Здесь я на примере собственной жизни берусь описать один день жизни советского инженера в эпоху Зрелого застоя (середина 70-х). Сначала я хотел, как Джойс в «Улиссе», выбрать определенный день календаря, но потом подумал: «Зачем? Это лишнее! В то время все дни были похожи друг на друга, как братья-близнецы».
Будильник зазвенел настырно, но приглушенно: его я на ночь клал под подушку, дабы не разбудить жену, - Наташу, - которой до работы было ехать близко, и она могла вставать попозже. Резким движением я сунул руку под подушку, схватил будильник, и судорожно нажал на кнопку стопора; звон оборвался, как придушенный.
Механический будильник производства 2-го Московского часового завода знак качества (тонколучая звездочка, вписанная в правильный пятиугольник, заключающий в себе надпись «СССР») носит по праву, что, скорее, является исключением из общего правила, поскольку, как говорится в анекдоте, «у нас на каждом дерьме стоит знак качества». Компактный часовой механизм помещен в цилиндрический корпус, выкрашенный «золотой» краской; который окружает шарниром к нему прикрепленное металлическое кольцо, служащее подставкой, если его в шарнире развернуть. Помимо элегантности дизайна, будильник отличают точность хода и высокая надежность.
Данный экземпляр исправно мне служил лет десять, остановившись лишь единожды. Я с ним пришел в ремонтную мастерскую при заводе-изготовителе, что на улице Правды. На приемке за столом сидела мастер – женщина огромных размеров в белом накрахмаленном халате. Мягкой полной лапищей она ласково, как живое существо, взяла будильник, что-то на нем тронула, что-то подкрутила, и он вдруг сам собой пошел.
- Вы его сразу-то не затыкайте, - дайте ему хоть немножко позвенеть!
Обвиненный в харассменте бедного механизма, я покинул мастерскую пристыженный.
Откинув одеяло, я осторожно, чтобы не разбудить Наташу, пробрался в ноги нашего дивана-кровати (я спал у стенки), и перелез через поручень.
Мебель для своей новой квартиры мы покупали не по месту ее расположения – в Новогиреево, а на Благуше, где жили в квартире Наташиной матери, - Л.Ф.. Покупка дивана-кровати была сопряжена с большими трудностями, так как это был большой дефицит. Сколько Наташа ни обивала пороги мебельного магазина на Щербаковской улице, как прозрачно ни намекала продавцам, что в долгу не останется, вожделенный диван-кровать все не наклевывался.
- Вы поговорите с Хамидом; скажите, что вы – татарка; вы за нее сойдете – посоветовал, сжалившись над Наташей, один из продавцов.
Хамид, плотный и солидный старикан, был бригадиром грузчиков. У него было плоское широкоскулое лицо с широко расставленными черными глазами. Дождавшись его у двери склада, Наташа обратилась к нему со следующими словами:
- Здравствуйте, Хамид Рахимович! Помогите, мне, пожалуйста! Вот уже месяц, как я приехала из Казани, и никак не могу купить диван-кровать!
- Деточка, что же ты раньше ко мне не обращалась? Будет тебе чехословацкий диван-кровать!
И уже на следующий день нам отгрузили диван-кровать темно-болотного цвета, причем «сверху» с нас взяли всего каких-то двадцать рублей (при цене двести).
Два венгерских красных кресла с кокетливо отставленными задними ножками нам дались нам совсем легко.
- Можно купить эти кресла? – спросил я продавца, молодого мужика.
- Можно-то можно, но как бы это сделать по-умному: - на бутылочку коньячка!
Это означало четыре рубля «сверху», то есть недорого.
Но с обустройством квартиры не все обходилось столь гладко. Мне многих хлопот стоила покупка радиолы.
В конце 60-х в продажу поступила радиола «Ригонда» с совершенной акустикой (четыре динамика) и элегантным дизайном, и, как это всегда и происходит в Советском Союзе, «Ригонда» стала сразу нужна буквально всем и каждому. Полгода ходил я по радиомагазинам, но тщетно: «Ригонда» была дефицитом страшнейшим. Но однажды – дело было под Новый Год – я зашел в Серпуховской универмаг, и своим глазам не поверил: в отделе радиотоваров стоял целый штабель из коробок не распакованных «Ригонд». - «Ну», - подумал я – «мне повезло: я приобрету «Ригонду», да еще сэкономлю тридцатник, ибо за что тут платить сверху, когда «Ригонд» - хоть ложкой ешь!»
- Выпишите мне «Ригонду» - сказал я продавцу, у которого чело было мрачнее тучи. Продавец выписал квитанцию, и с нескрываемой злобой ее передал мне.
Привезя покупку домой, я принялся методично ее распаковывать; один за другим совлекая ее картонные покровы, предвкушая удовольствия от обладания ею, но что это?
На лаковом покрытии корпуса я заметил трещину, вызванную тем, что одна из составлявших ее дощечек была ощутимо надломлена; вряд ли это произошло при транспортировке, - скорее всего, - при изготовлении, из-за аврала: нужно было выполнить годовой план. Что мне теперь было делать? Радиола работала исправно – придраться было не к чему. Потребовать заменить? Пока я доеду до магазина, там уже ничего не останется. Поломанную «Ригонду» пришлось оставить себе, как напоминание о сэкономленной тридцатке.
Я отправился на кухню, зажег конфорку, и поставил на нее чайник. Мой взгляд упал на пластик, покрываюший весь кухонный пол, в том числе, под газовой плитой.
А ведь плита должна была стоять на кафельном пятачке, однако председатель нашего ЖСК «Хрусталь» - Лидия Хлопова – весь положенный для этого кафель пустила на облицовку стен кухни в собственной квартире (по проекту там полагалась лишь масляная краска). Когда об этом прознали, дотошные и проницательные жилицы нашего дома, разразился ужасный скандал: все члены кооператива поделились на два лагеря: хлоповцев и антихлоповцев, которые на каждом собрании осыпали друг друга бранью, подчас нецензурною. В конечном итоге, антихлоповцы обратились в милицию; проверка установила в деятельности Лидии множество злоупотреблений, на фоне которых пресловутая плитка выглядела сущим пустяком.
Лиду осудили на два года общего режима. Когда она вернулась из заключения, от ее былого апломба не осталось и следа: она ходила, как тень, а через год взяла, да на фиг и умерла.
Самая затратная по времени туалетная операция – бритье безопасной бритвой; станочек у меня – советский, пластмассовый, но лезвия – шведские: “Matador”. Это – большой дефицит, но – ничего не поделаешь: как сказал один мой знакомый, «чем бриться советскими лезвиями, лучше уж топором». Зато мыло советское – «Хвойное» за 19 копеек.
В шесть тридцать аппетит, как правило, еще отсутствует, поэтому снедь используется та, какую найдешь в холодильнике. Главной же частью завтрака является ритуальное питие крепкого чая; чай – индийский – «Со слоном» (пачка 125 граммов за 76 копеек). Используется чайный сервиз из грубого фаянса с украшением в виде рисунка синими линиями по белому: деревянные одноэтажные домики, стоящие за оградой на фоне оголенных деревьев. Я им горжусь, так как смог ухватить по случаю: дешевая посуда – в большом дефиците.
