Синее солнце жёлтая луна. часть 1

роман-поэма


«Адам, где ты?"
Книга Бытия 3-9.



Май 1998 года.**
Экстерьер.  Ветреный день.
Порывы ветра до 7 баллов по шкале Бофорта.

Шел по улице трамвай с дощечкой на борту «Река Оккервиль». Теперешний трамвай пошел не тот, слишком уж заграничен, респектабелен и плутоват, учитывая затемненный состав стекла, силуэт суперсоника и подозрительно бесшумный ход – полная потеря железнодорожности.

Трамвай - детская греза о дальних странствиях, подкреплённая лязгом буферов, бодрым жужжанием моторов (ближайших родственников электрофорной машины), песней реборд на извивах рельс - всегда напоминал игрушечный поезд в черте большого города.

Настоящий, правильный трамвай марки ЛМ-49 - творение из высокоуглеродистой стали, чугуна, фарфоровых изоляторов, березы, лака и стопроцентного дерматина в 5.35 утра выкатился из ворот трамвайного депо N6 им.А.К. Скороходова в предрассветный туман Крестовского острова и резво застучал по отдохнувшим за ночь рельсам, призывая горожан к заутрене на свой особый трамвайный манер.

И было в нем что-то от корабля и немного от ковчега:  жирный глянец мухоморовой краски поверх старой, местами слупившейся; ряды заклепок и раскачка по чугунной волне. Капитан ЛМ-49 Ной Вагоновожатович был скрыт от любопытных глаз причудливо ломающимися бликами кабинного стекла.

Он твердо держал руку на термосе с хорошо заваренным чаем, послащенном 8 кусками сахара-рафинада, а другую - на ручке контроллера, которым он владел так искусно, что казалось, состав управлялся одной лишь силой его мысли.
Мысль вагоновожатого, минуя сопротивление электроцепей и работу реостатов, бежала голубой искрой по глади рельс чуть впереди электороковчега, и мысль была столь же проста, сколь и дуалистична: «ехать - стоять, стоять – ехать» и так далее и так далее, вплоть до достижения пенсионного возраста или нирваны *.

Навстречу трамваю той же улицей пробирался молодой, но уже изведавший жизненных бурь кинематографист, мастер иллюзий.
В штопанной брезентовой курточке-ветровке, с фантазиями в голове,
с сердцем, полным свободных мест. Он сопротивлялся ветру,
он противостоял судьбе, он шел против самих Законов природы -
в известном смысле. Ибо что стоят Законы природы, если им не противостоят Чудо и Случай, способные их опровергнуть или, в крайнем случае, подтвердить?

Он строил планы: уехать на ПМЖ в Америку, подвести Хайнца под Нюрнбергский трибунал, подкараулить  Настю и посмотреть ей в глаза, да так, чтобы она вдруг поняла:
- ну и дура же я, дура, что глупая, наделала - ушла!
- и к кому!? - к этому гадкому, гладкому немцу из ГДР!
- ну, хрен с ним, из бывшей ГДР.

Походкой камчатского краба,* против течения мыслей, наперекор взбушевавшимся стихиям Воздуха и Земли, прикрывая от комьев песка то правый, то левый, то третий немигающий, не спящий глаз, он шел к незримой цели.

_________________________________________________________
* камчатский краб передвигается боковым ходом, и на самом
деле он никакой не краб, а рак отшельник, в ходе эволюции
потерявший свою раковину.
_________________________________________________________

Третий глаз его был обращён вглубь себя.
Какие пейзажи души созерцал он? Какие постигал тонкие миры?
Внутреннюю Пустыню обозревал он третьим оком.
И в этой пустыне за ним гнался и корчил страшные рожи, и моментами почти настигал, неукротимый Дух - Дух Противоречия. И было утро, и был день – день один.

Разве только марсианин и бедуин могут повстречать на жизненном пути песчаную бурю и взалкать? Бархан, Кара-Кум, дромадер, верблюжья колючка, пол-царства за глоток? Как бы ни так! Пишем на скрижали:
«Пока не выросла зелена трава, быть в Питере песчаным бурям!» - так пророчествовали питерские дворничихи. И у нас нет причин усомниться в их премудрости. Как и в существовании самих питерских дворничих. А посему, город корюшки, поребриков и остеопатов будут терзать самые настоящие песчаные бури, пока молодая веселая трава не пробьется сквозь корку спекшейся грязи, не зазеленеет повсюду, где найдет себе выход средь асфальтов, булыжников и гранита набережных.

Они встретились в точке «A», человек и трамвай.
Трамвай остановился, простер двери навстречу человеку,
раскрыл своё нутро. Остановился и человек, заглянул
в сингулярную пустоту трамвайного вагона.
Моргнул воспаленными веками по бортовой табличке
«Река Оккервиль», и обошел ЛМ-49 спереди, где в стеклах кабины притаился вагоновожатый, повелитель грозной Электросилы.

Бросая вызов судьбе, безрассудно и перпендикулярно он устремился сквозь железный поток дважды отжившего свой век автопрома и праворульных иномарок; вброд форсировал Ахерон через пороги трамвайных рельс, пресловутых поребриков и выбросился на противоположный берег, живой, опьяненный собственной отвагой, очищенный и преображенный схваткой с фатумом. Ну, пусть не преображенный, пусть  только опьяненный, он пошел себе дальше, пиная Землю ногами. То правой, то левой. Или это асфальты, с признаками увядания, как шкура гиппопотама, припадали к его американским ботинкам.

А карминовый трамвай отстоял с распростертыми дверями установленную трамвайным уставом минутку. И за этот краткий миг ветер смёл с асфальта и скатил в решетку канализационного люка ещё дымящийся окурок, поднял с земли голубой целлофановый пакет, взметнул в небо пылевой смерч, качнул едва занявшуюся зеленью крону тополя. Так силен был порыв ингерманландского ветра, что согнулось, затрещало стройное тело гражданина тополя, слетел кусок кровли, заметалась по небу горэлектросеть проводов. Но устоял тополь, видавший и прежде шторма, выпрямился, и сделался стройней прежнего.

Не то, что Настя, которая не устояла перед чарами недавнего выпускника киношколы Berlin MetFilm School. А у Насти глаза прозрачные, с голубым бензиновым отливом, похожие на два горных озерца с чистой водой, где на самом дне притаились два чёрных электрических ската. Когда Настя впервые посмотрела на него своими халцедоновыми глазами, а вокруг медленно закружились первые снежинки, он внезапно понял, что безнадежно тонет в их сапфириновой глубине, и горизонт событий объял и закружил его, с каждым мгновением всё тесней сжимая и безогляднее засасывая в воронку Черной Дыры, прикинувшейся актрисой Настей Князевой.

- А впрямь ли Настя Князева красива, в простом антропологическом смысле слова? – спрашивал кинематографист своего всегда трезвого всезнайку - внутренний голос, сворачивая с Тургенева на Грибоедова.
- Ещё как! – прошептал внутренний голос и заплакал: Настя Князева была вылитая Настасья Кински, какой её воспел Андрон Кончаловский в своём американском фильме «Любовники Марии» (Maria's Lovers) компании Metro-Goldwyn-Mayer, не пожалев для неё $100 US. Последние свои деньги, на тот  момент.
   
Говорят, А.С. Кончаловский пригласил Настасью К. в ресторан.
В кармане режиссера в ожидании Годо, притаилась сотня американских  долларов. А дело было в ресторане калифорнийской гостиницы Шангри-Ла,  где одно только блюдо устриц тянуло на $ 200. Русский режиссёр больше похож на плейбоя, чем на нищего гения.  Америка не видела его «Асю Клячину».  И ему хотелось есть. Но он кормил Настю. А сам пил только горький чёрный кофе за $1.30 и курил … нет, не курил. Настасья была заворожена его рассказом о фильме, где ей предназначалась  заглавная роль; она была сверхновая звезда Голливуда, и была совсем юной девушкой и она согласилась. Однако продюсеры Goldwyn Mayer  поставили условие, что история* будет перенесена в Соединённые Штаты Америки. Так был снят первый русский фильм в Голливуде.
_________________________________________________________
* в оригинале книга А.Платонова «Река Потудань»

Трамвай-ковчег лязгнул половинками дверей и, грозно посверкивая дугой Вольта, поплыл в перспективу улиц, имея на борту груз с десяток невесомых церковных старух. В пустоте его трамвайной души было сколь угодно свободных мест для бдений и для сновидений.

А от телесного  и душевного падения стерегло пожатие холодного стального поручня. Те же, кому эти благословенные Минтрансом, обернутые в дерматин места предназначались, затерялись в пространственно-временном континууме своих жилплощадей, где с раннего утра вкушали чай черный байховый с сушкой простой,
с баранкой яичной, бубликом с маком. Было воскресенье, день первый.
 
Не сел молодой кинематографист в трамвай, что держит путь по железной дороге-реке, не сошел на трамвайном кольце,  затерянном в ингерманландском космосе, не вгляделся в туманные, осокой и тоской поросшие чухонские берега, не спросил: куда течешь ты, река Оккервиль? И зачем?

Не разгадал, что же стало с той водой из ванной, что  серебристым торнадо улетает в черную дыру слива все против бега стрелки часовой. 
А в Америке наоборот, всё по-часовой. Там индейцы гремят тамтамами и верят в духов предков. И духи индейских предков навевают строптивые сны белым выходцам из старого света, заселившим континент по прихоти одного славного генуэзца; * а потому города Америки так похожи на сказочно-зловещие сны, особенно ночами, особенно огнями, так живо напоминающими любому краснокожему воину огни полыхающих в ночи типи и их перевёрнутых двойников в реке Овайхи**.

_________________________________________________________
* Христофор Колумб итал. Cristoforo Colombo, исп. Cristуbal Colуn,
был выходцем из Генуи. Вы, конечно, сами всё знаете, но меня до сих пор удивляет  - где Генуя, а где Новый Свет!  И ходить под парусом по пол-года!
Всего Колумб совершил 4 экспедиции к берегам Америки:
1.  3 августа 1492 — 15 марта 1493.
2.  25 сентября 1493 — 11 июня 1496.
3.  30 мая 1498 — 25 ноября 1500.
4.   9 мая 1502 — 7 ноября 1504.
В каком-то смысле напрашивается параллель лунным экспедициям американцев
Аполлонов 11-17. Думаю, можно даже зачесть им репетиции полётов от Аполлона-8
и засчитать им несостоявшуюся высадку на аварийном Аполлоне-13.
Всё это следствие хождения по морям тех четырех каравелл, и к тесноте душных трюмов им не привыкать.
** Овайхи — река в Северной Америке, протекает через три штата:
Невада, Айдахо и Орегон. По обеим берегам реки были индейские деревни.
Сейчас на месте древних поселений индейская резервация на 1200 кв.м -
"Утиная долина". Долина реки представляет нетронутый ландшафт,
прорезанный каньонами. Кроме индейцев там обитают койоты, зайцы,
серые белки, ящерицы и гремучие змеи, а так же, судя по названию,
залетали и дикие утки.
_________________________________________________________
               
                ***

Кто помнит эти синие клетчатые сумки в девяностые кормившие
и одевавшие всю страну, как ее не режь, все занимающую изрядную 
часть земной коры,примерно 1/9 на сегодняшний день?
Вот такая незарекаемая сума была в руках кинематографиста.
Бесстрашные, неутомимые челноки гнулись под тяжестью этих сумок, волоча новую вещественность из Турции, из Китая, из шут его разберет откуда. В них умещалось всё то, в чем нуждалась и, по сути, ради чего развалилась сверхдержава.
Так был проложен Великий Сумрачный Путь.

Глянем-ка ещё разок на нашего кинематографиста, пока он не скрылся
в толпе одетых в second hand, спешащих в поисках земных сокровищ, прохожих. Толкает наш Хепер* суму перед собой, как Священный Жук Скарабей свой шарик навоза. Что знаем мы о нем?
Катит свой шар скарабей с Востока на Запад.
А к старости делается тёртым, блестящим жуком.
А кинематографист наш курит Marlboro если повезет, ему не ведом
ЗОЖ, пьет он всякую дрянь, предпочитая Calvados**, ночами не спит, перемалывая словесную руду в муку творчества (ударение куда хотите).
А пропитание? - Про питание вообще молчим!
Чем попало, с кем попало, и как попало.

_________________________________________________________
* Хепер - Хепри или Хепера (егип.) «скарабей»,
в египетской мифологии ипостась солнечного бога.
** Кальвадос (Calvados) сорт бренди из яблочного сидра.
_________________________________________________________

Экстерьер. День. Эскадрилья стальных балтийских облаков, задевая нимбы бронзовых ангелов на портиках Исаакия Далматского, шла на Восток. У самой земли ветер стих.

Хепер дышит тяжело. Лямки режут ему руки.
Он забрасывает синее чудовище за спину.
Похоже, не человек несет суму, но сума влечет человека по своим,
ей одной ведомым параллелям и меридианам.  Подобные неповоротливым древнегерманским Цеппелинам, раздутым газом страстей, наполненные пеной дней, клетчатые сумки не воспаряют в горние выси идеалов, а жмутся к низу, в долину телесных наслаждений, колбасы краковской и джинсовой варёнки.
Таков, изволите ли видеть, Закон сэра Исаака Ньютона, Всемирный Закон Тяготения.
Шурша днищем по асфальту, отбивая мениски, переваливаясь через поребрики, застревая посреди дурно пахнущего лестничного пролета, самка сумы влекла кинематографиста в своё сумрачное логово, туда, где правят бал вещи. И щи.

Интерьер. День. Парадная с останками поздней неоготики. Между этажами, сквозь столетнюю патину и паутину, просвечивал сам Жак Грюбе со своими стеклянными розами и водными лилиями.
 
Это был путь рыбы идущей на нерест, путь в один конец. Беременная всеми житейскими проблемами, самка цепеллина приближалась к точке не возврата. Лифт за чугунным узорочьем уже не одно столетие, как был мертвее мёртвого. Его зловонная шахта вела прямиком на 9-й уровень преисподней им. Д. Алигьери. Всё выше по источенным ступеням, инкрустированным мраморами Атлантиды, сквозь архитектурное баловство и грибок эпох модерна, югендштиль, сецессион, art deco, проникнутые духом кошачьей мочи, на 4-й этаж дома № 50.

Как Арамис шпагой, орудовал кинематографист бронзовым ключом, отмыкая блокадно-дерматиновую броню коммунальной квартиры № 49. Невидимая для натовских радаров, плыла сума над трещинами дубового, со времен Васисуалия Лоханкина, не вощеного паркета, по тоннелю коммунального коридора, направо, в дверь, через обе створки.
Здесь жирная точка - лопнула строчка, молния накрылась - Синяя Рыба вмиг разрешилась от бренности бытия, когда кинематографист силою воли и мускулов, на последнем дыхании*, втолкнул клетчатую суму в неведомое, но несомненно, светлое будущее, сжигая в памяти исчёрканные главы прошлой жизни.
Полёт Гинденбурга** был завершен, как водится, катастрофой.

_________________________________________________________
* фильм Ж.-Л. Годара «На последнем дыхании»
с Ж.-П.Бельмондо в заглавной роли.
** Самый большой в мире дирижабль «Гинденбург»
6 мая 1937 года перелетел через Атлантический океан
и сгорел при посадке на базу в Нью-Джерси.
Из горящего ада спасся 61 человек.
Всего на борту было 97 человек
Пожар длился 34 секунды.
Погибли 36 человек.
Билет стоил 400 $
_________________________________________________________

Интерьер. День. Комната с эркером.

Комната 16,3 кв.м, паркет, эркер 3 окна, б/мебели, соседи. Цена умеренная. Объявление в газете было точным и ёмким как Закон Ома.
По ещё не жилой площади разметались обломки крушения.
Настал час вещей. Вещей необходимых, вещей бесполезных
и вещей – тайных агентов гекзаметра.

Список спасённого имущества:
1) шкура белого медведя – подарок киношников,
чистая синтетика. В мех белого зверя завернут:
2) компьютер древнеримский, будто пустой внутри,
но на поверку полный тараканов и других
свойственных голове предметов.
Что есть компьютер, как не протез для мозга?
3) монитор, плоский, жидкокристаллический,
смахивающий на черный квадрат Малевича.
4) с десяток книжек про то, как трудно живется
не настоящим людям в придуманном мире;
5) не распечатанная бутылка кальвадоса, 500 грамм.
6) пистолет МР-446 "Викинг"  –  точная копия настоящего пистолета,
не вернувшаяся ночевать на реквизиторский склад Ленфильма.

Все предметы расположились на скрипучем паркете в хлопьях реликтовой пыли* по закону случайных чисел. То есть  в строгом соответствии с правилами Небесной Механики,**  где хаос равен гармонии – что, несомненно, гарантирует относительное равновесие сил добра и зла на сегодняшний день. В центре Новой Вселенной сгустился молодой одинокий кинематографист. Он с трудом затолкал
в старую розетку сетевой кабель, зевнул во всю пасть и повалился на белую шкуру никем не подстреленного, никогда не жившего и ни о чём не мечтавшего белого медведя, по очертаниям весьма схожим с географическими контурами Государства Российского. Всё не то, что нам кажется.

