_________________
Мы в степи...
"Горы слева, горы справа, посредине Темиртау..." - это не про нас. Где-то там Караганда, где-то Темиртау, бабушка иногда отправляется по делам в эти непонятные слова , но для нас они так никогда и не материализовались - сознание вдруг проснулось в этом месте, в этой крохотной землянке, в этой степи, а горы вокруг назывались сопками... А потом опять задремало, дети спят много, границы между сном и явью размыты, только вспышки открытий, только отклонения от бытовых ритуалов...
Одно из самых ярких воспоминаний моего детства - это бесконечные поездки на поезде. Но они никак не связаны ни с каким местом назначения: железная дорога отдельно, степь отдельно, Витебск и Двинск отдельно...
Яма метровой глубины, над ней такой же высоты стены из самана и даже с оконцем, все крыто переплетенными ветками, обмазанными глиной и присыпанными землей. Пол глинобитный, бабушка моет его периодически водой с коровьим навозом - это наш дом. В нем тепло и даже светло, может быть, даже есть лампочка под низким потолком. Зимой все заносит снегом, только трубы торчат на ослепительно белой поверхности, когда нет бурана и нас выпускают на поверхность. Наверное, есть какая-то печь, которую топят кизяком, но ни лампочка, ни печь нам неинтересны, жизнь реальна только летом. Да, землянка наша не вполне наша - мы снимаем половину дворца у семьи ссыльных немцев и наш статус поначалу даже ниже их статуса, потому что мои дедушка и бабушка не так давно освободились из лагеря. В нашей половине справа от входной двери маленькая жилая комнатка, слева обитает кормилица Репка, по центру что-то среднее между прихожей и кухонькой, пространство в метр шириной: напротив входа как раз умещается зеленый столик-тумбочка с чем-то вроде примуса...
С Репкой-то как раз связаны мои первые отрицательные эмоции по поводу еды... Бабушка привезла нас в Казахстан откормить, возможности были сильно ограничены, но она возлагала огромные надежды на эту темную коровку, в которую вложила, должно быть, все свои сбережения. Помню, как тащили, бедную, вниз по ступенькам в темное тепло под общей нашей крышей, а потом шумное ее дыхание рядом. Бабушка хвалилась нашим округлившимся видом, приписывая его исключительно парным сливкам перед сном, а для меня это были мгновения пытки, организм отказывался принимать отвратительное питье. Только начавшиеся рвоты побудили мучительницу искать другие пути впихнуть в меня целебный продукт. Домашний сыр ее я очень любила. Такой делали в Латвии, до сих пор стараюсь купить его в поездках на родину. В Литве стряпают что-то похожее, там у него такая же форма - большой капли, эллипса, слегка сплющенного с той стороны, за которую подвешивали узелок с творогом, давая стечь сыворотке, но литовский намного мельче, тоньше и тверже, думаю, специально подсушен. И ведь ничего особенного: творог заворачивают в тряпицу и кладут под пресс, а получившиеся диски разрезаются потом на толстые ломти, смазывают сверху сливочным маслом и слегка подсаливают - ничего нет вкуснее... На поверхности обязательно видны отпечатки нитей марли и узла в узкой части. Как-то летом обнаружила небольшой такой кругляшок на земле, в темном углу прихожей - удивилась, пригляделась, ужаснулась: по всей поверхности копошились мелкие белые червячки с черными головками... И жизнь уже целая прошла, а все еще вздрагиваю, вспоминая отвратительную картинку.
А сепаратор, можно сказать, первый бытовой прибор, в принцип действия которого пыталась вникнуть - это было время, когда сепараторы еще крутили вручную, кур продавали с перьями, а нам давали все попробовать: крутить ручки удивительных приспособлений, замешивать кизяк и формовать кирпичи из глины и соломы... Повзрослев, обнаружила неожиданно на хуторах, что сепараторов там не знали - молоко отстаивали в высоких бидонах со стеклянным окошком и краником внизу: синеватый "обрат" "спускали" до желтоватого слоя сливок.
