Женя Шафор была библиотекарем или, как говорили все в Степанково, где она жила, библиотекаршей. Было Жене тридцать лет, она никогда не была замужем, да и целовалась один единственный раз в жизни в одиннадцатом классе. Тогда пришел к ним в класс новичок, голубоглазый шатен, неотразимый мачо, Жорик Рясин. Девчонки все, конечно, попадали. Каждая видела его в своих снах; все красавицы и даже, не красавицы, вились вокруг Жорика, как мухи над вареньем, предлагая ему всяческие услуги: от тетрадок с домашними заданиями, которые он регулярно списывал, до неземной любви. И Жорик, пользуясь своей неотразимостью, принимал это, как должное, считая данью своей красоте.
Перебрав всех девчонок в классе, которые ему быстро наскучили, он вдруг обратил внимание, что одна из них, страхолюдина, рыжеватая, с белесыми бровями и ресницами, бледным лицом, усыпанным мелкими веснушками и толстой пшеничной косой, которая вилась между лопаток и заканчивалась где-то далеко ниже талии, совершенно не реагирует на его неземную красоту. Она, почти всегда одетая в одно и то же - старенькие джинсы из «секонда» и подвылинявший свитерок, тихо входила в класс и, скользнув на свое место, замирала. Женя всегда все знала, ее нельзя было застать врасплох; тихо и обстоятельно отвечала она у доски. Ни с кем не дружила, но и не ссорилась. А с чего бы ей было ссориться? Она не соперничала с одноклассницами ни в красоте, ни в нарядах, списывать давала и, даже на контрольных, получив записочку с сигналом «SOS», тут же отсылала в ответ листочек с решением задачи.
И вот такая серая мышь посмела не обратить на него внимания. Жорик, привыкший к молниеносным победам, решил присоединить к своему бесконечному списку еще одну. Так как Женя сидела в одиночестве, он вдруг пересел к ней, вежливо спросив разрешения. Тихоня подняла голову, и он увидел, что у нее зеленые, просто изумрудные глаза.
Она, казалось, даже не удивилась, а только кивнула, и все... И опять замерла в своей обычной позе, чуть сутулясь. И ни искорки радости или восхищения.
Жорик пытался ее рассмешить, угощал конфетами, рисовал карикатуры на учителей и одноклассников… Все тщетно, она оставалась такой, как всегда.
Жорик сначала удивился, а потом разозлился
- Черт побери! Она что, слепая или глухая!? Рыбина дохлая!
Еще больше разозлился, когда к нему подошел Ромка Брейкин, занимавший до Жорика роль покорителя дамских сердец.
- Зря стараешься, - сказал, ловко сплюнув и попав в горшок с цветком на подоконнике в школьном коридоре, - ничего тебе не отколется. Это же зомби, разве не видишь? Она у нас с первого класса такая.
- Спорим! - Жорик протянул руку, - три дня, и будет бегать за мной как собачка.
Ромка неохотно подал свою. Мимо проходил толстый девятиклассник по прозвищу - Жиртрест.
- Эй, ты, Толстый! Разбей-ка, - Жорик свободной рукой ухватил того за плечо.
- На че спорите, пацаны? И че за тема?
- На портвейн, А остальное - не твое дело, - и Жорик щелкнул толстяка по носу, очень напоминающему крупную картофелину.
Портвейн Жорик получил уже на второй день, вернее, вечер, потому что, отпросившись с последнего урока, он сбегал в цветочный ларек и купил дивную розу. Роза была действительно хороша: кремового цвета, лепестки с бордовой каемочкой, на длинной ножке.
И когда вся школа после уроков высыпала во двор, Жорик отделился от дерева, под которым изображал пылкого воздыхателя, подошел к Жене и протянул ей цветок. Та залилась жарким пламенем, покраснела, потом побледнела так, что все веснушки, от которых она тщетно стремилась избавиться последние три года, вылезли наружу, покачнулась слегка, и зеленые ее глаза наполнились слезами, но в последний миг она справилась с собой и под взглядами почти трех сотен глаз; малыши не в счет, они покинули школу раньше, взяла розу и пошла к школьной калитке. Последнее, что она видела, это изумленный взгляд Натальи Николаевны- завуча.
Жорик пошел рядом, а когда отошли достаточно далеко, он сказал:
-Давай встретимся часов в восемь; я подожду тебя на мосту.