_________________________________________________________
* Космическая пыль - микроскопические остатки астероидов, комет, метеоритов.
В любом месте нашей Вселенной, вы обязательно найдете КП. Размер её частиц
равен нескольким молекулам примерно. Ежедневно Землю осаждается более
100 тонн космической пыли.
** Небесная Механика - раздел астрономии, изучающий движения тел Солнечной системы в гравитационном поле.
_________________________________________________________

Железный блок зажужжал, система пискнула и вывела в окно монитора обманную лазурь небес и техническое совершенство перистых облачков. Ни одно неживое существо не пострадало. Что если убрать из многочлена все отрицательные частицы? - Одно живое существо пострадало. И это живое существо наконец встретилось само с собой. Оставим чувственную отрицательную частицу на месте!

Не было человека, не было суеты и ловли ветра, не было даже бозона мистера Хиггса*.  А что было? Что было на этом месте до того, как явился сэр Наблюдатель? Где резвились стайки этих порхающих элементарных частиц до того момента, как во 2-м акте явился тот, кого изгнали из тёплого местечка, где он должен был совмещать должности пастуха и садовника всего сущего, нарушившего Завет и познавшего наготу? И что взамен? Взамен он изобретёт штаны с гульфиком,
арфу, порох, шпроты, аэроплан и мобильную связь взамен вечного наутилуса**.

Было тихо и благо. Так, что слышалось лёгкое потрескивание космических пылинок в утреннем луче, кружащихся в вальсе на семь четвертей в чертогах королевы Маб ***.

_________________________________________________________
* бозон Хиггса – последняя  найденная элементарная частица, столь же неуловимая, сколь и дорогая, в связи с чем, бозон Х.  получил определение: «частица Бога».

**Наутилус-помпилиус - моллюск, которому в прошлом году стукнуло 500 млн. лет. Раковина Наутилуса закручена согласно очень сложному математическому принципу выведенному Декартом в 17 веке. Если раковину наутилуса приложить к уху, то слышится приглушенный шепот Создателя, который ошибочно принимают за шум крови в висках.

*** Королева Маб (Мэб) - мифологический персонаж, королева сновидений,
дебютировала в трагедии «Ромео и Джульетта» Уильяма Шекспира (1594 г.)
Из монолога Меркуцио:
« …Она в упряжке из мельчайших мошек
Катается у спящих по носам… »
(Перевод Щепкиной-Куперник)
_________________________________________________________


А ночью, ночью на обоях, с покушеньями на моду и отпечатком  солёной волны на розовых пионах, велась азартная игра цветных сполохов, происшедших от переменчивости огней казино и тьмы египетской.

Пустота, в которой стыло, как  шампанское во льду, невидимое Ничто, как это и ведётся испокон веку, пока в это Ничто не вошел Никто.
Вошёл не как электромонтер, что вкрутит лампочку,  поискрит  разницей потенциалов, да уберётся восвояси. А тот, кто войдёт в эту гавань первооткрывателем Христофором, человеком и, в каком-то смысле, пароходом, учитывая коэффициент его бесполезного действия, где-нибудь на 25%.

Таким образом, Новый Свет, а ещё точнее - Новая Тьма -  сложилась из благих намерений, житейских бурь, одиночества и водочного перегара. Наш Никто, назовём его Павел Иванович Сизов, предпринял попытку договориться с первозданным Хаосом древним, как сам подлунный мир, методом - назовём его метод «Z»**: 
все покажется таким ясным, стоит только сомкнуть вежды.

_________________________________________________________
** Z - Зигмунд Фрейд - создатель психоанализа на основе сновидений.
Не подлинная цитата.
_________________________________________________________

                ***
Интерьер. День. Улица. Шквалистый ветер. Литометеоры *.

Месяц март в Петербурге обнаглел, что дикий кот, бонвиван
и повеса, распушил хвост, припугнул робкий апрель,
оттеснил неженку май и, пользуясь презумпцией невиновности
метеопрогнозов, шалил и колобродил во всех трёх стихиях.

Днём он швыряет в неулыбчивые лица прохожих пыль с песком.
Ночами инспектирует крыши, гремит ржавой жестью петроградских кровель, 
да выдувает северные фуги из покалеченных водосточных труб.


Настал момент дать имя ещё одному персонажу нашей истории.
Некто Борис - хозяин комнаты по адресу: улица Гороховая,
дом 50, квартира 49. Голубой берет десантника с серебряной стрекозкой во лбу на месте эмблемы Воздушно-десантных войск.
Камуфляжная форма дополняла образ командира-хипстера.
Некто Борис взял деньги сразу за год вперёд.
Кто нас с Борисом познакомил? – шанс. Газета «Шанс».
Я позвонил по номеру в газете, и в тот же миг получил ответ,
словно держа наготове песчинку, на том конце провода сидел ловец измученных душ в позе муравьиного льва**.
_________________________________________________________
* Литометеоры — атмосферное явление, характеризующееся пылевой взвесью.
** муравьиный лев (личинка муравьиного льва) по воскресеньям делает в песке воронку и зарывается на дне. На краю воронки показывается голова любопытного муравья, и в этот миг муравьиный лев стреляет в него песчинкой. Жертва на секунду теряет сознание, теряет равновесие, скребет всеми лапками по стенкам воронки, но неотвратимо съезжает  вниз. Муравьиный Лев с аппетитом завтракает муравьём, и готовит новую песчинку.
_________________________________________________________


Он отрекомендовал себя: «Борис» и дальнейший разговор мало чем отличался от сеанса гипноза службы безопасности банка Импермеабль*. Растягивая согласные и глотая запятые,  с той вкрадчивой ловкостью, с какой опытный ювелир вынимает из нутра бархатной витрины фамильные драгоценности графини Де Монсоро, и расставляет перед гипнабельным клиентом, не спуская монокля ни с покупателя, ни с серебра. А клиент с блаженной улыбкой передаёт ему в полное распоряжение все свои и не свои деньги, переписывает на его имя дом, карету, слуг и имение жены, обвороженный блеском фальшивых алмазов и аметистов.

_________________________________________________________
Импермеабль - impermeable (устар) - непромокаемый. Наименование  вымышленного  банка.
_________________________________________________________
               
                ***
У меня еще не было своего телефона, была только мечта.
Я позвонил из офиса кинокомпании. Офисный телефон Star Cinema Company дрейфовал во всю длину шнура по белой, бескрайней, как Ледовитый Океан, равнине стола.
В крошечном офисе Львовича помещался только этот стол, да ещё холодильник. Стены, стол и холодильник были хирургически-стерильными. Продюсер Львович в своём белом офисе практически не бывал. Все вопросы он решал большей частью на ходу, используя серебристый SkyLink со складной антенной.

Львович и заглядывал в офис исключительно ради содержимого высоченного финского холодильника. Холодильник в Компании слыл местом священным. В тишине, темноте и прохладе в нем дремали кинопленки.  И череда этих 1/24 мгновений свидетельствовала пред Вечностью, что Земля – была обитаемой планетой, и населена была она двуногими, без перьев существами, которые возомнили себя образом и подобием Творца. И в доказательство выдумали зеркало, бюстгальтер, духи и бензиновый автомобиль с глушителем.

А на некоторых пленках, в данный момент химически чистых, 
впоследствии проступят сцены из вымышленной жизни, которая 
уже нагуливает жирок в ночных кошмарах кинематографистов.
И весь страшно дорогостоящий процесс кинопроизводства
представляется переносом кошмара из головы сценариста
в холодильник продюсера Львовича. Да будет он благ и здрав!
Ничего личного в кабинет никто не привносил.
За исключением иллюстрированного календаря неопределенного иностранного происхождения, гигантской медведкой, пригвожденной
к белой стене, за которым присматривала помощница Львовича, пардон! - сиречь продакшн ассистанс, хохотушка Маша Медведева.

Роль стола в офисе исполняло снятое с петель белое дверное полотно, покоящееся на деревянных козлах. Вертляво поскуливающее кресло дополняло интерьер главы Star Cinema Company, и было оно безнадежно скособочено. Креслу так же предназначалось играть роль, и роль та называлась «Трон Львовича». Устройство «трона» было не ясно самому Дамиру - постановщику, который тоже играл в компании исключительно важную роль человека с руками. После вялой попытки отремонтировать служебный символ власти, Дамир притаранил откуда-то аплбокс (applebox) * и подставил его под кренящийся трон. Для надежности прихватил сооружение тэйпом (tape) **, и в минуты перекура, вальяжно развалясь самозванцем на троне, вел нескончаемые переговоры со своими бывшими, настоящими и будущими жёнами.
Всех без исключения он называл Жаным ***.

_________________________________________________________
* Apple box (англ.)  - универсальные ящики-подставки,
на которых держится вся киноиндустрия в мире.
** Tape (англ.) – только так можно называть
самоклеящие ленты, в простонародье  именуемые «скотчем».
*** Жаным - душа моя (татарск.)
_________________________________________________________

                ***
Не моргая, Борис смотрел на то, как в неравной схватке
с внезапно налетевшим ураганом по улице Садовой,
угол Невского, слабел молодой кинематографист.
Неподвижный взгляд питона оставлял жертве
не большой выбор: лягушка или кролик.
Он спросил:
- Приезжий?
- Да нет, - ответил кролик, давясь бескрайними возможностями
родного языка - дать в одном ответе сразу два, и оба неверных.
Верным мог бы быть ответ: местный.
Но, строго говоря, и это не было вполне правдой.
Павел Иванович родился в среду, но зачат в понедельник – это простой железнодорожный факт, подтвержденный дырочками на картонных билетиках, на просвет.

Поезд Казань - Ленинград разгонял предрассветные туманы понедельника сиплой валторной гудка и желтым глазом прожектора. Двое попутчиков освободили купе ещё в полночь, когда сошли на перрон Казанского вокзала, подхватив тюки, фанерные чемоданы,  сальные бородатые анекдоты.  Взамен на верхние полки никто не лёг, за столик не сел, не жрал курицу, не резал колбасу, не храпел на спине, после раздавленной маленькой.

Состав вздохнул свободно и тихонько тронулся, отыскивая путь среди  серебристой путаницы железных дорог и, вздрагивая на стыках и стрелках, взял прямой курс на город Ленинград.  На перегоне станции Бологое и Денисова Горка – таков был бы правильный ответ.  И сладко было притяженье пары молодых тел под перестук стальных колесных пар и торжествующий локомотива клёкот.


Уплатив за полгода вперед, он рассчитывал встретить более дружественный приём.
- Женат? – взгляд Бори был похож на стальную иглу, на кончике которой бился бомжеватого вида молодой кинематографист.
- на данный момент ...
- Ясно! – Борин взгляд стал ещё пронзительнее прежнего, - баб станешь водить.
Посчитав дурным тоном третий раз использовать один и тот же литературный приём, Павел помотал вместо ответа головой, сочетая это движение с засовыванием рук в карманы. Боря на миг ослабил взгляд,
тут же арестовал кинематографиста за локоть.
– Здесь рюмочная есть, - Борис держал Павла за рукав ветровки.
И добавил совсем уже доверительно:
- я здесь все рюмочные знаю.
Сделав две-три тысячи шагов, они свернули во двор.
Теперь дворы сплошь забраны решетками,
с автоматическими воротами, которые подобострастно распахиваются перед собственником иномарки, проживающим в центре города
в квартире, стоимостью в небольшой остров в Индийском океане.
В описываемое время арочный или прямоугольной формы проезд
в любой двор именовался «аркой» и ничто не препятствовало свободной циркуляции граждан в любом выбранном направлении. Лестница в здание, вход на лестницу с улицы именовался «парадная».

Интерьер. День. Питерский двор.

Итак, питерский двор. Справа лестница, похожая на двухмаршевую пожарную - замысловатый стальной орнамент, склепанный из инженерных фантазий начала 20 века - возносилась на высоту 2-го этажа. На призрачных ступенях железной лестницы, родной сестре Эйфелевой башни, будто паря в воздушном пространстве,
курили мужчины.

Борис подтолкнул кинематографиста снизу кверху.
Смягченные синеватым сигаретным туманом, темные фигуры расступились, пропуская  приятелей  в тот уголок Вселенной, куда не долетали роковые отголоски Большого Взрыва. Где Царица Счастья в белом передничке отмеряла граммы радости по сходной цене. И где так пленительно пахло свежим огурцом.
 
- Первую надо бутербродиком с салом проводить.
Вторую – селедочкой с лучком.
Пир, отрежиссированный Борей и оплаченный молодым кинематографистом представлял два ограненных сосуда (100 + 100 мл) и тарелку без узора с парой бутербродов.
- Пей, - скомандовал командир со стрекозой во лбу, – я завязал.
И он сразу же придвинул вторую. Взгляд его по-прежнему был пугающе змеиным, и речь сей змей завел такую:
- С бабами ты не шути. С бабами ты осторожнее!
Молодой ещё. А бабы, они …
Павел понимающе кивнул, опрокинул вторую.
- … знаешь, сколько в них бактерий!
  Неприятно, когда напиток льётся не в то горло, но если это огненная вода, практически сам огонь!
Задохнувшись в жестоком кашле, Павел расслышал совет Бориса:
- Руку подними! Левую!
Как ни странно, гимнастика помогла.
Павел оттер слезу, Боря поставил точку:
- Покурим!
Они вышли на воздух, на железную лесенку
и пристроились к мужским фигурам.

Ветерок не утратил весенней способности слегка холодить лицо, что, после выпитых рюмок, воспринималось как безусловное благо.
Молодой кинематографист  раскрыл пачку Marlboro light и протянул раскрытую пачку Борису. Боря с интересом заглянул в пачку,
но сигарету брать не стал.
- Я сорить не люблю.
И без заметного логического перехода:
- У тебя с кошками как?
- В смысле?
- Ну, любишь кошек?
- Нет, - ответил кинематографист, - терпеть не могу.
- А я собак.
- И собак тоже.
Борис вздохнул и протянул руку, но не для рукопожатия, а как понтифик Пий VII подал бы десницу кардиналам для ритуального целования. В руке кинематографиста остался, размером с небольшую шпагу, бронзовый ключ, похоже, от тайной комнаты барона Синей Бороды, с коллекцией засушенных красоток.  Или тот вожделенный ключ, который бургомистр побежденного города вручал Наполеону Бонапарту со словами: «posseder et gouverner!»  - владей и правь (fr).
Ключ был проводником в мир грёз. И драматического анализа.

Интерьер. Комната героя. Вечер.

  Сон кинематографиста был недолог, его разбудил неясный шорох, шепот и отчасти, звон в собственных ушах. В дверном проёме оперно-инфернально, подобно Каменному Гостю, маячила Кофта.
- Спит! – прогремел до-мажорный бас-баритон.
- А постучать? - звук из моего горла прошелестел,
что редкие осенние листья по сухому асфальту.
- А я стучала, юноша. Вот мой свидетель.
От Кофты отделился свидетель – миниатюрный инвалид на дощатой платформе на колесиках. Он подрулил к моей, лежащей будто отдельно от меня похмельной голове, и прямо с колес представился:
- Вилор Генрихович Коцебу.
Не хватило удара жезлом об пол.

Водка догуливала в моей голове, отзываясь ирландским степом
в области ребер, и не позволяла происходящему окончательно схлопнуться с реальностью. В итоге я смог лишь приподнять руку.
Мы обменялись дипломатическим рукопожатием с антитезой мощной тетки на пороге.
- Можно просто: Владимир Ильич Ленин Отец Революции, сокращенно Вилор. Всегда к вашим услугам!
Инвалид наконец выпустил мою руку, в результате чего я смог протереть затуманенную оптику своих очей и искренне удивиться аббревиатурному облику инвалида, который в точности воспроизводил заявленную морфему: лысина, бородка, прищур — все как с главной купюры  страны советов.
- Марья Антонна, - пробасила Кофта в нос, употребляя
ту же  до-мажорную тональность, - а вас, простите, юноша?
- Павел Иванович, - отрекомендовал я простёртое на шкуре тело.
И цинично соврал:
- Очень приятно.
- Уж не сам Чичиков ли к нам пожаловал? Пал Ванч,
а-ха-ха-хо-хо-хо! – оперная мелодекламация Марьи Антоновны была
уже на квинту выше, - парочка мертвых душ для нас найдется?
- Ах, Марья Антонна,  не супруга ли городничего? – выскреб я из сусек школьной программы, - исключительно ради вас, любезнейшая, за пять целковых душу уступлю. Хотя зачем вам мёртвые души, купите-ка вы лучше свежий нос майора Ковалева.

Марья Антонна разразилась мефистофельским хохотом, который так резко оборвала, будто кто-то двумя руками схватил её за горло.
- Рада! Рада нашей  встрече, Павел Иванович! -  прохрипела Мария Антоновна, прокашлявшись и отсморкавшись,  - желала бы вам,
Павел Иванович, показать ваш уголок на нашей общей кухне.
Не откажите же вы в любезности попить с нами чайку?
- Не откажусь, - я кое-как встал, и поклонился обчеству.
- Аскетизм, - заметила Кофта, сиречь МарьАнтонна, обмеряя периметр моей комнаты весомыми шагами Commendatore, от которого взвизгнули половицы паркета, - лучшее украшение молодого человека! – и, вернув былую вокальную солидность,  она прокурлыкала три такта из «Don Giovanni»: - э-э-э ля гранде маэсто-о-о-о-за, - и закончила тоном повыше:  - ля печина, ля печина, ля печина! *  - обожаю Моцарта
(ударение на "а", разумеется).