Закончив завтрак, я быстро оделся: надел рубашку серо-голубого цвета, чтобы ее можно было стирать лишь раз в неделю, а грязи было не видно, повязал галстук двойным узлом, надел серый гэдээровский костюм, обулся, перекинул через шею красное шерстяное кашне, надел серое гэдээровское пальто-реглан с поясом, затем – кроличью шапку-ушанку с завязанными наверх ушами; купленная сравнительно недавно, она еще не вытерлась, и имеет вполне приличный вид, как я выяснил, проведя беглый осмотр своей фигуры в зеркале, висящем на стене в прихожей. Затем я взял большой портфель венгерского производства, похожий на саквояж, купленный в магазине «Будапешт» на Ленинском проспекте; погасив свет, я покинул квартиру, запер дверь, прошествовал на лестничную клетку, вызвал лифт, спустился вниз, и, открыв парадную дверь, вышел наружу, в Новогиреево.
Передо мной - унылое зрелище: блочные двенадцатиэтажки ( одну из которых я только что покинул), чередуются с панельными девятиэтажками. Единственная отрада - выпавший ночью свежий снег. Поэтому мой путь на станцию «Новогиреево» Горьковской железной дороги я пролагаю окраиной, - по местности, где сохранились остатки бывшего дачного поселка Новогиреево, который занимал весь данный район еще каких-то десять лет тому назад.
Дачный поселок «Новогиреево» вошел в русскую культуру, так как был запечатлен в рисунках и акварелях замечательного русского художника Иллариона Владимировича Голицына, жившего в нем в конце 50-х.
Здесь, в роще из старых, могучих лип до сих пор сохранился целый квартал загородных деревянных домов, окруженных просторными палисадниками с заборами из штакетника. Житель одного из них владеет лимузином «Мерседес-Бенц» довоенного изготовления – точно таким же, на каком ездил штандартенфюрер СС Макс Отто фон Штирлиц из сериала «Семнадцать мгновений весны».
Популярность этого фильма ошеломляюща; для того имеется немало причин, но главная заключается в подлинной завороженности наших граждан эстетикой немецкого национал-социализма: красотой мундиров и ритуальной отточенностью внешней стороны поведения: маршировкой, отданием чести, манерой говорения.
Нужно было видеть, как зам Главного инженера нашего института Бондарев, в компании своих сослуживцев изображал из себя Штирлица: отмаршировав гусиным шагом, резко останавливался, щелкал каблуками, и, откинув голову, вздергивал руку в приветствии.
Я же ограничиваюсь тем, что каждое утро прохожу мимо дома обладателя «Мерседеса», и, если последний не убран в гараж, окидываю его восхищенным взором.
Пройдя мимо знакомого забора, и не обнаружив перед домом «Мерседеса», я направился к станции «Новогиреево», и встал в хвост длинной очереди к газетному киоску, стоящему справа от входа в подземный переход. Когда моя очередь подошла, я протянул киоскеру 4 копейки, и сказал: «Правду!».
Как кандидат в члены КПСС, я обязан выписывать газету «Правда» и партийный журнал. Но я выхожу из дома в такую рань, когда газеты еще не доставляются, а читать утреннюю газету вечером - нелепо, поэтому я покупаю «Правду» в киоске, а, чтобы выполнить норму партийной подписки, выписываю не один, а два партийных журнала: «Коммунист» и «Политическое самообразование».
По подземному переходу я вышел на перрон; на нем от народу - черно. Зная расположение вагонных дверей, я занял место, сориентировавшись по пилону, и насколько возможно, протиснулся к краю платформы.
В утренний час пик все электрички, кроме прибывающих из Балашихи, переполнены жителями Подмосковья, едущими на работу в Москву. Балашихинского же поезда, который был бы мне подходил, чтобы вовремя и елико возможно быстро попасть на работу, в расписании нет, и приходится ездить «дальними» электричками.
Вскоре, мягко, по-зимнему, постукивая по рельсам, к платформе подошел поезд из Ногинска. Как только дверь открылась, выпустив нескольких пассажиров, которые принялись обеими руками разгребать толпу, чтобы она их не затолкала обратно, я вместе с теми, кто стоял справа и слева от меня, бросаюсь в тамбур, уже заполненный людьми, их утрамбовывая. Затем начался процесс закрывания дверей, который проходит в несколько приемов, а я бочком протискиваюсь в салон. Вагон набит битком, и газету, купленную в дорогу, невозможно не то, что читать, но даже вынуть из кармана.
За окном поплыли пути обширной сортировочной горки; поезд приближался к станции «Кусково».
Парк и усадьба Шереметьевых Кусково для нашей семьи - знаковое место.
Наша дочь, - Ольга - шесть дней в неделю живет у бабушки – на Благуше, и там же ходит в школу. Мы ее привозим к себе в Новогиреево на выходные, а лучшего места для гуляния, чем Кусковский парк, здесь не найти. Правда, до него полчаса пути, и следует избегать ситуации, когда ветер туда приносит выбросы Кусковского химического комбината, но зимой преобладают северный и западный ветры, а юго-восточный дует редко; ландшафты же Кусковского парка прекрасны в любую погоду.
На плоской равнине раскинулось озеро с островком посередине, заросшим старыми липами. На озерном берегу расположены деревянный Главный дворец, построенный в стиле зрелого классицизма, и барочная церковь Спаса Всемилостивого. По обширному парку разбросано множество построек XVIII века, среди которых наиболее эффектна Большая каменная оранжерея. В регулярной части парка поставлены садовые скульптуры персонажей античной мифологии. Главный дворец тоже украшен скульптурами; Ольге всегда очень нравились львы, лежащие по бокам лестницы главного входа во Дворец; - на них детям разрешают садиться верхом.
Здесь можно долго гулять по заснеженным липовым и лиственничным аллеям, но можно и посетить экспозиции Музея: в Большом дворце, который не отапливается, размещается коллекция фарфора; живопись же экспонируется в двухэтажном Эрмитаже, теплом и уютном. Часы, проведенные в Кусково, - незабываемы; здесь, кажется, даже время идет заметно медленнее, чем везде, и душа чувствует себя вольготнее, позволяя себе хотя бы ненадолго выйти за пределы, навязанные ей извне.
Многочисленные рельсовые пути на подходе к станции Кусково тоже мне хорошо знакомы. Поскольку на периферии Кусковского парка находится немало пунктов приема стеклотары, для избавления от нее я хожу именно туда. Чтобы сэкономить время, вместо нашего обычного пути – подземным переходом на станции «Новогиреево», - я ношу сумку с банками-бутылками напрямую – через сортировочную горку. Это требует определенной сноровки, так как по железнодорожным путям в разных направлениях одновременно перемещаются целые грузовые составы, группы из грузовых вагонов, и даже отдельные вагоны, не говоря уж об электричках и дальних поездах. Так, что нужно проявлять большую осторожность.
За станцией Кусково последовала остановка у платформы «Чухлинка».
Неподалеку от нее живет родственница Наташи тетя Нина со своим мужем Николаем Дмитриевичем Красавиным (Фамилия, имя и отчество вымышлены). , Тетя Нина в молодости побывала в записных красавицах, но и сейчас - в свои зрелые годы сохраняет сексуальную привлекательность, имея хорошую фигуру, правильные черты лица, пышную рыжую шевелюру, умение играть глазами и ворковать. Николай Дмитриевич - статный худощавый мужчина, немного чопорный, но вполне добродушный.
Живут они в неказистом районе, но в добротном ведомственном дома, а квартира их, так и вообще, походит на настоящий музей. Мебель под орех, ковры, картины, хрусталь, майсенский фарфор в горках размером с оконные витрины, мелкая пластика, напольные часы – все превосходного качества.
Николай Дмитриевич - крупный специалист по строительной технике, и в этой роли является выездным.
Поскольку ахиллесовой пятой советской власти является проблема невозвращенцев – специалистов, выехавших в заграничную командировку, и там оставшихся, те из них, которые, побывав за границей, вернулись, дальше обладают монополией на заграничные поездки; имея широкий доступ к заграничным товарам, они составляют привилегированный класс – «выездные».
