Загадка старого зеркала

Книга "Загадка старого зеркала" написана в соавторстве:  Валерий Лохов и Альфира Ткаченко.

                Психолого-историческая повесть

                Загадка старого зеркала

          Зеркало 1: История одной семьи  на курорте Усолье


     Жизнь каждого человека полна разного рода событий: рождение, первые шаги, любовь родителей, первый класс, первая влюбленность, юность и первые серьезные шаги в жизни, старость и...
     Когда это произошло, почти никто не знает. В каком городе или селе. В какое время года. Произошло...
     Произошло, именно произошло. Одна не молодая супружеская пара приехала отдохнуть на курорт. Городок Усолье их встретил солнечным блеском в не больших магазинчиках и салонах. Шумными улицами и колокольным звоном. Где-то на окраине раздавался голос муэдзина, на старой мечете и, распевая песни на заборах, веселились воробьи, потряхивая перьями и разгребая кучки пыли возле дороги.
     Половые трактирчиков стояли перед входом и приглашали местных посетителей и завсегдатаев. Зазывалы лавчонок юркали между людьми и предлагали посетить тот или иной магазинчик или салун. На Храме раздавался звон колоколов и местный поп раскланиваясь с прихожанами, прошел во внутрь к вечерни.
     Татьяна Дормидонтовна прошла к фотографии и спросила:
- Я сегодня могу сфотографироваться? Сколько будет стоить мое фото?
     Фотограф, не молодой мужчина в черном сюртуке, в белой рубашке и с карими глазами улыбнулся и, наклоняя голову на манер купца, ответил:
- Прошу барышня. Самые лучшие фото от Лисовских. С вас-с всего 3 копейки. Вам сейчас-с предоставить наш этикет?
- Пожалуйста, но не сегодня.
      Дама отошла в сторону, к мужчине статного возраста, в широкополой шляпе и с трубкой в руке.
- Пойдем, любезнейший, я позже зайду сюда. Я слышала, что жители городка постоянно приходят к нему: и семьями, и по одному, и с детьми. Его вежливость привлекает посетителей. - Татьяна Дормидонтовна взяла под руку Аполлинария Кузьмича, и они прошли дальше вдоль улицы по расположению к курорту. Солнце закатывалось за крыши домов, клены развивались под ветерком и вездесущие воробьи и голуби слетались на деревья для вечерней трапезы и, чтобы найти место для ночлега перед темной ночью. Когда супружеская пара проходила около Храма, раздался колокольный звон. Вечерня уже закончилась, и прихожане высыпали на улицу. Приятный ветерок покачивал ветви деревьев. Где-то замяукала кошка, потягиваясь после солнечного припека и растягивая лапки. Маленькая собачонка прошмыгнула между ног людей и промчалась вдоль по улице, поднимая за собой не большую пыль. Громко залаяв, она остановилась у лавчонки и, искренне поглядывая на торговку, высунула язык и просительно посмотрела: "Мол, ну, что жалко тебе одного кренделька?"
- Кыш, проклятая, - грозно бросила женщина, потирая руки о фартук, с масляными пятнами. Она посмотрела на собачонку и еще раз цыкнула: Кыш. Ишь, какая хитрая, а где я потом деньги брать буду себе. Тебе дай, другим дай, а мне, что останется тогда?
     Собачонка повиляла хвостом и бросилась к трактиру. Она знала, что многие подвыпившие посетители иногда дают сладкую косточку или часть пирога. Уж, они то не обидят ее. Да и кто может знать, как живет ее собачья душа. Откуда она сама и кто ее хозяева.
     Аполлинарий Кузьмич наклонился к плечу жены и прошептал: Любезнейшая Татьяна Дормидонтовна, посмотри на этот грязный и пьяный городок. Может мы зря согласились отдыхать именно здесь? Столько событий в один только день?!
   И мужчина зажмурил глаза, чтобы не видеть того, что они увидели возле Храма и трактира.
   Подвыпивший мужчина выскочил из трактира и побежал к концу улицы через большую площадь. Он еще издали начал кричать на ездока лошади, запрягшей в телегу с товаром.
    - Серафим, стой. Мать твою. Сейчас же отвози товар к магазину. - глаза Фрола залитые водкой, блестели, словно солнце снизошло до него и светило только ему одному. Он так и сверкал глазницами на Серафима, желая забрать весь товар к себе. Что у них происходило дальше, Аполлинарий Кузьмич с женой уже не видели. Но зато слышали, как раздались кулачные щелчки, и кто-то повалился на землю.
     Так прохаживаясь по главной площади Усолья, они дошли до курорта.
- Фу, как неприятно ... - проговорила Татьяна Дормидонтовна, привыкшая к тишине своего сада в Иркутске и зелени города. - И зачем вы, драгоценнейший, согласились поехать сюда и по причине не знания взять и меня? Я здесь вся покроюсь запахами пьяных холопов. И какие купцы могут быть в такой глухомани? Вы сами посмотрите на них, Аполлинарий Кузьмич, что это за народ? В Храм ходят только бедный люд. Дети не чесанные, сопливые. Старушки откланялись батюшке и целуют его руку грязным замшелым ртом. Как же мне после них благодарить батюшку?
- Ничего, потерпи немного, матушка Татьяна Дормидонтовна. Мы ведь только на несколько дней сюда. В Иркутске вам-с станет намного лучше. Пройдемте-с к курорту? Я вполне согласен с вами-с...
     Татьяна Дормидонтовна, женщина полных сорока четырех лет от рождения, имела фигуру, которая могла еще нравиться весьма богатым господам, с пронзительным взглядом ярко-голубых глаз, светлые волосы, уложенные на макушке пучком и теплым, слегка властным голосом, прошла за ворота курорта и остановилась. Дым от печей кочегарки развивался над Ангарой. Вдалеке прозвучал длинный гудок парохода, плавно покачивающегося на волнах и проследовавшего на восток в сторону Иркутска. Женщина вдохнула воздух, и мечтательно зажмурив глаза, проговорила:
- Как здесь-с хорошо. Так бы и не выходила в этот шумный городок. Невозможные зазывалы и пьяный люд только портят все настроение. А здесь... Ох, прекрасно! Пойдемте-с, любезнейший Аполлинарий Кузьмич к ресторанчику, нас уже пригласили трапезничать перед вечером-с.
   Посетителей в столовой было немного и поэтому супружеская пара из Иркутска, приехавшая недавно на курорт, прошли к столику и расположились в довольно-таки прекрасном настроении от прогулки по тропинкам курорта и, насладившись прекрасным видом реки и закатом, отужинать.
- Татьяна Дормидонтовна, голубушка, я вчера заходил в магазинчик, где продают шляпы, но мне показалось, что в Иркутске они более прекрасны.
- А что, Аполлинарий Кузьмич, эта уже не удостаивает вашего приличия? Может мы позже, у нас купим ее. Парфюм в салунах здесь не так уж прекрасен. Я разглядела зеркальце для себя. Чем же этот городок нас еще удивит?
- Подай мне чашечку чая.

                ****

... Когда женщина посмотрела в зеркало, она немного испугалась. Она отпрянула от своего изображения. Что ее так напугало? Зеркало, старое, с обшарпанной задней обшивкой с потрескавшимися на уголкам стеклах, выглядело обычно. Не молодая женщина, а ее звали Татьяна Дормидонтовна, ещё раз взглянула на свое отражение и опять отпрянула. Она увидела несколько таких же зеркал с потрескавшимися стеклами, и словно кто-то потянул ее за рукав, как бы уговаривая пройти вовнутрь, в царство загадочных зеркал, в которых отражались чьи-то лица. Улыбка очаровательной молодой женщины, строгий взгляд мужчины с трубкой в руке, милое личико девочки и палуба белого корабля, всадники в будёновках, старый Храм, колдунья. Татьяна Дормидонтовна попыталась сбросить видение, встряхнув головой, но оно осталось прежним, словно манило ее пройти по ковру, которого она, засмотревшись на зеркала, сразу не увидела.

                Зеркало 2: Девочка Аглая
 
    Девочка пробежала еще раз по дорожке возле дома, где жила старая бабка, которую все в деревне называли колдуньей и боялись ее. Яркое солнышко освещало все вокруг, и скользнула по окну дома. И только сейчас Аглашка увидела, что из окна на нее смотрит злая колдунья и зовет ее к себе. Испугавшись и озираясь по сторонам, девочка посмотрела еще раз на окно и осторожными шажками подошла к воротам, из потрескавшихся досок. Она открыла их и вошла во двор. Аглашка еще ни разу не была у колдуньи, да и какие девчоночьи игры могли ее занести в этот конец деревни. Двор, с местами пожухлой, местами яркой зеленой травой, показался девочки страшным. Она прошла по вытоптанной тропинке к дому и ступила на первую ступеньку, которая, как ей показалась, что вот-вот рассыплется, когда на нее наступишь. Доски на ступеньке были старые, потрескавшиеся, с обшарпанными углами и сквозными дырами. Девочка поднялась на вторую ступеньку и затаила дыхание, как ей было тяжело подниматься на крыльце старой бабки, которую все жители деревни обходили стороной. А когда проезжали или проходили возле ее дома, крестились и, чертыхаясь, старались быстрее преодолеть его, посылая проклятья.
   Аглая, осмелившись, протянула руку к ручке двери, и ей показалось, что дверь почти невесомая. Так легко она открылась, словно было сделана совсем из досок. Потрескавшиеся, с длинными ворсинками древесины, местами зияющие дырами, доски на двери были легкими. Девочка открыла дверь и очутилась в темной комнате. Широко открыв глаза, быстро моргая, она смотрела на старую бабку. Та, сидевшая на табуретке, такой старой и обшарпанной, попросила не приятным скрипучим голосом ее:
- Девочка, помоги мне. Мне надо проветрить траву, которой я лечу людей.
- А-а-а, вы лечи-и-те людей? - глаза у Аглашки открылись еще больше, и она рассматривала жилище и бабку.
  Старый черный сундук стоял у печи, давно не беленой и с черными тараканами, бегающими нагло по всей комнате. Возле окна стоял давно не мытый стол. Бабка, старая и грязная, с нечесаными волосами и крючковатым носом, смотревшая на девочку белесыми белками глазниц, сидела на табурете. Она еще раз вздохнула, издавая противный запах из ее рта и попросила:
- Помоги мне проветрить вот эту траву, которой я буду лечить людей.
- Хоро- о- о-шо, - прошептала девочка и стремглав выскочила за дверь. Немного отдышавшись, она задумалась, ей сразу выкинуть вонючую траву, от которой разило не только давно не мытым жилищем, но каким-то запахом, гниющего и мертвого тела.
Зажав нос и промчавшись по крыльцу, она бросила пучок травы на поручень и умчалась за ворота.


