Ч У Ж И Е
Вечерело. Ласковый ветер, отдавший жар своих объятий голубым елям, обступившим крохотное кафе, остудил мой лоб, и я медленно выпутался из паутины рабочего дня. Он отошел куда-то туда, за шумную магистраль, по которой неслись на встречу с домашним уютом и отдыхом люди. Но им еще надо было ехать, продираться сквозь тесные ряды своих товарищей, подныривать под кроваво-красные карточки светофоров,
чередой летящих в лицо, когда спешишь домой. А я уже сидел за уютным, почти игрушечным столиком, покрытым скатеркой с веселыми крапинками и юная фея, сотканная из плавных, бесконечных линий, вытекающих из лебединой шеи, несла мне чашечку «Капуччино». Там, под сверкающим Монбланом сливок, таился по-итальянски обжигающий и по-азиатски таинственный глоток блаженства. Золото уходящего дня моргнуло мне шаловливым лучиком с католического крестика, пригревшегося в глубоком вырезе шелестяще-нетронутой блузки.
- Пожалуйста,- ее голос не звенел колокольчиком. Он походил на полуклятвенный вздох южной ночи.
Время остановилось, а потом рассыпалось под кастаньетами ее каблучков...
Здесь не было шипящей скороговорки фрау Мюленбах и утробного рокота герра Шмидта. Тут не косил в мою сторону синим глазом компьютер, непонимающий по-русски, и не хрипел от тошноты, давящийся бесконечной бумажной лентой факс. Осененная американскими елями здесь жила любовь. Она была нежна, как горная роса и хрупка, как предрассветная тишина.
Хотелось жить.
За зеленым гребнем коротко стриженого кустарника что-то шевельнулось. Я медленно повел глаза в сторону и удивился. В двух шагах от меня, на порыжевшем от прямого солнца и утыканном редкой юношеской порослью густо-зеленой травы асфальте сидела мышка. Да, Обычная мышь-полевка. Черные маковки ее глаз выжидающе, но без страха, смотрели на меня. Тонкий хвост лежал, чуть выделяясь на фоне дорожки.
Мышка пару раз ткнула острым носиком по сторонам. Щеточка седых усиков дрогнула и полевка, кося в меня глазом, опустила голову. Тут я увидел, что на мостовой лежат крошки печенья. Мышка на всякий случай бросила в мою сторону еще один взгляд и принялась хрустеть своим ужином или обедом. Жаль, что я не мог спросить ее об этом. То есть, спросить-то мог, а вот услышать или понять ответ?
Мышь, осторожно перебирая чуткими лапками, шла по печеной дорожке в мою сторону. Я улыбнулся ей, а может быть, себе и подумал, что не удивлюсь, если на тепло доброты, прикрывавшей этот уголок земли от остального мира, из-за деревьев сейчас выйдут белки, зайцы и косули. И тотчас пожалел, что на моем блюдце лежат только два маленьких печенья. Стараясь не делать резких движения, я разломил одно из них, протянул руку в сторону мышки и просыпал на дорожку несколько крошек. Полевка метнулась в кусты.
«Эх!» – Я не успел обругать себя, как увидел, что мышь не убежала. Искорки ее глаз горели среди листьев. Она сидела совсем близко и наблюдала за мной.
- Ну, чего ты испугалась,- то ли прошептал, то ли подумал я,- я не злой и не опасный.
Мышка высунула из-за укрытия носик и в тот же миг оказалась на прежнем месте, весело хрустя печеньем.
- Как же ты забралась в центр города?
Она, молча, поглощала крошки.
- Тебе, наверное, не кошки страшны – их тут водят на поводках, а машины?
Полевка приближалась к моему печенью. Не знаю почему, но я очень хотел, чтобы она съела его. Мне казалось, что этим я на маленькую толику добавлю в наш мир доброты. Той самой, не защищенной ни законами, ни полицией, незаметной человеческой доброты, которой всегда мало...
Рыже-желтый комочек одним длинным росчерком скользнул в кусты и пропал. Я вскинул голову. Из вереницы автомобилей выпрыгнул серебристый Феррари и, тормозя, припал грудью к земле.
Тишина бежала, провожаемая диким хохотом барабанов. Голубые ели ощетинились, прикрывая дрожащими иголками, таящую дымку любви.
- Вик,- провозгласил на всю улицу верзила, покрытый рыжей шерстью с ног до головы,- тут и осядем. Нам – пять пива, одно безалкогольное.
Он повернулся к выпорхнувшей из зеленого домика фее. Теперь она была пластична, и я увидел, что ее тонкие пальцы заканчиваются сверкающими кошачьими коготками, а глаза излучают мерцающий зеленоватый свет.
- Ральф сегодня нас возит,- объявил верзила,- и от всего отказывается.
- От секса тоже? – Спросило коротко стриженное юное создание, потянувшись губами к парню, выбравшемуся из-за руля.
- Никогда,- он хлопнул чуть не упавшей с ноги сандалией и, прижав к себе девушку, принялся высасывать из нее воздух.
Я повернул голову к дорожке. Листья ежились от музыки, сыпавшейся из, как оказалось, притаившихся среди деревьев динамиков. Травинки, покрывавшие асфальт, теперь походили на стариковскую щетину.
За спиной снова зашумели, и я увидел новых посетителей.
- Сегодня я угощаю,- объявил мужчина неопределенного возраста. Он плюхнулся на стул и, когда к ним подошла официантка, попытался спрятать под стол свой живот.
- Но праздник-то у меня,- возразил его приятель.
За соседним со мной столиком устраивалась пожилая пара...
Добропорядочные бюргеры отмечали конец рабочего дня.
На дорожке нетронутыми лежали крошки моего печенья. Я отодвинул остывшую чашку и ушел вслед за мышкой. На этом празднике жизни мы были чужими.
Борис Майнаев