Роскошь квартиры Красавиных, элегантность их одежды, качество вин, которыми нас угощали, всецело определяется тем, что Николай Дмитриевич - выездной. Мы с женой через родственные связи тоже к ним причастны: Наташа – через тетку, я – через отца, который тоже - выездной.
Судя по тому, что за окном слева параллельно железной дороге потянулся широкий проспект, заполненный мчащимися машинами (Нижегородская улица), поезд подходит к станции «Карачарово».
«Тут я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала» (А.Н. Радищев «Путешествие из Петербурга в Москву»).
Меня окружают плохо одетые люди, понуро стоящие в проходе вплотную друг к другу. В их осанке, в выражении лица сквозит многолетняя усталость от неустроенной однообразной жизни. Многие из лиц несут на себе следы беспробудного пьянства и других пороков; другие - просто застывшие маски, но каждое из них по своему выражает покорность судьбе. Точно такие же лица у тех из пассажиров, кто сидят на лавках, разве что большая их часть, приняв неудобные позы, забылись сном, похожим на обморок; другие дремлют, упершись в грудь подбородком; третьи – невидящим взглядом уставились прямо перед собой. И лишь в третьем ряду слева царит оживление: положив на колени чемодан, четверо мужиков в молчаливом ожесточении режутся в карты, громко шлепая ими об импровизированный стол.
Эта картина покорно ложится в обобщенный образ советского пассажирского железнодорожного сообщения: в тускло освещенном общем вагоне дальнего следования пассажиры, набившись вплотную друг к другу, спят стоя, каждый - ухватившись за что подвернулось под руку. Так перемещается по своей необъятной родине ее хозяин – советский человек.
Миновав станцию «Серп и молот; электричка медленного доползла до моста через Яузу, с которого через левое окно открылся вид на Андроников монастырь, вставший на краю крутого спуска к реке.
Здесь располагались Центральные проектно-реставрационные мастерские (ЦПРМ), где до 1962 года работал мой дел, архитектор Григорий Сенатов.
Из моей памяти выплыл следующий случай. Дед был в отпуске, и жил на даче; когда я отправлялся в Москву, он попросил меня зайти на почту и послать к нему на работу телеграмму: «Прекратить отмостку до моего возвращения. Сенатов». Оказавшись в Москве, я пошел в ближайшее почтовое отделение, заполнил бланк, и протянул его в окошко, но мне его тотчас же вернули со словами: «Мы не имеем права передавать производственные директивы». Вернувшись, я сообщил деду о неудаче своей миссии. Он страшно разволновался; - ходил по комнате туда-сюда, взывая: - «Что же мне теперь делать?» (ситуация станет понятной, если иметь в виду, что до ближайшего телефонного переговорного пункта нужно было ехать на электричке).
Повздыхав и посетовав, дед собрался и поехал на работу, чтобы передать свое указание лично.
Деда выдавили на пенсию после того, как он сломал два ребра, провалившись в дыру в строительных лесах, образовавшуюся в результате того, что сломалась гнилая доска; в этом происшествии его вины или оплошности не было; - инцидент был использован, как повод, ибо начальство деда не любило. Во-первых, он писал частушки, - иронические комментарии к жизни ЦПРМ, и вывешивал их на доске объявлений; они среди сотрудников имели бешеный успех. Во-вторых, он прикормил бродячего кота, который был таким грязным и ободранным, что не служил украшению интерьера мастерских.
Дед с гордостью рассказывал, что после его увольнения выполнявшуюся им работу разделили на пятерых.
Замедляя ход, поезд, наконец, втянулся на Курский вокзал, в так называемые «Горьковские тупики». Отрылись двери; вместе с толпою я вывалился на перрон. Сразу передо мной замаячил гигантский павильон Курского вокзала, сооруженный из бетона и стекла, и характерный единственной особенностью - рифленым козырьком, накрывшим собою едва ли не всю площадь перед главным фасадом.
Выйдя на нее, я стал пробираться сквозь толпу жителей южных регионов СССР, успешно отоварившихся в Москве, и теперь собравшихся в обратный путь. Нагруженные огромными рюкзаками с продуктами, несущие огромные сетки с апельсинами, они следуют за тележками, на которых сложены холодильники, стиральные машины и телевизоры. От такой концентрации товаров в ограниченном месте рябит в глазах; спасает лишь сила привычки, ибо данная картина здесь наблюдается каждый день круглосуточно.
Обогнув вокзал, я направился к входу на станцию метро «Курская-кольцевая»; войдя в нее, предъявил контролеру свой месячный Единый билет, и вскоре вошел в вагон. Заняв стоячее место у двери, я, наконец, смог вытащить из кармана «Правду», и погрузился в чтение.
Прежде всего, следует тщательно проштудировать передовицу, ибо для того, чтобы выяснить намерения руководства, иногда приходится читать между строк. В этот раз все ясно уже из заглавия: «Дорожить минутой пятилетки». Пробегаю по статье глазами: «…в условиях развитого социализма экономия времени приобрела особое значение.…В речи Л.И. Брежнева на XVI съезде профсоюзов…экономия времени достигается и в результате научной организации труда, развития движения многостаночников, расширения зон обслуживания по опыту щекинских химиков…повышать ответственность и взаимную требовательность во всем, что касается дисциплины и порядка на производстве – важная обязанность партийных организаций, профсоюзов, комсомола….формировать у людей правильное отношение к своему общественному долгу….активную жизненную позицию….умножают наши успехи в борьбе за выполнение исторических решений XXIV съезда КПСС, заданий девятой пятилетки».
«Осторожно, двери закрываются, следующая станция Октябрьская» - объявила диктор по внутренней связи. Мне надо выходить. Совершив переход, я сел на поезд радиальной линии, и, стоя лицом к окну, за которым на черном фоне проносились огни освещения туннеля, продолжил чтение.
В разделе «Партийная жизнь: отчеты и выборы» подробно рассказывается об отчетно-выборном собрании коммунистов колхоза «Нове життя» Кагарлыкского района Киевской области. Заглянув в конец объемистой статьи, я узнал, что «…с новыми силами расходились по домам коммунисты, чтобы наутро приступить к выполнению намеченных собранием задач», и, раз все закончилось столь благополучно, решил ее не читать. Напротив, в статье «Совесть за партой» писатель В. Тендряков бил тревогу по поводу того, что «душевная глухота, нравственная безграмотность встречаются, до обидного, часто». Тоже мне, Америку открыл! Читать мораль – занятие бесполезное, и я статью оставил без внимания. Зато большой «подвал» на идеологическую тему - статью академика Константинова «Докатился» я прочитал не без интереса. Она была посвящена разоблачению «ревизиониста» Роже Гароди, «который полностью перешел в стан врагов коммунизма, встал на позиции буржуазной идеологии…И раньше Гароди писал, что марксистский гуманизм вышел из христианства, а здесь он договорился до того, что даже диалектику Маркс якобы вывел из христианства через… Гегеля. Так Гароди пытается охристианить Маркса и марксизм. Тем самым он хотел бы смягчить непримиримый конфликт между наукой и верой, марксизмом и христианством».
Поезд подошел к станции «Калужская», и я вышел из вагона. В торце станции я поднялся по одномаршевой лестнице; толкнув дверь, вышел в подземный переход, вылезши из которого, очутился перед пустынным пологим холмом, сплошь засыпанным снегом, за исключением асфальтированного пути, по которому в гору ползли автобусы, наполненные людом, спешащим занять свои рабочие места в полдюжине «почтовых ящиков», расположившихся окрест. Я же пошел пешком по тротуару, прилегающему к дороге, чтобы совершить утренний моцион, а заодно проветрить голову после чтения «Правды».