                Зеркало 3:  Гражданская война - Путевка


         В этот день супруги проснулись рано, с восходом солнца, которое никогда не просыпается само по себе, а будит засонь, пуская свои лучи через окна прямо в глаза. Обычно они спали в разных кроватях, но иногда оказывались в одной.
         Утром недвусмысленно улыбались друг другу, глядя влюбленными, такими родными глазами, словно впервые встретившись. И хотя это случилось давным-давно, каждое такое возвращение в реальную жизнь радовало их более, чем сновидения, которые по причине некоторой греховности каждого в юности были порой не очень приятны. Женились-то поздненько, когда обоим было за тридцать, и каждый успел попробовать начало взрослой жизни, не обременяя себя супружескими обязательствами и клятвами верности.
     Открыв створку окна, Аполлинарий произнес:
- Красота невиданная! Редко такие зори бывают над Ангарой. Таня, подойди, полюбуйся этой красотой.
   Супруга, все еще лежа в кровати, произнесла:
- Налюбовалась уже за эти дни. Ничего особенного нет. У нас в Иркутске такие же, ничем не хуже.
- Нет, Танюша, здесь особенные. И воздух совсем иной, не то, что у нас. Погода обещает быть солнечной, теплой. Что мы с тобой планировали на сегодняшний день? Я что-то запамятовал.
   Но супруга никогда и ничего не забывала.
- Идём в город. Надобно посетить церковь. А то скоро домой возвращаться, а мы так и не побывали в ней.
- Да-да, - подтвердил Аполлинарий, - вспомнил.
       Хотя и много лет вместе, а два государства так и не стали полностью единым. Отношения между супругами то портились, то налаживались, порой переходя в идиллию. А пограничные столбы то сдвигались вглубь одного государства, то наоборот. Иногда они, словно призраки, вообще исчезали, и пересекать границу становилось возможным безо всякого на то позволения и визы.
       Сегодня день воскресный и большая часть лечебных процедур на курорте отменена. Многие курортники отдыхали в корпусах. Супругам повезло, и они получили отдельный номер на двоих в спальном корпусе курорта. Конечно, за серьезные деньги. Но были счастливы, несмотря на траты.
       Аполлинарий надеялся расстаться с тростью. Очень уж болел коленный сустав. Позавтракав в столовой курорта, супруги не спеша направились в город.
       Татьяна Дормидонтовна, дама бальзаковского возраста, не скупилась на наряды и была в красивом темном платье. Но, зная, что необходимо посетить церковь, на голову надела скромный, черный платок. Муж в темном костюме и шляпе, при трости, придаваемой особый шарм, выглядел настоящим Аполлоном. Как и положено супругам бывать на людях. Татьяна держит мужа под руку.
      Отойдя от ворот курорта «Усолье» метров на двести и увидев купола церкви, Аполлинарий попросил супругу:
- Танюша, давай остановимся. Что-то нога разболелась. Постоим немножко.
       Нога, конечно, немного побаливала, но его остановили внезапно нахлынувшие воспоминания о том, как он впервые оказался в селе Усолье, как раз на том месте, где они сейчас находились, на улице Большой базарной. Она тогда так называлась. И это врезалось в память навсегда.
      Картина давно минувших дней почти мгновенно вспыхнула и пронеслась в сознании, словно это случилось совсем недавно…
      … Гражданская война шла к окончанию. Стояла морозная зима 1920 года. Бойцам мало помогала их форменная одежда - будёновка и шинель. Трещавшие морозы и пронизывающий ветер доставали до самой последней клеточки тела. Спасали от этого только молодость с оптимизмом. Да еще вера в победу и лучшую жизнь в будущем.
          Он служил во взводе разведки 5-й Армии красных войск под командованием Блюхера. Шли буквально по пятам отступающей Белой армии под командованием адмирала Колчака в сторону Иркутска.
          В тот день стояла яркая солнечная погода. Обильные снегопады и трещавшие морозы приостановились. Миновав по льду замерзающую реку Белую, он в составе головного взвода втянулся в село Усолье. Шли к нему быстро, то галопом, то наметом по Бадайской дороге. Да и улица называлась также, что и деревня Бадай, оставшаяся далеко позади. От быстрой езды у Аполлинария закололо в животе, а от взмыленных лошадей шел пар. Человек двадцать взвода конной разведки, миновав низину, поднялись на пригорок и двинулись далее, отдыхая от бешеной скачки.
      Вот и улица Полицейская. Ее название настораживало бойцов, и ребята, часто и внимательно осматриваясь по сторонам, держали карабины наготове. Миновали ворота с большой и красивой вывеской «Курорт «Усолье»» и, круто свернув в правую сторону, двинулись далее по наезженной дороге улицы Большой базарной. Уже видны шатровые купола церкви с крестами на их вершинах, блестевшие от лучей яркого солнечного света. На этом благодатная, мирная идиллия закончилась.
       Неожиданно раздался рой, просвистев, а затем и треск длинной пулеметной очереди, накрывшей выехавших всадников, находившихся уже поблизости от церкви. Вскрикнули люди, дико заржали лошади.
        Пули следующей очереди вздыбили снежные фонтанчики на дороге, шлепались и впивались в стены домов. Привыкшие к таким ситуациям бойцы кинулись под защиту домов и заборов, где пули не смогут их достать.
       Двое бойцов были срезаны мгновенно и свалились с лошадей в снег. Раненые лошади понеслись вдаль улицы, вынося под огонь пулемета своих седоков. Командир взвода быстро сориентировался и скомандовал:
- Спешиться! Укрыться и дальше не продвигаться!
      Оглядев своих бойцов, приказал:
- Аполлинарий, за мной! Пулемет бьет с колокольни церкви.
      Меж домов, оградами с высокими заборами, они вышли на следующую улицу и, укрываясь за строениями базарной площади, проникли за церковную ограду.
      Догадливые бойцы понимали, что необходимо отвлечь внимание стрелявших с колокольни, чтобы те не заметили подкрадывающихся бойцов и, рискуя жизнями, по очереди вели огонь по этой огневой точке.
      Прячась за строениями в ограде церкви, Аполлинарий с командиром оказались у входа, который, на их счастье, оказался не запертым. У колокольни три этажа – приличная высота, позволяющая хорошо просматривать местность. Пытаясь не шуметь, они двинулись по винтовой лестнице. Вот и дверь, ведущая на самый верх. Она приоткрывается, и высунувшаяся рука бросает гранату. Аполлинарий и взводный успевают выстрелить в сторону врага. Граната, стукнув о ступеньку, полетела вниз.
       Раздался взрыв, не причинивший никому вреда. Лишь Аполлинарию, словно иглой, ужалило в ногу.
       Их выстрелы были точны, и они, войдя на площадку, увидели всю картину произошедшего. Неподалеку от входа лежал человек с большим крестом на шее, в меховой шубе и зажатым в руке маузером. Шапка рядом с прострелянной головой, лицо окаймлено большой седой бородой.
       Тут же, среди стреляных гильз, находился пулемет «Гочкис», французского образца, узнаваемый по большому стволу.
      - Мертв, - произнес взводный, - захвати пулемет, уходим.
       ... Всё это пронеслось одним мгновением и отошло куда-то в глубины памяти. Аполлинарий взглянул на Татьяну, и тут же память, словно зеркало, вернула его вновь к тем давним событиям...
         Его взвод вместе с иными бойцами разместился на ночевку в одном из помещений курорта. Усталые, промерзшие ребята, найдя силы напоить и накормить своих верных помощников лошадей, разместились в столовой, ожидая, что их хоть чем-нибудь накормят. Взводный ушел ходатайствовать, а они сидели за столами, поглядывая по сторонам. Отвыкли от благ цивилизации. Все делалось бегом, на ходу. А тут так тепло и уютно!
        Вошел командир с тремя молодыми девушками. Они принесли долгожданный ужин в бачке. Молодые поварихи расставили чашки, ложки, разложили по тарелкам хлеб.
       Но взгляд Аполлона устремился не на вкусно пахнущую щами чашку, а на ту, которая ему ее наполняла черпаком из бачка. Он увидел ее, Татьяну. Конечно, имени он еще не знал, но что влюбился в это ангельского вида существо, понял сразу, с первого взгляда на нее. Что происходило с ним в эту минуту, он помнит слабо. Чары любви охватили его полностью, лишив возможности соображать и говорить. Он механически вместе со всеми ел щи, пил горячий чай с сахаром и всё норовил вновь увидеть свою избранницу, обслуживающую вместе с другими девушками красноармейцев.
       Утром необходимо идти дальше. Покормив бойцов, девушки намеревались отправиться на кухню. Не выдержал Аполлинарий такой несправедливости.
      "Не могу я ее потерять. Иначе, зачем жить?!"
       Он решительно направился за девушками и вошел на их рабочее место. Ту самую увидел сразу и предстал перед ней во всей своей красе, в будёновке со звездой, с шашкой на поясе и карабином за плечом.
       Девушка видит перед собой молодого рослого парня с розовыми щеками и серыми глазами, почти бездумно смотрящими на нее. Она все поняла и приветливо улыбнулась ему, дав понять, что его намерения не напрасны. Растаяло прибитое Амуром девичье сердце при встрече такого красавца. Но надо выходить из создавшегося положения.
- Вы что, Аника-воин, на кухне патроны забыли? – разрядила обстановку девушка.
     Нашелся, что ответить Аполлинарий, хотя и с трудом.
- Нет, чуть сердце свое здесь не оставил.
     Он неотрывно смотрит на нее, ища хоть какого-нибудь ответа.
- Вот отвоюетесь, приезжайте к нам на курорт, подлечим.
- Обязательно приеду. А как ваше имя?
- Татьяна. Можно просто Таня.
- А я Аполлинарий.
    Пора уходить, труба зовет. Понимает это он, но как хочется остаться…
   ... Словно издали слышит голос жены:
- Аполлинарий, ты чего молчишь? Посмотри по сторонам, какой сегодня чудесный день!
- Да, да, - отвечает он и оглядывается вокруг. Они проходят мимо двухэтажного здания.
- Это улица Депутатская, а этот дом, - она показывает рукой в сторону величавого дома с двумя львами у входа, - центр города.
    На фасаде вывески: «Районный Совет рабочих и крестьянских депутатов» и вторая «Усольский районный комитет КПСС».
- Давай, посетим базар, - предлагает Татьяна.
- Как без него, - соглашается Аполлинарий.
    Торговая площадь рядом, сразу за церковной оградой, вдоль которой они также идут. Несмотря на ранний час, народу уже полно. То тут, то там выкрики, зазывающие покупателей. Здесь множество ларьков, лавок и торговых рядов. А сегодня воскресный день, и из соседних сёл прибывало немало крестьян со своей продукцией, создавая дополнительную суету и ощущение жизни. Чего только нет на прилавках! Аж глаза разбегаются от такого богатства и разнообразия. Здесь полушубки с пиманами, шорные изделия, кузнечные и столярные. А от продуктов аж лавки ложатся от изобилия и красоты. Главными достояниями базара был, конечно, дежурный милиционер, степенно прохаживающий меж торговыми рядами с наганом на боку и перекрещенными ремнями на френче, вызывающим трепет и уважение к властям.
     Идут супруги меж рядов, приглядываются и прицениваются к товарам. Уйти без покупок никак нельзя. Это равно тому, что взять вольный грех на свою невинную душу. Здесь Аполлинарий полностью полагался на вкусы своей супруги, искушенной на приготовлении завтраков и обедов. Да по домашнему уюту она не забывала, покупая, что необходимо, а порой и не нужное. Разве поймешь здесь женщин? Благо, что позволяли возможности. Зарплата у Аполлинария солидная. Как-никак начальник цеха. И тут его внимание привлекла вывести на одном и павильонов «Комната смеха».
- Таня, зайдем, - показывая на это заведение рукой, предложил Аполлинарий супруге.
  Не очень хотелось ей выглядеть смешной или даже уродливой в глазах супруга. Не дай Бог еще разлюбит ее такую.
- Пойдем, только по одному. Иди первым. Сейчас куплю билеты.
     Идет Аполлинарий по комнате, любуется изображением людей, чтобы как-то отвлечься и повеселиться. Вот он в одном из отражений видит себя худущим, коим никогда еще не видел себя. А в другом – очень толстым, словно буржуй с карикатуры. На этом – толстозадый, словно долго сидящий бухгалтер. А вот у него могучая грудь, как у Ильи Муромца, а здесь – большая голова, как у Соловья-разбойника. И еще много отражений от кривых зеркал, где он то рукастый, то мордастый, то длинноногий. Невольно улыбка появлялась на его лице, надо сказать, весьма серьезного человека. Но на выходе висит обычное зеркало. При виде себя в нем Аполлинарий успокоился и остался доволен от посещения этого веселого заведения.
- Твоя очередь, - говорит он Татьяне и хитро улыбается.
      Видя довольного супруга, она смело шагнула в двери комнаты. Воскресный отдых есть отдых.
      По площади снуют мальчишки, что-то кричат меж собой. Вдруг один из них буквально налетел на него. Хотел было схватить хулигана за шиворот, но не успел. Тот быстро отстранился от него и бегом подальше, только грязные пятки замелькали.
       Аполлинарию показалось, что жена засмотрелась на свою красоту – слишком долго тянулось время в одиночестве. Он решил посмотреть время и сунул руку к тому месту, где у него висели карманные часы, поблескивая золоченой цепочкой. А там их нет! Рука ощутила пустоту и во второй раз, еще не веря в случившееся. Чуть ли не ужас охватил Аполлинария от утери такой дорогой для него вещи.
       Как только шок прошел, он осмотрелся, ища глазами милиционера, которого видел не так давно. Тот находился неподалеку, степенно прохаживался меж рядами, держась руками за кожаный форменный ремень. Аполлинарий быстро направился к нему и, подойдя, попросил разрешения:
- Товарищ милиционер, можно к вам обратиться? У меня проблема.
Блюститель порядка вопросительно посмотрел на гражданина, ему пока незнакомого.
- Обращайтесь. Я вас внимательно слушаю.
- Товарищ милиционер, у меня украли часы.
- А может статься, что вы их утеряли?
- Нет. Они на цепочке и выпасть из кармана никак не могли.
- Хм. А что-нибудь необычного с вами не произошло?
- Да нет, ничего. Разве что мальчишка беспризорный случайно налетел на меня.
- Так и знал, что шпана орудует. А особые приметы у часов имеются?
- Да, там гравировка имеется. Наградные они, потому и ценны. Губчека наградила меня за хорошую работу. Лично товарищ Ян Строд.
Милиционер все сразу понял без дальнейших слов.
- Приходите часикам к пяти в отделение. Я полагаю, что мы их сыщем. Вы знаете, где расположена милиция?
- Да, знаю.
- Вот и хорошо. Идите пока по своим делам, не беспокойтесь.
Вышедшая из комнаты смеха Татьяна, отыскав глазами супруга, окликнула:
- Аполлинарий! Я уже свободна.
  Они направляются в сторону ворот церковной ограды, вырисовывающейся не аркой, а похожими на букву «П». У входа в ограду множество различного люду, как обычно в выходные дни. Их задача – не посетить храм, а встретить желающих это сделать. Среди них калеки, нищие, просто попрошайки, рассчитывающие на добрую, щедрую русскую душу и толстый кошелек.
К супругам подошла старая цыганка и предложила:
- Красавец, дай руку, всю правду скажу.
- Я и сам знаю о нас все, что было.
     Взгляд черных, цепких цыганских глаз говорил о том, что просто так от нее отделаться будет трудно.
- Танюша. Дай ей рубль, безо всякого гадания.
- Ага, рубль. Это много, хватит и полтинника.
     Татьяна достает из кошелька монету и передает ее ясновидящей.
- Вот, возьми и не приставай. У нас нет времени.
Едва отделались от цыганки, как подошел странный мужик в ветхой одежде.
«Юродивый, - догадался Аполлинарий, - этого можно выслушать».
Курносый, заросший щетиной, в неряшливой одежде мужик уставился на него. Тыча указательным пальцем, заговорил:
- Вы, коммунисты, скоро разрушите этот храм. Спасская церковь перестанет существовать. Камня на камне не оставите здесь. Все отойдет бесову отродью, разберут и растащат.
     Молчит Аполлинарий. Очень тяжело и необычно слышать такое из уст юродивого, обычно вещавшего правду-матку. Но этот разговор прервал звон колоколов, идущий с высоченной, трехэтажной колокольни.
     Юродивый прервал разговор, обернулся в сторону церкви и, осенив себя крестом, проговорил:
- Наш царь-колокол звенит. Более двухсот пудов весит. Далеко слышно!
Он сказал это с гордостью.
     Достав кошелек, Татьяна раздала мелкие монетки почти всем сидящим и стоящим у ворот.
     Они входят в огражденную территорию. Здесь царит свой мир, отличный от светского. Небольшое кладбище, где похоронены священники, патриархи. Идут мимо надгробий, некоторые уже поросли мхом. Неожиданно Татьяна остановилась у одного из них и произнесла: - Это мой родственник.
- Кто такой? – удивился Аполлинарий, ничего не знавший об этом.
- Александр Павлович Староверов. Мой дядя. Я и сама не ведала того, что он здесь покоится.
      Народу во дворе много, воскресный день. Аполлинарий смотрит на красавицу пятиглавую церковь, двери которой открыты для всех. Но он не имел обычая креститься и произносить молитвы, в отличие от набожной супруги. Не совсем верующей, скорее немного сомневающейся в некоторых постулатах и истинах. Она трижды перекрестилась и голосом, не терпящим возражения, произнесла:
- Войдем в церковь. Сюда же шли.
       Входные двери распахнуты настежь. Кто-то входит, а кто-то уже выходит, отдав долги на поддержание царства небесного. Аполлинарий решил поддразнить супругу:
- Не будь церкви, никто бы и не знал о существовании этого царства. Может, прав Ленин? Он же утверждает, что царство небесное является порождением царства земного, а не наоборот.
Супруга строго произнесла:
- Тише, Аполлинарий. Мы не на базаре, а в храме.
      Далее рассуждать нет возможности, они перешагнули порог благородного заведения, где замолкает даже самый отъявленный безбожник.
- Сними шляпу, - напомнила супруга, тихо пробурчала: - безбожник.
      Неоднозначное отношение Аполлинария к Иисусу Христу. В том числе и как к спасителям человечества, в честь кого назван и этот храм, Спасская церковь. Он не понимает того, что еще не пришел к нему, или уже прошел мимо, уйдя в коммунистическую земную религию, которой отдавал большее предназначение. Таковы складывались реалии жизни, когда с мнением большинства в коллективе считались, пускай даже формально.
      Татьяна купила четыре свечки. Две подала мужу, две оставила себе.
- Следуй за мной, - попросила супруга и направилась в левую сторону зала церкви, - здесь ставят свечки за упокой душ. Кого помянешь – упомяни.
Затем они перешли в правую сторону и поставили зажженные свечи.
- А здесь ставят свечи за здравие живущих, - поучала Татьяна.
Постояли, подумали.
- А теперь к алтарю идем.
        Иконостас богат изображениями самого Христа, Матери Богородицы, Святой Троицы и множества иных угодников. Аж глаза разбегаются у Аполлинария.
- Перекрестись, - слышит он голос супруги, - ничего с тобой не случится.
       Никогда еще не осенял себя крестом Аполлинарий, даже в минуты смертельной опасности, которых в его жизни было немало во время Гражданской войны и особенно после нее, когда довелось воевать с бандитами в частях Чон, в открытых схватках и в качестве агента.      
      Неожиданно для себя Аполлинарий ясно услышал тихий, но четкий голос:
«Сын мой. Покайся в грехах своих».
«Но я был воином».
«Твой грех большой, но не смертный. Покайся».
«Прости меня, Господь, за грехи мои», - неожиданно для себя произнес он тихим голосом.
«Прощаю».
И тишина… долгая, необычная.
      Рука, словно сама по себе, сложила пальцы в перст и наложила на крест. Ничего не случилось, мир не перевернулся. Все было на своих местах.
      Жена, видя такое, улыбнулась и произнесла:
- Вот таким я люблю тебя больше.
       Конечно, Аполлинарию приятно слышать такое от своей любимой женщины. Но и еще одна любовь, совсем иная, поселилась в его душе, и ему показалось, что становится совсем иным человеком, и он уже никогда не будет прежним.
       Татьяна решила, что на первый раз посещение церкви прошло успешно. Она-то уверовала в Иисуса Христа давно, сколько помнит себя. Ее родители были глубоко верующими. В этом же духе воспитали дочь, часто беря с собой, когда шли в церковь. Молиться научилась тихо, без лишних слов.
       Нельзя показывать людям свое отношение к религии. Муж-то работает начальником на заводе. А там авторитет показной набожностью не заработаешь, не продвинешься наверх по карьерной лестнице. Там совсем иные мерки.
      Выйдя из церкви, они направились в сторону курорта. Наступало время обеда, и опаздывать к нему никак нельзя. Ближе к вечеру они вновь не спеша шли по городу. Дойдя до отделения милиции, Аполлинарий попросил супругу:
- Татьяна, мне необходимо зайти в отделение.
- Что такое? – удивилась жена.
- Есть небольшое дело. Потом расскажу.
       Дежурный милиционер вопросительно смотрит на вошедшего солидного мужчину, одетого по-городскому.
- Вы что-то хотите заявить? Что случилось?
- Нет, ничего. Я насчет карманных часов, которые у меня украли сегодня на базаре.
- Вам повезло. Нашлись ваши часы. Постарались наши милиционеры.
Он достает из сейфа часы и подает их.
- Ваши?
- Да, мои, - узнав свое достояние, произнес Аполлинарий. Они с гравировкой.
Милиционер уважительно смотрит на их владельца, хорошо понимая, кто стоит перед ним.
- Спасибо вам. Дороги они мне как подарок.
- Прочитали мы эту надпись. Всем подряд не дают такие. Достойная награда. Распишитесь в получении.
      Через два дня срок путевки истек, и они на стареньком пароходе «Сокол» отправились домой, в Иркутск, любуясь красотами реки Ангары и строя новые планы на жизнь. Шло лето 1933 года.

