С самого младенчества отец таскал его по экспедициям дабы приучить к исследованиям и духу авантюризма. Он внимал каждому слову, тщательно записывал все исследования, скрупулезно храня всякие научные догадки и нераскрытые тайны во многих томах, исписанных мелким почерком с набросками из тех же чернил. В конце концов, повзрослев, ему не было известно иной жизни, даже к сорока годам; его жизнь состояла из постоянных разъездов по всяким лабораториям и раскопкам, а в период отдыха всё свободное время занимали подсчёты его уже прилично посидевших волос. Седина казалась ему естественной, поскольку сравнивать было некогда и не с чем. В последние месяцы его заботила лишь странная глуховатость, временами посягающая на его отменное здоровье. Впрочем, он научился не замечать этого, да и местный врач, разъезжающий по этому затхлому городку на ржавом кабриолете, не нашёл никаких отклонений в его слухе. Наверное, здесь вообще отклонения как таковые считались за норму, не вызывали какого-то дискомфорта, поскольку сам городок был не более чем насмешкой над прошлым величием этих земель. Дома, обветшалые несчитанное время назад, скрипели покосившимися дверьми и свистели в окна-бойницы, полу хромые торговцы и пришлые циркачи, разукрашенные смолой и янтарём, блуждали без дела по улицам, где каждая вторая нищенка готова была лечь к ним в постель за пару медяков. Каждая пятая была вдовой, и за пригоршню монет приглашала на постой любого, кто не боялся вшей, включив питание убогой похлёбкой на свой счёт. Город оказался рассадником морального упадка посреди безработицы и покосившихся на ветру сараев и изъеденных гнилью заборов. Крыши, прохудившиеся от времени, походили на изъеденные молью шляпы и вовсе не защищали от дождей. Казалось, их трухлявость завладела и сердцами жителей, чьи тела давно не знавали приёма ванн. В общем, забытое небом местечко привлекло внимание к своим тайнам лишь благодаря мифам о наполненных золотом пещерах и туннелях.
На протяжении года велись раскопки, изучались осколки глиняной посуды, чудом уцелевшие письмена на фресках, фрагменты коих находили в одной из отрытых пещер и перетаскивали в лагерь данной экспедиции. Руководя всем этим, он уже отчаялся найти какой-либо ценный артефакт, увековечивший бы его имя. Но ему всё же казалось, что именно здесь, под городом, в котором только лишайным псам и вшивым побирушкам самое место, таится нечто, ожидающее именно его. Он чувствовал, осязал, даже видел сны об этом. Он знал, что его место здесь, поскольку со временем так увлёкся всякими бреднями о потустороннем, что любое действие окружающих пробуждало в нём укоренившиеся суеверия. Интерес в нём также вызывало местное поверье о вечном молчании среди пещер. Некогда там пропадали люди, и лишь один вышел обратно на свет дневной, тронувшийся умом от звенящей тишины подземных образований. Очень долго искали эти тоннели, и в конечном счёте в один из пасмурных дней его экспедиция всё-таки обнаружила давно замурованный вход среди обломков разваленного храма.
Здешний люд не был религиозен, даже не помнил, что именно исповедовалось в храме. Но факт оставался фактом — тёмные тайны и деяния навсегда были закрыты от посторонних глаз именно теми, кто причастен к существованию храма. Но после обильных ливней многие воспротивились его желанию обследовать проход, и потому поздней ночью, будучи не в силах уснуть, ему пришлось отправиться в мрачные пустоты одному. Его влекло туда, некий голос, всё отчётливее звучащий в голове, заставлял проникнуть в самое сердце паутины тоннелей, во мрак пещер, где поджидало его тёмное явление. Он шёл по пещерам, словно обволакивающим узкое пространство своей массой, давящей сыростью и затхлостью. Он чувствовал, как нечто пронизывающим завыванием звало к себе, пытаясь завладеть сознанием. Глаза, постепенно привыкающие к мраку, различали лишь многочисленные своды. Спустя несчитанные часы блужданий, когда люди уже считали его покойником, он наткнулся на озаряемую фосфором небольшую пещерку, посреди которой кто-то находился. Это существо или энергия, парящее в воздухе, напоминало огромную кляксу чернил, переливающуюся от одного своего края к другому, впитывающую в себя свет и звук, даже само время. Оно ничего не отражало, не издавало шума, тепла, лишь заполняло собой место в пространстве. Нельзя было утверждать что же всё-таки происходило — сеть туннелей сдерживало это здесь, или же нечто удерживало вокруг себя глыбы скал , словно панцирь. И он предстал перед этим и застыл. Тело отказалось слушаться, разум словно лишился самого себя, взор погас. Он застыл, поглощаемый данной субстанцией, перестал быть живым; превратившись в труп, ещё тёплый и отчасти живой, он улавливал лишь тишину, вечную и вездесущую, прекрасную и ужасную одновременно. Среди невообразимого разнообразия всяких явлений, ограниченных временем, данная тишина была бесконечной, зародившейся задолго до появления первых организмов. Эта тишина существовала вне времени и медленно поглощала всё, что способно было оставить след в истории, даже саму историю.
Спустя сутки люди перестали надеяться, упаковали свой лагерь и разъехались по разным концам света в поисках новых открытий. А гиблый городишка со временем был всеми забыт, вымер и попросту исчез со всех карт. Остались лишь заваленные балки и стропила древнего храма, что ещё не полностью превратились в труху, да вновь забаррикадированный проход в пещеры, ждущие очередного слушателя поющей в вечности тишины.