Мост через Ядринку, маленькую речушку, разделяющую поселок Степанково на два конца или, как теперь говорили, на два микрорайона, был излюбленным местом для свиданий. Не веря еще своему счастью, Женя кивнула и побежала домой.
Дома она долго пристраивала розу, но ничего достойного ее красоты не было в бедной квартире мамы и дочки Шафор. Ваза из простого стекла была дешевой и низкой.
Трехлитровая банка смотрелась убого. Наконец, Женя нашла на полке старинный кувшин с узким высоким горлом, принадлежащий ее бабушке, поместила туда розу, еще полюбовалась и села за уроки. Есть она все равно не могла.
Без десяти восемь Женя была на мосту. Жорик опоздал минут на десять, но извинился и ласково обнял ее за плечи.
Они гуляли по берегу Ядринки, говорили о том, кто куда будет поступать и, вообще, о будущем, но, где-то после десяти, Жорик вдруг засуетился, заторопился, сказал, что ему надо домой и предложил проводить ее. А у подъезда обнял и стал целовать, правда, как-то странно. Ни страсти, ни нежности, а будто отрабатывал что-то. Тут из темноты неожиданно вынырнул Ромка Брейкин, глупо хихикнул и потянул Жорика за рукав.
Они ушли, а Женя, оглушенная своим счастьем, постояла еще немного и пошла к подъезду. Нет, не пошла, а полетела…Вдруг «полет» неожиданно прервала Надька Зайкова — последняя пассия Жорика.
Она схватила Женю за косу и прошипела:
- Ах, ты, гадина… Змеюка подколодная… Тихоней притворялась, а сама с Жоркой целуешься… Так знай, я за него голову тебе оторву вместе с твоей рыжей мочалкой!
И еще раз больно дернула за косу, а наманикюренными ногтями царапнула за щеку.
Женя вырвалась и забежала в подъезд.
Мама проверяла тетради за кухонным столом.
Полина Андреевна Шафор преподавала французский язык в той же школе, где училась Женя. У них была крошечная однокомнатная квартира в «хрущевском» доме. Четыре метра кухня, шестнадцать - комната и объединенный санузел, как водится.
Именно там закрылась Женя и принялась изучать в зеркале свое заплаканное лицо. На щеке алели две вспухшие царапины, зеленые глаза были полны слез, волосы растрепались, но… Но это все ничего не значило по сравнению с тем, что Жорик, такой красивый, милый, остроумный, внимательный любит ее. Что он предпочел ее Таньке, Нинке и даже главной красавице класса Надьке Зайковой с ее черными локонами и выщипанными бровями.
Женя завязала щеку платком, заявив маме, что у нее болят зубы и легла спать, а наутро, с удовлетворением отметив, что царапины побледнели, замазала их маминым кремом и на крыльях любви полетела в школу. Войдя в класс, с удивлением увидела, что Жорик возвратился на свое прежнее место, а весь класс взирает на нее. Кто с жалостью, в основном это те, кого она выручала на контрольных, а кто с откровенным злорадством. На перемене вслед ей неслись смешки, а толстяк из девятого «А» подошел и спросил развязно:
- Так это из-за тебя спорили Жорик с Ромкой на портвейн?
Женя залетела в класс, схватила сумку, покидала туда кое-как свои вещи и побежала домой, дав себе слово – никогда! Никогда больше не подходить к этой проклятой школе, не видеть этих ненавистных одноклассников и этого урода Жорика!
Полина Андреевна вечером спросила у Жени – что случилось, и дочь, перемежая рассказ рыданиями, поведала маме о своем горе. Мама грустно улыбнулась.
- Будем считать, что тебе повезло больше всех, - сказала она, усаживая дочь на диван и обняв за плечи, - ты знаешь, как-то не пришлось раньше поговорить об этом. Наверное, я считала тебя маленькой, а ты уже выросла. Так быстро я и не заметила. В нашей семье, Женечка, почему-то не приживались мужчины. Хотя это были очень достойные люди. Но то ли проклятье какое на нас, то ли что еще.
