Катерина мало что помнила из своего раннего детства. Помнила только, что жила с отцом, матерью и двумя маленькими братишками где-то у большой воды. Отец на челне рыбачил. А мать по хозяйству от зари до зари. Потом отец закашлял; старуха-соседка его все собачьим салом поила, да только зря. Все равно помер.
-Чахотка, - горестно покачав головой, сказала знахарка.
Ребятишки, один за другим, вслед за тятенькой отправились. А мать, чтобы прокормить себя и Катьку, одна на озере рыбачить на челне стала. Да только утопла вскорости: то ли волной перевернуло утлую лодчонку, то ли… Бабы шептались, что сама она жить не захотела. А Катерину добрые люди отвезли в деревеньку, близ большого старинного села, бывшего когда-то городом, где в древности, говорили, Рюрик княжил, к дальней родне. Родня была не бедная, но «лишний рот» встретила неласково.
С шести лет нянчилась Катерина с троюродными братьями и сестрами, носила в узелке еду мужикам на «пожню», пасла гусей, а с десяти уже за взрослую бабу на поле трудилась.
Была она высокая, худая, некрасивая: тонкие губы, маленькие глаза, крупный нос…
-И в кого ты только, такая, уродилась? - Ворчала троюродная бабка, глядя на сироту. Правда, все замечали, что девчонка работящая.
Нескладная, угловатая, она, казалось, без устали копала огород, колола дрова, носила воду, кормила скотину, убирала навоз, ворошила сено. Ходила, конечно, в обносках, заплатки сама научилась ставить, а потом уже на всю семью одежду чинила.
Соседи, видя, как старается сиротка, жалели ее, и, когда понадобился кто-нибудь в деревенскую школу убираться и печку топить, подсказали батюшке, чтоб взял старательную девчонку. Батюшка ребятишек сам учил, так как старый учитель умер.
Вот так посчастливилось Катьке.
За работу в школе платили ей целый рубль в месяц платили. За это надо было и убираться, и воду носить, печку топить, снег чистить, а летом бурьян вырубать около школы. Но Катька была счастлива.
Конечно, по ночам она по-прежнему качала младенцев, потому что их матери спали, как убитые, после трудового дня. Но она научилась, чтобы дитя не плакало- нажевать ему в тряпочку хлеба, и ребенок, причмокивая, засыпал. Засыпала ненадолго и Катька. А утром, до света, вскакивала, приносила воды, дров, колола лучину и только потом убегала. Поесть она не успевала, но отрезала от каравая ломоть хлеба, а кружку молока ей присылала с сынишкой матушка.
Убравшись и затопив печку, Катька ждала, когда придут первые ученики, строго приказывала им обметать снег с валенок. Ребятишки были маленькие и слушались Катьку. Такие, как она, в школу не ходили, так как отучившихся год или два, родители забирали из школы и заставляли работать на семью или отдавали учиться какому-нибудь ремеслу.
Заметив, как девочка внимательно слушает на уроках, батюшка подарил ей самодельную тетрадочку и карандаш, и Катька, сидя рядом с малышами, и, от усердия высунув кончик языка, старательно выводила: Аз, Буки, Веди… Читать она научилась быстро, а вот с письмом- просто беда. Огрубевшие от тяжелой работы, потрескавшиеся пальцы не слушались, но она очень старалась, и в деревне стали просить ее иногда написать письмо, а чаще почитать псалтырь над покойником. За это давали кто пяток яиц, кто миску сметаны, а кто и двугривенный…
Деньги, заработанные в школе, Катька отдавала в семью, где жила, все, до копейки, а то, что давали за чтение псалтыря, убирала в железную баночку из-под чая и прятала под крыльцо. Там уже накопилось порядочно, около трех рублей. Катька мечтала купить новое платье из ситца, а то и из сатина. Но, подумав, решила оставить денежки на «черный день».
А за деревней, возвышаясь над крестьянскими избами, стоял господский дом. Господа приезжали редко, но раз в год Катя видела, как подъезжали к усадьбе коляски, и выходили хозяева: господин в светлом костюме и в шляпе, дама в шелковом платье мела воланами дорожку у особняка, девочка в кружевном платьице и мальчик в бархатном костюмчике гуляли, держа за руки няню в цветастой шали. Иногда приезжали гости, и слышны были музыка и смех.
Это был совсем другой мир, таинственный, незнакомый… Катерина даже как-то прогулялась разок мимо и, встав на цыпочки, попыталась увидеть, что там, за забором, творится. Но залаяли собаки, и она ушла, оглядываясь с сожалением.
А потом… Вдруг опять пришел батюшка и сказал, что господа приказали найти им девчонку в помощь кухарке. Летом в школе денег не платили, а в господском доме обещали кормить и деньгами заплатить три рубля.
Троюродная бабка, пытаясь набить цену, запричитала, закудахтала, что и в доме, мол, делов хватает, но когда батюшка сказал:
- Ладно, пойду к Малиновским, -закричала:
- Не, не, согласные мы, согласные! - И так толкнула Катьку к батюшке, что та чуть не упала.
В господском доме ей выдали платье, не новое, но чистое и красивое, с вышитым воротником, белый передник и сказали, что надо убираться в комнатах.
- А говорили, что на кухню, -подумала она, но ничего не сказала, стала делать, что приказано. Ей отвели каморку под лестницей, с маленьким окошком и с узенькой кроватью. Но спала она совсем мало. Вставала, как привыкла, с рассветом, и шла на кухню посмотреть, не надо ли там чего сделать. Кухарка, увидев такое рвение, осталась довольна и велела ей чистить песком кастрюли и сковородки. Работа была грязная, но Катька была довольна. Разве можно было сравнить такую работу с тяжелым крестьянским трудом?