_________________________________________________________
* ... e la grande maestosa,  la piccina e ognor vezzosa ...(ит)
 ... величавых обожает,  и малышкам он цену знает ....
  ария Лепорелло "со списком"  из 1 акта оперы Дон Жуан В.А.Моцарта.
_________________________________________________________

- Что скажете, молодой человек? – Кофта направила на кинематографиста испытующий взор из-под тяжёлых век, взор Великого Инквизитора.
- Я? А я не могу простить Антонио Сальери.
- А я, - раздался картавый глас снизу, - Льва Троцкого.
- Всё ж занавески повесить не лишне, - отпустила всем грехи мадам Инквизитор.
- Окно без занавески - что девица без приданого! - тезисно подытожил бюст вождя, в миру - Вилор Генрихович Коцебу.

Где-то за мансардами и пирамидами крыш златогривым львом приготовился к затяжной глиссаде в воды финского залива петербургский закат, заливший самоварной медью стёкла доходного дома напротив.

 - На кухню марш-марш! – скомандовала Мария Антоновна и уже плыла по коридору флагманом черноморского флота, - «вашуголооокяуберуууцвета-ааами ...», - оставляя позади себя зону турбулентности и шелест отставших понизу обоев цвета прелой листвы. Передо мной легко катил сам себя Вилор Генрихович, работая одной палкой-толкалой как веслом, что дополняло его образ сходством с перевозчиком Хароном**, если смотреть на него строго в греко-римском ключе.
_________________________________________________________
** Харон в греческой мифологии перевозчик душ через реку Стикс в царство Аида,
и ни при каких условиях обратно не перевозит. «Бог уже стар, но хранит он и в старости бодрую силу». (Вергилий. Энеида, книга 6).
_________________________________________________________
               
Из астрофизики

Именем Харона, перевозчика мертвых душ, был назван спутник
Плутона,  девятой планеты Солнечной системы. Плутон и его «луна» Харон спрятались на самой дальней орбите Солнечной системы
и практически не видны ни в один телескоп. Однако астроном
Клайд Томбо, путём сложных математических вычислений
и продвинутой оптики, совершил важное открытие –
он открыл планету Харон. И помер.

Американский космический корабль New Horizons
был отправлен к границам нашей Солнечной системы.
В 2015 г. он должен пролететь в непосредственной
близости от Харона.  Размером корабль получился
чуть больше детской коляски. На его борту нашлось
место и для астронома Клайда Томбо - одна унция праха.
Так же в корабль не забыли положить монетку
в 25 центов - плата паромщику Харону.
А сейчас корабль «New Horizons» стремительно
уносится в Самый Дальний Космос, где Клайда Томбо
с улыбкой Джоконды поджидает сама Проксима Центавра.
А нас, простых сынов хлорофилла и гематогена, встретила пахучая бездна коммунальной кухни, побратима Аидова царства, если продолжать в прежнем гомеровском ключе. Смесь тьмы и смрада
от подгоревшей котлеты не способны были развеять лампочка
в 40 watt и форточка  с подкопченной пыльной бахромой.
                ***
И только факт новой клеёнки на столе у окна и пурпурово-алый пион
в дочиста отмытой кефирной бутылке, слегка освежал инфернальный пейзаж, особенно сейчас,  в 7 вечера, когда на её орнаментах умирал узкий закатный луч, преодолев муть оконного стекла, сотни километров атмосферы и 8 минут полёта в открытом космосе.
- Ваш стол, - прервала астрономический бег моей мысли Мария Антоновна. Подперев бока кулаками, она стояла Радамантом***
под тусклой звездой в 40 свечей, раскачивающейся на кручёном шнуре. Газовых плит в кухне имелось две.
На каждой высилось по эмалированному ведру, в которых, как в котлах, клокотали и пенились в отбеливателе души отпетых грешников.
Столы, числом ровно пять, как экзопланеты, обладали теми или иными признаками органической жизни. Который из них мой?
_________________________________________________________
*** Радамант и Минос — судьи в царстве Аида.
_________________________________________________________

Быстро перехватив мой немой вопрос, Марья Антонна сгребла со стола, примкнувшего к одной из газовых плит, гору не мытых мисок, чашек, кружек и с грохотом опрокинула б/у металлокерамику в медную раковину.
- Лопнуло моё ангельское терпение, - кротко изрекла Фрекен Бок, сиречь МарьАнтонна, - один господин-товарищ портит нам соцобязательства!
- Натура абсерет ва куму - смиренно покашливая, пробормотал Вилор Генрихович, похлопывая себя по карманам, будто в поисках спичек.
Или  плана ГОЭЛРО.
- Природа боится пустоты, - продолжил В.Г., взяв тон лектора-международника.
- И кто так сказал на этот раз?  Опять Маркс?  Или Энгельс?
- Конфуций.***
_________________________________________________________
*** Natura abhorret vacuum (лат) - натура абхоррэт вакуум –
природа боится (не терпит) пустоты - изречение, приписываемое
древнегреческому философу Аристотелю.
_________________________________________________________

- Однозначно,  Бог не запишет вас в святые, – изрекла М.А., и легко, как трехмесячного щенка, подняла Отца Революции на руки, опустила на табурет, двинула четвероногое подобие кентавра Хирона к медной мойке и пустила воду. Вилор Генрихович пальцем ощупал струйку воды на предмет совпадения ожидаемой и действительной температуры, после чего засучил рукава пиджачка.
А ко мне Мария Антоновна обратилась со следующей речью:
– Любезнейший Палваныч, теперь вы поставьте на стол свой чайник. Надеюсь, чайник-то у вас есть?
- Виноват, не успел обзавестись.
- Не беда. Для вас найдется лишний. А вы за это по-поспешествуете и вобьёте гвоздь!  – Марья Антоновна в этот момент приглаживала вихор на черепе Отца Революции.

- Марья Антона, помилуйте, зачем же сразу гвоздь? Достаточно строгого выговора на первый случай.
- Милую, нешто я изверг? - в голосе М А задребезжали сопрановые нотки партии Медеи от Керубини.
- Гвоздь в стену над моим кухонным столом.
Мне просто необходимо иметь перед глазами хоть что-нибудь святое.
По натуре - я ангел во плоти, только не летаю.
Всех жалею, всем милости желаю.
Свойуголооокяуберуууцветааамиии!
И уже после аплодисментов:
- Извольте, Марья Антонна!
- Благодарю вас, Палываныч.
На гвоздь МарьАнтонна повесила отнюдь не икону, не серп с молотом
и даже не лик вождя, а отрывной календарь с советами на все случаи жизни.
К своему немалому изумлению я обнаружил, что дата календаря
в точности соответствовала текущему году, месяцу и дню. Сдёрнув с носа Генриховича пенсне, Антонна прочла нараспев, как псалом, советы отрывного календаря на месяц май:

«Если берёза вперёд ольхи лист распустит - лето сухим будет.
Если ольха вперёд берёзы - мокрое, с дождём и утренним туманом.
В мае день растёт на час, двадцать две минуты.
В мае мойте все двери и окна.
В мае как можно чаще занимайтесь уборкой -
всё нечистое выйдет из дома вместе с сором и грязью.
Чистота в доме отталкивает завистников и врагов,
а привлекает друзей и деньги».

- Аминь, -  сказал Вилор Генрихович и выпустил из рук намыленную тарелку. Тарелка грохнулась об пол, подскочила, снова пала, невредимой закатилась Марии Антонне под юбку. Тарелка не разбилась, так как  с 1922 года числилась на балансе  Общества Чистых Тарелок. Естественный Отбор рулит!
- Калека перекатная! – Марь Антонна подобрала с пола тарелку.
Но не убила ею Вилора Генриховича, когда он уже пригнул голову
и покрыл её неоспоримые ценности пенными руками. Даже не замахнулась, а старательно протерла своим передником и убрала в кухонный шкафчик над столом "калики перекатного" *.
_________________________________________________________
* "Калики перехожие"  - на Руси так называли странников,
основным занятием которых было распевать духовные песнопения и былины.
Возможно, Мария Антоновна по отдаленному созвучию наградила таким прозвищем своего соседа Вилора Генриховича, безногого инвалида на тележке.
Так иногда вместо старинного выражения: "скрепя сердце" можно услышать:
"скрипя сердцем" - что тоже и не лишено известной экспрессии.
_________________________________________________________

До самой темноты мы пили дрянной чай, любезно поданный М.А. 
В чайной церемонии, в лучших традициях ваби-саби*,  горячее, но бессловесное участие принял и Вилор Генрихович, горделиво рисуясь на табурете в значении трона**.
Поначалу разговоры кружили у предметов философических: нравы нынешние -  времена минувшие, времёна благословенные, да в Лету канувшие.

_________________________________________________________
* Ваби-саби (яп) - «скромная простота», существенная часть японского эстетического мировоззрения, обращение к красоте непостоянного, несовершенного,  и меланхолического.
** табурет был изобретен в древнем Египте примерно 3000 лет до Р.Х.  и знаменовал собой привилегии богатого сословия. Простые же древние египтяне довольствовались сидением на корточках.
_________________________________________________________

Однако вскоре беседа с рельсов хорошего тона свернула в сторону кочек, болот и топей опасного детективного свойства. Мисс Марпл в вязаной кофте вела форменное дознание с элементами вскрытия.
- Женат?
- Разошлись.
- Женился на прописке?
- На любви.
- Загулял с другой?
- Я?
- Изменял жене?
- Кому? Насте? Князевой?
- Так она у тебя еще и Князева!
- Насте я не изменял.
- А родине? - сунулся под руку Вилор Генрихович.
- И родине.
- Годиться, - вокал мисс Марпл дрогнул то ли брезгливостью, то ли сочувствием в отношении кефирного патриотизма и бледной лысины.
Вилор Генрихович закивал клинышком бородки, то ли протестуя, то ли давая понять, что он хоть и большевик, но в этом вопросе определённо на моей стороне.

- Давно?
- Что давно?
- Разбежались?
- С неделю.
- Переживаете?
- Морально.
- Дети есть?
- Нет.
- Все прошло, пройдет и это, - изрёк царь Соломон устами Марьей Антоновны, - главное, нет детей. Детки – они ни сном, ни духом, а им расхлёбывай ваши безобразия.
- Нет детей.
- Ну так будут. Ещё молодой.
- Как скажите.

С этого места следователь сменил маску злого следователя на доброго, интеллигентного Пал-Палыча.
- Трудитесь?
- Тружусь
- На каком именно поприще, позвольте спросить?
- Пишу. Сценарии. Для кино.
– Значит, с кинематографом на «ты». А вот и скажите, уважаемый Павел Иванович, как вы относитесь проблеме чёрного квадрата? Искусство это или не искусство?
- Это … смерть искусства.
- Вот! - Марья Антоновна торжествующе погрозила перстом в направлении музея Соломона Гуггенхайма, что явно пришлось по душе Вилору Генриховичу, и он снова затряс бородкой, уже в мою честь и двумя пальцами дал понять, что готов продать душу за счастье выкурить буржуазно-ковбойскую мальборо из моей пачки.
 
- Слова не мальчика, но мужа, - М. А. бдительно проследила, как Отец Революции выполнил первую затяжку благородного табаку - картинка на миллион долларов, которую Филип Моррис мог бы отвалить, если б сидел рядом и был при деньгах - и пододвинула ему жестяную банку из-под бычков в томате.

Мысль о миллионе долларов, по всей видимости, зашла так же
и в голову М А, и она спросила, с легкой ржавчиной в голосе:
- И хорошо сейчас платят в кинематографе?
Сигареты американские, небось. Хватает?
Я кивнул.
-  Аванс получил. И уже потратил. А сценарий не идет.
А сдать его надо было «еще вчера».
- я подозревала, юноша, у вас наступили «критические дни»!
Отец Революции закашлялся дымным смехом, так как злой следователь
в лице Марии Антоновны одной левой бровью вкатила ему такого строгача, что псевдо-Ильич смутился, достал пенсне на засаленном шнурке и замаскировался под Всесоюзного старосту.

- Все шансы не дожить до старости, - срифмовал я тему, оглядывая
на всякий случай окрестность в поисках революционных матросов, перепоясанных пулеметными лентами.
– Великолепно изволили выразиться, Павел Иваныч!
Видно труженика изящной словесности!
- Что вы, Марь Антонна, изяществом слога отнюдь не блещу!
Презренной прозы я поденщик.

Грозный набат телефонного колокола остудил детективные страсти
и произвел действие, сходное со школьным звонком, призывающим школяров к перемене. Места, действия и времени. Это сейчас телефонный аппарат обрёл вид сплющенного профессора чёрной магии и водевильный тон. Во времена же оммунальных кухонь телефон был прикован к стене, как Прометей к скале, он был один на всех коммунальщиков, он знал точное время, он был Кассандрой, надеждой на перемену судьбы, громом с небес и ещё многое чем, что и не снилось Александру Беллу.

- Это сестра.  О, Электра, сестра моя! – пропела Хрисофемида* Антоновна и, раскрыв невидимый веер, решительно поднялась с трона, временно притаившемся в теле табурета.
- А вы всё напишите, - обратила М.А. на меня прожектор своей неисчерпаемой доброты, - непременно!
С финансами проблемы не будет никакой – помяните мои слова! Заработаете столько, что хватит на пол-царства!
А подкопить, так и на целое, - и Марья Антонна утекла в кротовую
нору коммунального тоннеля, где, по внутренней Ла Скале, перепевая Гофмансталя,** на все лады, воспела тоску по Великому Кормчему,
которого ей так не хватает во дни оны.
_________________________________________________________
* Электра и Христофемида две дочери Клитемнестры, царицы Микен -
персонажи оперы в одном действии Рихарда Штрауса «Электра» (Elektra).
** Гуго фон Гофмансталя автор либретто оперы «Электра».
_________________________________________________________

После полноводной и шумной Марьи Антонны, Вилор Генрихович был компактен настолько, что напоминал настольный бюстик вождя в кабинете председателя райкома. Тихонько покашливая, он грациозно переживал своё величие на крашеном в цвет мавзолея табурете, в сереньком пиджачке в мелкую клетку поверх жилетки, наслаждаясь сигареткой, которую он еще разок стрельнул у меня.
- В Багдаде всё спокойно, - заверил меня Вилор Генрихович Коцебу,
пряча за ухо вторую сигаретку, которую он прифуражил про запас,
- и в Баден-Бадене!

Следующее знакомство было невербальным.
В кабинку туалета, расположенного прямо за коммунальной кухней, проскользнула девушка вполне себе ничего, насколько можно было судить при практически полном отсутствии освещения. Очень даже ничего,  если не считать слишком уж беззвучной походки. Но это не недостаток,  а, скорее, свойство души. Выйдя из кабинки, она растворилась в сумраке коридора, оставив после себя шум водных струй и в воздухе след l'eau de toilette.

Белая ночь. Интерьер. Комната героя.

К ночи ветер и вовсе стих. Я забрался с ногами на подоконник эркера. Подготовленный к работе файл «Охота на оборотня» зиял жидкокристаллической пустотой на самом дне комнаты.
В позе врубелевского демона, прекрасный, одинокий, печальный,
я вглядывался в искусительные огни города. Солнце, решительно отказываясь купаться в заливе, отблесками полузаката-полурассвета скользило по стеклам мансард, придавая воздуху текучесть липового мёда. Внизу плескалась развесёлая ночная жизнь, воскрешенная после гололёдов, сугробов, летальных сосулек и симптомов ОРВ.

Она казалась крайне привлекательной с точки зрения прожигания. Прожигание жизни подразумевает верность традиционным ценностям, какими всегда являлись свободные женщины и всё остальное, так или иначе касающееся темы  вина, искрометных шуток, скреплённых девичьим смехом, безалаберность в плане денежных трат, легкомысленных историй в духе Джованни Боккаччо и Джефри Чосера.

Ошеломлённые внезапно теплым вечером, девушки сделались чисты, легкомысленны и благоуханны, как мнимые простушки Бомарше.
Их летние наряды, пробуждённые от спячки платяных шкафов, поддувались ветерком с моря, подчеркивая кабриоль добрачной походки, освобожденной от ига зимнего сапога. И напоминали цветные флажки, трепещущие на талях крейсеров и фрегатов в день ВМФ.

Испытывая вполне чувствительную зависть к беззаботным парочкам, дефилирующим вдоль тротуаров Гороховой, я разорвал слипшиеся за зиму двойные рамы эркера. В комнату ворвалось сочинение для трамвая с оркестром и, вместе с симфонией улицы,  трёхмесячным щенком, дыша апельсиновой коркой и бензином, вбежал весенне-летний ветерок и закружил по квадратным метрам арендованной жилплощади, соблазняя надеждой на спасение и воскрешение.
Но Лазарь внутри Павла Иваныча пребывал в глубоком разложении
и фатальном неверии в возможность духовного роста при полном
распаде митохондрий.

Временами к пылающему челу сценариста подлетала девица Талия,*** создавая в районе висков ироничное колебание воздушных струй и, казалось, сейчас польются лёгкие песни Геликона. А усталое тело поэта приподнимется над своим прокрустовым ложем и, подхваченное сквознячком, вылетит в раскрытое окно. И он шевелил пальцами, воображая полёт и готовя их к танцу по истёртым ступеням клавиш, заменивших поэту гусиное перо и чернильницу, стилус с папирусом.
Но время шевелило стрелками, и девица Талия улетала без него,а он оставался холост и недвижим, подобный гранитному сфинксу с Университетской набережной, изваянный еще при Аменхотепе Третьем, на широком и неудобном, как масонская ложа, подоконнике.