Моя прабабушка, Александра Аркадьевна, родилась в 1892 году, а в 1914 вышла замуж за красавца, морского офицера Павла Александровича де Шафор. Мой прадедушка принадлежал к старинному дворянскому роду. Его предки жили во Франции, но в Екатерининские времена перебрались в Россию. И отец, и дед Павла Александровича сделали блестящую военную карьеру, поэтому и не удивительно, что прадедушка мой выбрал туже стезю. Молодые уже ждали прибавления в семье, когда началась первая мировая война, и долг, естественно, позвал прадедушку защищать Отечество. Он погиб при героической обороне Монзундского архипелага осенью 1917 года, так и не успев увидеть свою дочь Елену. Прабабушка была безутешна. Мало того, что она потеряла любимого человека… Грянула Октябрьская революция. Для распоясавшейся толпы она была дочерью и женой белогвардейцев, «контра», которую незамедлительно следовало поставить к стенке вместе с двухлетней Еленой, белогвардейским «пометом». Я не помню ни прабабушку, ни бабушку, они обе рано умерли. Моя мама рассказывала, что выжили они чудом. Няня, которая помогала прабабушке после рождения дочери, была родом из Новгородской губернии. Туда она и забрала с собой несчастную овдовевшую Сашеньку с маленькой Еленой. Естественно, революционные вихри смели аристократическую приставку «де». Александра Аркадьевна стала просто Шафор, а в Новгородской деревне ее звали просто Шурка Шофер, наверное, думали, что муж ее водил машину. Прабабушка в Новгородской деревне прошла хорошую жизненную школу. Копала, полола, поливала, носила воду на коромысле, вилами разбрасывала навоз, кормила поросят, доила корову. Потом ее взяли учительницей в сельскую начальную школу. Леночка стала учиться там же. Сашенька, понимая, что девочке надо жить и учиться в городе, где есть театры, библиотеки надумала вернуться в Петроград. Няня Поля, отговаривала, пугала, но Александра Аркадьевна решилась, и, однажды, сложив свои бедные пожитки на подводу, обцелованная и оплаканная Полей, отправилась на станцию, а оттуда в город своего детства и юности. Там ее ждала целая цепь разочарований. Их квартира, где она была так счастлива, стала коммунальной. Дверь Сашеньке открыла неряшливая тетка, грубо спросила – чего надо и, услышав робкий ответ, что это была их квартира, что здесь остались ее вещи, вытолкнула на площадку, крикнув вдогонку:
- Пошла, пошла отседова, пока я Губчека не вызвала! Ходють тут всякие,контра проклятая!
Перспектива остаться на улице пугала, и Александра Аркадьевна решилась пойти в домком. И, о счастье! Там, оказывается, служила Маруся, дочка бывшего дворника, который им часто помогал по хозяйству и относился к отцу и мужу Сашеньки с большим почтением. Маруся нашла Саше с Леночкой маленькую комнату в другой коммуналке, неподалеку. Там даже стояла ветхая кровать, грубо сколоченный стол и табуретка. Мама с дочкой считали, что им несказанно повезло. Но возникла другая проблема: на что жить? Пенсии бедной вдове не полагалось; ее муж был царским офицером. «Как будто не за Россию сложил он свою голову», - грустно думала Сашенька. Несколько дней ели зачерствевшие коржики, вареные яйца и кусочек сала, завернутые в чистую тряпицу заботливой Полей, а Александра Аркадьевна металась в поисках работы, надеясь, что ее возьмут в школу. Но там с ней и разговаривать не стали. Попробовала устроиться секретаршей, но и там ее происхождение вызвало непреодолимую преграду. Продукты из Полиного узелка закончились. Бледненькая Леночка тихо сидела в уголке и ничего не просила. Чтобы не видеть голодного ребенка, Саша уходила на улицу и бесцельно бродила у дома в промокших рваных ботах. И снова ей повезло, она встретила своего доброго ангела Марусю из домкома и вместо ответа на вопрос «Как дела?» - зарыдала. И Маруся предложила поработать у них в конторе уборщицей. Зарплата была крошечной, но Саше, как работнице домкома, сразу выдали талоны на обеды. Александра Аркадьевна напрочь забыла, что она дочь генерала и жена морского офицера, что она с отличием окончила гимназию, знала два иностранных языка, играла на фортепиано, пела и очень прилично рисовала. Все это было в прошлом. Она мыла, скребла, чистила, ползала на коленях, отмывая заплеванные лестницы, приходя домой, падала от усталости, у нее не оставалось сил, чтобы что-то делать дома. Леночка с ранних лет взяла все домашние заботы на себя: придя из школы, убиралась, бежала с кастрюлькой за обедом, мыла посуду, штопала, учила уроки. Но в выходной день Сашенька, немного отдохнув, учила дочь французскому и немецкому языку. Она не была уверена, что это когда-нибудь пригодится Елене, но просто хотела ей передать хоть что-то из прошлой жизни. Александра Аркадьевна часто болела, и поэтому подросшая Леночка ходила вместо нее мыть полы. Иногда Маруся просила ее подшить бумаги, посчитать на счетах, а то и попечатать на машинке. Леночка быстро освоила эту науку.