       Зеркало 4: Красная цена - Продразверстка

   Дождь не стихал вот уже несколько дней. Тучи бередили душу, дождь шёл шквальной полосой. Днём было так темно, что даже не было видно деревья. Людей на улице почти не было. Солнце ещё не скоро обещало показаться из-за надоевших, вот уже третий день висевших над городом, туч.
    Дома погрузились в дождливую темноту. Ставни на окнах закрывали на ночь как обычно, а днём открывали. Но от того, что хозяйки открывали ставни на окнах на день, светлее на душе не становилось вовсе. Дождь хмурился, тяжелели тучи, набрякшие над городком, грозно гудел ветер во всех проулках и переулках, завывая на углах с посвистом. Ветки намокли и клонились над крышами домов. Даже, вечно бегающие собаки в солнечную погоду по двору, теперь сидели притихшие, боясь выглянуть дальше своей будки, и лениво поглядывали сквозь прикрытые глаза на проливной дождь во дворе. Так продолжалось несколько дней и только утром показалось солнце.
    Магазин, что находился в усадьбе Жилкина, должен был открыться еще утром, показал блеск тяжелого металла на замке. Минихан подошёл к двери и вставил ключ в замочную скважину. Он уже несколько лет работал у Жилкина в магазине приказчиком. Торговали разным товаром: яблоки возили с Джунгариии, мануфактуру и разную утварь. В подвале всё держали, а потом продавали…

… - Минихан, пора, уже народ идёт. Продавать надо. Ты яблоки-то все достал.
- Все. А что, на прилавок-то вот эти духи и мыло выложить? Я всё записал в книгу. По порядку. Всё аккуратно. Здесь женские духи, пудра, туалетное мыло. Всю мануфактуру, что вы привезли. Когда теперь назад, в Джунгарию-то, ещё? Народ ещё яблок требует. Хоть каждый день давай, - Минихан посмотрел на своего хозяина и улыбнулся.
    Он хорошо знал, что хозяин ему доверяет и поэтому вёл все записи по приёмке товара аккуратно. Всё записывал, как полагается. Циферка к циферке. Так и работал у него, уже много лет. За его аккуратность и платил хозяин ему хорошо.
    Минихан вышел в зал магазина, посмотреть, всё ли выложил правильно на прилавок. Уже кое-кто стоял на улице. Ждал, когда откроют магазин.
    Он знал, что дома его ждёт жена, молодая Хадыча.
    Она была сегодня в гостях у отца. Он давно ждал её.
- Что, с мамой как? Всё нормально? А сестра где?
- Ушла куда-то. Что ей молодой, дома сидеть, что ли? Да и удержишь вас дома-то. Всё к подружкам ходите. Не знаю, когда придёт.
- Ладно. Я потом ей скажу, что хотела сказать. Не буду ждать. Меня дома ждут. Ну, ладно, я пошла. А то скоро Минихан придёт. Ждать его надо. А что, это Магрифа-то показала нам, брошь с синими цветочками какую-то? Кто ей подарил её? - хитро улыбнулась Хадыча, заглядывая отцу в лицо. Вдруг он знает, откуда она.
- Она уже приехала, когда. Вот и брошь её оттуда, из Бодайбо. Он подарил. Любил он её. Но не знаю, как жили. Он свою работу любит. И не бросит её никогда. А она гордая. Не посмотрит ни на кого. Вот и осталась одна, - отец посмотрел на дочь и вздохнул.
   Он сожалел, что отдал дочь за Минихана. Она была, хоть и ни как Магрифа, менее красива, но всё же, он богат, а Минихан, что. Так себе. Когда ещё разбогатеет. Вот работает сам на купца, а своего дела не имеет. Мы-то хоть, немного что-то имеем. И уважение среди людей. А он. Так, прибивается к нам и только. Он ещё раз с сожалением посмотрел на дочь, хоть и знал, что сейчас, наверное, всех бедными сделают. По России шли беспорядки, продразвёрстки. Вон уже и Хамзиных раскулачивать будут, наверное. Не избегут они этого. Как всё уберечь от дураков беспредельщиков. Сами голодные и нас делают таковыми. Вот и работай на них, дураков. Эх!
    - А ты опять с комсомольцами на агитки пойдешь? - вдруг спросил отец ее. - Будете татар развлекать? А Магрифка то, что делала на съезде то? Комсомолка! Татары то не грамотные многие. Я слышал, что Ибрагимкин то сын в школе детей наших учит?
- Да. Кашаф же окончил институт в Иркутске... Теперь и у нас есть учитель свой. Нам помогает и в Избе-читальне. Мы теперь спектакли ставим там. Все про Чехова и Тургенева прочитали. Думаем, что следующий спектакль интересным будет.
- А, ваше дело. Теперь все  в революцию ударились. Вас удержишь разве. А в семье то как? Все хорошо? - отец посмотрел на Хадычу.
- Нормально. Минихан не делает препятствий. Он в магазинчике все время. А нам всем хорошо. И Шамсийка с нами уже. Бабикамаль и другие девушки. Назимка роли учит. Как настоящий артист. Абдулла песни с Кашафкой разучили, теперь поют. Приходи  к нам. Понравится.
- Я бы пошел, а кто за скотиной смотреть будет? Думаешь, тулупы сами по себе появляются? Ты все по агиткам ездишь, за домом смотреть надо.
   Хадыча вышла. Промолчала в ответ отцу. Она не знала, что думает отец. Она вообще не вмешивалась в мужскую работу и разговоры. Мусульманкам нельзя было заходить даже на мужскую половину. А справляться о чём-то, на вроде работы и подавно. Поэтому, она спросила его только о сестре и пошла домой, заторопилась к приходу мужа. Строг был Минихан. Положение в городе не просто было заработать. А он уже работал приказчиком в магазине. Имел кой, какие деньги. Мог себе позволить что-нибудь. Да и мужики смотрели на него уже не с высока, а на ровнях. О театре татар уже многие говорили, разное. Кто осуждал, а кто и помогал им. Комсомольцы татары уже многое делали для своего будущего. Хадыча не шла домой, а летела, надо было к приходу мужа успеть приготовить ужин. По пути забежала к Магрифе, узнать, когда следующий раз они встретятся. Кто придет еще. Что делать еще с не грамотными татарами.
   Телега подкатила к магазину, на ней сидела баба. Видно было, что они из деревни, только что. Баба сидела и смотрела по сторонам, словно никогда не была в городе. Она была одета в платье-сарафан, коса закручена вокруг головы, на ногах были лапти, которые выглядывали из-под сарафана. Лето было в самом разгаре. И на улице было уже жарко. Дождь прошёл. Стояла теплая летняя погода. Деревья вздохнули от свежего воздуха. Листья зашевелились, словно у них наступил праздник. К магазину подъехала телега, и из неё вылез мужик и направился к дверям.
- Что Вам, с угодно, с? – спросил Минихан входившего.
    Мужик снял картуз, потрепанный и видавший виды. Постоял немного, потоптавшись у порога, и промямлил, оглядываясь по сторонам, словно его могли увидеть за постыдным делом.
- Дак, мне, это, мне бы гвоздёв немного и верёвки надо быть. Дом я строю.
- Счас, одну минуту-с, – продавец, ловко извернулся и насыпал гвоздей на весы, где по правую сторону стояли гири. Он насыпал гвоздей в бумагу и начал считать деньги.
- Три рубля, так. Вот ваши гвозди-с, - и подал мужику, что стоял возле прилавка.
   Весь день светило жаркое солнце. По дороге проехали куда-то красноармейцы, весело распевая песню, про какого-то командира. Их лошади везли седоков и качали головами в такт шага.
   Вот прошли две бабы, посудачили и пошли дальше. Денег видимо у них не было, чтобы зайти в магазин. Так и стоял Минихан с продавцом в магазине, весь день, поджидая посетителей.
- Пора закрывать, уже солнце клонится на запад. Смотри, какой закат. Пыль хоть улеглась немного. А с Ангары ветерок после дождя уже прохладой веет, - сказал Минихан, выглядывая из дверей на улицу.
   Он пошёл закрывать двери в магазине. Уже вечерело, и пора было закрываться.
   Вернулся в магазин и встал за свой столик, начал подсчитывать выручку за день. Три, пять, ещё пять рублей, рубль.
- Да, сегодня хорошо поторговали. Хозяин будет рад.
   Он шёл по улице домой. Впереди себя никого не видел. Точно вымерло всё вокруг. День был жаркий и поэтому, вечером, вообще никому вылезать на улицу не хотелось. Стояла вечерняя тишина.
   «Лишь бы продразвёрстка нас не тронула. Вон, опять куда-то поскакали коммунисты. Опять кого-то раскулачивать».
   Дома он сел за стол, накрытый едой и начал ужинать.
   Хадыча стояла на кухне, не выходя со своего места. Так положено вести себя женщинам мусульманкам.
- Минихан, а Минихан, беги быстрее, там коммунисты пришли, в магазин-то. Документы требуют, какие-то, - закричал в окно, прибежавший продавец.
    Он был весь в поту. Лицо было испуганное. Мужчина еле перевёл дыхание от неожиданного бега. Заглядывая в окно, он громко выругался на приехавших милиционеров.
- Что, ты кричишь? Сейчас. Вот только доем и пойду. И что это они, на ночь глядя. Не дают покоя ни днём, ни ночью.
    Минихан посмотрел на жену, которая от испуга забежала за печь и молчала.
    Он давно ждал милицию. Но как-то всё время эта беда обходила его стороной, как и других купцов. А тут, неожиданно, ночью, они нагрянули и уже копаются в магазине, как у себя дома.
- Беги к Хамзиным и отцу. Скажи, что они пришли, всё отбирать будут.
    Минихан надел тюбетейку и пошёл в магазин.
    Он не сомневался в бумагах. Всё аккуратно, как всегда, он записал в амбарную книгу. Весь товар, что привёз его хозяин, был здесь. Ведь они будут искать и припрятанное. Но он не стал ничего прятать. Товара было и так мало. Что-то не удалось хозяину привезти всего того, чего он хотел. Так и торговал тем, что было. На прилавках было почти пусто. Только яблоки, да немного кое-какого товара из хозяйственного инвентаря.
   «Как же я буду им давать что-то. Хозяина нет, - он испугался ещё больше, посмотрел по сторонам, потом вдоль улицы, перевёл дыхание и пошёл дальше, - Кто его знает, что он подумает. Мне он всегда доверял. А тут, как назло, его нет. И родственники его весь день крутятся, как помешанные».
- А, Миниханка, ничего не украл? Знаем мы вас, татар. Где вы, там и нож, там и убийство. Э, - и он шутливо погрозил пальцем, - Кого-кого, а тебя мы знаем. Мы тебя и взяли к себе поэтому. Ведь как работать с кем-то? Ты всё хорошо знаешь. И доверить тебе можно. «Как родной ты теперь», - говорили его родственники, приходя в магазин, - Торгуй, торгуй. Да, смотри, ничего не укради, - опять полушутя, полусерьёзно ответил родственник хозяина.
   Они уходили, а он всё переживал, так ли это или не так: «Доверили, а ты думай всё время, да за продавцом следи. Вдруг этот шайтан упрёт что-нибудь, русский. Как это он, мог украсть у них. Денег получаю много, мне хватает. Что ещё надо».
   Вот и пришлось обиду на их «оклики» далеко в душу прятать. Чтобы никто не видал её. Так и работал на хозяина много лет. Да тут ещё и отец Хадычи,
спросит, что, а сам всё на него смотрит, не врёт ли, а потом посмотрит ещё и говорит ему, словно он украл что у него, от его богатства:
- Что-то ты Минихан, плохо о моей дочери заботишься? Никак не пойму, что это она не весёлая стала? Раньше как пташка по дому летала, а тут, как ни приду, всё время за печкой, да за печкой. Что по дому прибрать, так она у меня всё сделает, не то, что другие. Смотри за нею. Ты теперь всё имеешь. А что было-то, у Халидке-то. Бедность. Кусок хлеба вечно надо добывать. Вон и девка-то твоя, как не родная ходит. И куда это ты столько-детей-то нарожал? Теперь с ними нянчиться надо. А моей, Хадыче не до деток бы. Вот отпустишь её ко мне, домой, она и опять будет, как пташка летать, смеяться да веселиться, как принцесса. Куда ты теперь, свою Сарку-то денешь? Да и Рашидка у тебя, приёмная-то. Обуза они тебе. Равильку-то забрал, а он стервенец, не благодарный, Хадыча всё говорит, что-то то не так, то другое, не слушается сильно-то. Соплиносый мерзавец. Я вам хорошо помог.
   Рашид, отец Хадычи, своих детей любил, но к детям Минихана относился с опаской. Мурза, как поговаривали многие в городе. Он и сам Минихан всё время твердил про свою дочь, Сара - не родная мне. Как будто отвязаться хотел, а сам к Хадыче бежит. С тестем чай пьёт. Он богатый, а я…
   Минихан шёл к магазину, и всё время у него в голове носились мысли, что так рано у него отбирают нажитое скорбным трудом богатство. И что это так, всё от меня, да от меня. К Рашидке никто не едет. Он живёт как мурза, богато. Всё имеет. И дом, и богатство. А я, как неприкаянный. Мечусь между нескольких огней, и никто не поблагодарит даже. Халида как умерла, так счастье как будто пропало. Да и с нею не особо счастье-то было. Отец, Ибрагим, строгий, ссыльный. Уже слепнуть начал. На каторгу прибыл и здесь остался. И что это им не сиделось, в Казани-то. Жили бы себе и жили. А тут, кто теперь с ним дружить-то будет, с зятем ссыльного каторжанина. Пятно на всю его жизнь.
   Уже дойдя до поворота, он увидел милиционеров, которые сновали по всему магазину и уже что-то вытаскивали на улицу. Они не спрашивали никого. Заходили, как хозяева в магазин и брали всё-то, что им понравилось.
   «Ох, так и до разорения недалеко», - думали все купцы, торгуя в своих лавчонках. И что, это, горлопанам этим, нищим, надо. Дармоеды, все, как один. Ничего сами не хотят делать, растить или торговать, а всё подавай им задарма. Сами бы попробовали хлеб растить. А то придут, как хозяева и всё забирают под гребёнку. Как своё.
   Так думали, смотря на продразвёрстку, зажиточные татары, которые селились вдоль улицы Татарская и русские купцы, жившие по улице вниз, к Ангаре. Дома располагались вдоль улицы, спускающейся вниз, к красавице реке. Она, словно голубой гребень с алмазными гранями, огибала село Усолье. И её зелёная корона, на противоположной стороне, всегда светилась разноцветными камнями: рубинами, жемчугами, изумрудами.
   Милиционеры закричали, когда увидали Минихана, который, спешил к ним.
- Ну, где-хозяин-то? Мы за товаром приехали, что вы по списку должны были. Уже почти всё забрали. Вот здесь распишись, - и милиционер указал на какой-то листок.
   Минихан расписался и сел на стул. И что теперь хозяин скажет? Без него нельзя было ничего отдавать.
   Он сидел, тяжело переводя дыхание и опустив голову. Видно было, что ему тяжело. Он никак не ожидал, что милиционеры приедут, когда хозяин уедет в Джунгарию. Так и получилось. Теперь что будет?
    Дома он лёг и спал до утра.
    Солнце осветило весь двор. Весело защебетали воробьи. Хадыча уже встала и кипятила самовар.
   Минихан сел за стол и налил себе чаю. Мёд искрился янтарным блеском в пиале. Он долго пил чай и потом пошёл в магазин.
- А что, Магрифа вчера куда-то ездила? Она так похорошела. Молода и красива. Сына-то похоронила. Теперь, свободна. Как бы ни украли её. К ней и так парни липнут. Как мёдом намазана.
    Разговаривали Минихан с продавцом в магазине, о своей бывшей родственнице.
- Ей бы мужа хорошего. И что это ему надо было. Остался там, где-то, а она здесь. Одна. Вот и расстались. А теперь и здесь ей есть чем заняться. Ишь ты, артистка стала. С комсомольцами вместе татар учит. Какие то спектакли ставят. Нам показывают. Скоро поговаривают завод новый строить у нас будут.


