- Ну, однако, - прикрывая глаза в знак принятия моего раскаяния, проговорил Холмс, - не смотря на возникшие новые обстоятельства, ничего страшного с появлением мальчика здесь, как будто бы, не произошло. Разве что письмо Вернера не попало в нужные руки, а у нас теперь есть все основания думать, что и не попадёт. Стало быть, на полезные действия Шахматного Министра, как вы его называете, по поводу дальнейшей судьбы этого человека рассчитывать пока не приходится. К тому же, наш эмиссар не знает о бегстве и возвращении мальчика, следовательно, и Шахматный министр этого обстоятельства уже не учтет. Что ж, у нас, в любом случае, остаётся полная возможность принимать решение самим. И если мы все-таки всерьёз собираемся сделать так, как хотели, какая нам будет помеха в том, что мальчик расскажет своим покровителям о том, что лондонский врач – Магон и есть? Мы ведь как раз и собирались сделать так, чтобы Магон «попался» и проник на «Кольцо Сатурна». Собирались как-нибудь половчее выдать его, чтобы у профессора появилось искушение, не убивая и не подставляя себя закону, окончательно уничтожить те обломки души Шерлока Холмса, которые в нём ещё есть, тем самым обезопасив себя. Вот он вам и случай – Магон и попадётся, и проникнет. А дальше уже ваша с Вернером забота – вовремя привести закон на дьявольскую кухню этого естествоиспытателя, застать диемиурга с поличным, чтобы наглядно продемонстрировать суть его экспериментов и через исчезновение Шерлока Холмса приоткрыть заодно завесу и тайны исчезновения профессора Крамоля – субъекта, конечно, ещё более ценного, чем частный сыщик, и тайну «потерянного полка». Да, конечно, мы хотели бы заручиться поддержкой сил более могущественных, чем наши, поэтому выжидали, но теперь, коль скоро гонец не добрался, стоит ли время тянуть? Я вас просто предупреждаю, что решимости у меня всё меньше. Это в «логове», в одиночестве, мне было нечего терять, а теперь я попросту трушу, и всё сильнее. Нет, я, конечно, полагаюсь на вашу расторопность, на вашу находчивость и даже на вашу, доктор, привязанность ко мне, но что, как вы не успеете вмешаться до того, как я погибну или, того хуже, окончательно сойду с ума?
Он слегка усмехнулся моему оторопелому виду, по которому – я уверен – очень легко было прочитать рвущиеся с моего языка слова, потому что он сейчас озвучивал ведь мои возражения, мои опасения и мои страхи, которыми вместе с Вернером до сих пор попросту пренебрегал, и я едва удерживался от возгласа: «а я что говорил!», и продолжал:
- А вместе с тем, я пока никакой другой комбинации не вижу. Профессор мирно режет лягушек – или чем он там занимается в свободное от душегубства время - не проявляя никакой незаконной активности, и полицейские к нему вполне благосклонны. Вы сами видели – они об этой плавучей лаборатории знают, а к учёному относятся с уважением. История Крамоля – дело прошлое, доказать по нему ничего нельзя, где Крамоль или его труп сейчас, никто понятия не имеет. Что бы мы сейчас ни рассказали, расклад такой: с одной стороны – учёный с именем, деньгами и титулом, уважаемый землевладелец и конезаводчик, полиция, с другой – спившийся хирург, сумасшедший дикарь, паренёк-школяр и беспризорная девица нежного возраста. Над нами просто посмеются. Другое дело похищение и насильственное удержание – не в рассказах, а воочию, наглядно. Тут уже всё будет зависеть от громкости ваших голосов. Проверить они обязаны, насколько я понимаю, а там уже всё само завертится.
- Вы так просто обо всём говорите, - не выдержал я. – Словно вы – Вернер с его юношеской самоуверенностью. А ну, как наша помощь не успеет? Психологическое воздействие – одно, а лекарства? Яды? Что, если полицейские со своим вмешательством запоздают? Знаете, как долго они собираются да сомневаются? А что, если «Кольцо Сатурна» за это время просто поднимет якорь, да и уйдёт из Инвернесса неизвестно куда, с вами на борту? Что тогда?