Что ж, про отношения с молоком все.
Кормили ли нас еще чем-то, кто расскажет... Иногда пропитание искали сами.
_________________
Как нас отпускали в степь, уму непостижимо. Работала ли бабушка, не знаю, но думаю, что на какие-то полевые работы подряжалась, потому что не очень помню, как мы проводили с ней время, не чувствую ее постоянного присутствия рядом. Дедушка иногда водил или возил нас по каким-то своим служебным делам, но то отдельная история. Днем были предоставлены сами себе (сестре от двух до пяти, я на полтора года старше) и носились по округе с ватагой такой же ребятни, в основном немецкой (гевек и комтахер - первые иностранные слва, освоенные нами, вполне полно отражали взаимоотношения) Рядом стоял саманный остов недостроенной школы. Казался он огромным, ничего подобного вокруг не наблюдалось, окна были необычайной высоты и ширины, но крыши и сторожей не было, а потому большую часть летних дней копошились мы в этих стенах. Как-то натолкнулись там на маленького дохлого поросенка. Как еду - возможную или несостоявшуюся - мы его не воспринимали, просто наткнули на какой-то прут и полдня маршировали, размахивая над головами как знаменем. Момент поедания мяса совершенно не запечатлелся в детском сознании, хотя отчетливо помню усекновение куриной головы и технологию ощипывания птицы - нас привлекали к процессу, и единственной ценностью, вывезенной бабушкой потом "на родину" были пуховые подушки.
В поисках чего пожевать отправлялись за сопки - все ровные места вокруг были распаханы и заказаны, оставалась только та сторона. Собственно, сопки, думаю, были совершенно безобидными холмами, чем-то вроде балтийских дюн, покрытых жесткой травой, по которой летали шары перекати-поле, но мы были малы ростом и уже за первой поселок наш исчезал совсем. А зайдя за третью, да перевернувшись пару раз вокруг себя, как потом определяли, в какую сторону возвращаться! Из первых своих друзей долго помнили потом только Вольдемара, Вовку, да то, что была у него младшая сестренка Эльвира, славившаяся тем, что часами могла сидеть, скрестив ножки на табурете, отчего считалась послушным ребенком, а, по нашим предположениям, они у нее и были настолько кривыми, что малышка за нами скорее катилась, чем бежала. Была еще одна девочка, про которую говорили "белены объелась" - с той были сложные отношения, то ссорились-дрались, то мирились. Про белену - это вовсе не оборот речи, нам мало что запрещали есть, но здесь было жесткое табу. Грязно-желтые колокольчики на пыльных кустах вызывали даже некоторый священный ужас, но знали, что страшны не они, а черные семена в лопающихся колючих коробочках. Об особенно ядовитых корнях даже и не догадывались, в степи, должно быть, белена не водилась, иначе загадкой остался бы факт, почему мы все-таки выжили. Отправлялись в походы компаниями по 5-7 человек, совсем малышня и мальчишки постарше, бывалые. Они знали, где нужно копать. Почва была почти терракотовой, с прожилками упругой глины, которую мы тоже пробовали на вкус, но искали какие-то особенные длинные и толстые корни, которые потом отскребали чем придется и дружно жевали. Но особенно ценилась черемша. Как-то перед очередной вылазкой пробрались в дом, подбежали к кухонному столу, отбросили щеколду, ухватили оттуда корочку хлеба и, сознавая себя преступниками, отправились именно за диким чесноком. Грызли мелкие луковки, основания уже подсыхающих стеблей, крошки хлеба делали еду особенно чудесной, а сердце замирало от ужаса перед грядущим возмездием и страшно было возвращаться... Сестра была мала, вся вина на мне, нет, домой идти нельзя... Вряд ли нас наказывали, но это был первый осознанный опыт воровства, первые муки совести...