    Зеркало 5: Опасный путь из Джунгарии или истории из криминального мира старого Усолья


    Обоз продвигался по тракту, и возничие посматривали в темную чащу леса, а вдруг опять воры появятся. Так почти каждый раз, когда Жилкин снаряжал обоз в Джунгарию, происходило на дорогах тракта. Только забрезжил рассвет. Мужчина открыл глаза и посмотрел на ярко-красное солнце. Ангара пахнуло на него свежестью речного пространства. Туман закрыл сопки другого берега и мужчина, потянувшись, побежал в ближайший лесочек. Когда он пробегал возле березки, ветка хрустнула. Он испугался и тут же встрепенулась спящая птица и резко взлетев над деревом, умчалась далеко от того места, где возничий.
- Тьфу, проклятая. Напугала меня.
           Он уже был спокоен, когда увидел, что в густой чаще появились силуэты людей. Они передвигались по ельнику. Топоры и ружья наготове. И только сейчас он услышал где-то вдалеке фырканье лошади. У Фрола появилась легкая испарина на лбу и тут же реакция человека заставила его крупными шагами вернуться к обозу. "Как же так, ведь бандиты по их расчетам должны были быть примерно с несколько километров в глубокой чаще тайги". А тайга в Сибири всегда черная и страшная. «Успею ли назад» - мысли крутились как заведенные. Такого бега он еще не испытывал за много лет жизни, а особенно за то время, когда начал служить у Жилкина в магазине. Сколько лет они уже ездили с работниками за товаром в Джунгарию, а чтобы на них напали бандиты, этого не было еще ни разу. Фрол был не особо щуплого десятка мужиков из только что сформированного городка Усолье. Сколько кулачих боев он уже пережил и еще никто из других пьяных любителей подраться не мог его преодолеть. Фрол всегда гордился этим. Еще в городке он опять схлестнулся с самым заядлым всех драк и вечно пьяным Серафимом. Тот, выйдя из трактира, вдруг ни с того ни с сего взмахнул рукой и прорычал, стиснув зубы:
- Я тебя знаю Фролка, кто ты такой... Ох, не крути мне тут. Знаю, что вы делаете у Жилкина. А сам-то товар, не воруешь что ли? Вас татарин то не поймал еще на воровстве?
       Фрол посмотрел на Савелия и дал ему по уху. Тот посмотрел на него, ну ты даешь и скрутил сильными руками за шею и бросил на землю. Вокруг них собралась постоянная толпа зевак и пьяниц и по подсвисты, и крики продолжали вести бой. Только милиционеры могли их разнять, но их как всегда не было рядом. Так и дрались, два пьяных мужика может быть и до смерти, если баба оного не выскочила на улицу и прибежала с руганью к трактиру.
- Опять, поганец треклятый, надрался... Сколько я могу смотреть на тебя и все то, что ты делаешь. Совсем не думаешь о детях.
      И тут Фрола, словно что-то откинула от Серафима и ему показалось, что его малолетний сын вот также дерется с пьяницей и его убили. Он четко увидел кровавое лицо сына и вдруг, поймав руку Савелия и крепко сжав ее в своих ручищах, резко затормозил удар. Может быть, и дрались мужики, разгоряченные горилкой, друг другом, пока не уснули бы, возможно и вместе, где-нибудь на траве за трактиром. Так проходили все дни, когда Фрол отдыхал от работы. Баба всегда одна и отчасти подросшими детьми ухаживала за огородом и домом.
      И сейчас он торопился, чтобы поднять заспанных мужиков возчиков и быстрее сняться с отдыха, чтобы увезти товар от разбойничьего места.
- Мужики! Вставайте быстрей. Бандиты уже рядом. Они видимо еще не знают, что мы здесь и идут по тропе в сторону Иркутска.
      Возничие, а их было то всего по трое на одной подводе, подскочили, оделись и, подняв вожжи, нукнув лошадям, повели обоз к Усолью. Дорога была словно камень, укатанная многими колесами машин или телег. Красное солнце уже поднялось над рекой и освещало весь берег и лес с лугом. Мужикам стало страшно от того, что в глубине леса ходит банда. Уже ни один раз они испытывали их нападение, и кто-нибудь  из них да оставался убитым. Когда солнце поднялось совсем на дорогой, обозы с товаром уже вошли в Усолье. Старые домишки  с покосившимися окнами на окраине проследовали перед обозами и кое-где пахнуло едой. Только бы сейчас и по хлебать пустых щец, думали мужики, возвращающиеся из Джунгарии. Дети выскакивали из ворот и бросались вдогонку за телегами. Они кричали и свистели, обгоняя лошадей, которые ленивым шагом после тяжелого пути проходили к старой площади к магазину. Остановившись и начав разгружать, некоторые мужики сели на лавки. Достав самокрутки и раскурив их, начали свой разговор про то, как покупали товар, как с монголами знакомились и торговались, цена могла и не устраивать. Как бы потом они продали его у себя. Главный от Жилкина уже не первый раз ездил за товаром и был очень опытный в торговле. Его шустрый глаз прекрасно мог разглядеть, качественный товар им продали монголы или китайцы и как с ними можно было поторговать. Яблоки сгружали прямо в мешках на один обоз, зеленые и кислые. Чай и другую провизию можно было купить, конечно, и в Иркутске, но так товар был дешевле. Сопровождающие обходились хозяину дешевле, чем переплачивать купцам в губернии. Опытный приказчик татарин принимал товар и заносил все цифры в амбарную книгу. Только он кончил писать, как обратил внимание на один из сундуков, где лежали ткани. Ткани в Джунгарии были красивы и женщины часто заходили в магазин, чтобы приобрести себе на платье или рубашку мужу к празднику. Чужаки умели ткать. Много тканей увозили торговцы к себе в города Сибири. Но сегодня приказчик заподозрил что-то не ладное. Бросив все дела, он пошел к хозяину:
- Хозяин, слышь-ка, сегодня товар что-то не весь. Не хватает ткани и чая. Может, возничие и сопровождающие украли?
- Хорошо. Иди. Я проверю. Не говори никому.
          Приказчик вышел, лицо было взволновано, но оно не давало повода, чтобы возничие узнали о пропаже. Он прошел вовнутрь и положил амбарную книгу:
-  Завтра заходи за оплатой. Пусть хозяин еще сверит.
         Так было всегда. Фрол вышел ни о чем, не подозревая. Откуда он мог знать, что кто-то из его команды мог воровать, думая, что никто ничего не узнает. Прав был он, когда дрался с Серафимом, но сам еще ни разу не брал у хозяина даже пачки чая, хотя его семья жила не богато. Только с угрозой смерти и торговлей в заморской стране он и зарабатывал на житье. А что пить начал, так все мужики пьют. И сегодня вечером, сходив в баню, он пошел в трактир, но пить не стал, денег-то ему не дали. Завтра он получит свою долю и тогда разберется с Серафимом, которого давно подозревал в кражах. Он и еще два мужичка были чумными в этих делах. Но кого не возьми в Усолье к себе, того и жди, что украдут товар. Надо было глаз да глаз за ними следить. И вот в этот раз Фрол почувствовал, что все-таки есть кража, иначе бы татарин улыбался, как всегда, когда расчеты с товаром и деньгами у него сходились. А сегодня прошел мимо, бросив через плечо:
- Сейчас-с... я вернусь, – и через некоторое время: Можешь идти, потом все. Потом. Завтра.
  У Фрола защемило сердце, и он на остатки денег пошел купить себе маленькую.
- Фрол, а Фролка, слышь-ка, сегодня Указ Сталина вышел. Весь скот под корень сведут в колхоз. Кончают всех кулаков. А мы то кто? Разве ж мы кулаки. Надо прятать скот-то.
  Говорил его друг Серафим. Но Фрол не слушал его и только думал, за что, ему мужику такая жизнь. Вечно голодные дети, жена причитает над коровой, словно она одна могла прокормить их. Да тут еще и не достает товара... Эх, - он махнул рукой и одним залпом опрокинул маленькую в себя.
  Ночью он долго ворочался на кровати. Когда луна взошла на небе, круглая и желтая, он вдруг открыл глаза и не понял, что это такое. Перед ним стояла старая при старая бабка. Лохматая, с вертящимся взглядом белых глаз. Отмахнувшись от нее, словно от привидения, а бабка-то, он знал, умерла лет десять назад, он попытался перевернуться на другой бок, как бабка скрипучим голосом произнесла:
- Что, Фрол, не спится? А я знаю, кто товар упер-то. Може, сказать тебе?
  Фрол подскочил на кровати, перепугав жену, и вначале протер глаза, потом медленно оглянулся и, затаив дыхание спросил шепотом:
- Кто здесь?
  Теперь уже мелодичный голос прошелестел где-то за печью, и он увидел девушку, которая манила к себе. Фрол встал, поглядел на жену, та крепко спала, и пошел к печи. Девушка ловко перескочила через окно, словно его вообще не было, и побежала по улице. Фрол с семьей жил на окраине городка и лес с рекой были совсем рядом. Что с ним случилось, никто не знал, так как утром, когда проснулась жена, она подумала, что ее муж ушел в магазин за деньгами. Но ни вечером, после его пьянки, ни на утро его больше никто не видел.