Видя ее усердие, кухарка подарила ей еще одно простенькое платьице, что стало ей мало, и, жалея, все подкармливала сироту.
Катерине шел уже семнадцатый год, она округлилась, синяки под глазами исчезли, а ее некрасивость уже не так бросалась в глаза.
Но… Все хорошее когда-нибудь кончается. В конце августа кухарка объявила, что господа уезжают.
Катерина чуть не заплакала.
- Что же это? Как же это? Опять навоз месить в хлеву, картошку копать в грязной жиже? - думала она.
Но, оказывается, не только кухарка заметила усердие деревенской девчонки. Сама барыня не раз говорила мужу и гостям, как повезло им с этой сироткой.
- Такая трудолюбивая, такая чистоплотная. Деток любит. Знаете, как тяжело в городе хорошую прислугу найти. Очень, очень жаль будет ее здесь оставить.
Когда настало время уезжать, одна из горничных подвернула ногу и захромала. Катерина быстро и аккуратно укладывала вещи, успевая за двоих. Проходившая мимо барыня спросила:
-А не хочешь ли ты, Катя, с нами в Петербург поехать?
Катерина стояла молча, не в силах слово вымолвить.
- Ты ведь сирота, Дуняша говорила, может надо с родственниками твоими переговорить?
Девочка только быстро, быстро закивала головой, выражая согласие.
Но разговор с дальней родней так и не состоялся. В суете сборов к отъезду все забыли про это, а Катька, сложив в узелок свое бельишко и два подаренных платья, едва дыша от страха, тихонько умостилась в одной из колясок с другими слугами и отправилась в город. Никто не удивился, потому что она всегда была на глазах, к ней привыкли и считали своей. Дня через три-четыре кухарка спросила:
- Ты хоть своим-то сказала, что уезжаешь?
Катерина кивнула, на этом разговор и закончился. А троюродные родственники сначала и не знали, что господа уехали, а узнав, не особенно опечалились. Одна только бабка погоревала:
-Така была работница! Ишшо и дармовая!
А Катерина сначала помогала горничным, но скоро стала справляться с работой быстрее и лучше их. Барыня была довольна ею. Но однажды Катя услышала, как приехавшая к барыне приятельница, рассказывала:
-У генерала Горюнова, вы слышали? Горничная беременна и, говорят, от него. Такой скандал!
И, понизив голос, начала рассказывать о подобных случаях в домах известных в столице людей. Что она еще сказала, Катерина не слышала, но зато услышала, как хозяйка, нервно рассмеявшись, ответила:
- Да, Бог с вами, дорогая! Вы посмотрите на нее! Это же чудо-юдо какое-то! Эти маленькие глаза, эти тонкие губы… А, нос! Нос! Ну, кто на нее позарится?
Катерина поняла, что говорят про нее. Девушке уже исполнилось девятнадцать, ей уже было не все равно, как она выглядит. Все чаще она останавливалась у зеркала и внимательно изучала свое лицо. Слова барыни легли в душу тяжелым камнем. Катерина купила себе пудру, помаду… Она чернила брови, румянила щеки. Иногда ловила на себе недовольный и подозрительный взгляд хозяйки. Барин пошутил как-то, что она похожа на матрешку, а барыня, в тот же вечер, сказала ей:
-Ах, Катя! Не следует тебе этого делать. Это глупо, смешно и вульгарно! А, главное, бесполезно!
Закончив дела, Катерина ушла к себе и наревелась всласть
А на следующий день ходила угрюмая, на вопросы отвечала отрывисто и всем своим видом показывала обиду. А барыня начала придираться к ней по пустякам, а то и вовсе без причины.
Так прошел месяц, два… Катерина уже подумывала – не вернуться ли ей в деревню, но однажды к господам приехали гости. Они говорили о театре, хозяйка играла на фортепиано и пела, а прощаясь, гостья вдруг спросила:
- Нет ли у вас приличной горничной, моя любимица замуж выходит.
И Катина хозяйка, вместо ответа, крикнула:
- Катерина!
- Слушаю-с, - Катя, опустив голову, появилась в дверях.
- Ты должна будешь какое-то время послужить у моих знакомых, - сухо сказала барыня.
Сколько раз потом Катерина благодарила Царицу Небесную в своих молитвах за то, что судьба привела ее в этот дом.
Хозяин служил в Дирекции императорских театров. В доме часто бывали гости- артисты Мариинского театра.
Барин ей понравился: всегда улыбался, шутил, впрочем, он днем редко бывал дома, уезжал утром, а возвращался поздно вечером.
И барыня была добра к ней, часто баловала подарками: то сережки подарит, то колечко, то из одежды что отдаст.
Ну, уж и Катерина старалась. Из кожи лезла, чтобы угодить. Она шить понемножку научилась. Из всякого старья могла себе новый наряд соорудить. И выглядеть стала по-другому, по-городскому, и говорить старалась правильно.
Иногда хозяин давал билетики, по которым можно было в «Мариинку» пойти. Правда, места были на «галерке». Народ там был самый разный: студенты, мастеровые или такие, как она, состоящие в услужении. Они, бывало, шумели, жевали, шуршали конфетными обертками, но ей было все равно. Катерина, не отрываясь, смотрела на сцену, в антракте пила ситро, а, возвращаясь домой, думала: «Неужели это все правда? Неужели это я, Катька, которая еще недавно месила босыми ногами навоз в хлеву, копала огород, незаслуженно получала тычки и затрещины, живу здесь, в большом городе, в красивом доме, с хорошими людьми, хожу в театр…»
Деньги, что ей давали, по привычке прятала под матрас в своей комнатушке. Ей было уже двадцать два года. Иногда она останавливала взгляд на лицах окружающих ее мужчин.