По мере того, как я поднимался на холм, слева от меня вырастало огромное серое здание первого почтового ящика, поглядывавшего на меня исподлобья так отстраненно, что я о нем вообще ничего не знал. Когда я достиг вершины холма, передо мной открылся вид на низину; по ней шла улица, пересекавшая дорогу, вдоль которой я шел.
За низиной начинается подъем на следующий пологий холм, на вершине которого – впереди в отдалении виднеются еще два «почтовых ящика», стоящих рядом друг с другом, и размещающихся в одинаковых приземистых зданиях, распластанных вдоль земли; из которых левое занимает «Цикламен» - место моей работы вот уже в течение более десяти лет. По левую же руку от меня раскинулся жилой район, до горизонта заставленный одинаковыми 12-этажными башнями, так что мои глаза туда не смотрят, но обращены к родному «ящику».
Остаток пути пролетает незаметно, и вот я уже вхожу в «Аквариум» - двухэтажный корпус со сплошь остекленными стенами, где находится проходная. Сдав портфель в камеру хранения, я прохожу через проходную, предварительно вытолкнув свой пропуск из занимаемой им ячейки на транспортер посредством резкого нажатия на кнопку с его номером. Когда я, повернув турникет, оказываюсь перед окошком вооруженной охранницы, она уже держит мой пропуск в руках, сверяя изображение на фотографии с моею физией, и затем отдает пропуск мне. Миновав КПП, я выхожу на территорию «Цикламена», оказавшись перед фасадом двухэтажного Главного корпуса, простирающегося вправо и влево метров на двести, выкрашенного в светло-желтый цвет. Прямо же передо мной – цветочная клумба с укрытыми на зиму розами; за клумбой – Доска почета; за Доской почета – голубые елочки; за елочками – большое – во всю стену – окно, служащее для освещения фойе Большого конференц–зала. По обе стороны от него расположены входы в Главный корпус. Я направляюсь в правый из них, прохожу мимо раздевалки, и поворачиваю в длинный коридор. Дверь моей комнаты – первая направо. Сначала я вхожу в небольшой тамбур, где раздеваюсь, повесив одежду в стенной шкаф, затем, набрав комбинацию цифр на номерном замке, вхожу в комнату, отведенную для моей лаборатории, куда переселился недавно, после того, как она освободилась в связи со смертью занимавшего ее Павла Васильевича Родионова, нашего теоретика,
Смерть Родионова не была большой неожиданностью. Он был участником Отечественной войны, на которой получил ранение позвоночника; с трудом выкарабкавшись, он во все последовавшие годы страдал от целого букета хронических заболеваний.
Поскольку в связи со своим ранением Павел Васильевич остался холостяком, на его похоронах присутствовали лишь четверо дальних родственников, приехавших из весьма отдаленной глубинки; своим хрестоматийно провинциальным видом они резко выделялись на фоне трех десятков сотрудников «Цикламена» и коллег – теоретиков из других предприятий нашей отрасли, пришедших проститься с ним. Мы приехали на Николо-Архангельское кладбище на служебном автобусе; окружив тележку с гробом, долго шли по дорожке, проложенной через огромное заснеженное поле, совсем еще недавно выделенное для захоронений, пока не подошли к свежевырытой могиле. Когда гроб открыли для прощания, мы с удивлением увидели, что голова Павла Васильевича на уровне лба обернута бумажной лентой с изображенным на ней православным крестом и текстом, напечатанным вязью. Мне пришлось побывать на многих похоронах, но такое я видел в первый раз. Все присутствующие изумленно переглянулись, пока наш взгляд не упал на родственников – провинциалов, неподвижными взглядами уставившихся в гроб, и всем стало ясно: - Родионова отпели в церкви. Когда я посмотрел на лицо Павла Васильевича, то заметил, что оно скошено набок, как будто он сам хочет стряхнуть с головы компрометирующую его повязку, хотя перекошенность лица была, конечно, связана с настигшим его инсультом.
Над Павлом Васильевичем были произнесены замечательные речи, отдавшие ему дань, как герою Отечественной войны, и сильному человеку, ставшему, несмотря на инвалидность, выдающимся теоретиком в области сверхвысокочастотной электроники. Было также, отмечено разнообразие его интересов, его всесторонняя эрудированность и высокие человеческие качества.
Гроб закрыли, забили гвоздями, и опустили в могилу. Все бросили на крышку по кому земли. Зарыли. Уложили на холмик цветы и венки. Затем отправились на поминки.
Я с удовольствием окидываю взглядом свою недавно обретенную комнату. В ней стоят три стола: мой – у окна, - и двух моих сотрудников – Наташи и Саши; все они стоят вдоль левой стены лицом к окну; правую стену занимают шкафы с великолепной научно-технической библиотекой Павла Васильевича, переданной его родственниками «Цикламену».
Передача этой комнаты в мое распоряжение было связано с тем, что, после моего назначения главным конструктором «Сколопендры» моя лаборатория повысила свой класс: вместо измерительной стала разрабатывающей. Делить комнату только со своими сотрудниками – большое удобство. Кроме того, здесь имеется городской телефон; это облегчает связь с домом и позволяет наводить нужные справки.
Я сел за стол, и раскрыл свой ежедневник, чтобы посмотреть, что у меня назначено на сегодня. «9.00. Зайти к Полуниной по сетевому графику».
Полунина - интересная молодая брюнетка, отвечающая за составление и контроль исполнения сетевых графиков. Она очень дотошно следит за тем, чтобы график соответствовал календарному плану работы – ведь последний является неотъемлемой частью договора на выполнение темы. По этой причине я составил график, который, как это было ясно самого начала, был невыполним. Вы с недоумением спросите, почему же в календарный план были заложены нереальные сроки? Очень просто: длительность проведения работ определяется заказчиком согласно нормативам, утвержденным Государством. Итак, порядок сложился такой: проект нереального сетевого графика я передаю Полуниной; она рисует красивую кальку, печатает с нее синьку и отдает мне; я же, зная ему цену, в график ни разу не заглядываю до тех пор, пока не приходит время отчитаться в степени отставания работ от плановых сроков. Так продолжается до тех пор, пока не наступит срок исполнения очередного этапа, и оказывается, что плановый срок безнадежно сорван; только тогда календарный план может быть скорректирован, причем новый срок тоже устанавливается согласно нормативам, то есть опять невыполним. Составляется новый сетевой график, и т. д. Может быть, за такую работу кого-нибудь увольняли? Нет, ну, - обругает директор, ну, - пропесочит партком, но на самом деле такой стиль работы давно уж в порядке вещей.
Итак, я склонился над графиком, чтобы по возможности точно определить в месяцах и днях отставание на каждой из линий его разветвленной структуры.
Открылась дверь, и в комнату вошла Наташа – мой главный помощник.
Еще через пять минут пришла Саша – технолог, недавно переведшаяся к нам с предприятия «Поток» из подмосковного Фирсово, и теперь входящая в курс работ.
Наконец, полный список отставаний мной составлен. Перед тем, как отправиться с ним к Полуниной, я захожу в кабинет к начальнику отделения Стоянову, чтобы его предварительно с этим списком ознакомить .
Стоянов – красивый и интеллигентный мужчина – по своему складу скорее ученый, нежели инженер, но у него есть еще одна черта, способствовавшая его назначению на высокую начальскую должность – опыт общественной работы на профсоюзной ниве.