       Зеркало 6:    Старое Усолье - Око видит, хворь страшит


  Окраина села. Покосившиеся домики. Лай собак. Небо покрыто серыми облаками. Ветер продувает вдоль серых улиц и крашеных ставен. Две бабы вышли на улицу и судачат о болезнях.
- Да, у него черная болезнь… - почти шепотом сказала Мария.
- Да ты что?... А он же не болел ни чем? Как же так. Кто же теперь будет лавку то держать? – спрашивала её попутчица, не молодая женщина, с завязанным платком на голове и в широком сарафане.
        Ветер прошелся над верхушками деревьев и полез на крыши домов. Где-то ветхие, а где-то металлические крыши скрипели, шуршали осыпавшимися крошками дерева, но держались прочно, словно крепкие парни в кулачном бою. Бабы шли по улице, на которой было столько пыли, что казалось она, вовсе закроет стекла окон. Вот прокатилась телега с мужичком. Он вез какой-то скарб, большие коробки и ещё что-то. Видно сосед купец привез из Иркутска товар. Любопытные мальчишки бежали за телегой: а вдруг им что-нибудь достанется. Голуби взлетали из - под крыш и поднимались высоко в небо. Мария и Агафья посмотрели на телегу, товар и вздохнули:
- По чем он будет продавать масло? Оно, говорят, будет стоить в этот раз дороже. И где ж это они берут то его? Что ж оно так стоит? Где теперь столь денег взять то?
- Дак, поди ж ты из далеча везут. Где - то аж на границе. Там товару много. А как же нам то быть? Мой дурак то работает у Шабалина. Взял, взял он его к себе. Грузчиком. И платил по 50 копеек за день. А если запьешь, говорит, то не будет тебе ничего. Дак я его и так держу, и этак. Уж, поди, неделю трезвый, - протараторила Агафья, поправляя платок на голове. Волосы выбились из -  под головного убора и лезли в лицо, подаваемые ветерком.
     Бабы присели у чьего - то дома и поглядывали, как сильные руки мужичка сгружали товар на землю, а верткие мужички из магазина подхватывали коробки и несли вовнутрь.
- Дак, он теперича то помрет… Ой, помрет. Говорят, что его доктур какой-то не нашенский лечил. Кровь пускал зачем - то. А он весь серый, как небо, лежит себе на кровати и молчит. А посля траву выдавил в платочке в стакан и поил его. Что это даст?
- А что говорить - то? Что ж тут скажешь. Наши то дохтора какие? Так себе. А он же недавно ходил здесь-то? Какой красавец был! Кажна девка заглянет. А что трава-то как была?
- И что ж, кажна девка. Трава - то?... А хто ж знает. Чёрная, она. Лечит, говорят болезни каки, а може и нет. О девкАх ли ему счас. Може и поплясал кода бы. А теперь вот лежит. И все тут. Ни ест, ни пьет. Ни какова тебе веселя. Токмо смотрит в окно, на голубев этих и дышит, все, что не ровно. Лицо серо. Глаза горят. Горячка это.
      Мария побожилась на крест, что на церкви и посмотрела на Агафью. Вдруг один короб упал и раскрылся. Оттуда выкатись маленькие коробочки.
- Мыло, что ль привез, како-то? Аль духи? Девкам –то надо этой красоты. Вон подишь-ты молоды ещё то. Красота у кажной, что писанная картина. Твоя то Галька уже за парнем, каким бы хоть? Уж восемнадцать годов ведь. Пора и парня подыскивать.
- Да, какой там. Ходит, ходит с ней, а сватать не зовет. Так и до следующей весны проходит. А что ты говоришь, он совсем болен, хозяин то? А кто же в лавке то будет?
- Сын его али кто ещё. Он же не один, поди. Его жена теперь смотрит за мужичками то. Ох, не обобрали бы её. Что будет?...
    Бабы судачили. День протекал за днём. Ветер сменялся дождём, а то и ливнем. Весна начиналась с проталин, а зима с вьюги. А иногда метель так закружит снег, что только и смотри, чтобы крыши не сорвало. Летом то красота. Лес кругом, ягоды и грибов много. Рыба в Ангаре плещется. Хоть руками бери. Сытно. Осень забрезжит в окнах и опять зима. Так и шли года. А как лечить черную болезнь, никто не знал.
     Старое село Усолье.


     Зеркало 7: Тяжелый путь после тюрьмы - Манифест № ...


       Только-только Татьяна Дормидонтовна отошла от не желанных видений из старого зеркала, как подул не большой ветерок из окна. На Ангаре прошел пароход. Волны накатились на берег. Солнечные блики заскользили по поверхности. Двое мужчин, видимо местные шли по тропинке к реке и о чем-то оживленно разговаривали. Жестикулируя руками и показывая куда-то на запад, мужчина более молодого вида говорил:
- Нет. Это он был на поселении на солевом заводе... Да. А разве он не сидел?
- Дэк, я не слышал об этом. Знаю, что сослали их, а кого куда... Хм.
- ну, вот. А я слыхал, что на поселении он был. А кто это тогда из Иркутской тюрьмы освободился? Тоже ведь Хисматуллин?
       Разные истории ходили на слуху местных жителей о ссыльных татар, про тех, кто сидел и где. Как появились они в селе Усолье...
      ... Солнце покрылось серыми, хмурыми облаками. Ветер подувал, но идти по улицам города, старого Иркутска, было не просто. Мешал колючий ветер, завывающий на перекрёстках и за углами домов. Свет фонаря осветил одинокого путника. Вот он остановился, посмотрел по сторонам и пошёл...
          Пошёл... А вот куда? Куда мог идти одинокий человек, потерявший свой дом, там далеко, в Татарии, где всё осталось…  Осталась его жизнь. Начатая, как обычно, у обыкновенного человека, живущего своим хлебом и трудом. Он уже много раз подумал, правильно ли поступил тогда, когда прибыл пристав и зачитал список, тот длинный список, в котором он был под номером № ... и больше ничего не оставалось ему делать, как успокаивать своих родных и собираться в далёкий путь, в Сибирь...
   ... - Пошевеливай ногами-то, - покрикивал охранник, страж, который работал в Иркутской тюрьме.
    Мужчина обернулся, и.… приклад ружья закрыл солнечный свет перед ним. Он уже несколько лет сидел, а за что и сам не знал. Жил и работал, как все. Может быть, даже учился. Но теперь он заключённый под номером №… и должен подчиняться приказам таких же, как и он охранников, которые с грозными окриками шагали по бокам их колоны. Куда они шли? Кто им скажет об этом. Его дело – идти, и не дай боже, если он оступиться и вдруг побежит. Но куда можно бежать из этого, дремучего села-городка Иркутска. Деревянные дома, лошади, везущие своих путников по улицам, веселящихся девиц, или просто шмыгнувших за переулок прохожего, который также боится, чтобы его не заметили и не забрали сюда…  Сюда – это в Иркутскую тюрьму. А вот я иду по улице в колоне с такими же каторжанами, как сам. Рядом мужчина из далёкой Татарии. Он вообще поступил недавно и уже получил свой урок жизни, суровой, по-царски отмеренной за ошибки чьей-то истории. Он лишь только жил, верил, ходил в мечеть, а теперь, оказалось, что жил совсем не так. Он должен был жить и верить в христианскую веру, ходить поклоняться в церковь. Так было записано в истории, много-много лет назад. Но он - то откуда мог знать, что там написано. Его родители и предки жили так же, как и он. Он мусульманин. Он же не был с хазарами много веков назад и не подписывал договор с Арабским Халифатом о Исламизации его земель, земель на его Волге – белой реке, где всю жизнь, которую он помнил, жили белые люди – булгары. А он – татарин. Так проложил начало его жизни прародитель, предок. Ему было лучше знать, почему он татарин.
    Так и шёл он и человек, в «царской одежде» тюремного покроя...
...Манифест номер 11996 – Гафатулла Хисматуллин, год рождения хххх, выходи, - грозно, сухим голосом прочитал-выкрикнул пристав, заглядывая в бумагу от «царя».
    Мужчины молча смотрели, стоя в шеренге напротив пристава. Пыль поднималась над улицей. Голуби разлетелись, испугавшись чего-то. Может быть, их напугал грозный окрик пристава, что зачитывал манифест номер хххх или события старого села, в который они прибыли на поселение. Жил себе, жил и на тебе, сменили его быт. Живи теперь здесь. Здесь, на сибирской земле тебе оставили небольшой надел, где ты сможешь завести семью или разместиться с той, которая пришла за тобой. Кошмары тюремного подземелья ушли в прошлое, но ещё не раз напомнят о себе. А ты живи. Вот всё то, что тебе оставил Александр 3 от своего Указа о Христианизации России. Ведь как поговаривали мужики в Татарии, что не миновать им ссылки. Ведь живём на не своей земле. Российские это земли. Царь всё равно по-своему сделает всё. Так и получилось. Долго выли бабы по домам о ссылки, когда пристав зачитал им приказ. Дети, напуганные выглядывали из-за печей. Страх не пускал их на улицу играть и бегать...
... Вот и прошло то лихолетье. Кануло в лета, которые ушли во втянутые плечи и сгорбленные спины мужчин и женщин, зарубцевалось в раны на сердце и осело на загрубевших руках, которые много работали на земле.
    А позже ещё не раз касалось их, после смены власти, горячих дней Ежовщины, походов Колчака по весям Сибири, продразвёрстках красноармейцев и иногда весело улыбалось с каким-либо счастливым событием в семье, в селе...
   
    (Автор в миниатюре Манифест №... просто попыталась представить, что было с людьми, которые сидели в Иркутской тюрьме в 1900 – 1916 годах в городе Иркутске. Фамилия татарина, сосланного в Сибирь из Татарии – настоящая. Думаю, что не обидеться тот человек, его потомок, который имел родственную связь с ним).


      Зеркало 8:  Верность стране Советов – Шёл 37 год

      Дома стояли стайкой вдоль реки, а кое-какие и повыше нее. В селе происходило много событий. Кто-то боялся НКВД. Кто-то прятался от коммунистов, а кто-то помалкивал и работал. Благо было, где работать. "Сользавод" кормил многих людей в городе. Артель «Наша сила» и цех по производству пим было хорошим подспорьем. Кое-кто научился катать пимы, а потом ушел помогать агитаторам комсомольцам, учить грамоте людей. Шли не легкие времена. Люди боялись говорить об них между собой. Сразу статья 58. Часть усольчан уже были сосланы, а куда, кто мог знать об этом. Все молчали. В других селениях события разворачивались в один сценарий с Усольем. НКВД, продразверстки в колхозах, дети орут, бабы воем ревут над зерном, а то и единственной кормилицей - коровой, которые были забраны коммунистами. Старшее поколение становится все серьезнее. Как же так, воевали за будущее, ждали хорошей жизни, а получилось, что сами же и виновны. В Гражданскую войну можно было еще понять, кто есть кто. Те, кто на земле работал, кровью и потом окропил зерно. А кто на заводе - то каждый день был радостным: за свою копейку работаю, будет теперь чем и за хлеб платить и детишкам на молоко. Разные события приходили на слуху и в город.

