахара. Но улучшения не последовало.
Лекарей это обстоятельство совершенно не смутило. Они спешно приготовили горячую ванну с топлёным свиным салом. Потом смешали настой красной китайской свеклы на рисовом вине, свежий сок бок-чоя, и настой лагенарии на белом вине. Ввели императору клизму из этой смеси, погрузили его в ванну, зажгли по краям ванны масляные светильники, и принялись читать целебные заклинания. Сок бок-чоя в горячей ванной быстро и сильно забродил, и несчастного императора раздуло от газов. С жалобным стоном он пустил громадный пузырь августейшей Фуньки Великого Дракона. Газ моментально воспламенился от светильников, и у Сына Неба сгорели борода, брови и ресницы. Уронив слезу боли на опалённую щёку, император взглянул на возлюбленную супругу, и прошептал:
- Зайян, во де айрен Вай Мачжан…
После чего он вновь закричал от страшной муки, и скончался.
Старший сын императора и Вай Мачжан был ещё совсем мал. И наша героиня сделалась регенствующей императрицей. Девятнадцать лет она железной рукой правила дворцом и страной. В старости пристрастилась к шитью и вязанию для внуков. Обожала их кормить и перекармливать. Однако к прочим она сделалась жестокой: казнила всех бывших наложниц своего супруга, и евнухов, которые когда-то проводили их смотрины. Казнили в то время и других, часто и изощрённо.
Наследнику оставался всего месяц до совершеннолетия, когда недовольство двора правительницей достигло апогея. Заговор возглавил племянник покойного императора. Вай Мачжан свергли и заточили в темнице, а ее детей и внуков закопали заживо.
Конечно, придворные тут же припомнили ее иноземные изыски и скоропостижную смерть императора. Бывшую правительницу обвинили в чёрной магии, не понимая особенностей армянской кухни. Несчастную долго кололи раскалёнными иглами, затем вырвали глаза и посадили на побег молодого бамбука, что вырастал почти на локоть в сутки. Перед тем, как умереть, Вань Мачжан промучилась три дня и три ночи. Но думала она не о своих мучениях, а о том, как покойному возлюбленному супругу понравилась бы долма из мягких листьев молодого бамбука…
После этого рассказа Мракосвет традиционно испарился, и мы с Музочкой, наконец, смогли обняться в уютной постели.
Здесь заканчивается третий день Гептамерона