- Тогда их бегство станет равносильно признанию вины, - вмешалась Рона. – И полицейские получат лишний повод для преследования.
- Во-первых, вовсе нет, а во-вторых, нам-то что до этого будет? Даже если они поддадутся на наши уговоры и кинутся в погоню, время мы упустим. И что, если к завершению погони всё уже будет кончено?
- Ну, значит, нужно, чтобы береговая полиция их вовсе не выпустила.
- А ты и способ знаешь?
- Конечно, даже не один, - он принялась отгибать пальцы. – Инфекция на борту, подозрение в контрабанде, в похищении людей, кстати, тоже, в шпионаже, в антигосударственной деятельности… что ещё?
- В укрывательстве разыскиваемых преступников, - подсказал я. - Что толку? Как нам навести полицию на эти подозрения? Анонимный донос сочинить?
- Почему нет? – Рона коротко рассмеялась. – Ты же настоящий писатель, Джон, новеллист. Сочини. Не тебя учить дразнить любопытство читателя – неужели любопытство полиции раздразнить сложнее?
- Послушайте, - снова неожиданно вмешался Холмс – у него почему-то это всегда получалось неожиданно. – Если даже подробное донесение Вернера ещё не дошло, что нам помешает воспользоваться телеграфом? Конечно, пространных объяснений не получится, но какие-то краткие указания…
- Указания Майкрофту Холмсу? – не сдержался и фыркнул я.
- Хорошо, назовите это иначе – пусть это будут краткие объяснения, которые позволят ему принять решение вмешаться. Как я понял. Майкрофт Холмс – весомая фигура на доске – его слово и гавань запрёт, и полицию настроит, а если не его, так слово кого-то, кого он сможет на это слово вынудить.
- Телеграмма – открытый вид связи, - проговорил я задумчиво. – Трудно составить её так, чтобы адресат всё понял, а сторонний наблюдатель нет. Многого не скажешь.
- Думаю, дядя и из немногого многое поймёт – хватило б нам ума составить эту телеграмму, - Рона, кажется, воодушевилась идеей.
А я – в который уже раз – подумал о способности родни Холмса чуть ли ни с пелёнок принимать на себя командование и всю организацию. К манере самого-то Холмса я привык, а о Шахматном министре и говорить нечего, но теперь вот оказалось, что и полувзрослый Вернер, и даже Рона, совсем ещё девочка, вполне владеют этим искусством и очень просто оттирают меня на роль статиста, а сами, не стесняясь, строят смелые планы. Впрочем, план мне по-прежнему казался не выдерживающим никакой критики, да ещё и опасным, и я был уверен, что Холмс, будь он прежним, будь он в себе, придумал бы что-то куда получше. Но, увы, он всё ещё оставался совершенно раздавлен своим положением изгоя – тем более, что, похоже, стал его окончательно осознавать, по-прежнему, не мог довериться нам, испытывал ужас перед профессором, уже надломившим его и вполне способным доломать, сгорал от стыда и негодования, жаждал мести - всё одновременно, и такой эмоциональный коктейль буквально парализовал его изобретательность. Недаром он и всегда настороженно относился к эмоциям, чувствуя слабость разума перед их властью. Увы, как он ни надевал сейчас привычную маску индейца, страсти, обуревавшие его, проглядывали сквозь непроницаемость, и я чувствовал себя беспомощных перед его слабостью.
- Как вы думаете, - спросила вдруг Рона, - а какова судьба старшего Ленца? Вернётся он за сыном сюда или. Может быть, последует дальше? Или сгинет со своей слабостью? Что, если он всё-таки доставит письмо?
- Не могу себе этого представить, - возразил я. – Чтобы отец отправился в Лондон, как ни в чём не бывало, после того, как сын сбежал к тем, кто уже привязал его к себе лекарственной зависимостью…Я, скорее, поверю в то, что его уже нет в живых, этого несчастного Ленца. От этого горбатого дьяволёнка, одержимого, к тому же, жаждой наркотика, всего можно ожидать. Вы не знаете этого – вы не видели того, что мы видели с Вернером. Ты не видела, Рона, а вы, Холмс, боюсь, не осознавали – сознание в вас тогда едва теплилось. Но на ребёнка он не был похож ничуть – скорее на злого карлика из страшной сказки, сумасшедшего злого карлика в теле ребёнка, но с разумом совершенно не детским, а уж то, что он делал… мне это в кошмарах будет сниться.