Барин… Он очень хороший, но он из другого мира, как будто архангел спустился на землю.
Дворецкий… Он мужчина, конечно, солидный и важный, но старый.
Лакей Игнат… противный, липкий какой-то. При господах тише воды, ниже травы, а как одну ее застанет, так все облапать норовит и слова стыдные говорит.
Иногда приходили актеры шумной компанией, подшучивали над ней необидно. Как-то раз, один такой весельчак, взяв ее за руку спросил грозно: «Ты перед сном молилась, Дездемона?» А когда она, покраснев, смущенно ответила: «Да я завсегда молюсь. Только меня Катей зовут.», - все оглушительно захохотали. В следующий раз ее называли Офелией или Дульсинеей, но Катя понимала, что они просто шутят и не обижалась.
Больше других ей нравился Федор Иванович. Он приезжал, входил, высокий, статный, шумный, сразу заполняя собой всю прихожую, шутил, смеялся. Но видела она его только издали. Чаще всего он проходил сразу с барином в кабинет, а Катя в это время была занята уборкой, и ей не довелось встретиться с ним лицом к лицу. Но однажды, когда лакей Игнат был занят, Катерина, провожая гостя, подала ему шляпу и трость.
- А это у вас что за красавица? - Спросил он хозяина.
- А это Катерина, наша горничная. Разве ты ее не знаешь? Она уже давненько у нас.
- Из деревни?
Катя кивнула головой.
Барин засмеялся:
- А как ты догадался? Мне кажется, она ничем не отличается от остальных.
- По глазам. - Задумчиво ответил гость. - Глаза чистые, неиспорченные. И вся она светлая такая. Разве нет?
-Ну, ну… И что еще ты видишь в ее глазах? - Улыбаясь спросил хозяин.
- Я не только вижу, я слышу, как бьется ее сердечко в ожидании счастья, - ответил Федор Иванович. И, одарив на прощание девушку доброй улыбкой, гость вышел.
У Катерины от его слов, и правда, забилось сердце сильнее. Никто, никогда не хвалил ее, если только барыня за хорошую работу. С этой минуты она, как могла, старалась услужить ему. Знаменитый певец бывал у них нечасто, но всегда находил минутку, чтобы поговорить с ней. Как-то спросил- грамотная ли она, и, узнав, что Катя умеет читать, привозил ей маленькие книжки в бумажном переплете. Так она впервые прочитала сказки Пушкина.
С той поры она ходила в Мариинский театр только на те оперы, где пел Федор Иванович. Его волшебный голос волновал, утешал, звал куда-то, и сердце замирало от счастья.
Катерина ни на что не надеялась. Она любила и любовалась им, как любуются прекрасной скульптурой или картиной. Любила и поклонялась, как божеству.
Однажды пошла за нитками в лавочку на соседнюю улицу, задумалась, и ее чуть не сбил извозчик. Катя погибла бы, если б в последнее мгновение ее не выдернул из-под колес какой-то мужичок. Она лежала на мостовой в разорванном платье, руки и лицо ее были в крови. Кучер орал, размахивая кнутом, и, наверно, полоснул бы по ней, вымещая свой страх и гнев, если бы не ее спаситель. Он помог ей подняться, отряхнул одежду, а потом спросил грубовато: «Ты что, милая, ослепла, аль оглохла, прешь, не знамо куда?»
Кате показалось, что она действительно оглохла, потому что слышала все, как сквозь вату, а вот видела все хорошо. Мужик был совсем еще не старый, но неказистый, поменьше ее ростом, и где-то мелькнула мысль: «Замухрышка.»
Он проводил ее до парадной и ушел, а Катерина пошла лечить свои царапины и ссадины.
Выйдя через пару Катерина увидела своего спасителя на противоположной стороне улицы, Он приподнял картуз, она кивнула в ответ. Он еще не раз попадался ей навстречу, прежде чем подошел и спросил, как ее здоровье. Поговорили. Катя узнала, что зовут его Иван Денисович, сам он из Тверской губернии, но уже давно приехал в Питер на заработки. Брался за любую работу, а потом тоже попал в дом богатый, служит у господ. Да только не лежит душа, хочется в деревню, на родину. Вот подкопит денег и поедет домой. Ее он уважительно звал Катериной Тимофеевной, приносил угощение- леденцы в жестяных баночках.
Скоро вся прислуга в доме, где служила Катерина, зашепталась, загудела, строя предположения.
Барыня призвала ее к себе:
- Катя, - ласково сказала, -что же это ты ничего не говоришь мне? Замуж собралась, а я ничего не знаю.
Катерина пунцово покраснела.
-Нет, нет, неправда это. Сплетни это.
- Да ты не смущайся так. Тебе-то он нравится?
- Что вы, барыня! Нет, вовсе нет! - Вскрикнула она, но, испугавшись, что барыня рассердится, добавила совсем тихо:
- Простите меня.
Но барыня поняла все по-своему. Решила, что Катя просто стесняется признаться в своих чувствах, и, хотя расставаться с хорошей горничной ей было жаль, она решила устроить судьбу девушки и вечером обратилась к мужу:
- Друг мой, ты прости, что я к тебе с мелочами, но наша горничная Катя… У нее, кажется, неразделенная любовь. Ходил, ходил, бесстыдник, слуги говорят, а теперь женится не хочет. Долго ли порядочную девушку опорочить! И на наш дом пятно ляжет. Он, говорят, у Караваевых служит. Надо как-то помочь бедняжке.