На наше предприятие Стоянов был переведен из Фирсово, где он пережил психологическую травму. На «Потоке» имеется первая красавица – Людмила, в которую, среди многих, влюбился и Стоянов. Как видный мужчина и перспективный специалист, он рассчитывал на успех, но Людмила молодому ученому Стоянову предпочла старика академика Солоневича, и вышла за него замуж. Это событие стало в Фирсово выдающейся сенсацией. - «Слушай-ка» - говорили друзья Солоневичу – «молодая жена непременно будет тебе изменять!» - «Ну, и что?» - отвечал Солоневич – «лучше 50% в хорошем деле, чем 100% - в плохом». Для Стоянова же это стало сильным ударом, но он взял себя в руки, женился на умной, но не интересной девушке, и теперь пребывает в состоянии несокрушимой уверенности в себе.
Сообщенную мною информацию Стоянов выслушал без комментариев, давая понять, что я его уже ничем удивить не могу, что он готов и дальше нести тяжкий крест, которым являюсь я со своей «Сколопендрой».
- Через пару недель Козлов (Главный инженер) собирается провести диспетчерское совещание по «Сколопендре», так что готовься – сказал Стоянов сухим тоном мне вослед.
Диспетчерские совещания у Главного инженера мало влияют на деятельность, которой я занимаюсь в настоящее время – в ее обеспечении я всецело завишу от начальника отделения - Стоянова, на которого я, естественно, Главному инженеру не жалуюсь, предпочитая решать с ним проблемы между собой. Поэтому назначением диспетчерских совещаний является координация деятельности нашего – разрабатывающего – отделения, и так называемых «базовых» подразделений института, обеспечивающих нашу работу конструкционными материалами, технологическими процессами, измерительным и испытательным оборудованием. Эти подразделения свои задания систематически не выполняют, но их возглавляют такие наглые пройдохи, что им это неизменно сходит с рук, а нам со Стояновым приходится изворачиваться, довольствуясь тем, что у нас уже есть. Так, что диспетчерского совещания у Главного инженера я не боюсь, тем более, что Главный инженер Козлов – человек умный и порядочный; другое дело – обсуждение на парткоме…
Одевшись, я направился в «Аквариум», где на втором этаже находится бюро Полуниной. Когда я вошел, она уже ждала меня у большого стола, на котором в идеальном порядке были разложены все подготовленные ею материалы. Поздоровавшись, мы приступили к работе.
По каждой из позиций Полунина аккуратным бисерным почерком вносит сообщаемые мною данные в расстеленную перед нами синьку. Мы стоим рядом, склонившись над столом, и наши дыхания смешиваются; иногда Полунина, повернув ко мне лицо, что-то уточняет, и тогда у меня возникает желание поцеловать ее в очаровательные пухлые губки, слегка тронутые красной помадой. Однако выражение ее лица столь серьезно, она производит впечатление такой добродетельности, что такой поступок абсолютно невозможен.
Когда работа была закончена, Полунина в свою очередь мне сообщила о намечающемся диспетчерском совещании; я оделся, и, попрощавшись, отправился обратно.
Теперь, покончив с бумажной работой, мне предстояло погрузиться в производственные заботы; я отправился в Мраморный зал, где сосредоточены все главные технологические процессы изготовления приборов. Зайдя в каморку филиала отдела режима, я получил свой портфель, в котором моей личной печатью опечатаны рабочие тетради, снабженные грифом секретности; лишь в них я могу записывать данные, относящиеся к приборам. С этого момента я как бы прикован к портфелю; - он может находиться либо в моих руках, либо – в моем личном сейфе (если, к примеру, мне нужно посетить сортир).
Вход в Мраморный зал осуществляется через раздевалку, в которой рядами стоят узкие железные шкафы, где хранится комплект одежды, обеспечивавший вакуумную гигиену – халат, чепчик и тапочки. К двери каждого шкафа привернута табличка с ф.и.о. хозяина; - «как в колумбарии» - сказал один остряк. Одевшись в «вакуумную форму», я проследовал в Мраморный зал через узкий «продувной» коридор в потоке воздуха, бьющего снизу через решетчатый пол; им с одежды сдуваются пылинки, и уносятся в воздуховоды, всасывающие воздух на потолке. Мои брюки затрепетали вокруг ног. «Интересно, а как женщины умудряются пройти через «продувной коридор» женской раздевалки?» - подумал я, представив себе картину взлетевших вверх юбок, обнаживших то, что скрывалось под ними.
Мраморный зал представляет собой двухэтажное помещение с искусственным светом размером с небольшой аэродром. В нем вплотную друг к другу стоит производственное оборудование – верстаки, сварочные аппараты, водородные печи, откачные посты, и прочая, и прочая. Среди них для транспортного сообщения проложены магистрали, улицы и переулки. Стены зала и многочисленные колонны, поддерживающие крышу, облицованы полированным мрамором, чтобы на них не оседала пыль – отсюда и его название.
В первую очередь я захожу на сборку; здороваюсь с обоими сборщикам, прикрепленными к «Сколопендре», но с ведущим технологом Долгих демонстративно не здороваюсь, так как отстранил его от работы.
Дело было так. Я уже давно понял, что Долгих – «скрытый» алкоголик. Это означает, что, когда он находился на работе, у него не нет явных признаков опьянения – запаха спирта или винного перегара изо рта; у него твердая походка, нормальное поведение, он вполне разумен, логичен, серьезен, и даже солиден. Однако у него постоянно красная физиономия и, самое главное, - он ненадежен – не держит слова, и врет, чтобы скрыть свое отлыниванье от работы. Я это терпел, так как заменить его было некем, и он, хотя бы, командовал сборщиками. То, что я был в этом не прав, показал следующий случай.
Я отрабатывал геометрию коллектора электронов, и принял решение: увеличить угол наклона его поверхности по отношению к оси прибора. Соответствующий макет прибора был изготовлен. Заглянув для порядка внутрь анода, я сразу увидел, что угол наклона коллектора остался прежним. Повернув голову в сторону Долгих, и посмотрев ему в лицо, по его подлому выражению я понял, что он это знал, но надеялся, что я не замечу отличие сделанного от задуманного. Не посмотри я в анод, в него был бы вставлен и заварен катод; макет поступил бы на испытания, а я не смог бы объяснить их результатов. Я немедленно сообщил о случившемся начальнику сборки Федоренко, и потребовал отстранить Долгих от работы. С сокрушенным видом Федоренко сказал, что во всем разберется.
Принятое Федоренко кадровое решение меня удивило. «Долгих формально останется в прежней роли, но все, чем он до этого занимался, буду делать я». Несмотря на странность такой мизансцены, я, увидев ее преимущества, тотчас согласился, и не пожалел. Федоренко с жаром взялся за работу, и дела на сборке сразу двинулись в гору, а Долгих к моим приборам даже не приближался. Хоть он и продолжал расхаживать по сборочному участку с видом занятого человека, при моем появлении он тотчас тушевался, и на глаза мне не попадался.
Вот и сейчас, поздоровавшись со мною, Федоренко с гордостью мне показал усовершенствования, внесенные им в сборочную оснастку.
- Эта звездочка жестко фиксирует ламели на одинаковых расстояниях друг от друга – так, что они при отгибе больше не будут сильно деформироваться - с воодушевлением сказывал Федоренко, подойдя к одному из верстаков, за которым сборщик заканчивал работу над анодом «Сколопендры», похожим на короткое бревно, но только изготовленное из меди, сверкающей в ярком свете десятков газоразрядных ламп, расположенных на потолке. Наверху незаконченный анод завершал пучок тонких медных трубок (ламелей), между которыми виднелись зубья оправки, которая была больше похожа не «звездочку», а на шестерню.