Поэтому, когда Елена Шафор окончила девятилетку, а машинистка из домкома ушла на пенсию, Маруся упросила начальника взять на это место Елену.
Конечно, они с мамой мечтали о том, что Леночка поступит в институт, но и там в анкете был пункт- происхождение. Дворянское происхождение девушки было черным клеймом в ее биографии. Погоревав, мама с дочкой решили: пусть уж все будет, как есть.
Конечно, Леночке было скучно в конторе, она рвалась к знаниям. Сначала окончила вечерние бухгалтерские курсы, а потом по вечерам стала ходить в ближайший к дому клуб заниматься на фортепиано, к тому же, девушка неплохо пела.
Вот там, в этом клубе, на одном из концертов и познакомилась она с Валерием Михайловичем Лосевым, военным инженером. После концерта он подошел к ней, и, поблагодарив за доставленное удовольствие, спросил - нельзя ли ее проводить. Она согласилась, и они встречались еще не раз, но у него вся жизнь состояла из бесконечных командировок, правда, он часто писал ей. Иногда письмо приходило из Сибири или Дальнего Востока.
Александра Аркадьевна серьезно заболела, таяла на глазах, и Леночке было не до любви. А после похорон вдруг неожиданно приехал Валерий и предложил Елене руку и сердце. Они стали жить вместе, собираясь сыграть свадьбу, но свадьба все откладывалась из-за его постоянных отъездов. Наконец, день свадьбы был назначен, Леночка уже ждала ребенка. Однажды вечером, когда будущие родители придумывали имя для младенца, которого ждали с нетерпением, раздался стук в окно. Елена отдернула штору, пытаясь разглядеть в темноте - кто стучит, но уже постучали в дверь.
Валерия увели, предварительно все перевернув в доме. Все пеленочки, распашонки и чепчики, которые так любовно обвязывала цветными нитками будущая мама, валялись на полу, и незваные гости ходили по ним сапогами. Больше Елена Павловна своего мужа не видела и ничего не знала о нем. А она родила девочку- Софью.
- И что было с ними? - Спросила Женя, поудобнее устраиваясь у теплого маминого бока.
- Что было? Да как тебе сказать? Было все, что было со всеми, кто считался членами семей врагов народа.
Елена была смертельно напугана. День и ночь ждала, что придут за ней.
Девочка была слабенькая, ей требовалось особое питание, а у Лены не было денег даже на молоко. Она написала отчаянное письмо в Новгородскую область. Няня была уже старая, но еще бодрая, и ответ пришел очень быстро. Там было всего два слова:
- Канешна призжай.
Неизвестно, что было бы с Еленой, возможно и она сгинула бы в сталинских лагерях, но каким-то чудом выскользнула из этой мельницы, а в деревне, что приютила бедняжек, стукачей не оказалось.
Девочка на свежем воздухе да на парном молочке быстро окрепла, поправилась, Лену взяли вправление колхоза счетоводом…
А в сорок первом началась война.
- Ну, сама знаешь, Женечка, наша армия отступала, немцы были уже под Новгородом, и председатель колхоза, где жила Леночка с маленькой Софьей и старой няней Полей, принял решение—всей деревней уходить в лес со всем скарбом, с ребятишками и с живностью. Ушли они в самую чащобу, а деревню их гитлеровцы сожгли. Старики, кто покрепче, к партизанам подались. Леночка тоже хотела, но няня не пустила.
- Ребенка пожалей. Я старая, случится что, куды она, сиротинушка?
Но жизнь повернула по-своему. Однажды ночью пришли из отряда два паренька.
- Елена Шафор?
-Да, это я.
-Пойдемте с нами.