А через несколько дней в комнату Кати постучали.
- Кто там? - осторожно спросила девушка, испугавшись, что это опять Игнат со своими ухаживаниями.
-Выйди, Катя.
Открыв дверь, Катерина увидела, что это хозяин, а с ним рядом этот, Иван Денисович, смущенно и нервно мнет шапку в руках.
- Я, енто,- смущенно начал он, - я вас, Катерина Тимофеевна, ежели вы не против, то я, енто, как его, енто самое, как сказать, не знаю, говорить мы не мастера, не обучены…
Барин рассмеялся:
- Ну, брат, таким манером ты никогда не закончишь. Замуж он тебя, Катя, зовет. Пойдешь за него?
Кате заплакать в голос хотелось, закричать, что не хочет она замуж, что ей хорошо здесь, у них, и лучше она старой девой останется, чем жить с чужим, нелюбимым. Но она не заплакала, только закрыла лицо руками, чтобы не увидел барин отчаяния в ее глазах.
Но хозяин принял это за радость и смущение. Он погладил ее по голове, сказав: «Ну, полно, полно. Я рад, очень рад за тебя. Все остальное обсудите с Верой Андреевной.»- И ушел, уведя с собой жениха. Катя подумала, что, если б тот не ушел, она бы его задушила.
Всю ночь Катя не спала. Сначала плакала, потом строила планы: как отказаться от ненавистной свадьбы? Уехать? Только, куда? В деревню? Кто ее там ждет? Троюродная родня? Снова в грязь, в нищету? Еще и издеваться будут:
-Что, нажилась в барынях? Изволь-ка навоз чистить!
-Может заболеть? А, может, руку ножом порезать? Так ведь, если сильно- без руки останешься, а если, чуть, так заживет скоро. А как господам отказать? Они ко мне как родные относились. Жалели, не обижали, а я им- не хочу, жених мне ваш не по нраву. Да ведь и других-то женихов все равно нет… Так и не сомкнула глаз. А наутро вышла бледная, заплаканная. Но никто не удивился. Испокон веков девки плачут перед свадьбой, а замуж все равно идут.
Вскоре после этого, услышала Катерина случайно, как барин огорченно говорил жене, что Федора Ивановича пригласили в Московский театр.
А еще через пару дней, когда Катерина убиралась в комнатах, вдруг услышала знакомый низкий голос. Его она узнала бы из тысячи других. Господа прошли в кабинет, а через некоторое время гость стал прощаться.
- Прощайте! Не поминайте лихом и пожелайте мне успеха! - Рокотал, как морской прибой, неповторимый бархатный голос. Его было слышно всюду.
Катерина бросила неоконченную работу, чего никогда не позволяла, и побежала в прихожую.
- Катя? Что тебе? - Барин удивленно посмотрел на нее.
-Я… я… попрощаться… пожелать, - прошептала девушка, глядя на своего кумира.
- Катюша… Ах, ты, добрая душа! – засмеялся гость, -спасибо тебе, и будь здорова. - Она ведь замуж выходит у нас, уже засватана, -заметил хозяин.
- А, я и не знал. Вот конфуз какой! Мне и подарить тебе нечего. А, вот что, - Федор Иванович вдруг вытащил из манжет сорочки запонки, вложил ей в ладони
и, поцеловав в лоб, сказал:
-Вот тебе, голубушка, на память. Будь счастлива.
И уехал.
Целый день бродила Катерина, как привидение, начиная и не заканчивая дела, задумчиво смотрела в окно.
Даже барин заметил это, и, истолковав все по- своему, сказал супруге:
-Кажется, страдает наша Джульетта. Надо бы поторопиться со свадьбой.
На что барыня рассеянно ответила:
- Да, да, мой друг, я распоряжусь. Скоро выйдет замуж, и начнется у нее другая жизнь, другие заботы…
Обвенчались молодые в Крестовоздвиженской церкви. На венчании были только Аглая Степановна, экономка, да Игнат, который все подшучивал да намеки себе всякие позволял, пока Аглая Степановна не прикрикнула на бесстыдника.
Перед венчанием и хозяева, и слуги вышли их проводить. Катя заливалась слезами. Все обнимали ее, желали счастья, а ей умереть хотелось.
Барыня подарила ей швейную машинку хорошую, немецкую, а хозяин протянул несколько ассигнаций, которые тут же исчезли в нагрудном кармане жениха.
-Куды ей… Ишшо потеряет, - пробормотал он в ответ на удивленный взгляд барина.
Накануне барыня пробовала уговорить Катерину послужить еще немного. И мужу ее обещала найти место, но Иван Денисович, такой робкий вначале, оказался упрямым и несговорчивым.
- Не, уж, хватит. Нажилси, насмотрелси я тута. В деревню ко мне поедем, хозяйство свое заведем, - бубнил он сварливо.
Деревня, как он рассказывал, была где-то в дремучей чаще, зимой там ни пройти, ни проехать было, а под окнами выли волки. Катя отговорить его старалась, в село, недалеко от которого прошло ее детство, звала:
-Село там большое, красивое, храмы, монастыри… В праздники звон колокольный- душа радуется; дом купим с садом. Иван Денисович! И город уездный близко Торговля всякая… Ярмарка Успенская каждый год…Река Волхов в озеро впадает в большое… А что хорошего с волками жить?
Никак не могла Катя мужа Ваней назвать Чужой он ей был. Не лежало к нему сердце.