- А мне его жаль, - покачала головой Рона. – Он развит не по годам, и он несчастен… Если угодно, я где-то узнаю в нём себя – когда ноги отказывались мне служить, во мне тоже копилось многовато озлобленности, и хоть выплёскивала я её по-другому, но могла бы и так. Просто не нашлось никого с готовым рецептом забвения – будь то абсент, будь то морфин, а уж под их властью случается и всё остальное. А он горбат.
- И ненавидит поэтому весь мир, кроме своих покровителей?
- Их, я думаю, он ещё больше ненавидит, - заметил Холмс.
- А ещё и своего отца.
- Боюсь, это закономерно, - снова запальчиво вмешалась Рона. – Его отец не слишком много сделал, чтобы привязать его к себе. Зато, по крайней мере. привязал его к стулу. После того, как погибла его мать, мне кажется, они с отцом попросту возложили ответственность за это друг на друга, и несчастье не объединило их, как могло бы, а оттолкнуло.
При этих словах я снова невольно вспомнил Швейцарию и смерть Мэри, так фатально разъединившую нас с Холмсом. Я подумал, что это воспоминание, очевидно, останется со мной навсегда.
- Клуни Мак-Лу тоже горбат, - вдруг негромко и ни к кому специально не обращаясь, вслух заметил Холмс.
Мы с Роной, не сговариваясь, повернулись и посмотрели на него. Мне показалось, что у нас обоих мелькнула одна и та жк мысль – о том. например, что искривление позвоночника может быть проявлением слабости костей и связок, передающейся от предков к потомкам – я слышал о таких семейных формах остеопатий. А однажды наблюдал целую семью горбатых карликов. «Неужели догадка Холмса верна, - подумал я, - и трагедия семьи Ленц ещё глубже, чем кажется?» Впрочем, полно. Моё ли это дело? – одёрнул я сам себя, но тут же вспомнил о том. как Холмс говорил прежде о том, что запутанные семейные интриги часто могут оказаться ключом к криминальным тайнам, и поэтому ими не стоит пренебрегать.
И только я раскрыл рот, чтобы высказаться в этом смысле, как снаружи, у самых дверей послышались какие-то шум и возня, затем дверь широко распахнулась, словно от удара ногой, и в дом с сопением ввалился Вернер, таща за собой сопротивляющегося Карла Ленца собственной персоной.
- Вот, извольте видеть. – сдавленно просипел Вернер, изо всех сил удерживая вырывающегося мальчишку. – Я отправил его с отцом в Лондон, а он удрал с пол-дороги и явился сюда к своим сюзеренам за очередной дозой наркотика. Поймал его у полицейского управления подслушивающим наш с констеблем разговор. А сюда притащил, поскольку сам пока толком не знаю, что с ним делать – он-то прекрасно осведомлён, что наш доктор Мэртон никакой не Мэртон.
Карл выглядел не слишком здоровым – его лицо было покрыто пятнами неровного румянца, глаза лихорадочно блестели, руки тряслись и пот выступал на коже. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы не заметить симптомы нетяжёлой пока, но явной абстиненции.
- А он здесь уже был, - невозмутимо заметил Холмс. – Доктор Уотсон сделал попытку поймать его, но некто помешал, ударив доктора камнем по голове так. что он потерял сознание, и теперь голова его разбита. Кто это сделал, он заметить не успел, но мы решили, что это был Волкодав Лассар, а уж что было потом, говорили ли они с юным Ленцем, и что именно сказали друг другу, мы не знаем. Хотя предположить я бы мог… - и он внимательно посмотрел на Карла, ответившего ему столь же внимательным и даже, я бы сказал. Испытующим взглядом.
- Я рассуждал так, - продолжал Холмс, не слишком торопясь и глядя теперь куда-то совсем в сторону. – Если бы Карл Ленц собирался обменять наш секрет на дозу своего лекарства, он бы и отправился прямо в Клуни-Ярд или сообщил о себе кому-то из егерей – он ведь этот секрет знал ещё до отъезда, и ему не было никакой нужды являться сюда, рискуя быть замеченным и схваченным.
