Облака могли кучерявится, сколько им влезет. Коты сидели по крышам, и глаз видел их по-всякому – например, каким-то подобным образом на рейде стоят корабли – в стороне друг от друга, в некой позе. На крыше покатого сарая колосится длинной шерстью Большой. Я его и сам видел, и, проходя, крикнул – Большой! Он соображал, что ему делать – бежать или же оставаться, и он решил зарешать ситуацию с помощью отмахивания хвостом. Здесь применим глагол «хвастать» с ударением на последний слог.
А вот Полосатый, он вальяжно залегает в кустах сирени, ему ни до кого нет дела. Полосатый – иноземец. Если он увидит кого-то постороннего, то вскочит и убежит. Прочие коты-корабли находятся друг от друга на определенном удалении. Сирень цветет, скворец, сидя на крыше, пытается копировать голоса природы.
Можно представить, что мир людей – это шар, потому что и голова шар. Если ты выключишь опцию анализа шара, природа станет ясней и понятнее. Цепочка смысла: еда-размножение-борьба_за_чрезмерность-игра с_чувственным _я может неожиданно выключиться, и станет виден еще один корабль: через крышу сидит на трубе черный кот. Ему никто не нужен. Он просекает.
Коты нынче сыты, воробьям ничего не грозит – но такая схема не подходит уличным особям.
Облачные громады, бугристые, веселые вершины белых гигантов ушли на юг, они больше гор. Но там, над горами, вотчина другого небесного бога, и мне совершенно не ясно, как они там будут там делить территорию. Говорят, что-то прибудет с севера (впрочем, да, с Севера – с большой буквы). Деревья мерно покачиваются, создавая необходимые художественные колебания.
Еще один корабль идет в порт. Большой, рыжий, пугливый.
- Стой! – говорю я в открытое окно.
Он останавливается и крутит головой. Прежде чем продолжить движение, он должен узнать источник звука. Локация. Хвост. Короткие волны. Воробьи напоминают брейкеров. Рук у них нет, но они и не нужны – так резко менять положение тела умеют только черти. Рыжий движется дальше, воробьи – это одно большое воробьиное тело. Сигнал, взлет – им кажется, что с неба на них пытается спикировать степной орел. Видя все это, Рыжий пытается отмахнуться. Отстаньте. В этом мире я не знаю никого, я – шерстяной солипсист. Весь мир существует лишь в моей голове. Впрочем, да, хвост.
По соседству сутки на пролет лает глухоголосый пёсик. Он никогда не замолкает, и из соседних дворов иногда слышится: заткнись! Пёсик лает вникуда. Он напоминает радиомаяк – он высоконагруженно периодичен. Я вышел и дал ему колбаски.
- Да, или нет? – подумал пёсик, принюхиваясь.
Колбаска успокаивает его минут на десять. Я предположил, что десять кусочков составит 150 минут, но пёсику будет жирно.
Идут часы, идет сигнал. Голос у песика словно бы из какого-то сосуда или подвала доносится. Наконец, он уходит дальний конец своего двора, чтобы полаять – сначала кажется, что он облаивает проезжающие мимо автомобили, но это предположение иллюзорно: он лает сам на себя.
Наконец, я выхожу, чтобы отыскать в саду Мусюсю.
- Мусюсю! - говорю я громко.
Она пробегает, что-то держа в зубах. Да, большой, очень толстый воробей поплатился за беспечность. Дороги назад нет – все в мире является частью пищевой цепочки. Биологические сферы все шире, но до лета еще довольно далеко, к тому же, я до сих пор не видел ежей. Правда, где ежи?
Час, два. Если бы не было часов, то не было времени. Земля крутится, потому что часики тикают – попробуйте, остановите все часы до единого, и увидите, что получится.
Одноглазое солнце, не подрассчитав, закатилось за соседние крыши. Лишь самый край его – жидкий, невероятно красный, предел особенной краски. Если бы слить эту краску, например, через шлангочку, да что-нибудь покрасить, например, заборы, можно представить себе, какой это будет праздник. А потом – ночь. Звезды – словно невесты на выданье. Моя сигарета не может с ними конкурировать. Игнорируя мир социальных сетей, я сижу и жду луну.