Но он с ней, на удивление, согласился. Собрали свой нехитрый скарб и отправились. Остановились на постоялом дворе, но уже через неделю сторговались и купили на Прогонной улице дом. Дом был большой, но старый, нуждался в ремонте, надо было печки перекладывать, крыша текла, но Иван Денисович сказал:
- Ничаво, ничаво, не баре, чай, не размокнем! Няужто на постоялом дворе будем проживаться? Тута ведь дяньжонки надо платить, а откуль их брать, дяньжонки-то?
Катя хотела возразить, что барин дал ей денег достаточно на обзаведение, но промолчала, к тому же, вскоре и печки были сложены, и крыша перекрыта.
Глядя на ее городские платья да накидки, соседи сразу ее барыней прозвали. Новости в деревне быстро разлетаются и, вскоре, троюродная родня, что в трех верстах жила от села, явилась поглядеть, как устроилась сирота, да узнать- нельзя ли чего выпросить и чем попользоваться. Ведь когда-то кормили да поили, чай не зря. Но Катерина встретила родню холодно и всем своим видом показала, что «родниться» не желает.
За домом, у речки, большой огород картошкой засадили.
- Продавать будем, тока не тута, тута дешево торгуют, в город, на ярманку повезу, = потирая руки, говорил муж. Сколько Катя ни поправляла его, он говорил так, как его родичи в лесной, богом забытой, деревушке. И ей казалось, что он делает это ей
назло.
Тех денег, что подарил ей барин на свадьбу, хватило на старый дом, кое-какую обстановку, еще и осталось, чтоб лошадь купить. Лошадь у цыган купили, Катя уговаривала мужа отказаться, ведь, если ворованная, хлопот не оберешься, но Иван Денисович «клюнул» на дешевизну и ничего слышать не желал Слава Богу, обошлось! А «справу» всю, лошадиную, у кого-то за самогонку обманом выменял. Кате и противно, и стыдно было, а куда деваться-муж венчаный.
Катя уже «на сносях» была. А когда дочка родилась, а следом- сынок, она их, как господ звали, назвала - Верой и Александром.
Про свою жизнь прежнюю почти не вспоминала. Про запонки, что подарил ей Федор Иванович мужу не сказала, спрятала за икону и решила потом, когда-нибудь, сказать сыну, чтобы, когда она умрет, положили их с ней в гроб.
Революция стороной обошла. Так как были они крестьянского происхождения,
никто их и не тронул. И на «гражданскую» мужа не взяли- лошадь ему когда-то ногу отдавила. Нога давно срослась, но он, хитрец, с тех пор по улице с палкой ходил, прихрамывая. Катерина изредка шила платья деревенским модницам, а чаще перелицовывала и перешивала старье. Иван Денисович за любую работу брался: печки складывал, огороды пахал на лошади, потом сторожем в приют устроился. Так, что они не бедствовали даже в самые трудные годы. Их не все любили, кто-то считал богатеями. Катерина ловила иногда неприязненные взгляды, но ей было все равно. Она ни с кем не дружила, но и не ссорилась. А супруг все с соседями воевал: то собака чужая в огород забежит, то курица, то кочана капусты не досчитается… Бежал в подштанниках с лопатой или с вилами, грозя и проклиная и собак, и куриц, и хозяев их. Ребятишек соседских крапивой стегал, увидев, как они через забор за яблоками лезут. Ей пеняли, а она, что? Она за мужа не ответчица. А когда он жаловался ей, надеясь на поддержку, сухо отвечала: «Забор поправь, никто и не зайдет. А ребятишки спокон веков лазали, на то они и ребятишки, а ты не обеднеешь»
А в голодном двадцать первом, когда по улицам брели истощенные, обессилившие люди, выбегала на улицу полуодетая, с хлебом, с молоком… С собой давала картошки вареной в узелке, одежду кое-какую детям, а потом долго смотрела вслед.
-Всех-то не пожалеешь, не обогреешь и не накормишь, - злился Иван Денисович, -тута за кажную копеечку бьесси, а она готова все чужим раздать. Растратчица!»
Катя не слушала его. Молчала, чтобы не ругаться. Но все делала по-своему. Многодетной соседке все бесплатно шила и перешивала, девчонкам ее свои вещи отдавала.
А свои дети выросли, оглянуться не успела. Дочка Вера с парнем познакомилась из тех, что электростанцию строили и, вскорости, уехала с ним в Ленинград, так теперь назывался город, где прошла Катина юность. Сын- Шура, с ними жил. Был он похож на мать: высокий, худой, нескладный и стеснительный. Катерина уж переживать стала, что парень в возраст вошел, женится бы ему пора, а он девок сторонится, все дома сидит книжку читает.
Сидел, сидел, да вдруг объявил: «Маманя, батя- женюсь»
И привел в дом жену, Татьяну. Девка была из очень бедной семьи. Так-то ничего, справная: ни лицом, ни статью Бог не обидел, и на работу спорая, но с характером. Бывало, скажет ей что Катерина, а она- нет, чтобы промолчать… Отговаривает, дерзит. Серчала Катерина на невестку, а что делать? Жить-то надо. Правда, молодуха, как положено, «мамой» звать ее стала.
- И где ты только ее нашел, дома –то сидючи? –Спросила как-то сына недовольно.
- Бог послал, -засмеялся Шура. Потом уже она узнала, что тонула девка, в полынью провалилась, а он ее спас. С тех пор смотрела на сына с уважением. Не думала, что он такой герой.