Федоренко начинал свою карьеру слесарем-сборщиком, затем без отрыва от производства окончил вечернее отделение института, получив специальность технолога электровакуумного производства, и вот теперь в должности начальника лаборатории руководил нашей сборкой. Познакомившись с ним поближе, я подивился живости его ума, его изобретательности, сочетавшейся, что бывает редко, со строгой логичностью мышления: имея разные специальности, мы с ним находились на одном интеллектуальном уровне.
Однажды Федоренко обратился ко мне со следующим вопросом:
- Говорят, что вы - большой знаток художественной литературы; какую книгу вы бы посоветовали мне непременно прочесть?
- Прочтите «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова – сказал я.
- Как вы сказали: - Булганова? – переспросил Федоренко, собираясь записать имя автора на бумажке.
И тут я понял, что, в отличие от сферы профессиональной деятельности, в культурном отношении мы с ним относимся к разным социальным группам, ибо сейчас вся московская интеллигенция взахлеб обсуждает роман «Мастер и Маргарита»; трудно было поверить, что кто-то мог ни разу не слышать фамилии его автора.
Со сборки я перешел на измерительный участок. На его просторной территории в матричном порядке расставлены аппараты для измерения электродинамических параметров электронных приборов в процессе их изготовления. Для удобства эти аппараты оформлены в виде двухтумбовых столов. На одном из них лежал готовый анод «Сколопендры», над которым хлопотала Наташа. Теперь, когда к нему приделали множество мелких причиндалов, тоже изготовленных из меди, он уже был похож не на ствол баобаба, а на какой-то духовой инструмент, вроде раздутого вширь саксофона, пробегая руками по вентилям (настроечным стержням) которого, Наташа управляла не звуком, а волнистыми линиями, мчавшимися по экрану монитора, отражая качество настройки. С первого взгляда было заметно, что пока результат - не ахти. Хотя сам я – специалист по технической электродинамике, Наташа приобрела такой опыт в вопросах настройки «Сколопендры», что я уже ничем ей не могу быть полезен, и она сама это понимает.
Наташа Нарбутова – полноватая женщина среднего роста, светлая шатенка с простым миловидным лицом. Ее отличают здравый смысл, сильный характер, и феноменальное упорство; мне крупно повезло иметь в помощниках такого хорошего специалиста; правда, и я приложил к этому руку, так как был руководителем ее дипломной работы.
Наташа, русская, вышла замуж за еврея, и одно время они собирались уехать в Израиль, но передумали, и вот она – здесь.
Увидев меня, Наташа сказала:
- Я хочу попробовать использование вот такого перехода – и она мне протянула эскиз, нарисованный от руки на миллиметровке.
- Хорошо, я сейчас пойду к Жилину, и постараюсь договориться, чтобы он это сделал до завтра – сказал я, и отправился в механический цех.
Чтобы попасть в механический цех нашего отделения, мне пришлось вернуться обратно; он располагается в обширном пространстве между входом в «вакуумную» раздевалку, и длинным коридором, в который выходит моя комната.
Начальника цеха – Жилина я нашел на фрезерном участке, где он что-то втолковывал одному из рабочих. Жилин - высокий худощавый мужчина в возрасте за пятьдесят, - блондин с узким морщинистым лицом и голубыми глазами навыкате. Когда я к нему подошел и поздоровался, он мне ответил, не скрывая враждебности, потом спросил:
- Опять что-нибудь принесли?
- Да – и я ему протянул эскиз.
- И несут, и несут – целый день несут! – запричитал Жилин, себя накручивая.
Для ускорения работ каждый разработчик располагает некоторым, весьма ограниченным количеством механических нормочасов на экспресс-работы, которые Жилин должен выполнить в течение дня. Эта повинность всегда была для Жилина, как нож вострый, так как нарушает ритмичность исполнения обычных, плановых работ, а Жилин, аккуратист и перфекционист, всегда стремился оптимизировать производство.
- За день не сделаю – попытался вывернуться Жилин – здесь фрезерная работа, а у меня два фрезеровщика болеют гриппом, а у Иванова – запой; мне некому давать эту работу.
Меня такое положение не устраивало: как я буду смотреть в глаза Наташе, если не обеспечу быстрое изготовление перехода?
- На следующей неделе – диспетчерское совещание у Главного инженера – солгал я в сроке, а эта деталь – последняя надежда на выполнение этапа. Если вы ее не изготовите завтра, я напишу на вас жалобу в партком – сделал я неожиданный ход, понимая, что ссылка на Стоянова может не помочь, так как все грозят пожаловаться Стоянову.
От моих слов лицо Жилина побагровело.
- А пошли вы все в манду! – выкрикнул он, но все-таки засунул эскиз в правый карман своего синего рабочего халата; все знают, что те, которые он не собирался отдавать в работу, Жилин клал в левый.
Я вернулся в свою комнату. Время, оставшееся до обеда, я решил использовать на рутинные дела. Я просмотрел последние информационные бюллетени, еженедельно выпускаемые ОНТИ (отделом научно-технической информации). Здесь мое внимание привлекли параметры последнего усилителя американской фирмы “Raytheon”; вырезав карточку, я засунул ее в соответствующий раздел картотеки. Затем, раскрыв специальную папку, просмотрел копии приказов и распоряжений, касающихся меня и моей темы. Закрыв папку, я поднялся на второй этаж, чтобы в читальном зале проверить, не вышли ли новые номера научно-технических журналов, и их мельком просмотреть.
Наконец, настало время обеда – 45 минут, отведенные для нашего отделения. Прямо из библиотеки я длинным коридором я направился в торец корпуса, где помещается наша столовая. Путь туда можно было бы найти с завязанными глазами, ибо, по мере того, как я к столовой приближался, усиливался запах подгорелого молока. «Значит, сегодня подгорел молочный суп» - догадался я. «А если бы подгорели котлеты, сейчас из столовой несло бы прогорклым горелым жиром».
В просторном помещении столовой - холодно: окна раскрыты настежь, чтобы проветрить чад, подымающийся от мармит. Я, было, встал в длинный хвост на раздачу, но заметил выступающую над ней голову доктора Сколимовского, и подошел к нему.
Сколимовский - один из самых крупных ученых «Цикламена» - специалист по электронным пучкам. Он не только теоретик и вузовский преподаватель, автор популярного учебника, но и практик – разработчик электронно-оптических систем. Мы с ним входим в актив секции Всесоюзного научного общества радиотехники и электросвязи имени А.С. Попова (Сколимовский называл его в шутку “Popov‘s Society”), действующей на нашем предприятии. Наша деятельность заключается в организации конференций – конкурсов, на которой сотрудники предприятия могут выступить с научным докладом. В каждой из секций по три лучших работы награждаются премиями, поэтому наши конференции весьма популярны.
Сколимовский в общении - интересный и приятный человек – истинный интеллигент с широкими интересами и высокой культурой речи. Мое общество он тоже находит для себя интересным, поэтому мы, как правило, обедаем вместе.
Нагрузив подносы, мы уселись за одним из шатких легких столов со столешницей из пластика и на растопыренных трубчатых алюминиевых ножках. Тщательно вытерев бумажными салфетками алюминиевые вилки и ложки – они оставили на бумаге жирные следы, – мы приступили к еде. Я выбрал винегрет, борщ и гуляш с гречкой. За исключением компота из сухофруктов, еда невкусная. Спасает то, что она не более и не менее невкусная, чем всегда, и потому приемлема. Процесс еды мы украшаем разговором.
Я рассказал об американском ученом Поле Фейерабенде, о котором прочел критическую заметку в одном из журналов, кажется, в «Новом мире». Этот философ выступил против диктата научного метода в философии и гуманитарных науках, полагая равноправие научных теорий и, например, мифов.
На послеобеденное время у меня было намечено посещение нашего конструкторского бюро (КБ).
