Говоря об искренности и взаимопонимании, я забываю уточнить один нюанс: как известно любому умному человеку, абсолютность в этих явлениях недостижима.
Мне очень нравится считать нас умными людьми, но ещё сильнее нравится считать нас людьми любящими, а для любящих, как известно, нет ничего невозможного. Потому день за днём, встреча за встречей, я стремлюсь к недостижимому абсолюту: терпеливо выбираю подходящие моменты и говорю, спрашиваю, уточняю то, что мне говорить очень трудно, но после чего становится легче понимать, засыпать и дышать. Недосказанность мучает порой посильнее, чем ложь, ведь на её месте фантазия часто отрисовывает наши самые большие страхи.
Например, долгое время у меня был один трудный, почти непреодолимый блок, в котором отчасти мой мужчина виноват сам: мне нередко приходили в голову вопросы о тех, кого он любил до меня, но я не могла заставить свой язык шевелиться во рту, чтобы задать их ему. Причин тому было много. Во-первых, я боялась узнать, что я где-нибудь в пятом десятке. Во-вторых, я не хотела, чтобы он вспомнил о предшествующих четырёх десятках, обнимая меня. Ну и, в-третьих, хоть этого я точно не скажу вслух: я смертельно боялась сравнений по любым параметрам, даже если часть из них – в мою пользу. Да, разумеется, я не хотела бы узнать, что ничем, кроме расположения на временной шкале, не отличаюсь от прочих. Но боялась и обратного: что, пустившись в эти сравнения, он поймёт, что мы зашли слишком далеко. Это было моим самым глупым и, возможно, единственным секретом: я боялась, что он одним движением всё оборвёт, поняв, что мы пропали друг в друге.
С течением времени, а может под действием набирающей обороты весны, к апрелю я решительно вознамерилась пробить этот досадный провал в нашем общении. Какого чёрта?! Пусть скажет мне обо всём сам. Мои догадки, как показывает опыт, – всегда хуже правды. Конечно, чтобы услышать эту правду, мне придётся сдерживаться и быть холоднее, чем я есть на самом деле, но услышать её всё же много важнее, чем упрямо показывать свой характер.
Я выбрала для этого разговора один из тех моментов, когда мы оба были совершенно обезоружены. Обнажены. Расслаблены. Не готовы играть в игры. В любой другой я бы снова не справилась со своим языком и не сумела заставить себя говорить.
– Ты всегда так влюбляешься в женщин?
Он усмехнулся, не открывая глаз.
- Нет. До влюблённости обычно не доходит.
Я вздрогнула от так легко использованного им слова «обычно». Что если сейчас выяснится, что то, что между нами, для него совершенно обычно? Я тряхнула головой, прогоняя эту мысль. Если так, то мне тем более нужно знать.
- Я серьёзно. Ты всех любил также, как меня? Или, быть может, ещё сильнее?
Он повернулся ко мне, посмотрел удивлённо и задумчиво. Встретил мой прямой решительный взгляд и понял, что вопрос этот был задан осознанно, а не для того, чтобы заполнить паузу.
Он задумался – и эта задумчивость навела меня на мысль, что он сейчас вспоминает каждую свою женщину, сравнивая её мысленно со мной. От этого мне стало ещё более неуютно, я начала ругать себя за весь этот разговор. Ну зачем мы, женщины, вечно сами выпрашиваем, выискиваем пищу для своих отравляющих мыслей и фантазий?
Он смущённо улыбнулся.
– Я не могу сравнивать тебя с кем бы то ни было, но я понял суть твоего вопроса. Да, была одна девушка. Она любила меня яростно и жарко, я, как умел, любил её в ответ, но...
Я приподнялась на локтях так, чтобы видеть его, всё так же прижимаясь грудью к его груди. Вопросительно подняла бровь: разговор не закончен, я жду ответа. Он задумчиво поправил прядь волос у моего лица, улыбнулся немного печальной улыбкой.
– Прости, милая, я задумался. Да, она где-то похожа на тебя, но всё же совсем другая. Я и не думал о каких-то отношениях с ней, пока она сама не призналась в своих чувствах. А, узнав о них, разве мог я отказаться от шанса ощутить на себе такую бурю эмоций? Она любила меня так самозабвенно, будто я – лучший мужчина на планете. Отбрасывала любые детали, указывающие на обратное, лелеяла и многократно преувеличивала те, что укладывались в придуманный ею портрет. И, конечно, ошиблась: я далеко не идеальный, хотя и очень старался быть достойным таких чувств.
Я провела пальцами вдоль его подбородка, по щеке, коснулась волос. Улыбнулась.
– Как-то не очень убедительно, прости. Ты расстался с ней, потому что она тебя слишком любила?
– Я не уверен, что она любила меня. Любила, да, но не меня, не того, кто я на самом деле. Она решительно отказывалась верить в то, что я не такой, каким она меня придумала. Я отчасти сам в этом виноват: очень старался быть таким. Другим. Знаешь, это большое искушение: соответствовать женскому представлению об идеальном мужчине.
Я слушала его, не переставая улыбаться, и не отрывая пальцев от его кожи. Его слова отзывались во мне неприятным холодом, но одновременно грели своей безупречной честностью. С каждым его словом многое в наших отношениях находило объяснение: и его изначальная осторожность со мной, и эта, временами безжалостная, честность, и глубина, детализация ответа на каждый мой вопрос, и, конечно, глухой непреодолимый занавес между нашими отношениями и той жизнью, что он проживал без меня.