Внуки пошли один за другим. Две девчонки и парень. Старшая-то, Манька, вылитая Катя в детстве, такая же долговязая и некрасивая. Зато и жалела ее бабка больше других: то леденец сунет, то пряник. Разбаловала девку, а та хитрющая была, все к бабушке ластилась, от работы отлынивала да ябедничала на брата. Младшая-то еще в «зыбке» была. Только, как бабушка не защищала свою любимицу, мать быстро раскусила Маньку и «отходила» лозой.
А время новое наступало. Электричество провели, до полуночи лампочка горела, не надо было керосин жечь. Как-то Шура тарелку принес черную и стал с другом на столбе провода прилаживать. Сказал, что радио это. Думала –баловство какое, да нет! Похрипело, покашляло да заговорило про то, что в мире творится. А потом запело. К радио быстро привыкли, как будто всегда здесь было. Но однажды, когда Катерина посуду мыла после обеда, вдруг запел голос, знакомый до боли. Он! Он! Федор Иванович! Глубокая тарелка с ромашками выскользнула из рук и разбилась вдребезги.
- Давай! Бей! Колоти! Руки-крюки! Неумёха неуклюжая! Вам бы только добро переводить. Так всю посуду переколотишь, из свинячьего корыта будем жрать! – Заворчал, как всегда Иван Денисович. Но она с ним пререкаться не стала. Ушла в комнату и легла. Сын и невестка забеспокоились – не заболела ли? Пришлось встать, не объяснять же им- в чем дело. А потом все ждала: вдруг еще запоет, но пели другие, а чаще говорили, что Германия воевать хочет, и сердце замирало от страха за детей и внуков.
А потом пришла беда, откуда не ждали. Шура-то, сынок, грамотный был, семилетку окончил. Как ни кричал отец, ни сопротивлялся:
-Куды ишшо учиться-то? Грамоте знает, и ладно. Пущай лучше со мной печки идет складать, больше толку будет. А Верке-то и вобше учеба ни к чему. Замуж выйдет, робяты пойдуть. Щи, вон, учи варить ее да заплатки ставить.
Катерина в спор не вступала, но была тверда и заставляла детей учиться. Вместе с ними читала все, что им задавали, радовалась их успехам в школе.
Дочка себя особо учебой не утруждала, ей и так все давалось легко. А сын, Шура, все делал медленно, но основательно. Книжки полюбил читать, а потом пересказывать прочитанное. Отец злился, а Катерина с сыном посмеивались и перемигивались, как заговорщики. Учеба пригодилась. Дочка в Ленинграде бухгалтерские курсы окончила, работала на заводе бухгалтером, а Шура здесь, в сельпо, сначала продавцом был, а потом его завскладом поставили. А как стали ревизию делать- продуктов не хватило много: прежний-то заведующий воровал без зазрения совести. Попросил Шуру списать, мол, мыши съели, а тот отказался. Вот и решил ворюга отомстить.
Ночью в окно постучали, и когда Татьяна открыла, в дом вошли двое в форме. Ничего объяснять не стали, тот, что постарше, отрывисто сказал:
-Собирайся!
Все проснулись, дети заплакали. Молодой спросил:
- Обыск будем делать?
Старший обвел избу глазами: из-за занавески выглядывает испуганно старик со слезящимися глазами, суровая костлявая старуха кутается в старый полушалок, с печи свешиваются две детских головенки, баба, с ребенком на руках, плачет, заливается.
- Нет! Что здесь искать? - Бросил сердито и повел Шуру к дверям.
- За что? За что его? Он же ничего не сделал плохого! – Татьяна, раздетая, выскочила за ними на улицу.
Там, пофыркивая, стояла машина. За рулем сидел еще один.
-Да, что же вы творите, проклятые! Троих детей сиротами оставите! Будьте вы прокляты!
- Молчи, дура! А то поедешь вместе с мужем. Лучше завтра съезди в Новую, там и узнаешь все.
Едва дождавшись утра, Татьяна отправилась в соседний городок. Никто там с ней не разговаривал, только намекнул один, что взяли Шуру по доносу. Будто про вождя что-то плохое сказал. Она сразу поняла, кто донос настрочил, только, что делать и куда идти- никто не знал.
День прошел, ночь… И еще день, и еще ночь… Глаз не сомкнула Катерина, все думала, как ей сына спасти. А через три дня отнесла на почту письмецо. На конверте было написано: Москва. Кремль, Крупской Надежде Константиновне.
Свиданий с Шурой не разрешали. И жили они в полном неведении: где он? Что с ним? Жив ли? Ночью вздрагивали от каждого шороха: вдруг он? Только пришел он не ночью, а днем. Небритый, худой, с чужим каким-то взглядом. Ребятишки повисли на нем, а он, рассеянно поглаживая их по волосам, смотрел куда-то, в пустой угол избы и, видно было, что натерпелся он там всякого лиха. Потом уж рассказал, как издевались, били каждую ночь, выбивая признание, а потом, спустя два месяца, вдруг неожиданно отпустили.
-Почему? Кто помог? Статья ведь была расстрельная, - снова и снова повторял он.
Катерина так и не призналась, что это она, как умела, написала то письмо.:
«Здравствуй дорогая Надежда Константиновна! Баба я простая, деревенская. А у нас ведь, у простого люда, как принято? Коль случится беда- молимся Матушке- Богородице. Спаси и помилуй! Помоги, Всемилостивая! Только теперь власть всех богов отменила, а как же быть-то теперь? Кому пожаловаться? У меня вот горе такое- сына арестовали. Только не виноват он, спроси любого в деревне, и любой тебе скажет, что сызмальства он чужого не брал, а свое отдать был готов и помочь, кому плохо. За чужие грехи страдает, по навету подлому, что не согласился вора покрывать. А за это разве наказывают? А детишек-то его, троих, кто кормить будет? А как вырастут они с обидой черной на сердце, что отца их ни за что посадили? Слыхала я, что ты людям помогаешь. Разберись, милая, прошу тебя Христом Богом! Ты мне теперь и власть, и Богородица- все вместе, лишь бы по совести было. Низко кланяюсь тебе и верю, что спасешь ты сына моего. Век буду за тебя молиться. С почтением, остаюсь, Катерина Тимофеевна.»