    ... Со дня смерти деда Егора минуло шесть месяцев юридического срока и родители Сережи, законные наследники, решили продать это строение за его ненадобностью. Дом уже старый, престарый, еще до военной постройки без всяких современных удобств и огромной русской печью, на которой дед любил прогревать свои немеющие кости. На этот случай нашелся покупатель из города, заядлый любитель – охотник, который решил его обустроить под «Дом охотника», наезжая в него с бригадой охотников – собутыльников по выходным дням.
       Сереже тринадцать лет, память о деде встревожена, и он намеревался проститься с домом деда и взять что-то для себя на оставшуюся память о своем самом родном и близком человеке – деде. Он хорошо знал, где тот прятал ключ от замка и без особого труда зашел вовнутрь. Все вокруг, как и прежде, все лежит на местах, как и было в старину. На стенах рамки с фотографиями. Из мебели старый комод с древним сундуком и несколько полок с книгами. Главной достопримечательностью был письменный стол, за которым Сережа иногда видел деда, что-то пишущего или читающего, водрузив на нос смешные очки. Сняв со стены старинную рамку с фотографиями различных лет, Сережа присел на табуретку у стола, на котором сидел за работой дед. В граненом стакане несколько авторучек, карандашей и даже старинная, коричневого цвета чернильница для ручки с пером, которых уже и днем с огнем не сыщешь. Выдвинув ящик стола, Сережа обнаружил толстую красную папку, перевязанную замусоленными тесемками.
     Осторожно, как самую драгоценную тайну, вынул ее из ящика и развязал веревки. Свет от электролампочки был тусклым. По быстрому сбегав во двор, открыл окно, закрытое резными ставнями. Теперь можно и смотреть! Блок листков перевернул обратной стороной и приступил их рассматривать. Чем больше изучал, тем больше удивлялся тому, что в них написано. Хотя и не систематично, дед описывал свою жизнь, порой автобиографию, иногда в мелких деталях о прошедших с ним событиях. Сережа углубился в чтение, забыв о времени и даже об обеде: «… Вот и наступил 1937 год. В этом году мне исполнилось четырнадцать лет, и я ходил уже в шестой класс нашей семилетки. Учеба давалась легко, и я надеялся в будущем году ее окончить. Мой отец, Федор, с соседом дядей Петей, усатым здоровым дядькой, когда-то партизанили. Они даже воевали в одном отряде и были очень дружны. После гражданской войны они построили дома и жили по соседству и очень дружили семьями. На чердаке нашего дома так и осталось оружие, наган с карабином, завернутые в тряпки и надежно припрятанные. Так думали наши родители. Но я то знал, где хранятся такие драгоценности!..
       Мой отец был передовиком в нашем колхозе, руководил бригадой механизаторов. Трактористом в его бригаде был и сосед, дядя Петр. Они собирали самые высокие урожаи в районе и даже в области. Дядя Петр даже премировался поездкой на ВДНХ. Вот такими они были колхозниками - передовиками. В следующем году оба намеревались вступить в партию большевиков, ВКП (Б). Их обязательно бы приняли, если бы наша счастливая жизнь не перевернулась всего за один день...
      «...В один из летних ненастных дней, к нам в дом неожиданно нагрянули из НКВД. Один был в форме и двое в штатном. Лица суровые и деловые. «Вы арестованы, гражданин Воробьев за антисоветскую деятельность и пропаганду. Вам инкриминируется статья 58 «а». Собирайтесь, а мы поищем улики». Зачитал по бумажке тот, что в форме и кивнул головой помощникам – Приступайте».
      Отец стоял бледный и молчаливый, он все понял. Мать, было, кинулась защищать отца, но ее грубо оттолкнули и приказали молчать.
    - А дружок ваш, сосед Петр, дома находится в настоящий момент или еще где? – спрашивает он отца.
      Тот угрюмо отвечает: «Не знаю».
    - Ничего, найдем и его – буркнул чекист.
      Я понял, что в дом пришла беда, настоящее несчастье, которое и нас не обошло стороной. В голове все смешалось. Мысли, обгоняя друг друга, полетели в разные стороны.
    - Что делать? Как помочь отцу?
      От отчаяния и бессилия голова трещала, но решение уже зрело, странными, но единственными очертаниями.
    - Они хотят арестовать еще и дядю Петра, а это займет немало времени и я…
    - Иди Иван к соседу, смотри, чтоб не сбежал, - приказал старший, что в форме, одному из штатских. Бросив рыться в ящиках, тот направляется из дома к соседу.
      Решение пришло неожиданно, жесткое и бескомпромиссное. Я иду в след посланного к соседям чекиста, но заходить в дом соседей мне не пришлось. Я встретил Мишку, моего друга и соседа на улице, около его дома.
   - Мишка, пошли, дело есть – говорю ему и отведя в сторону говорю – ГПУ приехало, арестовывать наших отцов. Я предлагаю их освободить.
      Мишка удивлен и даже ошарашен такой новостью. Он дико, непонимающе смотрит своими белесыми глазами на меня.
   - Что делать то?
   - Иди за мной – говорю ему – я знаю, что нужно сделать.
     Мы быстро, через огород, прошли к дому и по лестнице влезли на чердак. В дальнем правом углу было спрятано то самое оружие. Я бросаюсь туда и быстро, раскидав землю, достаю его.
– Уходим – говорю Мишке – только не топай ногами.
      Почти не помня себя, мы с другом через огороды быстро скрываемся в лесу. Переведя дух, разворачиваю тряпки и достаю промасленное оружие. Я хорошо знаю, что в магазине карабина пять патронов, а у нагана в барабане семь. Запасных патронов нет, они вероятно хранились в другом месте. Искать не было времени. Сую наган Мишке и инструктирую.
– Просто взводи курок и стреляй. Если можешь, то не взводи, стрелять можно и так, только прицельность будет хуже.
    - Знаю, чего учишь, давай сюда.
    - Нам нужно успеть их перехватить – говорю ему – придется стрелять. Не боишься?
    - Чего бояться. Надо так надо.
      Мы стремглав несемся по лесу. Я хорошо знаю путь, по которому поедут чекисты, обратной дорогой.
    - Все засаду сделаем здесь – говорю Мишке – давай вынесем на дорогу корягу. Мы подхватываем сучковатую старую коряжину и вытаскиваем ее на дорогу.
    - Все, давай готовиться – говорю другу – я стреляю в шофера, а ты в пассажира.
    - Хорошо – не своим голосом тихо проговорил Мишка.
     Приготавливаю карабин к бою, загнав патрон в патронник и выставив на планке прицела пятьдесят метров. Мы готовы к появлению автомашины. Ждать пришлось недолго, через час зарычал мотор и показался «черный воронок», машина, наводившая ужас среди людей, даже при своем появлении.
     Как я и предполагал, машина остановилась у коряги, лежавшей поперек дороги. Шофер, выйдя из кабины, попытался ее убрать, но ему это не удается и он зовет на помощь своего пассажира из кабины. Вдвоем они начинают ее поднимать.
    - Давай, Мишка – говорю и сам тщательно целюсь в спину водителю, одному из этих двух штатских. Нам здорово повезло. Порох от давности не отсырел, и патроны не потеряли свою боеспособность от давности времени.
     Плотно прижав приклад, плавно нажимаю спуск. Грохнул выстрел, неожиданно и громко. Вижу, как водитель, нелепо взмахнув руками, падает на землю. Раз за разом раздались хлопки, выстрелив из нагана, чекист в форме валится также на землю. Но мы не торопимся выходить из своего укрытия, зная, что там, в кабинке есть третий и он вооружен.
  Проходит минута, другая. Двери «воронка» распахиваются, но оттуда выходят мой отец с дядей Петром. Мы бежим к ним. Конечно, они не верят своим глазам, кто является их освободителями. Но факт он и есть факт.
    - Это вы!? – только и смог проговорить мой отец. Я вижу в его руках наган.
    - С третьим мы сами справились – уловив мой взгляд, проговорил отец. – Вы вот, что ребята. Срочно домой, спрячьте оружие и никому ничего не говорите. Ни в чем не соглашайтесь. Слышите, ни в чем не соглашайтесь.
    - Хорошо, папа – говорит отцу – а что будет с вами?
    - С нами – он задумался – мы скроемся отсюда, возможно надолго. Но мы обязательно вернемся, как только будет возможно. Все, прощайте.
     Они, забрав оружие у чекистов, скрываются в лесу. Меня начинает трясти, словно осиновый лист на ветру. Вижу, что и Мишке не лучше, чем мне.
    - Бежим – говорю ему – к моему дому, пока никто нас не видел….
      Сережа перекидывает несколько страниц, намереваясь прочитать все потом. Но любопытство берет верх, и он снова углубляется в чтение.
     ...Вернулся отец с дядей Петром в 1946 году. Оба в военной форме, при орденах и медалях. Но в тот же день исчезли, снова успев только проведывать своих родных. Окончательно приехал в родную деревню только в 1954 году, когда наступила оттепель, где и проживал до конца своих дней...»
       Сережа собирает в аккуратную стопку листки бумаг и укладывает обратно в папку. Забрав рамку с фотографиями и эту красную, бесценную для него папку, ушел домой. На следующий день, с волнением на душе, залез на чердак своего дома. Вот и дальний угол с правой стороны, как писал дед. Он начинает шарить в сухой насыпке из шлака и опилок и нащупывает что-то твердое. Потянув, он вытаскивает карабин, а следом и наган, завернутые в ветхие тряпки. Все как описывал дед. Развернув тряпицы, он видит, что оружие уже заржавело и навряд ли пригодно для стрельбы.
       Замотав снова в эти тряпицы, он отнес этот ржавый арсенал оружия за деревню, где было кладбище, на котором они похоронили деда Егора. Подрыв у могильного холмика еще мягкую землю, на месте погребения своего дедушки, он положил туда карабин с наганом. Завалил вырытое углубление землей так, что они стали невидимы человеческому глазу. Посмотрев, что кругом никого нет, кроме крестов да оградок, он постоял минут пять, разговаривая с дедом и с самим собой. На его душе стало легче. Вздохнув полной грудью, он направился домой. А ночью ему приснился сон. Он видит, как к могиле подошли двое, дед Егор и его друг дядя Петр. Они взяли зарытое оружие. Дед положил карабин на плечо, а дядя Петр заткнул наган за пояс.
       Помахав ему рукой, они медленно стали отдаляться вдаль, не взяв его с собой, хотя Сереже так хотелось пойти с ними. Он резко проснулся и долго лежал с открытыми глазами, размышляя над тем, чтобы это значило.


         Зеркало 9: История старого Усолья - Татарская школа


    Ветер развевал ветки кленов, что росли вдоль улицы Ленина. Им уже много лет. Только они могли бы сказать, что происходило на самом деле в маленьком городке только что образовавшегося города Усолье-Сибирское.
    Еще не началось строительство Завода №97 или только-только заложили фундамент. Никто не знал, что будет в дальнейшем в стране. Люди стремились выполнить показатели рабочих норм в колхозе или на предприятии «Сользавод». Уже работали школы 1, 2, 3,4,5. Из разговоров старожил города я узнала, что в нашем городе было пять школ до 1941 года. Была и татарская школа, впоследствии ставшей школой №5 и Домом Учителя.
    О татарской школе татары старожилы знают немного. Прошло много лет.
    Город Усолье-Сибирское обосновался на берегу реки Ангары. Солнце освещает его с востока, выглядывая из-за сопок, что расположены на другой стороне города. Зеленые ветви сосен и белоствольные березки покачиваются под ветерком и картина весеннего, а может летнего пейзажа, готова. Но я хочу написать вовсе не об этом.
    Много лет назад в наш город прибыли татары, которые не захотели принять православную веру в Татарстане, хотя на самом деле они были потомками тех булгар, что заселяли землю в Приволжском районе. Булгары, принявшие Ислам в 737 году нашей эры. Когда начинаешь исследовать народность ту или иную, обязательно коснешься материала филологов и историков, а также антропологов. И я, когда начала исследовать жизнь татар, а некоторых из них булгар - казанские татары и башкиры, то пришлось неоднократно использовать для изучения жизненного пути этого народа готовые материалы.
    В городе Усолье-Сибирском осели после ссылки казанские татары в 1877 - 1891 году. Их было немного. Когда татары убегали из Татарстана от преследования за то, что не хотели принимать христианство, многие жители деревень, сопровождавших их в пути, помогали, чем могли, оставляли на постой, предлагали дома, жилье, животных. По прибытии в город Усолье-Сибирское они останавливаются на постоянное местожительство. Здесь же, после того, как они обжились, у них рождаются дети. Ибрагим Хисматуллин один из тех, кто прибыл в Сибирь и был отправлен отбывать наказание - поселение на заводе «Сользавод». Как бы мы не разбирали рассказы татар, родственников, как бы не рассматривали материалы ученых, все-таки казанские татары - это булгары, принявшие Ислам много веков назад(в 737 году н.э. - Хазары насильственно заставили народы булгар, заселявшие местность возле реки Волги принять Ислам). Обжившись, принятые местным населением, они пустили свои корни у нас в городе. Дети рождались, семья увеличивалась. Дети вырастали и заводили свои семьи. 1914 год - 1918 год: Первая Мировая война, Гражданская и мирное время. Царские Указы исполнялись, красноармейцы воевали с белогвардейцами. В эти же годы ссылалось много людей и дворянского сословия, о чем можно почитать в материалах Госархива Иркутской области (период правления царя Николая Романова 1890-1905 г.г.). Иркутская тюрьма, Александровский Централ, Нижнеудинская и Жигаловские тюрьмы принимали ссыльных и заключенных, несмотря ни на какую власть в стране.
    А семья Ибрагима Хисматуллина пополнялась новыми детьми и новыми событиями.
    Дети выросли и пошли каждый по своему пути. Хочу остановиться на одном из них: Кашаф Ибрагимович Хисматуллин.
    Кашаф Хисматуллин по образованию физик, закончил физический факультет Иркутского Государственного Университета, образованного по указу Чернышевского Н.Г. Министра просвещения в 1918 году. Родился в 1896 году. В годы лихолетья Первой Мировой и Гражданской войн ему не довелось участвовать в боевых действиях, они прошли через его детство и юность. Может быть в свои двадцать два года он принимал участие в кружках(в 1918 году ему исполнилось 22 года). В нашем городе в эти годы татары комсомольцы боролись с безграмотностью среди взрослого населения  татар. Были организованы агитбригады. Но основные годы его жизни пришлись на 1924-1934 годы (примерно), возможно и далее, где он преподавал татарский язык и возможно физику в татарской школе 5    на татарском языке(из воспоминаний нынешних татар, но они уже в преклонном возрасте). В эти же годы в городе Усолье-Сибирское было еще 4 школы. Я сама помню об этих событиях со слов моих родителей и моей троюродной сестры Альфии Шамильевны Абдрафиковой.
    Татарская школа вырастала на глазах, когда татары задумали ее построить. Она была расположена на ул. Полевой, ныне Интернациональная, напротив частных домов. Деревянное строение с крыльцом. В детстве в начале 60 годов 20 века я бегала к этой школе. Жена Кашафа Шамсизихан рассказывала о нем, говорила, что он здесь учил татарских детей. У меня осталась фотография тех лет, 25 учеников татар, которых учил Кашаф Ибрагимович Хисматуллин. Ему было всего двадцать восемь лет. Дети, как и все дети своего возраста десяти лет, бегали на улицу во время перемены, играли. Учили буквы, татарский язык, географию и другие предметы. Из рассказа дочери Ганеева Файзи, ее отец был шаловливым и Кашаф Ибрагимович наказывал его указкой. Основные татарские семьи были заселены на улицах Полевой и Октябрьской. Татар в нашем городе немного, а старожил, живших в начале 20 века, и подавно. Многие покинули этот мир. Вот и пишу я об татар, об их жизни и быте, о Сибири.
     Мы рассматривали фотографию учеников татарской школы и уточнили, что все ученики были 1924 года рождения. И получается, что эти ученики выпускались, но уже в другой школе, возможно средней школе 1 в 1941 году, как и все дети летом. Татарская школа просуществовала с 1930 года до 1945 года и учителями были уже русские учителя. Позже в этом здании находился Дом учителя. Некоторые материалы и события еще уточняются.
     Возможно, кто-то из них сразу ушел на фронт.
     Представляю вам имена учеников, которых узнали их родственники на фото класса Кашафа Ибрагимовича Хисматуллина:
1. Ганеев Файзи - закончил 4 класса.
2. Абдреева Ганикамал
3. Абдреева Асхап
4. Абдреева Марзия
5. Шарыпова Фатыма
6. Шарыпова Гарифа
7. Шарыпова Магрифа
8. Шарыпова Раиса
9. Возможно Равиль Абдрахманов(род. в 1924 году умер от воспаления легких в 1948 году)