В КБ всегда царит совершенно особая атмосфера: каждый из конструкторов работает в отрыве от окружающего мира, так как из Ничто на белом листе бумаги творит абстрактные сущности - знаки будущих деталей и составленных из них будущих электронных приборов. Поэтому в течение большей части времени здесь стоит тишина, нарушаемая лишь шорохом карандашей по бумаге. Изредка эта тишина нарушается, когда кто-то из конструкторов делает громкое высказывание, предлагая тему для общего обсуждения. Поскольку насельники КБ не видят лиц друг друга, высказывания бывают подчас провокационными, а ответы на них - рискованными, что подтверждает тезис: «В тихом омуте черти водятся».
К ведущему конструктору по «Сколопендре» - Люсе, – очень серьезной темноглазой сорокапятилетней брюнетке меня привело то обстоятельство, что сейчас она заканчивает выпуск комплекта чертежей, в котором учтены все изменения конструкции, которые прибор претерпел в связи с изменением концепции, произошедшими за последние полгода. Люся провела огромную работу, и теперь меня позвала, чтобы снять множество мелких вопросов. Люся, как всегда, скрупулезна, проявляя большую заботу, чтобы все было тип-топ. Я с уважением отвечаю на все ее вопросы, но мне совестно, так как я еще не знаю, но уже чувствую, что «Сколопендру ожидает очередная смена концепции, и вскоре все придется переделывать заново.
Под конец рабочего дня я решил сходить в испытательный отдел – на «Динамику». Пройдя через Мраморный зал, я, минуя двойные металлические ворота шлюза, вошел в Динамический зал. Куда ни посмотри, - повсюду возвышаются металлические шкафы крупногабаритного оборудования, из-за чего в зале стоит полумрак. Здесь гораздо шумнее, чем в Мраморном зале: на низких тонах гудит приточно-вытяжная вентиляция, сипит воздух, просачивавшийся через щели в волноводах, стучат десятки электромоторов, в сливах систем охлаждения шипит вода.
По кафельному полу я дошел до металлической лестницы, по ней поднялся на антресоли, и вошел в кабинет начальника испытательного отдела нашего отделения Евланова. Хотя сегодня у меня нет на испытаниях ни одного прибора, я пришел потрепаться с Евлановым, так как после чего у меня всякий раз значительно улучшается настроение.
Евланов - сухощавый широкоплечий мужчина выше среднего роста, курчавый брюнет с лицом крупной лепки, - человек сангвинического темперамента. В нашу отрасль он пришел из Северного флота, где служил радистом. Для нас он всегда оставался «моряком» - балагуром, рассказчиком бесконечных морских баек, виртуозно владеющим матросским матерком. Зачастую я прихожу обсудить с ним свои неприятности, - в частности, мою борьбу с начальником разрабатывающего отдела Витюнчиком, норовящим подмять под себя «Сколопендру» вместе со мной.
- Аркадьич (Витюнчик) стремится заделаться доктором, а какой из него доктор? – рассуждал Евланов – вот, например, - Селиванов (тут Евланов изобразил из себя солидного мужчину) - доктор, а Аркадьич (Евланов сжался, изображая маленького человечка) – замухрышка!
Унижение врага, даже символическое, меня поддержало, и я покинул кабинет Евланова в отличном настроении.
Сегодня после работы мне предстоит провести семинар комсомольской политической учебы. В курируемую мною группу входят все комсомольцы нашего отделения, имеющие высшее образование. Таких двенадцать человек, но на каждый семинар приходит половина состава группы, так что они без труда помещаются в моей комнате. Вот и сегодня явились три девушки – Нина, Света, Аня, и двое парней – Паша (староста) и Дима.
Темы, обязательные для обсуждения, задаются райкомом (по ним я, как пропагандист, прохожу ежемесячный инструктаж). Сегодняшняя тема звучит так: «Социалистическая демократия – высшая форма народовластия». К каждому из занятий один из участников группы должен подготовить доклад; сегодня это Нина. Сотрудница Витюнчика Нина ничем не выделяется, - ни внешностью, ни способностями; тому под стать и ее доклад; монотонным голосом она зачитала текст, выписанный из журнала «Политическое самообразование», который я же ей и порекомендовал.
- Есть ли вопросы к докладчику? – обратился я к слушателям?
Вопросов не было.
- Кто хочет высказаться?
- У меня есть вопрос к вам – сказал Дима Шорин, красавец-еврей, мой постоянный оппонент, глядя мне в глаза с нескрываемой иронией.
- Пожалуйста.
- Не кажется ли вам, что «социалистическая демократия» содержит противоречие в термине?
- Нисколько. Демократия означает буквально «власть народа», и в Советском Союзе она осуществляется представителями народа в его интересах - разворачиваю я официозную аргументацию.
- А с народом консультируются?
- А как же? Высший законодательный орган – Верховный Совет – состоит из представителей разных профессий, учитывая их процентное содержание в обществе, а без его одобрения не принимается ни одно решение - продолжаю я гнуть официальную линию.
- Но ведь ни для кого не секрет, что «народных представителей» выбирает не народ, а сама власть – возразил Шорин.
Теперь настал момент, когда Шорина пора заткнуть.
- Это ошибочный ход. Вы хотите нам навязать то понятие демократии, которое существует в капиталистических странах. Эта демократия начинала строиться еще в Средневековье, в XIII веке, и строилась она сверху вниз; в новую, коммунистическую эру, ее начали строить по-иному – снизу вверх. Вы пытаетесь сравнивать буржуазную демократию с социалистической по их форме, и это несправедливо; ведь буржуазная демократия, если отсчитывать от Magna Carta, существует восемь веков, и ее форма все время совершенствовалась; социалистическая же демократия существует всего лишь около шестидесяти лет; она еще молода, и ее формы открыты для дальнейшей доработки. Соберемся лет через сто, и, сравнив их, решим, какая из двух демократий более совершенна. – сказал я и закрыл семинар.
Когда мои слушатели разошлись, я подвел итог рабочего дня, отразив его результаты в рабочем журнале, убрал его в портфель; портфель опечатал, и сдал в режим.
После окончания рабочего дня я отправился не домой, а в центр, чтобы посетить несколько магазинов.
На обратном пути я продолжил чтение периодики: у меня с собой был еженедельник «За рубежом». Там я прочитал интересную статью Д.К. Гэлбрейта о борьбе за выдвижение на пост президента от Республиканской партии между двумя кандидатами: действующим президентом Джеральдом Фордом и Рональдом Рейганом - «полноправным членом триумвирата национализма, антикоммунизма и милитаризма». Далее автор пишет, что «это было вредное и позорное состязание, хотя бы потому, что оно оказалось политически пагубным для Джеральда Форда», и вообще американский милитаризм разгулялся.
Была здесь, также интересная статья о Китае: о разоблачении «банды четырех», возглавляемой вдовой Мао Цзе Дуна – Цзян Цин. В ней отмечалось, что следует провести грань, различая между бывшим заместителем премьера Дэн Сяо Пином, который был снят со своих постов, но получил от Политбюро разрешение остаться в партии, и «бандой четырех».
Но больше всего меня заинтересовала статья «В ожидании «нового» гриппа». В ней говорилось, что «в этом году можно ожидать более широкого, чем обычно, распространения этого недуга и притом в более опасной форме, поскольку не исключено, что в результате мутаций вируса гриппа появилась новая форма возбудителя, - «Виктория-D», к которой у населения еще не выработался иммунитет». Я встревожился, но, прочтя, что «ученые настроены оптимистически», немного успокоился.