Все наладилось, как будто, вот только стало побаливать сердце. Особенно по ночам. Так защемит, будто в кулак кто сжал, и дышать нечем станет. Только Катерина никого не будила, лежала тихонько и ждала, когда отпустит. Невестка только заметила и ничего не давала делать. Если только носки повяжет, да за малой присмотрит. А так Татьяна все сама; и бабью, и мужичью работу по дому справляла одна, еще и на работу ходила. А дед совсем сдал, больше на печи лежал, кости грел, да ворчал и ругался на ребятишек.
Вдруг Шура приехал. Да только на три денечка всего. Елку с ребятишками из леса приволокли, наряжали все вместе. Даже дед сполз с печки и строгал что-то из щепочек. Калиток с картошкой напекли; больше-то нечем было угощать
А как уехал сын, заметила Катерина, что невестка полнеть начала. В бане напрямую спросила:
- Ты, никак, опять на сносях? - Лучше бы не спрашивала.
-Да! А вам-то что за дело?
-Мне-то ничего. А ты-то, дурочка, чем думала? Куда тебе еще? И так трое. Шура на войне, не знамо, когда вернется.
- Кончилась война! По радио говорили!
-Эта-то кончилась. А другая на пороге.
- -Типун вам на язык!
Да только случилось все так, как предсказывала Катерина. Не успели по радио про войну объявить в июне, как из-за Волхова стал слышен грохот далеких взрывов.
И пошло, покатилось горе за горем. Сначала дед занемог сильно. Неделю маялся, а потом захрипел, и все.
Потом корову осколком снаряда убило. Стали народ эвакуировать понемножку, а им –то как тронуться? Ребятишек трое, бабка чуть живая, и невестка вот-вот родит.
В селе воинская часть стояла. Командиров по домам распределили. Жили военные и у них. Невестка им и хлеб пекла, и исподнее стирала. Тяжелая ходила, срок уж ей подходил. Пошла стирать в баню, а тут-бомбежка. Катерина забеспокоилась, спустилась под горку, а там, в бане, Татьяна рожает. Звать кого-то было уже поздно, вот и приняла старуха внучку, завернула в рубаху солдатскую и принесла в избу. Невестка на третий день уже на работу пошла, а Катерина в няньках. Вроде и сил не было совсем, а тут вдруг откуда-то взялись: девчонку-то поднимать надо было; одной невестке не справиться.
От Шуры не было ни письма, ни весточки. Но свекровь с невесткой об этом не говорили, а когда старшие внуки спрашивали:
-А когда папка приедет? А почему писем так долго нету? – Катерина им торопливо отвечала:
- Приедет, приедет… Воюет он, некогда ему писать
Вдруг маленькая, которой уже шел третий годик, заболела. Лежала горячая, как кипяток, и задыхалась. Сбегали за фельдшерицей.
-Скарлатина это. Ей бы сейчас стрептоциду, а еще лучше, сульфодемизину поколоть. Только нет у меня ни того, ни другого, Танюшка, -удрученно сказала она.
- А что же делать?
-Не знаю я, теплым поите. Только вряд ли поможет. Да, не убивайся ты так, вон, у тебя еще трое. Ну, нету у меня, нету! Прости ты меня, Христа ради! - И, взяв свой чемоданчик, ушла. Хоть и сочувствовала она Татьяне, но помочь ничем не могла. В госпитале, что открыли в школе, раненые солдаты умирали каждый день
Татьяна, закрыв лицо руками, медленно опустилась на пол:
- Господи! За что наказываешь так? Дитятко мое безгрешное! Что я Шуре скажу?
Услышав шаги, подняла голову. Перед ней стояла баба Катя и протягивала запонки: красивые, золотые с синими глазками сапфиров.
- Это что, мам? -прошептала невестка.
- Это спасение наше. На, бери. Лови машину попутную и поезжай в город, там, на базаре, говорят, только Луну не купишь, а так все есть. - Через полчаса Татьяна уже была в соседнем городишке. Базарные ряды у гостиного двора уже поредели, и у нее мелькнула отчаянная мысль, что она опоздала, что ничего не найдет, но в это время кто-то тронул ее за рукав.
-Тушенка, сгущенка, фарш колбасный, американский, папиросы «Дели», -бормотал гундосый голос скороговоркой у ее плеча. Татьяна оглянулась: рядом с ней стоял маленький жирный мужик. Видя, что она не реагирует на его предложения, повернулся, чтобы уйти, но она вцепилась в его руку и зашептала:
- Лекарство, лекарство мне надо. Есть?
- Стой здесь, - мужик, похожий на жирную свинью, растворился в толпе. А через несколько минут появился снова, но уже не один. Рядом с ним вышагивала, как цапля, высокая, тощая, длинноносая тетка. Они так смешно смотрелись рядом, что в другое время Татьяна бы расхохоталась. Но сейчас ей было не до смеха.
-Что надо? –сиплым, прокуренным голосом спросила тетка.
-С-с-сульфодемизин, -заикаясь, проговорила бедная мать.
-Чем расплачиваться будешь?