Один знакомый писатель-фантаст, правнуком приходясь гатчинскому флигель- адъютанту, приговаривал, что хорошо ему пишется под музыку бенедиктинца  Вивальди*. Пальцы порхают скерцо.
А вот под Баха** - не катит - бах, и заело. Стоит роман, как мул 
Санчо Пансы.  Я же предпочитаю Оловянный Цеппелин.***
Именно по этой причине мой сценарий, подобно квашеной капусте,
томится под спудом тяжёлого рока, временами исторгая кислый пук.
Тритмент «Охота на оборотня» сверлил мозг, как сосед перфоратором утреннюю негу выходных; зимовал во льдах шхуной капитана Нансена **** со всем своим, измученным цингой и ромом, экипажем.

_________________________________________________________
*Антонио Лучо Вивальди - итальянский композитор, скрипач-виртуоз, педагог, дирижёр, католический священник.  Род. 4 марта 1678 г. в Венеции. Умер 28 июля 1741 г. в Вене в полной нищете
** Иоганн Себастьян Бах - немецкий композитор, органист, капельмейстер, музыкальный педагог.  Создатель темперации.
*** Led Zeppelin (Оловянный Цеппелин) – британская  рок-группа
**** Фритьоф Ведель-Ярлсберг Нансен - норвежский полярный исследователь.
"Когда-нибудь это кончится, - сказала одна моя знакомая лисица, когда охотник медленно сдирал с нее шкуру" - любимая присказка Нансена.
_________________________________________________________

Что же я получил от Хайнца?
Аванс в 200 долларов США - не в счет.  США тут не при чём.
200 $, за сожженные города и сёла под названием «счастье личной жизни»? Полторы странички синопсиса. Синопсиса!
Вот они. Достанем их со дна разорванной сумки,
распрямим эти листочки – их всего-то два.

Один герой (это мы переходим к синопсису У.М.Хайнца) в прошлом спецназовец, спасая свою девушку (её роль предназначалась Насте, которая теперь способствовала личному счастью начинающего кинорежиссера), противостоит коварным, злобным, бесчеловечным оборотням. То и досталось мне от сына немецкого народа. Круто, по его посткоммунистическому мнению, сколоченный тритмент фильма про сукиных детей, которые в соответствии со своей кровожадной диетой, захватили власть над миром.
               
                ***
Кто только не захватывал власть над этим миром!
Миром, который несется со скоростью в 500 раз превышающей скорость пули.
На кончике этой пули мы все и поместились.
И сталось ещё немного места под Солнцем.               
На  картинке: (отсутствует в данном тексте)
 
Маленький кружок – это наша Земля на все времена.
Всё что справа - это Солнце, наша Звезда на все времена.
Истинное положение вещей таково.
Мы – заговорившая звёздная пыль.               
               
                ***
Хайнц был жалок и величественен в своих киноамбициях.
Как водится у новичков, он варился в артхаусном компоте с коммерческим черносливом. Его идеи были просты, как артековские страшилки.  Они не стоили нюренбергского трибунала, к тому же его папа в прошлом славный немецкий коммунист. Возможно, компартия ГДР,  умирая, завещала остатки золота партии сынку на его кинопошлости. Не испорченный интеллектом синопсис Хайнца ночами являлся мне черновиком плана Барбаросса. Как болванка договора с нечистым при пустом месте там, где капля православной крови должна превратиться в закорючку ПСиз.  По словам Хайнца, по его гениальному синопсису даже двоечник написал бы «амаркорд».

Я прилично учился в школе и даже поступил на журфак.
И ушел по собственной воле. А точнее, по безволию, так как полюбил Настю Князеву, студентку 3-го курса ВГИКа, бросил журфак и пустился во все тяжкие - тяжкие заработки. В мир кино я проник отнюдь не из любви к искусству, а для объективного наблюдения за актрисой Князевой.  Настю рано начали снимать. На площадке царили нравы декамерона – по крайней мере, так мне казалось издали. В начале своей кинокарьеры я освоил профессию дольщика – катал операторскую тележку. Позже, пользуясь связями с молодой киношантрапой, пристроил сценарий короткометражки, и он попал во ВГИК-овские ручонки.

Дальше - больше, я оказался принятым в команду сценаристов, рекрутированных на сериал «Криминальная планета Пи», состоящую из выживших бандитов, киноведов, КВН-щиков, бардов, рокеров и домохозяек, оторвав себе аж семь серий.
Опыт помощника оператора я записал в свой геном.
И бросил катать операторскую тележку.
В итоге моих серий осталось пять, но и этого хватило для того, чтобы в качестве отложенного свадебного путешествия оказаться с Настей в Америке, и целый месяц, катаясь от побережья до побережья, просыпаться и засыпать в объятиях джон-стейнбековых автобусов*.
_________________________________________________________
* «Заблудившийся автобус» - роман Джона Стейнбека.
Мы как раз тогда его передавали из рук в руки.
_________________________________________________________

Вскоре мне подвернулся артхаус. Точнее, это была весьма отвлечённая экранизация моей же тоненькой книжки, изданной символическим тиражом в триста экземпляров в канадском пресвитерианском издательсте «Intell-Liser». На артхаусе я сошелся с Хайнцем. Он назвался моим почитателем и клялся в любви к русским. Детектор лжи не понадобился - свою немецкую честность он показал на примере Насти Князевой, русской, 1973 г.р.

На Настю я не сердился, да и на Хайнца тоже.
В конечном счете, я же их и свел.
Начинающего режиссёра познакомил с начинающей актрисой.
- Настя, это мой друг, Хайнц, режиссер. Хайнц, это Настя, актриса.
Надо думать в тот роковой день в огромных глазах Насти, мой рейтинг временно подскочил минимум на три пункта: режиссёр-иностранец, шарм, акцент.
Поначалу я ведь и сам был очарован Хайнцем.
Он напоминал Рассела Кроу в фильме «Хозяин морей».
Кого, скажите, не очарует Рассел Кроу?

Настасья не виновата. Это как пить дать. Она просто жертва гипоталамуса и системы Станиславского. Только и всего. Она поверила ему. Элементарный кинематографический трюк, когда не нужен ни хромакей, ни каскадёр - актриса втюривается в режиссера. Он, режиссер, для актрисы  высшее существо. Как боа-констриктор для лягушки, как гипнотизер для заики.
Хайнц не казалася мне высшим существом. Он казался мне контрафактным  баловнем судьбы, удачливым игроком на рулетке. А поскольку таких игроков не существует в природе, каждое казино имеет такого фальшивого баловня для своих корыстных, беспринципных рекламных целей.

Месяц я вживался в роль убийцы. Особенно удачно я убивал немца
в короткие минуты сна. Через месяц я понял, что красивого, в меру упитанного двойника Рассела Кроу мне так просто не одолеть.
Во всяком случае, за один присест. А если что и получится, то Настя будет орошать гранитную плиту с надписью Heinz до тех пор, пока она не прорастет незабудками, а я буду некрасиво стариться в крестах.
Или куда посодют. И я разработал более реалистичный сценарий: убить самоё себя.  По определению, человек смертен.
Но верит в бессмертие до последнего вздоха.

В тот вечер я знал, что Настя у него.
Не догадывался – я знал точно.
Она сама известила меня электронным письмом.
О, эта собакапочта.ру - роковое дупло в дубе любви!
«не волнуйся я у хайнца целую».
Пол-ночи я смутно лелеял ошибку правописания, передвигая слова
и буквы. Например: «я не у хайнца целую волнуюсь»
или: «я не целую хайнца волнуюсь у» …
Но потом перестал играть в того, кто сам водит себя вокруг хайнца,
и разработал метод ликвидации всех проблем – раз и навсегда:
1. ванна
2. фен - подарок для Анастасии к 8 марта.
3. рай для жертв несчастной любви - или что дадут.

Ночь. Интерьер. Квартира в Перцевом доме.

Мы снимали квартиру на Лиговском в Перцевом доме.
И окна виден двор-колодец, из которого вычерпана жизнь,
и темные окна, как закрытые глаза, двор-вор, двор-приговор.
Я поставил пластинку на проигрыватель «Аккорд»
и сошел в воду. Спустя какое-то время музыка перестала казаться мне подходящим сопровождением для перехода в Тихую Гавань.
Музыка может элементарно застрять в ушах на ближайшую тысячу лет.
А Кое-Кто намекает на Вечность. Печальная музыка определённо  превратит Тихую Гавань  в до-диез минорный ад*.
Лежа в ванной, я выдувал феном на поверхности воды бурунчики
и думал о том, что бы я хотел услышать напоследок.  Концерт по заявкам для покидающих сей Мир. Что вам спеть напоследок, покорители Потустороннего Пространства?
Кто заказывал песню из кинофильма «Последний дюйм»?
И я понял, что ближе мне всё-таки Тишина.
Вода в ванной стала остывать. Пока я кутался в остатки тепла, как индеец навахо в дырявое одеяло, музыка смолкла.
Это были ноктюрны сами знаете кого.
_________________________________________________________
* известный ноктюрн Шопена до-диез минор
был издан уже после смерти композитора,
и его назвали «посмертным».
_________________________________________________________

А дальше всё произошло одновременно,
с неестественной быстротой и синхронностью:
музыка стихла – кончилась пластинка - раздался телефонный звонок -
я вздрогнул - пальцы разжались - фен нырнул в воду … .

Далее см. легенды и мифы древней Греции:
- Геракл и лернейская гидра,
- Геракл и немейский лев,
- Геракл и керинейская лань,
- он же Лаокоон и сыновья, борющиеся с анакондой.
Господа и дамы, всё это не мифы, не выдумки, всё есть чистейшая правда!
Так оно было и есть на самом деле, я лично тому свидетель!

                ***
… и всё-таки я дополз до телефона.
Знакомый голос светской львицы, писательницы и переводчика
(в одном существе удалось соединить оба пола – так иногда бывает при ударе током) обсуждал со мною, мокрым, голым, избитым Вольтом, парализованным Ампером, истоки поэтики Анри Волохонского.
Поэтика Анри Гиршевича Волохонского берет истоки из его внутреннего Ренессанса. Особенно поэма «Смерть Пу-И» о последнем китайском императоре.
И ещё она жаловалась мне, что её совсем не печатают
на родине, в России, а только на Западе.
И ещё она кашляет. Как кашалот.
Голос дамы с камелиями становился все тише,
все глуше. Кажется, я набирал 03.


                ***
Аванс на 9/10 потрачен. Собственно, весь он ушел Борису за эту комнату.  Денежные дела требовали немедленного завершения сценария про людей-волков.
Я достал со дна рваной сумки два смятых листка формата А4 и торжественно их поджег. Используя для малой пожарной  нужды фарфоровое блюдце, найденное в трюмах кухонного стола. Смотреть, как корчится в огне немецкий синопсис
и стремительно превращается в голубоватый пепел - что может очистить ум лучше пожара в блюдце? Только  пожар в душе!
А что есть пожар? Пожар  - есть горение вещей, не предназначенных для горения!
И синий пепел колеблясь в нагретом воздухе, приподнялся над блюдцем и вылетел в распахнутое окно на улицу Гороховую, после чего уверенно взял курс в сторону Пулковских высот.
 
Взошла мандариновая луна, бросив резкие кресты теней на паркет.
Я надел наушники (вива, Вивальди!) и легко, без особого умственного усилия набрал первую страницу сценария. Надо сказать, что обычно в работе с клавиатурой я использую всего два пальца на обеих руках – оба средние. Но в эту ночь произошло небывалое происшествие - ожили разом все десять! Не веря глазам и прочим органам чувств, не перечитывая написанное, чтобы не спугнуть ночное вдохновение – назовем его «Яо-ху»*** - я лишь наблюдал, как танцуют по стоптанным кнопкам мои, и в то же время не мои, такие ловкие пятерни.
_________________________________________________________
*** Яо-ху или Хули-цзин - в китайской мифологии:
лиса-оборотень, который искушает студента образом
прелестной девы и зачастую, является источником
вдохновения и единственным другом.
_________________________________________________________

И только менял диски с музыкой, стремясь овладеть искусством всё более возвышающего обмана. Текст шёл косяком, шёл на нерест.
Чтобы добраться до самой вершины, до озера Чад, замереть, метнуть икру … и вот настал миг, когда, когда спина взорвалась адской болью
от позы по-турецки да внезапно кончились слова.
Я повалился на шкуру. За окнами по-прежнему гуляла
полная  Луна. От возбуждения дергался глаз.
Я побрел на кухню ставить чайник Мариантонны.

Соседке из дальней комнаты, похоже, так же было не до сна.
Свой исключительно бесшумной походкой она шла неспешно,
но всё же обогнала меня и заняла кабинку туалета.

Синел огонь под днищем дарёного чайника, 25-и ваттная лампа
на витом шнуре испускала скорее тени, чем свет. Обернувшись на
шум сливного бачка, я вновь увидел её, выходящей из кабинки
общего пользования типа сортир и, почувствовав неловкость,
отвернулся к синему бутону огня под салатовой эмалью чайника.

Девушка с прической каре прошуршала мимо меня и заняла пост у своего стола, уперевшись ягодицей в новую клеёнку. Пион на ее столе сонно качнулся, стоя мокрой ногой в дочиста отмытой кефирной бутылке, мотнул головой, мол, граждане, имейте стыд шастать по ночам!  И снова задремал в прохладе серебристых пузырьков.
- Доброй ночи, – поприветствовал я соседку, безо всякой уверенности
в своих словах. Сняв с полки пепельницу в форме (внимание!) черепа, она запалила сигарету. Череп был небольшой, с крепкий кулак, из блестящего металла, с откидывающейся крышечкой.
Будто где-то в тридевятом царстве обитало племя железных человечков, ростом примерно с зайца, у которых мозг нуждался в регулярном проветривании. И она подносила сигарету к губам, и молчала из-под черной челки,  будто ждала или когда я уберусь со своим чайником или когда её сигарета догорит, или когда слон заговорит  или эмир сдохнет. В этот момент чайник издал только первое бурчание, свидетельствующее о начале парообразования. 

- Не спится? – продолжил я удивлять своим ночным красноречием соседкину челку, и не получив ответ, направил всю свою трансцендентальную энергию на помощь пропан-бутану,  что есть силы ускоряя плазменные процессы под донышком чайника.
Влез в карман, погремел там мелочью и вынул зажигалку.
Совершить самосожжение?

- Куришь? – вдруг спросила меня девушка сорока с чем-то.
- Сигареты в комнате оставил.
Соседка протянула мне пачку сигарет, и я сразу разгадал загадку
ее вечной молодости – это были удлиненные сигареты кинг сайз!
Я курил такие только в Америке.
Выковырял одну, неловко уронив ещё две на пол.
- Куплю завтра верну спасибо! - с разгоревшемся кинг сайзом молчание приобрело смысл некоего ритуала. Вместе с соседкой мы делали одно важное дело: в 3 часа ночи выкуривали из кухни тараканов и первых в этом сезоне ночных бабочек. Или это скупо рдеющий принц Вольфрам обольстил отужинавшую моль?
- Не купишь, - после лонг сайз паузы вымолвила девушка 40+.
Ночью её возраст мерцал в границах многообещающей  неопределённости, обливаемый сверху скупым душем из просроченных фотонов.

- Мы не познакомились, -  решился я на контакт второго уровня,
пропитав как следует мозг никотином, – меня зовут Павел. А вас?
Она задушила бычок в черепе, и оттолкнувшись ягодицей от столешницы прошествовала мимо успешного сценариста.
- У нас таких не продают! Особенно несовершеннолетним, - бросила девушка сорока лет, прежде чем скрыться в беспросветном мраке коммунального коридора. На плите клокотал чайник, дробя длинные цепочки молекул на атомы.

В ту ночь я написал еще пару страниц про полу-людей, полу-волков. Пожалуй, никогда прежде я не чувствовал себя таким суперпрофи, голливудским сторитейлером!
Забрезжило утро. Я прокатил весь текст сценария колесиком мыши снизу вверх. Просто чтоб полюбоваться количеством набранных знаков. Выскочила шутливая синяя табличка. «Да» и «нет» - две кнопки внизу.
Я задумался тем беспечным туманом, что клубился в моей голове, и нажал на «да», имея в виду, как всегда «нет». Текст исчез.
Дрожащими лапками я поерзал мышью по коврику, заглянул во все щелки, папки и закоулки, поискал файл по словам (какие там ещё слова?).

Головой я еще не вполне осознал, что сценарий, так хмельно и чудесно возникший за одну ночь, сгинул, не ведая ни чести хулы, ни греха хвалы!  Слабо дыша и не стуча сердцем, я дожидался просветления, как йог в тени дерева Бодхи. В ожидании чуда или рассвета, я встретил утро нового дня перед чёрным экраном:  как утро встретишь, так день до вечера и проведешь.  В то утро рассвет так и не наступил. 
Есть тёмная сила, которая как почует шедевр - так сразу!

Редкий экземпляр доберётся до музея, как и не всякий сперматозоид достигает яйцеклетки. Только шустрейший. Планета сама следит, чтобы не был нарушен баланс. Каждый шедевр требует музейных площадей, такелажников, критиков, кураторов, киноведов, директоров музеев и музейных котов;  те, в свою очередь нуждаются в сметане, мясе, молоке, колбасе, вине, 300 сортах сыра и других закусках к банкету в честь признания шедевра. А кино - ещё и километры киноплёнки.
Планета и так с трудом нас выносит: луга не скошены, ягода не
собрана, яблоки преют, закисляя почву, люди рождаются для
счастья, а гибнут за металл. Господа!