Ещё раз очертив кончиками пальцев его подбородок, я прижалась губами к его губам.
- И как же звали эту удивительную девушку, не знающую, что идеальные мужчины в природе встречаются не чаще драконов, с которыми им следует сражаться?
Он усмехнулся.
- Кира, так подробно ты меня никогда ни о ком не расспрашивала. У неё, как и у тебя, очень редкое имя, давай ограничимся этим.
- Любишь женщин с редкими именами?
Он крепко поцеловал меня, с тёплой насмешкой коснулся пальцами подбородка. В его глазах пылали ласковые огоньки.
- Я люблю редких женщин. Но, предвосхищая твой вопрос, люблю их гораздо реже, чем встречаю.
У него почти получилось заставить меня растаять и заняться чем-то более приятным, чем разговор о его редких или любых других женщинах. Но нет.
Я целую его плечи, глажу, а затем поднимаю глаза и спрашиваю мурлыкающим голосом:
- Раз уж я занимаю сейчас её место, мне хотелось бы знать, почему оно освободилось?
Он покачал головой, мысленно осуждая моё упрямство.
– Ох уж это женское любопытство... Скажем так: она очень хотела сделать меня счастливым, но забыла поинтересоваться, чего хочу я.
– Попросту говоря - эгоистка.
Он вновь покачал головой.
– Нет. Вернее, да, но... не нужно так говорить. Всё далеко не так просто, ты совсем её не знаешь.
Я смутилась. Его реакция была абсолютно правильной. Кто я такая, чтобы давать характеристики незнакомому мне человеку? Улыбнувшись, я поцеловала его вновь.
– Прости, вырвалось. Значит, ты сделал её несчастной, отказавшись становиться счастливым?
Он усмехнулся.
– Очень точная формулировка. Я не мог дать того, что ей было нужно, и когда я сказал об этом – она исчезла.
– Прости?
– Она ушла, насовсем, навсегда. Иногда мне кажется, что она приходила ко мне после нашего прощания, вспоминаю даже обрывки разговора, но разумом понимаю – этого не было и не могло быть. Просто очень реалистичный сон.
Он со вздохом отвёл взгляд. Затем снова посмотрел на меня очень серьёзно.
- Пожалуйста, прекрати мучить меня, мне совсем не хочется это вспоминать.
Я слегка улыбнулась. Мне тоже не хотелось, чтобы он вспоминал это. К этому моменту я твёрдо решила, что никогда больше не позволю ему вспоминать других женщин, обнимая меня, – тем более, что я успешно справлялась с этой задачей с того дня, как он впервые меня обнял. Он – со мной. Весь, целиком, со мной – какой же дурой надо быть, чтобы самой напоминать ему о других.
Но я всё же не могла закончить этот разговор, не спросив о главном.
– У меня остался только один вопрос. Ответь, пожалуйста, и я не буду больше тебя мучить. Если она поймёт свою ошибку и придёт снова – ты ответишь ей взаимностью?
Я спросила – и сама удивилась своему тихому, нерешительному, почти умоляющему голосу. Впервые я не была готова к его правде на все сто процентов. Если ответ – хотя бы частично положительный, я бы предпочла ложь.
Он ответил коротко и даже резко:
– Я ведь сказал: она не придёт.
Наверное, после этих слов я стала выглядеть совсем жалко, ведь для меня это и был положительный ответ. Он посмотрел на меня долго, задумчиво, внимательно. Коснулся ладонью моих волос – и я потянулась за его рукой и лаской, прикрыв глаза. Вздохнул с нежной покровительственной улыбкой, которую старался не демонстрировать мне без надобности, поскольку она означала: «Милая, ну какая же ты у меня дурочка». И только тогда сказал то, что я ждала от него. Сказал так, будто это совершенно очевидно:
– Кто бы ни пришёл – это не имеет никакого значения, ведь у меня есть ты.
Если подумать, то его слова были действительно очевидны, их можно было даже не говорить. Он ответил, потому что видел, что мне важно это услышать: я и так слишком близко к сердцу восприняла его историю, представила его таким же обжигающе-влюблённым рядом с другой, и только его слова могли усмирить сопутствующую вспышку собственнической боли.
Пожалуй, это был наш единственный разговор, который закончился не вспышкой огня, а сотней нежных поцелуев и объятий. То, как он любил меня после него, оправдывало любые разговоры. Своей нежностью он выразил всё то, что не передадут никакие слова, – и через минуту я напрочь забыла о девушке с редким именем.
Я выполнила данное себе обещание и никогда больше не заговаривала с ним о других. Но, оставаясь наедине с собой, я несколько раз вспоминала эту его историю, пытаясь представить, какой была девушка, «слишком» его любившая, считающая его идеальным мужчиной; девушка, лучше него знающая, как сделать его счастливым. Хоть он и не сказал этого, её способ достижения счастья был очевиден: быть с ним вместе. Ещё более очевидной была причина его отказа от этого счастья.
Наверное, и я была такой когда-то. Встреться он мне несколько лет назад – я бы тоже однажды исчезла.