Татьяна развернула тряпочку, в которой были запонки. Тетка затряслась даже, глаза ее алчно заблестели, и она потянула Таню за руку во двор. Но та слышала про спекулянтов, которые во дворе могут ударить по голове, отнять все и ничего не дать взамен. Вдалеке она увидела двух краснофлотцев и сказала:
-Нет, давай здесь, или закричу. Вон, морячков сейчас позову.
Тетка достала из сумки две упаковки с ампулами и, видно, боясь, что Татьяна позовет моряков, а запонки не отдаст, добавила еще банку американской колбасы. Таня разжала вспотевшую ладонь:
- Подавитесь, гады! Война идет, люди гибнут, дети умирают, а вы, ворюги, мошну себе набиваете! Да вы хуже фашистов! Будьте вы прокляты! - Крикнула она.
Краснофлотцы оглянулись, и пара эта растворилась в глубине ближайшего двора. Обратно доехала еще быстрее. Водитель-молоденький сержант, рассказал ей, что родом из Ленинграда. Мама у него там и сестренка. Бомбят каждый день… Как они там?
От чужой беды у Татьяны сжалось сердце.
-Не волнуйся. Эвакуируются. Ты только верь, и все будет хорошо, - сказала ему, когда он высадил ее у дома. Старшую послала за фельдшерицей. Та пришла быстро, но уже от порога недовольно заговорила:
-Сказала ведь, что ничего сделать не могу…- а, увидев драгоценные ампулы, ахнула:
-Откуда такое богатство?
- Кололи через четыре часа. На второй день температура спала, на третий девочка попила немного теплого молока, а на четвертый встала на ножки. Татьяна , провожая медичку, сунула ей в руки банку американской колбасы.
- С ума ты сошла! Вас самих шестеро.
- Ничего, ничего. У нас картошка есть и коза, хоть и плохо, а доится. Спасибо тебе.
Возвратившись в избу, подошла к свекрови:
-Мам! Я этого никогда не забуду.
- Ладно, ладно, иди, там коза не доена.
А поздно вечером, когда дети уснули, рассказала Катерина невестке историю из своей молодости. Да и истории-то никакой не было. Просто объяснила, откуда запонки взялись.
А знаете, мама, я всегда знала, чувствовала, что вы деда не любите.
Катерина засмеялась:
-Ишь, знала она, знахарка какая.
- Как же вы целую жизнь прожили с нелюбимым?
- Видно, доля моя бабья такая. Ладно, спать давай, вставать тебе рано завтра.
Она стала лучше относиться к Татьяне, жалела ее, будто предчувствовала, что никого ближе невестки и внуков не осталось в ее жизни. Закапала весенняя капель, когда Татьяна услышала, что кто-то шебуршит в сенях. Думала, собака чужая зашла, но, приоткрыв дверь, увидела, что это Надюха- почтальонка стоит, прислонившись к стене и молчит.
- Ты чего не заходишь? Что с тобой? Тебе плохо?
-Плохо, Таня, плохо. Нет у меня больше сил «похоронки» носить, - ответила она и протянула Татьяне серый конверт. В сенях было темно, но Таня смогла прочитать: «Ваш муж… Пропал без вести…» Дальше не читала. Пропал… Не погиб, а пропал… Значит, может быть, еще найдется. Но бабке говорить нельзя, не вынесет она. Вот и от Веры тоже никаких вестей. Блокада там, в Ленинграде, люди с голоду умирают… Не сказала ничего свекрови, а сама письмо послала Вере, что, мол, если сможете выбраться, приезжайте к нам. У нас картошка, коза, лес рядом: грибы, ягоды… Проживем! Написать-то написала, только не знала- дошло ли. Оказывается, дошло.
Эх! Не знала Татьяна, что ответ на ее письмо принесет Надюха, когда она на работе будет.
Оказывается, не ответ, а ее письмо вернулось назад. А к письму бумажка приклеена, что письмо адресату вручить невозможно, в связи с его гибелью.
И, вручая бабушке письмо, простодушная Надюха сочувственно сказала:
-Да за что это вам, тетя Катя, горя столько? Сначала Саша, теперь Вера.
Когда Татьяна вернулась с работы, свекровь лежала на полу, а трехлетняя внучка тормошила ее, плача и приговаривая: «Баба, вставай! Вставай, баба!»
Татьяна уложила старуху на кровать, села рядом и, гладя по руке, говорила сквозь слезы:
- Маманя! Маманюшка! Хоть ты не бросай меня, не помирай, пожалей меня, Христом Богом прошу тебя.
И услышала тихий ответ:
-Прости меня, дочушка. Прости за все. Держись… Ты сможешь, я знаю… Ребятишек береги… А Шуры нет в живых, чует мое материнское сердце. В церковь поедешь если, поставь свечку за деток моих, а еще… за раба Божьего Федора. Он ведь еще в тридцать восьмом помер, по радио говорили.»
Похоронили Катерину Тимофеевну рядом с Иваном Денисовичем. А как же иначе! Муж да жена…
А ее любовь, мечта ее несбывшаяся, умер далеко от родины и похоронен на парижском кладбище Батиньоль.
Шура не вернулся. Только через много лет узнали они, что умер он в госпитале для тяжелораненых почти сразу, только документов при нем не было.
Раз или два в год, на кладбище и в церквушку Алексея божьего человека, что возвышается над старым погостом старинного села, приезжает привести в порядок могилы бабушки, деда, мамы, братьев и сестер, да поставить свечки за упокой их, та, которая родилась в сорок первом под грохот снарядов в бане, что стояла в огороде у маленькой речушки, впадающей в Волхов, та самая, которую спасли в тяжелое военное время бесценные запонки. Бесценные, потому что они подарили ей жизнь.