Скорбь и Вивальди заставили меня выдернуть электрический шнур
из розетки и рухнуть на спину, подобно подстреленному бойцу.
И белая шкура никогда не жившего зверя приняла тело героя,
даруя душе белое бесчувствие. День был посвящен блужданию по электронным закромам шайтан машины. Ничего, имеющего отношение к ночному наваждению, или хотя бы близкого теме водяного, бабы-яги или кощея бессмертного, я не обнаружил. С трагическим лицом Каллиопы, я совершил беспримерную попытку воссоздать текст заново, с белого электронного листа. То была одна суета и ловля ветра*. А к вечеру подкрались сомнения: был ли мальчик?
_________________
* Экклесиаст

Образ полок книжного магазина возник перед моим истощенным умственным взором.  За 7 минут до закрытия, я стоял у кассы книжного супермаркета на Загородном, прижимая к рёбрам рассыпающуюся пирамидку разноцветных изданий, которые объединяла меж собой моя подмышка, скромная цена и слово «оборотень» в заглавии.
Превращение человека в животное и обратно – известная байка
в мифологиях разных народов мира. Русский народ тоже не отстал.
Змей-Горыныч может обращаться в симпатичного юношу и в этом качестве посещать сказочно прекрасных женщин. Кощей Бессмертный
так же практикует Animal Planet чудачества. А про Бабу Ягу вообще молчу: её русское народное отрицательное обаяние известно всем.
Спасибо вам, Георгий Францевич Милляр!
                ***
Каждую ночь я трудился до самого рассвета.
В открытое окно комнаты–ротонды залетала хозяйка ночи, освежая мой закосневший в реализме ум игривыми, немного леденящими душу нездешними образами. Временами я забывался, и от этого история ещё резвее принималась бежать из-под кончиков пальцев, а литеры на клавишах, словно ожившие жучки-паучки, будто норовили соскочить с кнопок и расползтись по темноте, но мои пальцы, будто Воины Света, гонялись за ними и припечатывали на свои места. Ночь приносила желаемое количество кириллического письма. Однако судьба его, как жизнь мотылька подёнка, была предрешена. Тем или иным способом он исчезал под утро.

Работать дома было невозможно, особенно днем.
Миазмы жареного лука беспрепятственно проникали в мою комнату даже сквозь плотно закрытую дверь. Добавим сюда перебранку соседей, как метод урегулирования конфликтов на социальной почве. Но более всего допекала вонь дешевой рыбной мелочи, варившаяся на плите в замшелой кастрюльке. Надо полагать для услады желудка квартирного кота, которого я, по какой-то причине, ни разу не встретил.

Ночью, таким образом, я бредил. Днём бродил. Средства не позволяли делать это с размахом. Я забегал в книжный магазинчик на Загородном и, прихватив дешевую книжицу из серии фэнтези или мистический триллер, перемещался по городу в поисках места под солнцем на свободной скамейке. Бульварное чтиво – это про мягкие цветные обложки и свежеокрашенные скамейки по бульварам. Чтение более
5 минут было решительно невозможно. Книга валилась в щель под скамью и оставалась там навсегда, а сюжет продолжал  себя уже в формате сновидения. Для палп фикшн прогулок я предпочитал уединенные места.

Экстерьер. День. Зоопарк.
 
Напротив клеток с попавшими в плен братьями меньшими располагались скамьи для победителей – бесхвостых приматов с большим мозгом, слабым зрением, одетых в пестрое тряпьё и жующих шаверму. Они смотрели друг на друга без страха: победители - за умеренную плату, побеждённые бесплатно. Война человеческой популяции с остальным животным миром закончилась цирком и зоопарком.

Посасывая и полизывая сливочное мороженое, детеныш древесной обезьяны, за миллион лет эволюции приученный не писать в штанишки, смотрел, как сладострастно урча хищник из породы кошачьих, трепал окровавленным ртом чью-то невинную плоть. 
Дитя не боялось хищника. Дитя тешилось пломбиром, теплым язычком обводя белую тающую сладость. А потом и вовсе отвернулось в другую сторону.

А там,  на огороженной полянке, стайка молодых волков, не похожих на иллюстрации издательства «Детгиз», резвилась под боком дремлющего яка, больше похожего на прошлогодний стог. И як тоже не боялся.
Он знал этих волков с нежного детсадовского возраста, и они были для него озорными лицеистами на прогулке, а сам як не бифштексом, а старым дядькой Тимофеичем.

Там же я имел честь познакомиться с одной миловидной, хотя и в возрасте, орангутанихой. Хотелось назвать её «мэм» - как в голливудском фильме про полицейских, настолько добропорядочно выглядело всё её существо.  В жестах и мимике чувствовался недюжинный ум, а во взгляде карих строгих глаз таился немой упрёк.
В третий день знакомства, когда рассеялась толпа ссыльных пап
с детками и бабушек с внуками,  шерстяная мэм устремила на меня
взор из под массивных лобных дуг и протянула сладкий плод.
С восхищением взирая на её могучий торс, поросший рыжеватой шевелюрой, я подошел поближе. Сестра по разуму поделилась  с безрассудным братом своим слегка надкушенным бананом насущным. Мы оба были обречены: она – смотреть на мир из клетки, я – бродить по воле и носить свою клетку с собой. Как рак отшельник раковину. Как президент ядерной державы чемоданчик с красной кнопкой. Мир нуждается во встряске. Но горе тому, кто нажмёт на кнопку первым!
   
Домой я возвращался под вечер. Набросив на плечи плащ-невидимку,
я зажимал нос и прошмыгивал  через места общего пользования.
Почти каждую ночь я проводил в клетке с обезьяной своего ремесла. Котроая смеялась надо мной, прыгала по клетке, забиралась на окно, 
и корчила, корчила рожи и показывала зад. Всё начиналась с лёгкого озноба нервов, а заканчивалась словесной диареей сверхъестественной силы. В течение получаса молодой кинематографист тыкал сонным пальцем в клавиши, стремясь доползти хотя бы до конца первой странички.  Это были дежурные перечисления локаций – мест действия,  характеристик героев, их первые ничего не значащие
хау а ю? эни бади хоум? ***.

В 00.00 или 01.01 - когда раньше, когда позже - разверзались хляби,
и из дырки в ноосфере низвергалось цунами глаголов, смерчи существительных и ураганы деепричастий, которые неслись в стремительном потоке мутного синтаксиса.
_________________________________________________________
*** Как вы?  Есть кто дома? (англ.)
_________________________________________________________

Цунами всегда приходит откуда не ждали - из смирной океанической глади, из-за строгой, как Евклидова геометрия, линии горизонта; вырастает из бирюзово-мармеладной волны, что весь отпуск ласкала женщин, шлепала по загорелым икрам детей, усыпляла мужчин и смачивала носы псам.
И вдруг - стена воды, в которой, как в голубом янтаре, застыли медузы, треска, осьминоги, акулы, пловцы с остановившимися глазами, лодки с вращающимися в воздухе винтами, и парочка дайверов, которые ещё не поняли, что с ними произошло,  шлепают ластами и делают идеальные фотоснимки момента своими дорогими японскими аппаратами.

Вот такого рода цунами накрывало молодого кинематографиста.
Почти всегда за ночь сценарий бывал готов на все 40 страниц. 
Ну, может не совсем  готов. Во всяком случае, он был, и я мог сдать его на студию. Я мог получить за него деньги. И навсегда уйти из кинематографа в вагоновожатые. 40 страниц текста набранного
12 кеглем шрифтом courer new – это нереально много для одной ночи. О его достоинствах судить трудно - тем или иным способом он исчезал под утро.
Это был чистой воды фатум-морганум.

                ***      
Приходил Толян, компьютерщик из кинокомпании.
Он был хорошим человеком, я знал, он меня не выдаст.
Потому решился позвать именно его, рассчитывая помимо
прочего узнать свежие новости с фронта.
 
Толян пошаманил отверткой по внутренним органам моей машины,
и перешел к более тонким вибрациям. Символы на черном  экране
с легкость раскрывали перед Толяном тайны нездешнего электронно-вычислительного мира. На моей памяти она раньше так и называлась: электронно-вычислительная машина, кратко ЭВМ. Занимала в проектных организациях почетное место, потеснив сотрудников из актовых, а то и спортивных залов. И главными стали не завхозы, а люди с непонятным прошлым, именующие себя программистами. Это факт. Сейчас PC (personal computer) может поместиться в заднем кармашке плотно прилегающих к дамской анатомии джинсиков. Вдохновляющее, скажем честно, зрелище.

Моя машина была промежуточным звеном в цепи электронной эволюции. Места она занимала не так уж много (не спортзал), и была способна выполнять работу безбумажной пишущей машинки.
В то же самое время, оставаясь равнодушной математической тенью невидимого мира. А теперь она решила мне показать «рога горного козла» - говоря проще, ушла в логарифмическую спираль. И этот сбой грозил отлиться сценаристу кровавыми слёзками.

- Агрегат в полном ажуре, - профессор Толян выдернул невзрачную, неопределенной формы и неизвестного назначения шпульку, страстно обдул и вонзил обратно в недра, - в полнейшем.  Даже троянов, как ни странно. Пылесос есть?
- Нет.
- А клизма?
- Толик, умоляю, давай без ректального интереса, мне завтра
Хайнцу показывать нечего!
- Дай хоть помазок. 
- Нету!
- Мужик, зубная щётка у тебя есть?
- Толик, тебе негде переночевать или ты в самом деле задумал
  на мне жениться?

Заполучив зубную щётку, чихая и щурясь, Толян приступил к расчистке агрегата от залежей пыли, местами уже смахивающей на войлок.  Я стыдливо отводил глаза, так как массив нечистот в интимных зонах  выдавал во владельце аппарата истинного мизерабля.

- Толя, может там клещ какой завелся? Понимаешь, кто-то жрёт мои тексты. Эта, с позволения сказать, срамная девка империализма, эта пиндосская железяка, эта шайтан машина потеряла всякий стыд.
Она продала душу блоку НАТО! Толя, выведи её на чистую воду!
Толян, прижми её на очной ставке!

Толя закрутил обратно все винты, болты и гайки, приподнял жестяной саркофаг, приложил к нему ухо и легонько встряхнул.
Раздалась тишина. Мастер потряхивал мой персональный компьютер,
как школьник пустую свинью-копилку и мечтательно  смотрел в окно.
Я тоже выглянул. Там, за окном ласкался в стёкла погожий денёк.

- Он там, - послал я Толяну свою смутную надежду
на благополучный исход из внутреннего Египта.
- Кто?
- Сценарий. Он на диске. На жёстком диске.
Самом жестоком из всех жёстких дисков.
Умоляю тебя! Ты мастер, ты волшебник!
 Толя подозрительно покосился на меня.
- А ты сохранял?
- В роддоме так не сохраняют!

Толян убил два часа своего драгоценного времени, украденного между прочим у Стар Синема Кампани, на моего неправильного ПиCюка.
И он сказал:
- Ну, лови, старичок.
И мы с Анатолием внимательно обследовали вырванное
из электронного небытия хрупкое кириллическое:
«Охота на оборотней. Киносценарий»
- и далее до самого апокалипсиса – сорок виртуальных страниц шифровки, послания человечеству от канувших в небытие цивилизаций, нам, поколению сделавшему выбор в пользу поиска отношений взамен любви с первого взгляда. Криптографическая повесть временных лет.  Это был провал миссии «искусственный интеллект - друг человека».
- Бесперспективняк, - Толян бросил отвертки и вольтметры в сумку. - 
  Извини!
- Да, ладно.
- Ты, эта самая, сохраняй на что-нибудь другое хотя бы,
на флэшку, чё-ли.
- Он жаждет моей крови.
- Есть флэшка-то?
Я молчал. Мне нужно было, чтобы хоть кто-нибудь меня понял
и пожалел. Толян, кажется, понял. Но жалостью унижать не стал,
а снял с шеи небольшую металлическую  вещицу.
Нет, не крестик.
- На, возьми мою. Тебе для текстов сойдет. Она, знаешь, надежная.
Хоть и без крышечки, зато на веревочке. На шею повесь - вжись
не потеряешь. С ней и спи. И тётки не надо. Хы-хы-хы
- Толян! Моя благодарность, ты понимаешь! - я прижал
к груди флэшку на веревочке.
- Не имеет границ, ясно, в безвизовом режиме.
Что Львовичу то сказать?
(Львович, это не отчество, это непосредственно фамилия нашего продюсера)
- Львовичу? А что Львович?
- Ну, у людей тоже нервы. Уже подсчитывают убытки.
Знаешь, когда такие деньжищи крутятся! Они думают,
что ты, Палыч, запил.
- Нет ещё. Пока не запил.
Толян спанорамировал мою спартанскую обстановочку.
Задержал фокус на бескрайнем подоконнике, где жалась
к окну, как некрасивая девочка на дискотеке, не распечатанная
250-граммовая бутылка кальвадоса, презент из Франции.
- Хошь, я скажу им, что ты, эта … кроче, муки у тебя, этсамые, творческие.
- Не надо, Толян. Завтра все равно с Хайнсом встречаться.
- Ну, давай, старик! Удачи тебе!
- И тебе.
 
Интерьер. Кафе «Феллини». День
 
Хайнц мрачно кивнул, бросая сумку на стоящий рядом стул.
- Как дела? - спросил я его, не догадываясь, что в моём наивном, чистом, как слеза младенца, вопросе скрывается остро отточенная бандерилья.
И попала она быку под шкуру. Режиссер даже не постарался скрыть своё состояние. Глаза его налились желчью. Он сжал кулак до белизны костяшек. Но тут же вытащил орущий мобильный телефон (всегда изумлялся, зачем столь интимной вещи, как персональный мобильный телефон придавать звуковую мощь дискотеки).
«Да, я тебя слушаю. Где я? Застрял! В Москве?» – и мне - «А где мы?»
- «в Санкт-Петербурге» - шепотом, но отчетливо произнес я, ничуть
не удивившись постановке вопроса. Хайнц был два дня в Москве, три дня в Хельсинки, один день в Дюссельдорфе, три часа в Пекине, снова
в Москве, в Берлине, пол-дня в Киеве и т.д.
Как беглый каторжник, за которым гонятся все спецслужбы мира.
Дальше Хайнц продолжил разговор на немецком, затем перешел на английский и в конце я уловил одно русское слово: «запускаемся» - Хайнц закончил беседу с трубкой, и посмотрел куда-то вверх, мимо меня. Пробормотал ещё раз машинально: - запускаемся, - и спрятал «хэнди» в карман.

- Мы запускаемся», - повторил он уже специально для меня.
- Поздравляю, - я стал в глухую оборону светского тона, - чем запускаешься?
- Оборотнями! - прошипел Хайнц, - по твоему сценарию. Мне поверили на слово, что сценарий готов, что сценарий гениальный, и мне дали денег. Много денег. Где сценарий, мать твою, я же все тебе расписал, все придумал! Работы на три дня. Сделал – получи -  гуляй!

- Хайнц, сценарий пишется, он про оборотней. Только немного
по другому плану.
- Я бабки получаю под МОЙ план!
- Хайнц, по своему плану пиши сценарий сам.
Там никакой логики нет!
Хайнц сделал несколько вдохов и выдохов по японской системе, вытащил спрей и прыснул себе в одну ноздрю, потом в другую.
О здоровье заботился. И успокоился.
- Ты принес сценарий?
- У меня еще пять дней…
Тут я вспомнил, про флэшку Толяна и снял её с шеи
и протянул режиссеру.
- Здесь черновик. Не законченный. Отрывки
Хайнц вынул плоский как журнал «знание-сила» ноутбук, и бормоча
с сильным акцентом, как комик: «атривька, тваю мат, атривка», 
сунул в него USB брелок, открыл файл и стал читать.

Господа, я испытываю всегда самые сложные чувства, когда кто-то читает мои рукописи. Даже если они написаны второгодником.
Эти переживания столь же сильны, сколь противоречивы,
и я отправился разбираться в себе к стойке с напитками.
Брелок содержал итог бдений сегодняшней ночи. Это была не простая ночь. Это была настоящая битва за урожай!  По мотивам гоголь-моголя.

Прежде всего, я принял все меры безопасности.
Вот они, по пунктам:
1) я запер дверь комнаты ключом изнутри.
2) чтобы не выходить в туалет среди ночи, я догадался держать
наготове пустую двухлитровую бутыль из-под кока-колы.
3) зажег самую большую свечу и установил ее на блюдце рядом
с монитором
4) приобретенным заранее для этой цели мелком, я обрисовал
вокруг шкуры на паркете почти идеальный круг. С первого раза.
5) все, что я буду записывать в эту ночь, я должен повторять вслух
в телефонную трубку, на другом конце которой добрый Толян - гений цифровых технологий будет хитрым образом записывать в свой компьютер.
6) чтобы не заснуть, я заварил три бутылки кофе разной степени  крепости. Это необходимо, для того, чтобы кофе действовал волнообразно, по глиссаде. Совет премудрого Толяна.
7) заготовил две пачки сигарет.
8) проработал все щели в двери скрученными в жгуты газетами.
9) и наконец, наиглавнейшее: одолжил у Толяна его трубку.
Без тени ИТ-кокетства, это была трубка, срезанная с телефонного аппарата. Остался даже овечий хвостик витого провода. Но!
трубка-симулякр Толяна не нуждалась в телефонной розетке!
Она тайным образом подключалась  к ноосфере непознанного
и коннектилась с телефоном любого абонента в соответствии
со Всемирной теорией струн и практикой парамагнетизма
Толяна-Мерлина-Максвелла. Не тем вы даёте свою премию, еспеда нобелевский комитет, не тому!
 