- За что? Я ничего не сделала! - Вскрикнула.
- Да вы не бойтесь, командир вас в штаб вызывает по делу.
В землянке, что, по-видимому, и была штабом, сидели двое: бородатый мужик в ватнике и военный в шинели с петлицами.
- Майор, вроде, - определила Лена.
- Садитесь, Елена Павловна, в ногах, как говорится, правды нет, а разговор у нас будет непростой, - сказал бородатый.
-Спасибо.
- По нашим сведениям, - вступил в разговор второй, - вы, Елена Павловна, владеете немецким в совершенстве.
-Надо же, все знают, - мелькнула мысль, - а я-то думала, что спряталась в деревне, - а вслух сказала:
- Читаю и перевожу без словаря. А вот разговорный… С тех пор, как мама умерла, практики не было.
- Ничего, это не страшно. Все быстро вспомнится. Нам, Елена Павловна, помощь ваша нужна. В Старую Руссу в комендатуру переводчица требуется для связи с подпольем.
Согласитесь?
Горло перехватило, в глазах защипало, вспомнила, как уводили Валерия
- А вы что, мне доверяете? - Глухо спросила, - я ведь дочь офицера белого и жена врага народа, - не сдержалась, заплакала.
- Успокойтесь, успокойтесь, Елена. Мы ведь, прежде чем обратиться к вам, все проверили. Нормальный вы человек, и муж ваш ни в чем не виноват. Кто-нибудь когда-нибудь ответит за это. Мужайтесь, Елена. Мы узнали, что с первых дней войны Ваш муж воевал, и погиб, как герой.
Елена застывшим взглядом смотрела на майора.
- Погиб?
-Да, но вы сможете рассказать Вашей дочери, что ее отец был героем. Ну, что, согласны?
- Соглашайся, соглашайся, дочка. Уж очень нам твоя помощь нужна,- сказал командир партизан.
Ну, вот так и случилось, Женечка, что бабушка моя стала работать переводчицей в комендатуре и помогать подполью, а маленькая Сонечка с няней Полей так и жила в лесу до самого конца войны. За то, что бабушка помогала партизанам, ее наградили медалью.
А после войны они вернулись в Ленинград.
Бабушке, как участнице партизанского движения, добавили еще одну комнатку в коммуналке, и Лена привезла с собой няню Полю, так как, во-первых, немцы дом ее сожгли, а во-вторых, она стала совсем старая. Так и доживала свой век с ними.
Лена переводчицей работала и училась по вечерам, Сонечка ходила в школу. На одном из вечеров в десятом классе познакомилась с курсантом военного училища Андреем. Он стал офицером, она - студенткой. В пятьдесят восьмом поженились, и Соня то же оставила девичью фамилию. Няня Поля умерла, и они стали жить вместе с бабушкой Еленой в одной квартире. Сонечка, ты уже поняла, Женя, что это моя мама, ждала ребенка, а Андрея, отца моего, отправили во Вьетнам инструктором. Официально считалось, что СССР не участвует в этой войне, а то, что мой отец погиб там, просто случайность, недоразумение. Дали маленькую пенсию и настоятельно порекомендовали не распространяться на эту тему; военная тайна, мол. Голос Полины Андреевны сорвался и предательски задрожал
- Мама, мамочка, успокойся, - Женя погладила мать по руке.
- Нет, нет, я спокойна. Что уж теперь… Мама моя растила меня одна. Было, конечно, трудно. Но это было уже время «оттепели». Как-то полегче дышать стало. Мама работала в школе, а еще заключила договор с одним издательством, переводила статьи и книжки. Благодаря ей, я уже свободно болтала по-французски и по-немецки, и было решено, что я буду поступать в пединститут на иняз. Поступила я легко, хотя конкурс большой был. Все сдала на пятерки. Училась легко и с удовольствием, но… пришла пора и мне влюбиться.
Когда летчик, лейтенант, Слава Краснов, перешагнул порог нашей комнаты, мама побелела и опустилась на диван.
Его «Здравствуйте!» повисло в воздухе, потому что мама Соня закрыла лицо руками и беспрерывно повторяла:
-Нет! Нет! Только не это! Опять офицер, опять военный… За что это нам? Почему?
Она все повторяла и повторяла это. Я уже подумала, что она бредит, но мама взяла себя в руки и начала разливать чай.