         
           Зеркало 10 -  Память вечна - Фотографъ

   Солнце выглянуло из-за облака. Ветерок подувал между деревьями, а наша супружеская пара, просыпаясь ранним утром, как обычно посматривала в окно, откуда раздавался гудок их парохода и шли в город. Половые трактирчиков принимали и кланялись первым посетителям.  В залах еще стоял перегар и зависший табачный дым после вчерашней попойки. Замызганный фартук полового отблескивал на свету и, подавая рюмку водки посетителю в фетровой шляпе, он наклонился через его плечо.
- Что еще угодно-с, сударь?
    Проходя по улице, где в пыли возились старая дворняжка, покусывая кость, выброшенную жалостливым половым и несколько голубей, взвивавшихся вверх с ворохом пыли, наши достопочтенные отдыхающие заходили в небольшую комнату с названием "Фотографъ".
   
                * * *

   Небольшой деревянный домик, с вывеской «Фотографъ», уютно вписывался в дизайн базарной площади села Усолье. Работы его хозяину, Лисовскому Александру Ивановичу, всегда хватало с избытком. Дело это новое, привлекательное. Да и доход от него приличный. Денег хватало на жизнь не бедную всему его семейству. Фотограф был доволен своей работой и с большим удовольствием занимался он без выходных дней, в которые заходило клиентов более чем в обычные, рабочие.
     Вот и сегодня, проявив фото пластины и повесив их просушивать, занялся другим делом. Времена наступили неспокойные, тревожные. Он достал из выдвижного ящика стола приобретенный недавно револьвер и осмотрел его. Прокрутив барабан, увидел там только три снаряженных патрона. Остальные четыре оказались стреляными.
- Маловато – подумал Александр, - надобно приобрести по более, мало ли что может случиться.
Надев шляпу и взяв трость, он вышел наружу и осмотрелся. Солнечный, июльский день в самом разгаре. На площади множество люду. Кто пришел купить продуктов, кто просто поглазеть, посмотреть других, себя показать. Снуют оборванцы-мальчишки, смотрящие по сторонам голодными глазами в поисках легкой добычи. Встретились и старые друзья по партии эсеров Эдуард Клюй и Виктор Мецевич, шедшие вдвоем навстречу ему. Разминуться и пройти мимо друг друга никак нельзя. Обрадовались встрече.
- Александр Иванович, наше почтение! – поприветствовал своего едино партийца Эдуард – куда это направился?
- Есть небольшое дело. Времена наступают смутные. Кое-что надобно приобрести.
- Правду говоришь. Бегут большевики отовсюду. Кончится скоро их власть. Говорят, что они скоро покинут и наше Усолье.
- Бог даст, дождемся. Соседний Черемхово уже взяли. Скоро будут здесь. – дорисовал политическую обстановку Эдуард.
   Лица партийцев сияли, словно каждому из них дали по куску любимого лакомства. Довольные встречей, друзья пошли далее, а Александр Иванович осмотрелся. Мужчина он видный, в расцвете сил. Разве тридцать лет — это возраст?! Женщины так и бросают на него томные взгляды, от которых ему становилось аж жарко. Но вспомнив, что он недавно женился на красавице Кристине, он оборачивался к церкви, которая, слава Богу, находилась почти рядом с базарной площадью, и крестился, отгоняя от себя этого лукавого беса, который тут же переселялся в другую, красивую женщину.
Поймав за руку одного из мальчишек, спросил:
- Ты видел сегодня «Пику».
- Да. Он сейчас в чайной. Отпусти.
- Можно и чайку попить с баранками – решил Александр Иванович и направился к привлекательному заведению, которое находилось на окраине площади.
Взяв стакан заварного чая и несколько баранок, он согнал мух и сел за стол. Попивая чай, пригляделся к публике, выискивая того, кто ему сегодня нужен. Наметанный глаз быстро выхватил из многих парня по кличке «Пика», получившего свое прозвище за то, что всегда оспаривал или шел в разрез с чьим-то мнением, или высказыванием авторитетного лица.
Да и слухи о его связи с криминалом дошли и до фотографа. Допив чай, он подошел к столу, за которым тот сидел со своими дружками. Положив руку на плечо, произнес:
- Нам нужно поговорить. Давай отойдем.
«Пика» прекрасно знал известного всем фотографа и сразу согласился. Они вышли наружу.
- Слушай, Александр, у меня к тебе дело.
- Говори, тезка. Чем могу, помогу.
- Мне нужны патроны к нагану.
- И много?
- Сколько сможешь. Хотя бы с десяток, полтора.
Парень не раздумывал. Такое добро у них водилось и не мало.
- Хорошо. Принесу. Сфотографируешь меня без денег.
- Договорились. Жду в своей фотографии.
После обеденного времени в помещение фотографии вошел человек с трубкой во рту. Александр Иванович сразу узнал его. Это был Моисей Матвеевич Гоффер, председатель Советов рабочих депутатов, работавший на кожевенном заводе. Он же и создатель красногвардейского отряда в селе.
- Здравствуйте – поприветствовал Моисей хозяина, - можно у вас сфотографироваться?
- Можно, никому не отказываем – отвечает Александр Иванович своему идейному противнику, который горячо защищал на съезде Совета рабочих и критиковал их, мелких буржуев и даже крестьян.
Вспомнив это, Александр Иванович криво усмехнулся и произнес, указывая рукой:
- Садись на стул.
Гоффер уселся, не выпуская изо рта трубки. На голове кожаная фуражка. Поправив усы, произнес:
- Я готов, снимайте.
   Блеснул магний фотовспышки.
- Готово.
    И тут Гоффер говорит Александру.
- Приходи завтра со своим аппаратом в наш штаб, что находится в доме архитектора.
- Знаю дом Рассушина. А кого снимать?
- Отряд наш. Завтра там все соберутся.
- Приду. Мне заработок не лишний будет. И твою фотографию принесу. Не забудь деньги. Расценки знаешь?
- Знаю.
   Утром следующего дня, шестого июля, разделавшись с текущими делами, Александр Иванович направился по улице Большой базарной к дому архитектора Рассушина, который по слухам сбежал из страны в Харбин с приходом к власти большевиков. Он помнил просьбу большевика и заодно прихватил его фотографию, которую изготовил сегодня утром.
- А общая фотография большевиков мне еще пригодится, не только вам – рассуждал он по дороге, неся на плече аппарат, установленный на треногу.
Моисей Гоффер и его близкие друзья, Петр Шефер и Александр Красечков, были уже на месте и довольно приветливо встретили фотографа.
- Вот ваша фотография – он подал фото Моисею и спросил:
- Где будем делать снимок?
- С фасада здания.
- Жду вас. Пока установлю фотоаппарат.
Ждать пришлось недолго. Из здания вышли красногвардейцы с оружием в руках и быстро построились в четыре ряда.
- Снимай, мы готовы – скомандовал Моисей, когда все заняли свои места и угомонились.
Сделав снимок, Александр Иванович, не без ядовитости в голосе спросил Моисея:
- Кому отдавать фотографии? Вас так много? Кто оплатит?
Моисей протянул деньги фотографу.
- Вот тебе аванс. Храни пока у себя. Вернемся, разберемся.
Со стороны села Мальта послышался гул артиллерийской команды. Это били орудия с правого берега реки Белой. Артиллерия красных била по целям наступающих белочехов. Многие бойцы напряженно смотрят на доносившийся гул, вызывая в них беспокойство.
- Становись! – раздалась команда Красечкова.
Бойцы быстро выстроились в четыре шеренги, как и фотографировались.
- Направо! Шагом марш!
   Положив фотоаппарат на плечо, Александр Иванович направился в свою фотографию, ругая большевиков и евреев, коим был Моисей Гоффер.
   На следующий день в село вошли белые. Большинство – белочехи, поддержавшие на этом этапе русскую контрреволюцию, ведущую наступление вдоль железной дороги.
Выйдя наружу, Александр Иванович увидел, как конные упряжки втянули на базарную площадь два артиллерийских орудия. Молоденький офицер что-то скомандовал и указал рукой в сторону церкви. Орудия быстро развернули стволами в сторону Спасской церкви, расположенной рядом с площадью. На душе у фотографа радостно, словно в нее влили ведро бальзама. Сунув руку в карман, в котором находился уже заряженный принесенными «Пикой» патронами, револьвер, он крепко сжал его рукоятку.
- Ну, держитесь, большевички. Кончилась ваша власть. Пришло наше время – с внезапно нахлынувшей злобой подумал он, - надо внести и свой вклад в это дело.
Следующий день был выходным, воскресеньем и фотограф решил провести его вместе со своими единомышленниками. Народа на улицах множество. Среди них множество в военной форме, которых еще более находилось около каменного здания, принадлежавшего купцу первой гильдии Пономареву. Проходя мимо, прочитал: «Штабъ». Поток людей направлялся на остров Спасский. По пути к мосту на варничный остров он повстречал своих соратников по партии Эдуарда Клюя и Виктора Мецевича, направлявшихся вместе со всеми отпраздновать победу на острове. Поздоровавшись, они влились в общий поток людей, одетых в праздничные одежды и несущих в корзинах и сумках угощенья. Они уже шли по мосту, когда раздался громкий, женский крик:
- Смотрите, смотрите! Всадники не наши!
- Где? Где?
- Да, вон, с пригорка спускаются.
    Александр Иванович останавливается и смотрит на быстро приближающихся всадников. Вот они совсем рядом с ним. Впереди молодой, совсем юноша с красным бантом на груди. В руках его револьвер. Следом за ним другой, старше первого лет на десять. В руках винтовка, а на груди такой же красный бант.
Решение пришло неожиданно. Даже для находящихся рядом с ним друзей.
Он мгновенно выхватывает из кармана револьвер и почти не целясь, стреляет в находящегося неподалеку от них красноармейца. Парень склоняется к седлу. Его револьвер выпадает из руки и падает на землю. Второй всадник, видя такое дело, резко уходит в сторону, пришпорив коня. Он стремглав скачет в сторону градирни «Сользавода» и довольно быстро скрывается за постройками.
- Нам необходимо его задержать – предлагает Александр своим друзьям, - у вас имеется оружие?
- У меня наган – отвечает Виктор.
- А у меня браунинг – подтвердил Эдуард.
- Идемте. Отдыхать будем потом.
Они бегом кинулись в ту сторону, куда направился красноармеец.
- Не уйдет далеко – приговаривал Александр, - остров то не велик, отыщем.
   Разделившись, по одному, они пошли вдоль него. Укрыться человеку с лошадью не просто. Потому через некоторое время раздался крик Виктора:
- Я его нашел!
    И тут же последовал один, затем другой выстрел. Александр бегом бросился в ту сторону, откуда они донеслись. Он видит стоявшего за углом здания своего друга с оружием в руке.
- Осторожно, он стреляет – предупредил его Виктор.
К ним подошел Эдуард и сразу предложил:
- После пятого выстрела будем его брать. Пока будет перезаряжать винтовку, мы успеем добраться до него.
- Уже три выстрела было, два осталось.
    Александр выглядывает из-за укрытия, и завидя красноармейца, стреляет по нему, почти не целясь.
    В ответ выстрел из винтовки. Пуля чиркнула о край здания, отбив кусочки кирпича. Александр продолжает дразнить и взглянув, сделал выстрел в ту же сторону. В ответ раздался еще один, ответный выстрел.
- Все, у него кончились патроны. Вперед – скомандовал он своим друзьям, от страха дрожащими за спасительным углом и забывшими, что у каждого имеется оружие. Бегом, они бросились на красноармейца, держа оружие наготове. Расстояние метров пятнадцать, не более. За какие-то секунды они были около него. Быстрыми движениями он пытался вставить в магазин новую обойму.
- Брось винтовку – скомандовал Александр – а то выстрелю.
   Красноармеец, видя троих вооруженных людей, послушно бросил винтовку, которую тут же схватил Александр Иванович.
- Пошел – скомандовал он и подтолкнул пленного прикладом винтовки – да побыстрее.
    Они привели пленного к тому месту, где был подстрелен молодой красноармеец.
Кто-то услужливо догнал подводу, на которую они погрузили юного красноармейца, еще подававшего признаки жизни. Перебинтовать рану и остановить кровотечение никто не удосужился. Он только стонал от боли, наверное, сожалея о том, что с каждой минутой шансов выжить становилось все менее и менее.
Оглядевшись вокруг, он приметил стоящего неподалеку переростка, недалекого умом Гошу Богомазова. Подозвав его, вручил ему винтовку.
- Гошка, отведи их в штвб. Там тебя похвалят или даже наградят.
   Глаза у парня заблестели. Взяв у возчего веревку, он связал руки красноармейцу и взглянув на стонущего мужчину, лежащего на подводе, произнес с издевкой:
- Этого связывать не нужно. Никуда не убежит.
    Подвода тронулась. За ней потянулась толпа зевак.
Хотя и изрядно выпили в этот день эсеры, в том числе и Александр Лисовский, у него хватило сил, чтобы утром встать пораньше и попить огуречного рассола из банки. Выйдя из дома, встретил Гошку Богомаза. Взамен его старых штанов на тощей заднице, он увидел армейские галифе, что были одеты на красноармейца. Видя удивленный взгляд Александра, с важностью пояснил:
- Мне выпала честь прикончить этих краснопузых. Старого и молодого. Они товарищам уже не нужны. Бог примет к себе и голыми, без штанов.