Сначала всё шло не плохо.
То есть не шло ничего, кроме часов, на которые я время
от времени поглядывал. Попутно, сделав ещё одно поразительное наблюдение, всякий раз, когда я бросал взгляд на часы, этот бескомпромиссный прибор, приобретенный в магазине «Всё по сто», дразнил разум наблюдателя многозначительной комбинацией двойных цифр, например 22.22; или 23.23; 00.00; 01.01 и так далее.
Этот естественнонаучный метод не прибавил сценарию ни строчки. 
Я позвонил Толяну.
- Не пишется, - говорю.
- А ты пиши, - прошипел Толян и нецензурно откашлялся, - пиши ёк-макарёк, всё подряд, хоть майн кампф, хоть апрельские тезисы, хоть кама сутру, что хошь пиши.
- Толян, ничего в башку не лезет.
- Знаешь главный закон Хемингуэя, мальчик? Пиши бухой,
разбирайся на трезвяк. Давай, - зашептал зловеще Толян, - заводи свой Вивильдометр (так торжественно он прозвал творчество итальянского композитора XVII века Антонио Вивальди), а я на кухню перейду, Томка спит и дети. Которых ты хочешь по миру пустить.

После паузы.
- Короче, готовься, щас буду диктовать. Лишнее потом сотрешь.
Рассказчик Толян был никудышным. И от этого его бесхитростная сага о том, как он служил в погранцах на острове Даманском, заставляла тело содрогаться даже после того, как смех смещался в район кишок.
- Записал? – строго спросил Толян на том конце, - а то был ещё другой такой случай …

Трубку я обвязал шнурком, и она висела у меня возле уха так, что я мог слушать - не слушать, а врать не мешать.
Поначалу,  через пароксизмы смеха, я ещё записывал за Толян-Шехерезадой «случаи на Даманском», но в 03.30 местного времени в атмосфере что-то щелкнуло, и Остапа понесло. Сквозь саваны и джунгли на сафари вольного синтаксиса. Потом и вовсе трубка сползла на живот …
 
Утром меня разбудил бодрый Толян в трубке.
- Смотрим в монитор, - сказал он голосом авиадиспетчера.  - Что мы видим?
- Слова … много слов! – похрипел пилот лайнера, заходящего на посадку на одном двигателе из трёх, да и тот дымился.
- Сделаем теперь вот что… , - и он стал диктовать шаг за шагом что нужно сделать, чтобы сохранить текст, а с ним мою честь, моё доброе имя и, возможно, остатки гонорара.
Так мы и сажали наш весёлый ночной рейс.
Текст был сохранен на флешку – иначе: USB накопитель.
Потом мы сохранили его ещё и ещё раз в два-три укромных местечка.
- Ну вот и сели, - торжественно объявил Толян, – за смысл
и грамматику я не отвечаю. Покеда.

                ***
У Хайнца непрерывно играла Иерихонова труба прикинувшаяся простой немецкой трубкой «хэнди», он отвечал, не прерывая чтения.
Через четверть часа уже заказывал себе 3-ю порцию хеннесси,
на последние сбережения, а он буркнул в трубку «ладно, встретимся через 10 минут», - захлопнул крышку ноутбука, и … вышел.
За стеклянной дверью, сквозь которую сочилась серая, вся в каплях дождя, городская серость, он приостановился, вгляделся в полутьму кафе, увидел меня, помахал рукой, как старому знакомому и исчез за стеной, на которой хулиганы начертали умелое граффити «НИЧЕГО НЕТ». На столе остался мой брелок и четыре опрятных бумажки, каждая достоинством в сто долларов.
- Хайнц не сумасшедший, - успокоил я себя, пряча деньги в карман брюк, а флешку на шею.
Хайнс был деловым сумасшедшим, и ко всему прочему режиссером, рвущимся на международные просторы  ПОЛНОГО МЕТРА.
 
Меня он привлек не из-за моей особой одаренности, а по обстоятельствам. Во-первых, я не дорогой. Во-вторых, я издал (по-приятельски) две книжки, а в-третьих, он думал, что я чей-то там друг, а когда выяснилось, что ничей никому не друг, то было уже поздно. Собственно, это выяснилось после того, как я в первый раз ворвался  квартиру Хайнца, с целью вернуть домой исключительные права на красивую, заблудшую овечку Настю.

- Настя не выйдет, - сказал Хайнц, не пуская меня через порог, будто я качал права не на законную супружницу, а просто сбежал из садика и зову подружку поиграть в песочницу, а он - её бабушка - боится, как бы ей чего не подцепить от соседского сопливого мальчика - свинку там, преждевременную беременность или герпес, да и вообще, уже поздно.

- Она отдыхает. А ты пьяный.
И это была наглая ложь.
В тот вечер я был исключительно не пьяный. На дворе стоял невесть откуда взявшийся такой 30-и градусный минус, что и минуты его хватило бы на то, чтобы доверчивого мужа, как Челюскин, намертво сковала ледовитая немота. Сжигаемый изнутри подозрениями, рыцарь Ордена Почётных Рогоносцев в легкомысленном прикиде стройотрядовца, переходил с быстрого шага на медленный бег, и каждый шаг приближал его приближался к истине, к поворотному пункту номер один.
С усилием, как охотник волчий капкан, он разжал челюсти и сказал:
- Я пришел не за Настей, Хайнц. Я пришел тебя убивать.
Хайнц смягчился. Он впустил ледяную статую, по документам
Павла Ивановича Сизова, в своё хорошо протопленное волчье логово.

Несмотря на безвкусную отделку, квартира была добротной, в ней имелись две комнаты и третья - кухня-студия с барной стойкой.
Хайнц толкнул меня на барный стул.
Преподнес Джека Дэниэла в дизайнерски скошенном набок стакане.
И он спросил:
- Ты когда видел Бек-Магбета?
- По телевизору?
- Ты что, не был вчера на его дне рождения?
- Он меня не звал.
- Ты его хорошо знаешь?
Я понял, что теряю не только остатки светского лоска, но и львиную долю репутации, и сказал правду, желая убить этой правдой двух зайцев: идолопоклонство немца и самого немца. И я сказал:
- Бек-Магбет мне не друг. И не враг. А так.

У Насти оказалась температура 38,9.
Хайнц вызвал мне такси, посуточно оплачиваемое кинокомпанией.
Выдал остатки Джека Дэниэла.  Я взял. И я ушел.

Итак, у меня пять дней и что-то вроде черновика. Молчаливо одобренного самим Хайнцем Эриком Ульрихом Марией Гёдике. Возможно, своего полного своего имени, состоящего их трёх мужских и одного женского, он не сразу вспомнит. Однажды, незадолго до того, как мы стали делить одну Настю на двоих, встретившись в том же кабаке Феллини, как бы продолжая знакомить Хайнца и Настю, сказал:
- Настя, знакомься, это Мария.
Настя посмотрела на меня взглядом, который выдал тревогу.
А Хайнц обернулся в поисках Марии за своей спиной.
Шутка не сыграла.
                *** 
По дороге я размочил Хайнцевские (а теперь уже мои) 200 американских долларов и приобрел два чудесных, буржуазных фужера, и много деликатесной закуски.
Возле самого дома я повстречал Бориса.
Он прижимал к телу завёрнутый в рогожку и щедро перемотанный бечёвкой  предмет его вожделения -  таков был вид Бориса, вид человека, который вынес из горящего Зимнего Дворца голую Данаю кисти Тициана, чем совершил и подвиг и преступление, а не просто кража полотна. У него был вид человека, исполняющего предначертание  всей своей жизни. Хотя, вряд ли он на самом деле обчистил Эрмитаж. Предположу, что копия.
- Как жизнь? - спросил Борис и поставил Тициана на заплёванный тротуар.
- По будням хорошо, по выходным ещё лучше. А ты как?
- А я зеркало купил. В прихожей повешу.
Для рукопожатия Боря подавал руку так, будто это усилие требовало много денег, и он старался на этом сэкономить.

Невдалеке на тротуаре стояла красивая урна, тоже будто украденная
из Эрмитажа. Я бросил в неё окурок. Промахнулся.
Поднял и зачем-то положил в карман.

На широком подоконнике поигрывали бликами два широких фужера
и бутылка кальвадоса. Сегодня я решил лечь спать как зажиточный бюргер, в 22.22. Мне казалось, что я заслуживаю сон и алкоголь после стольких дней и ночей пыткой бессонницей.
Однако, покой кинематографиста был недолог.

00.00.

В полночь в дверь поскреблись.
- Брысь!!! – взмолился кинематографист и переключился
на стадию быстрого движения глаз.
В дверь поскреблись наглее и беспринципнее.
Стараясь не наступить на сон, кинематографист, зажав
в руке туфлю, пополз к двери, намереваясь с порога
врезать коту промеж ушей.
За дверью вместо кота обозначилась чёрно-рыжая.
Досматривая питер гринуэевский сон, я вежливо поднялся с четверенек. Мне померещилось, что девушка жестами делает мне намёк из арсенала лисы Алисы и кота Базилио, помахивая перед носом ладонями
с растопыренными пальцами, означающие, вероятнее всего:
«остался с носом Буратина, не слушал девочку Мальвину».
- Дай сигарету.
Я поспешно протянул ей пачку Marlboro и даже высек искру,
при свете которой разглядел, что жест девушки не подразумевал никакого фривольного контекста. Просто в комнате сценариста царил холостяцкий шмурдяк.

Интерьер. Комната героя. Поздний вечер.

- Может, зайдешь? У меня коньяк есть, французский (хотя какой же он, прости Мопассан, Cognac? – так, жалкий бренди!).
- Открой окно, - прошелестела чёрно-рыжая не разжимая губ, как командир группы спецназа отдаёт беззвучную команду отряду обученных бойцов в камуфляже и чёрных балаклавах, подтвердив приказание взмахом воронёного ствола. Вместо ствола с глушителем в её пальцах дымилась свеже зажженная  сигарета. Я немедленно выполнил приказание, и не громыхнув ни одним шпингалетом, распахнул все три окна эркера. Эти старые медные шпингалеты мне всегда напоминали затвор винтовки Мосина.

И мы сидели на широком подоконнике. Между нами был только кальвадос. Рядом лежала флэшка Толяна вся в кольцах шнурка, сложившегося в знак бесконечности. И два, так кстати купленных приличных фужера. Дым дивными струями утекал в поднебесье, приводя к незначительному потеплению климата на нашей такой уютной планете. Вдруг я осознал, что не испытываю никаких затруднений в общении с этой чёрно-рыжей дамой, так как никакого общения вовсе не требовалось.
«Возможно, это я сплю», - предположил удачливый сценарист.
И словно подтверждая смелую догадку, в незапертую дверь проник кот. Очевидно тот самый, палач моего обоняния. В условиях недостаточной видимости, кот показался мне ничем не примечательным бастардом в плебейскую серую полоску, не слишком упитанный, но с циничным взглядом прозектора.
Кот неслышно запрыгнул на подоконник. Скромное телосложение помогло ему сделать это с изяществом циркового гимнаста.
- Кот Гамлет, - произнесла чёрно-рыжая и легонько чокнулась краем своего фужера о мой.
- Гамлет? – невольно повторил я вслед за ней, - ты, мой Гамлет,
племянник милый ... нет, матушка, мне рано с вами пить!  ***
_________________________________________________________
*** Цитаты из «трагедии У. Шекспира «Гамлет».
пер. Б.Пастернака.
_________________________________________________________


Кот Гамлет драматично развалился на подоконникеи, презрев наличие зрителей, занялся личной гигиеной. Он тщательно вылизал себя под хвостом и закончил  лапами. После чего сел и, как ни в чем не бывало, принялся созерцать игру огней неоновой рекламы.
- «Гамлет смотрит кино», - молвила черно-рыжая, устремив неподвижный взор в том же направлении, что и кот Гамлет – в никуда. Проследив направление их коллективного бессознательного,  я уперся взглядом в стену дома напротив. Ничего архитектурно примечательного в этом доме не было, кроме освещенного центрального входа и вывески казино.
В свободном неоновом росчерке зияли два провала.
Это погасли гласная «а» и согласная «з».
То что Гамлет смотрел «к…ино» оказалось сущей правдой.
 
Глаз Гамлета напрягся. Он зевнул, неуловимым движением лапы подцепил флешку за шнурок, и вместе с ней спрыгнул с подоконника за пределы комнаты, куда-то в ночь.
- Гамлет!!! - заорал я, наполовину вывалившись из окна, - Гамлет,
тварь датская, вернись!
- Гамлет, - заметила черно-рыжая, - не вернётся.
- Вернется, куда денется, жрать захочет, – я не уверенно посмотрел вниз. По асфальту бродили неясные тени. Поодаль дымилась урна, похожая
на вазон, украденный из Эльсинора.
Свидание с вином при свечах окончилось пассажем вдоль по улице Гороховой у дома №50.
« … и всю ночь ходил дозором у соседки под забором» ***

_________________________________________________________

*** П. Ершов (или всё-таки А.С.Пушкин?) Ну пусть будет Ершов.
_________________________________________________________

Всю ночь я дефилировал в поисках утраты.
Переждал час до рассвета, и снова вышел на улицу.
Ни ночью, ни днём флэшка, разумеется, не нашлась.
Сука эльсинорская! Если можно так высказаться о коте!
И о принце.

Я вернулся домой и включил комп, чтобы удостовериться
в сохранности остальных копий. Пентиум не заводился.
Он приказал жить долго и счастливо.
Я допил кальвадос из обоих фужеров и остаток в бутылке.
Сон, говорит Великий Индийский Гуру,  мудрец с белой бородой,
это репетиция смерти. Или нет?
   
Сон кинематографиста.

 «Хозяйкин черный кот глядит, как глаз столетий,
И в зеркале двойник не хочет мне помочь.
Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь » 
                А.Ахматова

Я пробираюсь по коридору, отчасти напоминающему проходы парижского метрополитена в районе стации Republique или Saint-Michel, отчасти внутренние дворики Мориса Эшера, сплошь состоящие из галерей, переходов, лестниц, ведущих и вверх и вниз и никуда не ведущих; полуприкрытых, полуоткрытых, будто призывающих
заглянуть в себя, дверей.

Так, неприметно для самого себя, я оказываюсь внутри вместительной комнаты с квадратом чёрного стола и четырьмя великолепными фигурами в чёрных плащах сюрко и в пёстрых птичьих масках, неподвижно застывших по четырем его сторонам на четырёх чёрных стульях с готическими спинками.

Тут одна из фигур подаёт знак, и все четверо разом сбрасывают
маски и плащи, превращаясь в Вилора Генриховича, Марию Антоновну, режиссера Хайнца и артиста Жерара Депардье.

Вилор Генрихович не посмотрел на меня, но его реплика явно предназначалась мне. Он сказал:
- Судьба России теперь в наших руках. Союз России
и Европы был делом аристократической верхушки.
- А она вся она говорила по-французски, - возразил Депардье с мнимо-дружелюбной ухмылкой.
- А мне ваша Russia по-барабану, - откликнулся режиссер Хайнц,
и выбил китайскими палочками замысловатую дробь на черепе
Вилора Генриховича.

Мария Антоновна вынула похожий на игрушку пистолет МР-446 "Викинг"  и сверкающей очередью выстрелила в режиссера Хайнца. Пули серебряным дождём осыпали немецкого режиссера, не причиняя ему существенного вреда.
- Нам нужна счастливая Россия, - картаво провозгласил Вилор Генрихович, вырвал из рук Хайнца палочки и сломал их.
- Ваш энтузиазм мне понятен,  но зачем же прошлое бередить, - обиженно заявил Хайнц, набрал горсть серебряных пулек и ссыпал  себе в рот, как сладкие леденцы.
- С восемьсот первого по двадцать пятый год Россией правил отцеубийца, - торжественно прикрыв глаза, пропела Мария Антоновна - и это было травмой для русского общества, - и стала вслепую водить пистолетом, пока не уперлась стволом в Депардье.

- это не я, это Александэр ле Премьер! – и Депардье одним пальцем отодвинул от себя Викинг МР-446 и навел ствол на меня. Мария Антоновна, похожая одновременно на Вия и храмовую статую Будды, подняла набрякшие веки и тоже посмотрела на меня. И все четверо смотрели прямо на меня.

Вий, в исполнении Марии Антоновны уже выпускал дождь
светящихся пуль. И, похоже, большая их часть устремилась в мою сторону. Миг, и комната обернулась широченным лифтом, уносящим всех, кто в нем оказался, вместе со столом и стульями и всем сборищем, несущимся куда-то вбок и вниз, находясь одновременно в нескольких этажах этого эшеровского городка шиворот-навыворот. Все пули-светляки проскочили мимо меня, застрелив нескольких одиноко стоящих по стенкам кавалеров и дам в чёрных плащах сюрко и  серо-зелёных баутах.

Выпрыгнув из лифта, я кубарем несусь прямо под колеса неторопливо катящегося железнодорожного состава.  Уже в падении припоминаю, что когда-то  успешно работал инструктором по полетам. Что помогает взять падение под контроль, замедлить его и завершить падение выравниванием перед самой землёй и перевести в горизонтальный полёт вдоль вагонов состава.