- А может быть, я хотел посмотреть, здесь ли вы ещё? – вдруг с неприкрытым интересом подал голос сам Карл и громко шмыгнул носом – ещё один признак охватывающего его синдрома лишения.
- Не исключено. Хотя тогда целесообразнее тебе было бы подобраться к окну, а не торчать у коновязи. Но я оставлю процент вероятности на эту ошибку, - кивнул Холмс. – Все же остальные варианты подразумевают, что Волкодав либо оказался здесь случайно, либо сам следил за Карлом и, когда доктор Уотсон ухватил его, вмешался. А вот после этого могло выйти по-разному: Карл мог отправиться в Клуни-Ярд, но обернуться он бы не успел так скоро, так что этот вариант мы отметаем; мог остаться выполнить какое-то задание господина Лассара – например, подслушивать разговор у полицейского участка – это вероятно, хотя тогда не понятно, что помешало господину Лассару проследить за успехом миссии и вмешаться в случае с Вернером так же, как он вмешался в случае с Уотсоном. Ну, и, наконец, самое вероятное – Карл ничего господину Волкодаву не сказал, а, может быть, и удрал от него точно так же, как от нас. И к полицейскому участку он пришёл по собственному почину о чём-то разузнать. А поскольку ничего особенно интересного там. Кроме случая с Готье, обсуждаться было и не должно, остаётся предположить, что именно случай с Готье и вызвал его интерес. Вы опровергнете мои слова. Карл? – вдруг спросил он, резко повернувшись к мальчику и посмотрев ему в лицо.
- Почему они называют вас сумасшедшим? – с интересом спросил Карл. – Вы ничуть не сумасшедший. Вы такой же, как был Готье.
- Проницательный мальчик, - рассмеялся Вернер.
- Постой, - нахмурилась вдруг Рона. – Так это не Лассар твой хозяин, и не Клуни, и не профессор? Это Готье был твой хозяин? А как же отец Ози? Рогатый Праведник?
- Это – совсем другое, - скривился Карл. – Я был с ним, потому что он такой же урод, как я, только у меня горб на спине, а у него на душе. Над ним тоже смеялись раньше, но он научился делать из смеха страх, и меня тоже научил.
- Вот так он это называл, - пробормотал Холмс. – «Делать из смеха страх». А потом, наверное, из страха покорность… Или это уже не он… Проклятье! Я этого не помню! Не помню! – и он закрыл лицо руками.
Я посмотрел на него с тревогой – таких проявлений и страстности, и слабости он прежде при всех не демонстрировал.
- Мальчик тоже многого не помнит – я уверен, - сумрачно сказал Вернер. – Современная фармакопея знает много способов заставить забыть то, что было и даже вспомнить то, чего не было. Иногда это чертовски полезно. Например, если учёный забудет, что открытие совершил он, а не его ученик, а отец забудет поправить один-два пункта в завещании. Или если мальчик забудет, что делал на самом деле в то время, когда смотрел сладкие грёзы, навеянные морфином. Мы ведь, господа, ему об этом так и не рассказали – боюсь, что он пребывает в заблуждении и излишне поэтизирует то, чем занимался.
- Расскажите ему, - вдруг глухим голосом проговорил Холмс. – Возьмите его с собой и наедине расскажите во всех подробностях, не щадя возраста. Думаю, Готье этого не сделал, предпочитая пользоваться слепым агентом. Расскажите ему всё – от начала и до конца. И обо мне.
- Послушайте… - не выдержал я. – Он – каков бы ни был, ребёнок. Стоит ли…
- Стоит, - ответил Холмс всё так же глухо и болезненно. – Мы заполучим союзника в его лице. Я вижу эту возможность, и если так случится, будет гораздо легче и нам, и ему. И в конце, Вернер, когда закончите, скажите ему ещё, что я не держу на него зла.
По лицу Вернера я видел, что его одолевают сомнения. Но в конце концов он кивнул:
- Ладно. Пошли со мной, Карл. Я дам тебе лекарство и расскажу, о чём просил мистер…Магон.