   Он дико рассмеялся и пошел далее, к базарной площади разносить эту жуткую новость.
   В штабе многолюдно. Работа только налаживалась и по этой причине суеты людей, причастных к налаживанию нового образа жизни, предостаточно. Многие в незнакомой, чешской форме. Есть и уже знакомые, на манер царской армии, перетянутые ремнями и шашками на боку. Злобствовали и мстили людям не чехи, а свои, русские. А более те, кто вернулся в родное село, будучи до этого в бегах от страха быть наказанными властью большевиков.
   Отыскав глазами, как показалось Александру старшего, на погонах блестели звездочки, по одной на каждом, он обратился к нему.
- Господин прапорщик. Разрешите обратиться – по-военному спрашивает он проходящего мимо его офицера.
- Говори, да быстрее. Дел по горло.
- Как к вам обращаться?
- Прапорщик Сивцов. Михаил Сивцов.
- Я местный фотограф Лисовский. У меня имеется фотография, которая вас заинтересует.
- Покажи.
    Александр Иванович показывает офицеру принесенное фото.
- И что это? Кто на ней?
- Это все красные, кто отправился воевать за Советы в Иркутск.
    Прапорщик, уже с интересом, смотрит на фотографию и видит, что люди вооружены.
- Действительно. Они при оружии.
- У них здесь осталось немало людей, которые будут врагами новой власти. Возьмите ее, я полагаю, она вам пригодится.
    Выйдя из штаба, Александр Иванович, с чувством выполненного долга, довольный своей работой, широко улыбнулся и огляделся. На большой поляне, между Большой базарной и Малой базарной играли в футбол. Это были чешские солдаты, которых он признал по сброшенной на время игры военной форме, лежащей неподалеку от штаба. В качестве ворот служили винтовки, воткнутые штыками в землю. В их громких, гортанных криках Александр Иванович ничего не понимал, как и то, что происходило вокруг него. Но отдавать свою фотографию ему никак не хотелось. Ни старой власти, ни новой. В ней он чувствовал себя уютно, уверенно и чего греха таить, был всегда сытым и с деньгами.
    Шел 1935-ый год. Не так давно в Усолье широко и громко отпраздновали 18-летие новой Советской власти, которая становилась долгожителем вопреки предсказаниям святых отцов о ее скорой кончине. Александр Иванович постоянный гость церкви и частенько исповедовался у своего «духовника» Владимира Стукова, которого уважали и верили его словам почти все прихожане Спасской церкви. Если первые годы большевики относились лояльно к «врагам» Советской власти, было не до них, а когда, оправившись и утвердившись, припомнила тем, кто воевал, или даже враждебно относился к Советам, не лестно отзываясь о ее неблаговидных делах и людях.
   Напомнили и Александру Ивановичу его небезупречное прошлое. В основном убийство красноармейца на берегу Ангары и его связь с эсерами. Свидетелей – информаторов появилось множество, которые усердно старались угодить, хоть чем то, властям. Еще в марте 1930-го года из исполкома принесли уведомление о том, что налог на его фотографию увеличивается.
   Прикинув приход-расход, он понял, что сумма налога превышает его доход. Дальше держать фотографию не имело смысла, одни убытки. Двумя годами ранее, его лишили избирательного права. Хорошо бы только его, а то и жену, Кристину Петровну. А устроиться на работу лишенцам практически невозможно. Как жить? Трое детей, один другого меньше. Их надобно кормить, одевать. Что сказать на их вопросительные взгляды?
   Чтобы не растащили имущество фотографии, он перенес его большую часть в свой дом. С тяжелыми думами направился к настоятелю церкви, который его поддерживал в тяжелые минуты его жизни. Проживал тот в доме, рядом с церковью. В доме его не оказалось. В другой половине дома находился сторож Василий, который пояснил:
- А настоятеля дома нет. В церковь ушел. Ищи его там.
    Искать долго не пришлось. Батюшка Владимир находился с обратной стороны здания церкви и внимательно смотрел на стену.
- Бог в помощь, отец Владимир – поприветствовал Александр Иванович священника.
- На сегодня, мне лучше бы приход оказал помощь. Вот бумагу получил от властей. Комиссия была здесь из горисполкома. Приказали службу прекратить, купола до первого этажа разобрать, дескать, трещины опасны и может произойти обрушение. А ты, с каким вопросом ко мне?
- Ох, батюшка! Здоровье мое плохое, сердце болит. Налоги определили непомерные. Избирательного права, как и вас, лишили. И восстанавливать не желают. Как жить то мне?
- Одно знаю, молиться надо нашему Иисусу Христу.
- Молимся батюшка. Много и долго. Но нет результата. Езжу по селам, там фотографирую. Семью то содержать надо. Другого заработка у меня нет. Я начинаю ненавидеть эту власть.
- Она мне тоже не мила. «Сользавод» отказался нам помогать. Прихожан почти нет. Одно скажу тебе. Покайся в своих грехах и молись. А власть всякая от бога. Не понял это патриарх наш Тихон. Вот и все мы страдаем за его недоумие. С властью то церкви нужно дружить, договариваться с ней. Живем то мы пока на земле, а не на небе. Всему свое время. И здесь люди живут тысячелетиями. О нем тоже нужно заботиться не только властям, но и нам, священникам.
- Дай бог батюшка, Спаситель наш услышит тебя. Не могу я смириться с тем, что есть. Как мне поступить?
- Молитва и работа спасут тебя, сын мой.
   Прошла неделя со дня встречи фотографа и священника. По селу поползли слухи, что церковь начинают разрушать и что уже привезли отбойные молотки с шахт Черемхово. У церкви собралась толпа зевак – обывателей, прихожан, наблюдающих за тем, как «работают» молодые, сильные ребята. Но кладка кирпича оказалась с секретом. Цепкой, сильнее бетона. Жала отбойных молотков тупились, высекая искры ударов по этой кладке.
    Не берут молотки кирпич, не рушатся стены. Удивляются шахтеры, крестятся прихожане. Остановили работы, увезли молотки и компрессор. Но на этом дело не остановилось.
    Через неделю уже отец Владимир постучался в дом Александра Ивановича, который на этот момент находился в отъезде. Кристина Петровна приготовила чай, за которым они разговорились. Начал разговор отец Владимир.
- Эти безбожники не угомонились. Привезли пять ящиков динамита. Взрывать будут церковь. Нет у бога такой силы, чтобы противостоять такой силище. Что делать станем без церкви?
    Для Александра Ивановича эта новость также была, словно гром в летнюю пору.
- Не устоит кладка против динамита. Не слышат безбожники гласа божия, будут взрывать. Что делать? Будем сохранять бога в душах наших, в памяти. Придет новое время и люди одумаются, построят новый храм, лучше этого.
- Увидим ли мы это время? Когда это случится? – с великим сожалением произнес батюшка.
- Точно не скажу, но оно придет. Увидят это наши дети. Или их дети.
   Погоревали старые знакомые, посетовали на власть и разошлись, бессильные что-либо предпринять. Но Александр Иванович не успокоился. Он начал строить свой план сохранения церкви. Была у него бричка, на которой он ездил по ближайшим селениям, фотографируя и развозя готовые снимки. Берег их как самое ценное. От них зависело, хоть и мизерное, проживание семьи. Долго копил деньги, чтобы приобрести. Днем прошелся несколько раз мимо церкви, внимательно приглядываясь к происходящему. Приметил двух курящих милиционеров, стоящих у парадного входа.
Ночью, привязав лошадь к ограде, он проник через ограду и приготовив револьвер, начал ожидать этих милиционеров. В его планы входило похищение динамита, а остальное, как сложится. Он прекрасно понимал, что оставить взрывчатку без охраны власти не могли, и наверняка она вооруженная. В небе завис фонарь на половину Луны, слабо освещая пространство. В его слабом свете Александр Иванович разглядел курящих милиционеров. Их выдавали не только огоньки горящих папирос, но и светлые мундиры. Прячась за кустами, он подошел довольно близко. Расстояние ограничивалось величиной крыльца. Прицелившись из нагана в одного милиционера, он делает выстрел и видя, что попал, делает выстрел в другого охранника. Тот также валится, не успев даже достать револьвер из кобуры.
Но он крепко просчитался. Метнувшись к двери и с силой потянув на себя, он понял, что она заперта. Изнутри раздался голос:
- Кто там?
   Александр Иванович понял, что внутри находится еще милиционеры, которых он не увидел. Быстро понял, что дальнейшие попытки проникнуть вовнутрь, бесполезны и опасны для жизни.
- Надобно уходить. Выстрелы могут услышать. Да и кто там внутри, неизвестно.
    Он быстро проделывает обратный путь и отвязав лошадь возвращается домой.
На следующий день в дом пришли НКВДшники. Два вооруженных винтовками милиционера и один в штатском.
- Вы арестованы. Собирайтесь – приказал штатский, охранникам, - выводите.
   Помещение НКВД находилось неподалеку, на пересечении улиц Спасской и Большой. Суд «тройка» скорый, безжалостный. Следственные мероприятия большая редкость. Материалом для суда порой служили непроверенные факты или просто доносы. Ее решение таково:
- Вы признаетесь виновным по ст. 58 «б» к высшей мере наказания, расстрелу. Уже сидя в камере смертников и готовясь к своему последнему земному часу, Александр Иванович взмолился, прося бога оставить ему жизнь. Молился неистово, всю ночь, обращаясь ко всем святым, которых сохранила его память.
   И совершилось чудо. Утром ему сообщили, что дело его пересмотрено «тройкой» и расстрел заменен на 25 лет лагерей. По всей видимости, на тот момент встала острая нужда в рабочих руках. Конечно, Александр Иванович был очень рад такому исходу. Кто знает, что может произойти за эти годы. Как будет жить его семья, на какие средства? Вот это его угнетало. Запасов денег нет, жена, как и он, тоже «лишенка».
- Бог даст, выживут, проживут – думал Александр Иванович – увидимся ли когда-нибудь?
  На следующий день его, и еще пятерых, погрузили в черный «воронок» и повезли, не сообщив даже куда. Везли не так долго. Миновав мост, свернули в правую сторону и вскоре остановились.
- Приехали, вылезайте – скомандовал сопровождавший их милиционер.
   И для Александра Ивановича началась новая жизнь. На берегу реки Китой была основана мощнейшая радиостанция, а рядом с ней поселок. Это режимное поселение называлось «Объект – 422» и являлся стратегически важным для СССР объектом. Его обнесли колючей проволокой. Территорию охраняли солдаты внутренних войск НКВД. В 1937 году на этом объекте выросли две двухсотметровые радиомачты. Радиостанция работала от Дальнего Востока до Москвы. Для подвоза 15-ти метровых секций от ж/д провели узкоколейку (современный поселок Кирово).
   Вот этот объект и довелось строить Александру Ивановичу до самого окончания монтажа. К окончанию строительства Александр Иванович был уже смертельно болен. Обострились прошлые болезни, сколиоз, ишемия сердца, эмфизема легких.
   Нечеловеческие условия труда сделали свое черное дело. Да и предварительные догадки об убийстве двух милиционеров переросли в убеждение. Эта информация ушла в лагерь, где находился фотограф. Строительство, в основном, было окончено и многие заключенные становились просто не нужными. К тому же многие из них смертельно больные.
   Осенью 1937 года Александра Ивановича, как и многих других, вывели на расстрел, который проводился неподалеку от реки Китой. Их было семеро, обреченных на вечный покой. Дали лопаты и, показав на яму, в которой уже лежали трупы, приказали:
- Закопайте эту яму.
   Всех поставили в один ряд, чтобы образовалась новая, коллективная могила. Копать не торопились, выигрывая у судьбы хоть несколько минут жизни. Но вот и они закончились под окрик: - Хватит копать.
   Пришедший взвод расстрельщиков выстроился в шеренгу напротив и приготовил винтовки.
   Прозвучала команда офицера:
- Готовсь.
  Щелкнули затворы, загоняя патроны в стволы.
  Александр Иванович вспомнил слова отца Владимира:
- Жизнь земная только миг. Нас ждет жизнь вечная.
  И успела пробежать еще одна, в продолжение:
- С Кристиной и детьми….
- Огонь.
  Почти единодушный треск винтовок. Перед его глазами мелькнули высокие радиомачты, которые вдруг опрокинулись, растворяясь в желтизне то ли осени, то ли в померкнувшем сознании.

   Постскриптум: Лето 2021 года. Новая книга в соавторстве с Валерией Лоховым готова. Мы изложили лишь небольшие моменты событий нашего города Усолья-Сибирского периода 1877 - 1937 года, какими они были на самом деле. В нашем городе есть краеведы,  которые уже писали об истории прошлых лет. Вы можете зайти в Центральную Библиотеку и попросить любой материал по истории города и Иркутской области: Шаманского В.Ф. и его сына Шаманского С.В., Ю.Душкина, О.Сурусина, Р.Ф.Плотникова, Р.Г.Рукас, Н.В.Бубновой, Ж.А.Власенко, В.П.Скорохода, С. Бутакова, М.В. Аринкина, В.В.Лохова и многих других.


2020 - 2021 годы

знаков с пробелами 104873