Там, за вагонными стеклами выглядывали и провожали мой полет глаза малознакомых мне людей. Миловидная девушка с восточными чертами лица в окружении множества чёрных косичек выглянула из-за занавесок и послала вдогонку воздушный поцелуй. Из-за неё показалась чёрно-рыжая.  И многие другие лица приветственно махали руками, пока поезд не ушел в густую тень цветущих рододендронов.  Маневрируя с очевидным пилотажным мастерством, я некоторое время пытался следовать за составом, попутно закрепляя в памяти вновь обретенные навыки свободного полёта, чтобы в любой момент по собственному желанию воспарить над землёй.
И это казалось тем легче, чем виртуозней был мой теперешний полёт.

Похоже, мне наконец удалось  перескочить из сна эконом класса
в бизнес класс. Мир подо мной был похож одновременно и на подводный мир кораллов, причудливых водорослей,  и на сушу - измышление ландшафтного затейника-модерниста. Роскошная, по земным меркам растительность перемежалась песчаными дюнами, искрящимися будто кристаллами кварца и кусочками слюды.  Незаметно для себя, превратившись в дайвера, я  будто бы заныриваю в бирюзовую тень другого сна. На дне которого, как на морском дне,  лежит затонувшее очевидно ещё в прошлом столетии крупное пассажирское судно. Я протискиваюсь в открытый люк верхней палубы и  оказываюсь в глубоководном сумраке, заполнившим длинный коридор. Справа обнаружились двери. 
Одна из дверей была приоткрыта. Заглянув внутрь каюты, я оказываюсь в своей комнате с эркером, той, что на улице Гороховой. Где, возможно, я и сплю.
 
Студёные блики по зеленоватым обоям и по холостяцкой постели, состоящей из колеблющихся меховых контуров Российской Федерации, на которую уже кто-то будто бы возлёг, придавив их собой, кто-то весьма похожий на меня, и на лежащую ничком статую Рамзеса II.

Объятый ужасом, как пожаром, я пускаюсь вскачь по  аэродинамической трубе коммунального коридора, из которого уже сошли все воды.  Проходя мимо двери чёрно-рыжей, меня пронизывает догадка: во всех моих бедах-злосчастьях виновата именно она, подобная прекрасной Бастате*,  черно-рыжая бестия!
И, с праведным гневом, я толкаю дверь её комнаты, готовый к самым решительным действиям.
О, дверь, будто специально была не заперта! Она легко распахнулась.
Чёрно-рыжей в комнате не было. Была записка на столе, придавленная стеклянной пепельницей, в которой ещё дотлевал окурок:

«Поешь и приходи.
Еда на столе.
Жду.  К.»

Воздух её комнаты был пропитан мускусом**, но всё перекрывал запах горячей еды. До спазмов в животе, пахло отличной жратвой!

* Баст или Бастет — древнеегипетская богиня веселья и любви, женской красоты, плодородия, домашнего очага, которая часто изображалась в виде женщины с головой кошки.
** мускус (синтетическое вещество) был получен Альбертом Бауэром случайно,
при создании новой взрывчатки.

Ночь. Комната Киры. Не то сон, не то явь.

Черно-рыжую звали Кира. Стало быть «К» - это Кира. 
Гнев сменился любопытством, любопытство голодом.
Какого-то счастливца поджидал ужин. Ужин томился под крышкой
в горшочке, куда я заглянул из естественнонаучной любознательности.
Ах, ах! что это за аромат!

А рядом три рюмки, наполненные до краев. Грамм по 50 каждая. Стенки рюмок запотели, подкрепляя дерзкую догадку, что в рюмках, вероятнее всего, не святая вода, а охлажденная до консистенции глицерина, водка.
Рюмка водки не терпит пустоты желудка.
Это не я придумал – Аристотель! Раз!
А кто мимо второй пройдет – блаженства не узрит! Два!
А с третьей рюмкой и верблюд в рай чрез игольное ушко пролезет!
Да или нет? Три!

В животе, а следом и в остальном организме зажглось центральное отопление, в голове прояснилось, будто туда вернулся всем составом парламент после летних каникул. Проснулся голод, бессмысленный и беспощадный – звериный, одно слово! А если зверя не накормить, он пожрёт сам себя! – так сказал Заратуштра**.
_________________________________________________________

** полностью цитата звучит так: "Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя". Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра».

И я поступил согласно учению Заратустры и в полном соответствии с рекомендацией, содержащейся в записке К.  Жаркое оказалось отменно вкусным! Напомнило вырезку единорога*** в винном соусе с жгучими приправами в сопровождении индийских ароматов.

________________________________________________________
*** Вот так было впервые описано индийское животное с одним рогом в начале IV века до н.э.:  « в Индии обитают дикие ослы, у них белое туловище, глаза же голубые. На лбу у них красуется рог в один локоть длиной. Из этих рогов изготовляются кубки». Говорят, что даже яд не действует, если до его принятия или сразу после выпить вина из кубка Единорога.
_________________________________________________________

   
Однако не было ни ложки, ни вилки. Но кого смутит недостаток столовых приборов при полном  отсутствии стороннего наблюдателя? И я ел.
А чтобы не держать горшочек с едой руками – пальцы не совсем слушались со сна – я вскочил на стол и покончил с едой в три счета.
И сытость распласталась внутри меня, как отдельное теплое, приятное во всех отношениях существо. Слизывая с усов остатки соуса, я пружинисто спрыгнул на пол.

В зеркале, приделанном к внутренней стороне двери,
я обнаружил взъерошенного серого кота в полоску
и протянул руку, чтобы его погладить.  Кот так же поднял лапу
и двинулся мне навстречу. В зеркале больше не было никого,
только серый кот. Тот самый, подлый кот Гамлет!
В зеркале он был совсем один. В смысле – себя в зеркале
я не обнаружил. Вот так – нет меня!  Думать об этом,
как о трагедии, помешала сытость и правильно подобранная доза алкоголя. Во сне такое редко, но случается.  Из-ред-ко!
С этой мыслью я толкнул дверь и вышел из комнаты,а кот вышел из зеркала.

Идти на четвереньках выходило не в пример ловчее, чем на двух ногах,
и я обрадовался своим новым гимнастическим способностям. Когда
я добрался до своей двери, выяснилось, что дверная ручка находится намного выше моей головы и даже, если вытянуться во весь рост, оставалась недостижимой, как баскетбольная корзинка. Не утруждая
себя рассуждениями и поиском логики, я подпрыгнул и повис на ручке.
Дверь медленно поддалась, и я въехал в свою комнату - эркер.

Никакого Рамзеса II в комнате не было. Это я понял сразу, несмотря
на то, что в комнате было темно и, вдобавок, слепил глаза монитор.
Я тут же радостно вспомнил, что это мой компьютер, и я очень люблю
с ним работать. Вот только раньше я определённо недооценивал игру мышью на тонком хвостике провода, и совершенно напрасно замыкался на сомнительных ценностях клавиатуры. Которая теперь меня интересовала меньше всего. Да и попасть в нужную клавишу стало совсем не с руки, а сказать точнее … .

Руки-то  нет! но что-нибудь то есть? - чтобы рассмотреть проблему подробнее, я поднес к лицу то, что всегда считал рукой, и не соображая, что же происходит, лизнул её. Сомнений нет! Я стал весь, весь в серой, легкой как дым, шерсти. От головы и до … - боже правый! - хвоста!! Или хвост был всегда?! Кто помнит?

Пространство стало разъезжаться во все стороны, подтверждая расширение Вселенной после Большого взрыва. Оно бросилось от меня наутёк, как от мальчика-грязнули. Стены поехали на все четыре стороны, окна эркера вздрогнули и отскочили.
Потолок вспух, выгнулся сферой и взмыл к небесам.

Я не пугался так ни разу в жизни, даже когда в детстве
на меня набросилась огромная, по меркам детства,
собака и я чуть не остался заикой на оставшуюся жизнь.
Я шарахнулся сам от себя, прыгнул что было сил,
ударил всеми четырьмя лапами об пол и взлетел вверх.
И вновь оказался на полу, пытаясь содрать с головы мех, оторвать уши, торчащие, как локаторы, соскрести лишнюю шерсть с груди.
Нет, нет, нет! – возопило все моё гомо сапиенсное нутро.
Думаю, со стороны мои вопли кому-то напоминали крик младенца, которого злодей топит в холодном Обводном канале.
30 мин. прыжков, головокружительных падений.
Последнее сальто завершилось отчаянным морталле на подоконник.

О, Луций,* о, брат мой! Только сейчас на собственной полосатой шкуре постиг я коварство «метаморфоз» **! Что такое 30 лет прожить в теле, пусть далеком от идеала с точки зрения афинского канона, но привычном, знакомом со стадии зародыша,  и вдруг поперек всякой эволюции, одним карамболем, завалиться в гости в другое тело с риском остаться в нём навсегда. Без объяснения причин, без согласования с Минздравом, и без всякого намёка на антидот. Это страх, это ужас, это полный и окончательный палимпсест! ***.

_________________________________________________________

* Луций – герой древнегреческого романа Апулея, который превратился в осла.
** Метаморфозы - «Метаморфозы, или золотой осел» - название романа Апулея.
*** Палимпсест – заново написанный (греч.) Написанный поверх другого.
_________________________________________________________


Монитор сам собой погас. Погасли и все его отражения
в оконных стеклах. В черной бездне окна сияла вывеска игорного заведения, уходящего от налогов под маской:  «К  … ино».
И я вспомнил кота Гамлета. Его бесстыжие глаза и блудливую улыбку Иуды. И сразу же испытал два противоречивых чувства.
- одно острое:
вцепиться всеми когтями, остроту и мощь которых я только что протестировал, с трудом вынув из деревянного подоконника,  в морду эльсинорца и рвать её в клочья, пока не скажет тварь датская,
куда дел флешку Толяна!?
- второе, чуть более рациональное:
кот Гамлет вкрался в мою жизнь, возможно, не только как вор-рецидивист.
Да и флешка – что мне флешка Толяна, если меня теперь
и пулитцеровская премия не греет! И тут вдруг моргнул мертвый глаз монитора. В стеклах окна засветились следующие кабалистические знаки:

!киток юялвардзоП.
.нос ен отЭ. йецинму ьдуБ
!ушырк ан идохыВ
К яовТ .ьсурт еН

У кота, понуро горбившегося на подоконнике, на глаза навернулись горькие слезы от бессилия произнести трижды это заклинание, чтобы вновь вернуться в лицензионное тело двуногого без перьев.
- Больше никогда, - клялся кот Луций, обливаясь горючими слезами, - никогда в жизни он не пройдет мимо голодного котёнка, не напоив его молоком! Кот Павел Иванович спрыгнул с подоконника и бочком подобрался ближе к монитору. Уссурийская абракадабра на черном экране обрела отчётливый вид и следующий смысл:

Поздравляю котик!
Это не сон. Будь умницей.
Выходи на крышу!
Не трусь. Твоя К.

Не знаю почему, но записка меня удовлетворила.
В том смысле, что плохо это, хорошо ли – но это часть замысла.
А у замысла, без сомнения, должен быть какой-никакой автор.
Хоть Апулей, хоть бы и Овидий ***.
_________________________________________________________
*** Публий Овидий Назон - 17 или 18 год н. э. древнеримский поэт. Более всего известен как автор поэм «Метаморфозы» - Metamorphoses (лат) поэма в пятнадцати книгах, в которой повествуется о различных метаморфозах-превращениях: людей в животные, растения, созвездия и камни, и т.п.
_________________________________________________________


Окно было распахнуто настежь. Не тратя и секунды
на раздумья, я вновь оказался на подоконнике.
К слову сказать, дистанция между мыслью
и делом сильно сократилась.
А сказать откровенно, она исчезла вовсе.
Стоит лишь подумать, и ты уже делаешь.
Да и на раздумья не хватало времени.
Рефлекс заменил все эти интеллигентские штучки:
удивление, сомнение, волнение – всё разом выветрилось из серой,
с острыми ушами, головы - на них просто не оставалось ни полсекунды.

Экстерьер. Ночь. Улица. Фонари.

Дождь закончился. Ночь дохнула острыми запахами города.
Я выглянул из окна. Улица Гороховая разверзлась передо мной как
Гранд Каньон. Она необъяснимо напугала. Это я понял по увязшим
в дереве подоконника 16-ти когтям.
- Сколько жизней в действительности у кота? Могу ли я рискнуть одной
из них? – думал серый кот, карабкаясь строго вверх по водосточной трубе. - Кто знает? Кто знает, Ватсон! – и он спрыгнул на жестяную крышу, лёгкий, сильный и когтистый кот.

Ночной ветерок, слегка пошевелив шерсть, пробудил вначале в ноздрях, а потом и в остальном небольшом, но крепком теле, терпкое, пряное желание. Отстранив все прочие житейские воззрения, желание охватило кота целиком очень определённо и недвусмысленно.  Серому в полоску коту, очень захотелось в эту минуту чёрно-рыжую кошку. И серый кот решительно обошел крышу кругом, втягивая влажными ноздрями тонкую путеводную ниточку запаха.

Ночь. Экстерьер. Крыша дома.
 
Зелено-серо краска, местами сходящая лохмотьями с травленного ржой
и птичьим пометом кровельного железа под ногами и пугающий космос ночи надо мной – но я определённо не чувствовал в сердце отчаяния.
Хотя если рассуждать по-человечьи, что может быть хуже, как быть
с потрохами всосанным в ад неизвестности, как в турбину Boeing 747?
И меньше всего его теперь занимала мысль:
что он завтра скажет Хайнцу? Кто такой Хайнц?

Уловив выгнутой спиной скорее, чем ушами, легкий шорох за собой,
я резко подскочил. В полете разглядел, что это всего-то шуршала бумажка, приклеенная жвачкой к кирпичной дымовой трубе. Дом был старинной постройки, его обитатели в своё время поддерживали жаркий огонь в печах, пахло дровяным теплом, молоком и мышиным страхом. И ещё я заметил, что стал думать о себе в третьем лице: «он». Это происходило будто само собой, как будто я тут Записка на трубе:

«Поздравляю!
Первый шаг сделан!
Мы на соседней крыше.
Будет весело. К.»
 
Перемахнул на соседнюю крышу.
Обнаружил там новую записку:

«Второй шаг сделан!
Иди домой. Поздно.
Твоя К.»
 
Стало жутко от собственного надсадного воя,
ведь давно не март! Эх, чёрно-рыжая бастата!
Знаю, где тебя искать, кошка-крошка!

Мир топорщился острыми углами крыш, плыл сквозь океан ночи, возможно уже обреченный на встречу со своей ледяной горой, но при этом так мирно щурился семейными тайнами окон, где за каждой не задернутой шторой нежились счастливые семьи, похожие друг на друга, и несчастливые семьи, несчастливые по-своему,
и коротала вечерок молодая замужняя дама из высшего общества, а блестящий офицер** курил на балконе, сосредоточенно всматриваясь в перспективу уличных фонарей, подобных расплывающимся в тумане огням посадочной полосы, и был тот мир до странности непонятен молодому офицеру, и был похож на хитроумную головоломку,
которую ему теперь пришло время разрешить. ***
А мимо окна молодой замужней женщины, мимо нахмурившего соболью бровь молодого офицера, медленно сползал с крыши, царапая когтями железо, Павел Иванович Сизов, мокрый серый кот.
_________________________________________________________

** Вольная цитата из романа Льва Николаевича Толстого
«Анна Каренина»: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
*** Кто прочитал это предложение, несомненно, одно из самых длинных в русской литературе, с первого раза – тот молодец!
_________________________________________________________

Интерьер. Ночь. Комната героя.

Тем же путем, с дождевой трубы на подоконник, нырнул
в собственное раскрытое окно, свалился в комнату,
завязнув всеми когтями в белом руне.
Монитор подморгнул:

«Не сердись!
Ложись спать.
Твоя К.»

Силы оставили зверя. Остаток вальпургиевой ночи
он проспал без сновидений, подрагивая ушами,
лапами и кончиком хвоста.

Интерьер. Позднее утро. Комната героя.
 
На следующий день я был разбужен осторожным поскребыванием
в дверь. Черно-рыжая держала в руках охапку одежды.
- Ты оставил, -  она проскользнула в комнату
и села возле меня.
- Я кот? – спросил я девушку.
- Ты – голый.
Вместо ответа я принялся усиленно размышлять
и сопоставлять факты.

Я лежал на спине. Голый. Следовательно, уже не кот.
Коты голыми не валяются. Черно-рыжая сидела рядом
и смотрела на меня, следовательно, она видела то, на что ей смотреть
не положено. Неловко. Это наречие. Но если я вздумаю суетиться,
то выйдет ещё хуже. Я приподнялся на своём аргонавтском ложе, приобнял девушку и притянул к себе. Так, по крайней мере, проще вести светскую  беседу с дамой, если ты по какой-то причине оказался не одет.
Она, не противилась.
- Это ты записки писала? - я забрался рукой ей под кофточку и нащупал крошечную грудь.
- Я, – ответила черно рыжая. Я потащил с неё кофточку и брюки.
- Что, скажи на милость, ты подсыпала в водку?
- Ничего, – девушка и я теперь были почти на равных, если не считать ураново-желтых трусов на ней, – в водку – ничего.
- Еда? – во рту сразу же засквозило конюшней.
И по желудку протопал сивка-бурка, вызывая резонансные колебания внутренних органов.
- Китикэт.
- ???
Борясь со спазмом, я напяливал брюки, принесенные черно-рыжей и, путаясь в штанинах, уже мчался по коммунальному коридору к сортиру. Меня вывернуло несколько раз. На кухне я испил холодной, с болотным привкусом невской воды, и она вызвала новый приступ.