Из метро я вышел на станции «Кузнецкий мост», чтобы посетить «Книжную лавку писателей» на Кузнецком мосту, но на самом деле меня привлекала толкучка, собиравшаяся около этого магазина, где можно было купить любую дефицитную книгу втридорога, а то и по десятикратной цене.
Дефицит литературы в стране - страшнейший; в торговой сети книги, пользующиеся спросом, сметаются мгновенно, и их можно купить лишь на черном рынке, собирающемся по воскресеньям в Сокольниках, на окраине Лосиноостровского парка, или вечером в будни на Кузнецком мосту. И там и здесь книготорговцев свирепо разгоняет милиция, их забирают в отделение, штрафуют, пишут письма на работу, но «спекуляция» книгами все равно продолжает процветать из-за большого спроса, малого предложения и низкого уровня номинальных цен, фиксированных государством.
Повернув за угол улицы Жданова (ныне Рождественка) и Кузнецкого моста, я увидел густую толпу, занимающую тротуар и половину мостовой. «Значит, давно милиция не приезжала» - с удовлетворением констатировал я. Войдя в толпу, я принялся просматривать книги, предлагающиеся для продажи. Каждый из продавцов в левой руке держит одну-две книги; остальные находятся в портфеле, который он носит в правой руке, время от времени громко перечисляя их названия и авторов. Несколько книг меня заинтересовали; я приценился, но продавцы заломили высокие цены, и я на книги не польстился. Я поздоровался с Василием, литературоведом с Украины, с которым здесь познакомился, и который рассказал мне много интересного про писателя Владимира Набокова, которого можно прочитать разве что в самиздате; Василий здесь приторговывает книгами, которые достает у себя на работе. Да и вообще, лица большей «участников рынка» примелькались, так что я здесь себя ощущаю своим. Тем более я сразу напрягся, когда незнакомый парень предложил мне купить «Август четырнадцатого» Солженицына. Я даже не стал ему ничего отвечать. Это – либо Самиздат, либо - «Посев»; за их покупку сквозит пять лет; у меня по спине пробежал нехороший холодок - парень наверняка из дома, до которого отсюда сто метров (КГБ).
Потолкавшись минут пятнадцать, я вдруг обратил внимание на черную «Волгу», припаркованную у тротуара; водительское место не занято, но на заднем сидении притаился мужчина в штатском, снимающий толпу миниатюрным фотоаппаратом. Тут до меня дошло, почему нас не разгоняют: завсегдатаев рынка решили поставить на учет. Нужно немедленно смываться.
По улице Жданова я перешел на Пушечную, и вошел в букинистический магазин. Торговый зал полон. Протиснувшись поближе к прилавку, я через промежутки между головами публики просматриваю корешки книг, выставленных на полках, но ничего интересного для себя предсказуемо не нахожу.
Дело в том, что во всех московских буках, а их - многие десятки, оседают одни и те же издания, не пользующиеся спросом, например, собрания сочинений чешского писателя Алоиза Ирасека, полные собрания В.Г. Белинского, и К.Д. Ушинского, сочинения классиков марксизма, альбомы репродукций произведений советских художников – реалистов, макулатурная советская проза, и тому подобные книги. Что-то можно приобрести только если тебе повезет придти к выкладке новой покупки, но это событие предугадать невозможно, поэтому приходится быстро бегать по центру Москвы, заходя в букинистические магазины один за другим, что увеличивает вероятность поспеть к выбросу «свежачка» - новых поступлений.
Выходит, что в этот магазин я пришел уже слишком поздно; ничего из нового уже не осталось; другие букинистические магазины тоже закроются через десять минут, так что сегодняшний день для меня обошелся без приобретений, а жаль: мне всего-то и нужно одну книгу, но хорошую.
Выйдя из букинистического магазина, я отправился на улицу Кирова (ныне Мясницкая), в магазин «Гастроном» - тот, что напротив КГБ. Там я сразу встал в длинный хвост; в кондитерском отделе «дают» индийский чай «Со слоном». Передо мною нервно дергается дама провинциального вида; заняв очередь одновременно в разных отделах, она боится везде не поспеть, и шумно сетует на московское многолюдство. Под конец мне ее слушать надоело, и я сказал:
- Сюда понаехало столько иногородников, что в Москве из-за них не протолкнуться.
При этих словах нервная дама аж взвилась:
- Вы, москвичи, тут зажрались, и вам наплевать, что в других городах в магазинах шаром покати! А у нас потому ничего нет, что все товары свозят вам.
- Не ссорьтесь! – примирительно, с мечтательными нотками в голосе увещевал нас полковник–артиллерист – солидный мужчина высокого роста:
- Грех жаловаться, - хорошо в Москве: во всех магазинах мяско есть!
На обратном пути я, обладая большей свободой, выбрал балашихинскую электричку; в ней - просторно, и я, удобно рассевшись на лавке, достал из портфеля последний номер журнала «Наука и жизнь», и погрузился в чтение. Когда диктор объявила: «Следующая станция Новогиреево», я, оторвав глаза от страницы, и заметив, что пассажир, сидящий напротив, читает тот же номер того же журнала, что и я, про себя улыбнулся от мысли: «все мы – из одного инкубатора».
Выйдя со станции, я направился в магазин, расположенный напротив, в котором покупаю недефицитные, но тяжелые продукты, которые отсюда до дома нести недалеко. Я купил кефир в стеклянных бутылках с горлышками, запечатанными крышечками из зеленой фольги, и сетку крупной красной свеклы (моя приверженность к этому овощу не осталась незамеченной здешними продавщицами, за глаза окрестившими меня «свекольником»).
Десять минут ходьбы, и вот я дома; Наташи еще нет – видимо после работы она зашла на Благушу, чтобы побыть с Ольгой. Я достаю из холодильника остатки супа, сваренного в выходные, вареное мясо и большое количество отваренной свеклы в качестве гарнира.
По окончании ужина я включаю черно-белый телевизор «Рекорд», стоящий на полу на расставленных в стороны ножках, чтобы посмотреть программу «Время». Диктор Вера Шебеко – красивая интеллигентная женщина – с воодушевлением рассказывает о коллективах, вставших на трудовую вахту в честь приближающегося XXV съезда КПСС, об успехах социалистического соревнования, о принятии новой конституции на острове Свободы. Программа завершается репортажем с Зимних Олимпийских игр в Инсбруке и прогнозом погоды на завтра.
Щелкнул дверной замок, и в прихожую входит Наташа. Раскрасневшаяся от мороза, она смотрится отменно. Впрочем, она и всегда выглядела весьма привлекательной. Сразу же, перебивая друг друга, мы принимаемся каждый рассказывать о событиях минувшего дня
Только жене я могу откровенно поведать о том, что меня мучает, ибо даже родители , относясь ко мне с родственной солидарностью и заинтересованным вниманием, подчас понимают меня превратно из-за принадлежности к другому поколению. Я рассказал о неоднозначности результатов последних испытаний макетов «Сколопендры», о моих сомнениях относительно возможности достижения параметров по ТЗ, о кознях Витюнчика, о враждебном отношении директора. Я раскрывал перед Наташей душу, и мне становилось легче. Я тоже выслушал отчет о Наташиных трудностях на работе. После окончания этого сеанса взаимного психоанализа Наташа отправилась в ванную, а я сел перед сном почитать роман «Процесс» в однотомнике Кафки, купленном мною недавно на черном рынке в Сокольниках. Я читаю с интересом: в судьбе Йозефа К я нахожу точки соприкосновения с судьбою моей.
Настало время ложиться спать.
«Вот и еще один день прожит» - подумал я, глядя на потолок, на котором в отблеске света, бросаемом уличным фонарем, мелькали призрачные тени голых веток, раскачиваемых ветром.
Январь 2021 г.