На кухне странные личности группировались вокруг Марьи Антоновны, замышляя заговор против Тарквиния Гордого; на плите чадило варево, способное оскорбить чувства даже клинического аносмика. Гремели кастрюли, лязгали вставные челюсти, точились лясы антимонархического заговора.
- Ничего, привыкнет, - услыхал я оброненную Марией Антоновной фразу.
«Похоже, обо мне», -  догадывался я, продираясь сквозь абстинентную качку в чертог Велеса.
 
Черно-рыжей в комнате не было.
Испытывая сильнейшее искушение покинуть навсегда сии сварожьи садиаки, я облачился в то, что под руку подвернулось; смесью героев Битова, Гоголя и Достоевского, птицей рванул прочь, на православные просторы. Проносясь через смрады кухонного чистилища, я зажал кулаком нос и проорал, не обращаясь, собственно, ни к кому персонально:
«Сколько можно, люди вы или нет???!!!».
И на выходе, спасая душу, рубанул дверью о косяк так, что с потолка, судя по грохоту, свалилась вся столетняя лепнина. Числящаяся под охраной ГЕОПа и ЮНЕСКО.

Интерьер. День. Кафе «Феллини».

Ноги привели меня к студии. Она располагалась в укромном переулке Петроградской стороны неподалеку от павильонов Ленфильма.
Я несимметрично потоптался возле Star Cinama Company и двинул
в сторону заведения, того самого, где уже имел деловую встречу
с угонщиком чужих красивых Насть, режиссёром Хайнцем.
Кафе Феллини пропитало все три этажа особнячка Юлии Карловны Доббер чесночными гренками и прочими хлеб-щами.
И, находясь в одном квартале от дышащего на капиталистический ладан Ленфильма, пригождалось новым мальчикам всех кинокомпаний как место забивания стрелок и бесстыдных кредитно-финансовых перетираний. Кроме всего прочего, заведение претендовало на старомодный кокаиновый шик.

Моё положение характеризовалось полнейшим анкруаяблем, что придавало банальному посещению общепита трагичную почтенность церемонии прощания со всем земным – последняя трапеза камикадзе. Однако всю глубину моего отчаяния оценить было просто не кому.
Моё внутреннее «я» не подавало признаков жизни, хоть и выглядело обманчиво таксидермично, как вмороженный в мезозойские льды мохнатый мамонтенок Дима.

Наружное же состояние требовало хоть какого-то поступка.
Например, стакана менделеевской. Я пал за стол, тот же, что и в прошлый раз и уставился на часы за окном. Часы плакали по дождем, прибитые к стене дома напротив. Как часам, веры им не было никакой. Они могли указывать на местоположение орбитальной станции «Мир», на созвездие Кассиопеи, на оставленность Хроносом - стрелки в мольбе были обращены к небу. Но если перевести мольбу стрелок в цифру, явится число «13.13». Тайна повторяющихся чисел стала к этому моменту уже привычной.
И разгадать её вряд ли под силу самому графу Сен Жермену.

Мне принесли графинчик водки и закуску, состоящую из квашеной капусты с ягодками брусники, соленых огурчиков, порции из трёх чебуреков. Тревожило смутное чувство неотвратимости наказания, что настигнет и вопьётся суровым ремнём судьбы в ничем не прикрытые ягодицы за первородные проделки. И за что? За то самое?

   Способность рассуждать мигом отчалила паромом Ливерпуль-Туркменбаши на одну морскую милю сразу после рюмки водки и вслед за ней чебурека, из которого новогодним бенгальским огнём брызнул на штаны обжигающий сок.  Взамен подоспело потепление климата души, нежное, великодушное, как Брюссельская декларация, что при более благополучных обстоятельствах можно было бы охарактеризовать любовью к людям. Ну, к большинству людей.
Даже, кажется, я понял к кому сильней всего!
В десяти шагах у барной стойки материализовалась
без особых подробностей фигура Толяна.

- Толяныч, - воззвал я к озирающейся долговязой голограмме из глубины своей слегка подтаявшей души.
- Палыч? – Толян подошел ко мне со стаканом сока, пленяющим взор ослепительно-оранжевым колором.
Он присел рядом на стул.
- Палыч, ты хоть закуси, а то я поверю зловещим слухам.
- Толяныч, как я рад тебя видеть! Только ты меня понимаешь! - послушно ковырнул я вилкой капусту. Но еда не шла.
– Толя, хочешь, я расскажу тебе историю? Это самая паскудная в мире история, такая мерзопакостная, понимаешь, история, что твой Даманский отдыхает  и гремит мелочью по карманам.
- Палыч, ты, эта самая, со своей историей.  Допивай, что ли, да иди спать. Ты ж знаешь, что на студии творится.
- А что на студии твориться?

- Да ничего, - Толян трагически отвел глаза в сторону, - ничего особенного.
- Нет, друг, ты что-то хочешь скрыть от меня! Ты клёвый, Толян! – я быстро плеснул из графина в рюмку и накатил.
- Ты  - единственный человек, который меня понимает,
когда я сам себя не понимаю.

- Как сценарий? - спросил Толян, глядя в потолок.
С его уса свисала желто-оранжевая капелька сока.
Я испытал к Толяну такую нежность, что протянул руку, чтобы смахнуть
с его усов каплю, но он поймал мою руку, и повторил вопрос. – Ты понимаешь, где мы все можем оказаться? – прошептал он с не свойственным ему мелодраматизмом.
- Если честно, Толяныч, ТАМ я уже оказался.
Спросишь где? Я отвечу. Тебе одному, - я перешел на шепот,  - 
это произошло вчера. Тёмной ночью. На крыше.

Официантка принесла на синем блюде, площадью
с эгейское море, кусок аппетитно пахнущего стейка
в окружении золотистого картофеля, зелени, оливок
и прочих средиземноморских услад. Это был мой заказ.
Я откинулся на спинку стула, отчасти оценивая произведённый моими словами эффект, отчасти приготовляясь к гастрономическим дивергенциям.
Я налил водки в опустевший, с оранжевым налетом, стакан Толяна
и остатки себе в рюмку. Толик с тревогой следил за моими действиями.
- Где это ТАМ?
- На крыше. Вчера тёмной ночью на крыше.
Толян тяжело, будто имел намерение навсегда избавиться от всего,
что находилось у него внутри, вытолкнул воздух из лёгких. Махнул
в образовавшуюся пустоту стакан. Я последовал за ним шаг в шаг.
Резко выдохнул весь кошмар ночных бдений, с ними остатки детских страхов и доводов трезвого рассудка. И, пока внутрь не успела просочится какая-нибудь иная дрянь, влил туда огненной воды.

- Палыч, - Толян, обнял меня одной рукой, а второй стал кормить свой
и мой рот квашенной капустой, жаренной картошкой и кусками моего стейка, который он разорвал ножом на куски, - Палыч, мы все скоро придем тебя бить.
- За что, Толя?
- За все хорошее.
- А я уйду от вас …  уйду по крышам.
- Не уйдешь. Сорвешься, погибнешь. И мы тебе ещё добавим.
- Мертвому?
- А хоть и мертвому! Тебе какая разница!
- Действительно. Но я не сорвусь, Толян, не жди. Я знаешь теперь кто? Теперь я - кот.

- Слышь, Палыч. Чем тебе помочь, а? В психушке ты не спасешься, вычислят и – эта самая. Ты подумай. Додрочи ты этот сценарий, Палыч!
- Анатолий, сценарии в глубокой коме! То есть он в компе, в кам-пи-ютере! Но там его опять нет.
- Так в чем дело? Скинь на флешку и неси. Или сбрось Хайнцу
по электронке. У тебя есть его адрес?
- Толя, не в этом дело.
- Так в чем?
- В том, что я теперь – не я.
- А кто?
- Кот!
В кафе заиграла музыка.
Я различил слова блюза: «афисе, афисе, кисс ми плыз! Ха-ха-ха».

Я обрадовался такой симпатичной песенке принялся с энтузиазмом  распевать в унисон:
«афисе, афисе, кисс ми плыз! Ха-ха-ха»
- Ёлы-Палыч, с тобой говорить не возможно!
- Толик, это творческие муки. – Я развеселился. – Будьте добры, - обратился я к девушке, ловко подменяющей заполненную окурками пепельницу стерильно-чистой, - еще пятьсот! - И к Толику: Толян, поверь, я люблю вас всех! Но сделать ничего не могу.
- Что с тобой стряслось?
- Стряслось со мной вот что, дружище: я … я теперь … кот!
Кот - Котофеич!
- Палыч, ты больше не пей. Хочешь, я тебя домой отведу.
И мне эта, работать надо.
- Толян, отведи меня в зоопарк.
 
Толик был так великодушен, что расплатился по счету, и подвез на частнике к самому моему дому. Частник выглядел по-МХАТовски абстинентно и неврастенично. Как застенчивый угонщик Деточкин, он прятался под шляпой в кресле Волги Газ-24, прикуривая одну от другой сигареты «Друг». Или  «Лайка».
- Сам дойдешь? – Толян оценил моё здоровье.
- Передай маме, я в порядке, - смачно хлопнув жестяной дверью волги,
я двинулся к своей парадной и уже было занёс ногу над порогом.
Тут Толян высунул усы из машины.
- Слышь, Палыч, а, Палыч!
Я отмотал пленку жизни на 7 секунд назад, сделал трезвые глаза перед задним окошком Газ-24 и пустил play.

- Хайнц читал твой сценарий.
- Как же, он при мне прочел, прямо с флэшки. И что характерно, он мне
её вернул. А я её, прости, Толян, потерял. При особых, господа присяжные, форс-мажорных обстоятельствах, единстве времени, места и действия, как сказал аббат д’Обиньяк!
- Вот какое дело. Хайнц говорит, что скопировал сценарий к себе в ноутбук, но теперь не может найти. Меня просил помочь.
Тут я вынырнул на секунду из паров алкоголя.
- И что, нашел?
- То же, что и у тебя. Файл есть, но пустой. Заглавие и дальше сплошные квадратики на сорок страниц. Мистификасьён кроче. Такие дела.
У тебя в компе я навел порядок, так что не ленись, сохраняй каждые пять минут. Кнопку только жми, как я показал.
- Толян – пока!
- Пока! Если помощь нужна – звони!
 Толян укатил.
Оказавшись в комнате, я ткнул кнопку компьютера.
Монитор засветился. Потом погас. Я поегозил мышкой.
Появились буквы.
«Не сердись. Твоя К.»
 
Я выскочил в коридор, без стука ворвался в комнату черно-рыжей.
- Какого черта! Что ты себе позволяешь!
Черно-рыжая сидела на диване, поджав под себя ноги
в оранжевых штанах, подпиливала пилочкой ноготь.
- Что всё это значит? - я чуть не задохнулся от увиденной картины скорбного бесчувствия.
- Ты рассердился? Я же написала: «не сердись!» – она встала, подошла ко мне, обняла и потерлось щекой. – Опять водку пил?
- Запьешь тут! Милая Ка, мне сценарий сдавать, понимаешь?
Кира-Ка сделала скучное лицо и завесилась челкой.
- Ты понимаешь, в какой я глубокой заднице, - я поймал её руку и стиснул, - по чьей-то милости! Мой компьютер стал как помойка, каждый туда ходит, как … как по нужде!
- Почему это каждый. Только я, - она оттолкнула меня
к окну и открыла скрипучую дверцу платяного шкафа.
- Послушай, у меня проблемы! Мне угрожают.
Меня хотят убить. Кира, пожалуйста, я тебя прошу!
Это очень серьёзно! Мне, правда, не до шуток!
- Мне надо переодеться, - она стала рыться на полках шкафа,
сбрасывая вещи прямо на пол.

Я отвернулся к окну и, поддерживая взглядом стену дома напротив, продолжал отпевать самого себя, чередуя реквием с собачьим вальсом, как будто лежал здесь, на столе в этой самой комнате, молодой, красивый, весь в белом и медленно остывал. Девушка шуршала одеждой и не прерывала меня. Когда я обернулся, Киры в комнате не было. На диване умывалась кошечка с черно-рыжим окрасом.

- Кира? Ты! Что! Ты … что! – исторг я великий вопль, едва ли в этот миг давая себе отчет, что Кира-кошка нравится мне существенно больше Киры-девушки.
– Так продолжаться не может! – и я уже у дивана и тяну руки, чтобы ухватить исчадие сатаны поперек мехового туловища. Тут она заурчала и потерлась мордочкой о мою руку, чтобы в следующий миг молниеподобно, в один скачок, оказаться за дверью.
- тварь ты незаконнорожденная! – я бросился вдогонку фурии-оборотню, однако мало в этом преуспел, потому как  упёр пылающее лицо разгневанного Труффальдино во что-то теплое и вонючее.
Это был передник Марии Антоновны. Силы сделались не равными.
 - «…с прекрасных форм покровы снял я … »***, - прогундосила Марья Антонна не попадая в ноты, и присовокупила уже без лишних бемолей:
- почто животное мучаете, человек вы молодой?
На руках у неё уютно примостилась кошечка черно-рыжего окраса.
__________________________________________________
*** фраза из арии Каварадосси, опера «Тоска», Джакомо Пуччини (Giacomo Puccini)

Я отступил на шаг, нащупывая правой рукой у левого бедра шпагу. Шпаги не нашлось.
- Это не животное, - заорал я так, чтобы слышно было на галёрке, - это … это муссолини в юбке! Ворюга и убийца!

Кошка-Кира повернула голову и внимательно посмотрела на меня расширенными зрачками. Затем чёрные её зрачки сузились и превратились в два острых скальпеля, и милое домашнее животное испустило шипение такой силы, что я провалился вглубь комнаты и вмиг оказался на шкафу, том самом, где минуту назад девушка Кира свершила свой исторический гештальт. И - народ! – испустил ответное шипение не слабее паровоза им. тов. И. Сталина - ИС 20-16 без пышных облаков пара, однако с чувством.
- А ведь можно и милицию вызвать, - теперь в вокале Мариантонны слышались первые такты Эгмонта*.

И Мариантонна спустила кошку К и примадонной  отбыла в сторону гримуборной, чтобы подготовиться к следующему, не менее эффектному выходу в финале. Готовьте ваши ладони и букеты, господа клакеры!
_____________________________________________
* Эгмонт – имеется в виду знаменитая увертюра
Людвига ван Бетховена к трагедии Гёте.

А в комнате девушки-кошки на платяном шкафу сидел Павел Иванович Сизов, сценарист, эсквайр. Образование высшее гуманитарное не оконченное. Понемногу приходя в себя в буквальном смысле, он как бы заново открывал для себя сей мир с высоты своего нынешнего положения. И этот блистательный мир, скажем прямо, его не разочаровал. Кроме ископаемой пыли на шкафу, датируемом бель эпок.

Прямо под ним без всяких предрассудков полулежала на диване девушка, пилочкой обтачивая ноготь безымянного пальца. Была она абсолютно голой, но в голизне её, как казалось, не было ничего неодетого или попирающего честь и достоинство.  В оранжевых брючках и черной кофточке она казалась более предосудительной, чем без кофточки, без брючек и остального текстиля.
На лице её мерещились тоненькие усики. Кира смотрела наверх взглядом, в котором поместились одновременно и любопытство и ленивая нега, и трёхсложный анапест и ещё «чорт его знает что»** -  Гоголь-с, чистый Гоголь, одним словом-с.

Перемирие, по обоюдному молчаливому согласию, было заключено здесь же, на диване. Ну а как иначе, господа присяжные?
Со шкафа другого маршрута нет. И когда наши сигареты озарили питерские сумерки, в ответ на мой не прозвучавший  вопрос:  «куда она прячет свою шкурку?» - Кира промяукала следующие бессмертные строки:

«Соблазны тем и хороши,
Что лечат душу от спокойствия,
И только тот всерьез грешит,
Кто множит грех без удовольствия»***
__________________________
*** Игорь Губерман



ЧАСТЬ 2

http://proza.ru/2021/05/08/1867

==================================
_________________________________________________________
*По мнению ученых,  кошки видят только два цвета – желтый и синий. Остальные цвета представляются им оттенками серого. Этот факт мог бы подтвердить или опровергнуть  только сам представитель кошачьих.  Поскольку автор, до некоторой степени соотносит себя с этим семейством, он берет на себя смелость лично подтвердить гипотезу ученых. 
** 1998 год - согласно китайскому календарю - год Желтого Тигра. 
Как-то раз Желтый Император Хуан-ди позвал всех животных и постановил, что те двенадцать из них, что первыми переплывут бурную реку, будут запечатлены знаками созвездий на небосводе и станут жить вечно. Тигр первым бросился в реку. Он был уверен, что и к финишу придет первым. Однако, на пути его стали бурные течения и опасные водовороты. Хоть Тигр и переплыл реку, но на другой берег он выбрался только третьим, после крысы и после быка. И стал он Желтым Тигром.
*** замечания и дополнения в форме сносок являются частью авторского текста, ни в коей мере не претендуя на право казаться истиной.
_________________________________________________________

часть 3
http://proza.ru/2021/05/29/1762
часть 4
http://proza.ru/2021/07/13/630
часть 5
http://proza.ru/2022/06/17/1340
ЧАСТЬ 6
http://proza.ru/2022/07/20/1184