А когда Слава, так и не оправившийся от смущения, ушел, мама в слезах упала передо мной на колени.
- Полиночка, милая! Не выходи за него замуж! Я верю, что он хороший мальчик, но на нашей семье проклятье. Все уходят воевать и не возвращаются. Пусть он будет учитель, строитель, слесарь, дворник… Я умоляю тебя… Умоляю!!!
-Мама! Что ты говоришь?! Ведь сейчас нет войны! - Кричала я, но она меня не слышала.
Конечно, я ее не послушала и вышла замуж за Славика, но по традиции нашей семьи оставила девичью фамилию. Слава не возражал. И ты тоже стала Шафор.
А война не заставила себя ждать. Папа погиб в Афганистане, в бою под Кандагаром, когда тебе не было и года. Когда к нам в квартиру вошли два военных со скорбными лицами, мама покачнулась и упала. Хоронила я их подряд, с интервалом в сорок дней.
Ну, а дальше ты знаешь. Я больше не могла оставаться там, где потеряла все, съездила в областное управление и получила направление в Степанковскую школу. В одной руке у меня была ты, в другой- дорожная сумка с вещами.
Я не знаю, как бы я выжила, если бы не наша тетя Люба, соседка по площадке.
Она отдала мне ключи от квартиры, где жила моя предшественница и зашла туда вместе со мной. Стало ясно, что жить здесь пока нельзя. Предстояла большая уборка, а может быть даже ремонт. На полу валялись скомканные газеты, осколки посуды, со стен свисали клочья обоев, весь угол был заставлен бутылками из-под вина и пива. Грязные окна были усыпаны дохлыми мухами.
- Вот что, - решительно сказала соседка, - вы сейчас пойдете ко мне, ребенку отдохнуть, поесть надо, и поживете пока у меня, места хватит, у меня две комнаты. Тебя как звать?
- Полина.
- А девчонку?
-Женя.
- А меня - Люба. Так вот, Полина, поживете пока у меня, в тесноте, да не в обиде, а мы с тобой по вечерам ремонтом займемся. Обои у меня есть, а мало будет - подкупим.
-Так ведь здесь столько работы, а мы с вами не специалисты, - пробовала я возражать.
-Ничего, глаза страшатся, а руки делают.
- Митька, - крикнула она куда-то в глубину своей квартиры, - ну-ка возьми сумку у Полины…. Как тебя по отчеству?
- Андреевна.
- У Полины Андреевны. Да девчонку раздень, вон она сопрела вся.
Все это относилось к сивенькому пареньку лет семи – восьми. Он возражать не стал. С готовностью втащил сумку в квартиру, а потом вернулся за тобой. И, самое удивительное, что ты охотно протянула к нему руки.
Мы еще постояли в разгромленной квартире, прикидывая, с чего начать, сколько обоев и краски понадобится, а когда вошли к ним, ты прыгала у парнишки на руках, хватала его за нос и радостно вскрикивала.
- Гы! Гы! Гы!
- Ну, вот, - засмеялась Люба, - полное взаимопонимание. Грудью кормишь?
- Нет, вы что, у меня, после того как Слава погиб, сразу молоко пропало, - прошептала я.
Соседка внимательно посмотрела на меня.
- Ну, и ладно, кашу сварим, а пока печенье с молочком размочим.
Она все говорила и говорила, и двигалась легко и стремительно, и белобрысый Митька помогал ей, так что скоро и каша была сварена, и ужин готов, и комната та, что поменьше, приспособлена для нашего житья – бытья.
Ты, наевшись, быстро уснула, Митька смотрел кино по телевизору, убавив звук, а мы еще долго сидели на кухне. Люба рассказала, что тоже овдовела четыре года назад. Муж, Сергей, погиб в автокатастрофе.
- Думала, жить не буду, полгода не в себе была. Ладно, тетка из деревни приехала. Спасибо ей, хоть Митька был присмотрен да накормлен. А потом потихоньку отходить начала. Поняла: плачь, не плачь – не вернешь. А Митька, вот он, живой, вылитая копия папина. Вот живем теперь вдвоем. Он у меня хороший парень, ласковый, заботливый. Не смотри, что малец, помогает мне и дома, и на огороде. А ты то как?
Я и рассказала ей и про проклятье наше семейное, и про судьбу свою горькую. Но она слушать мои причитания не стала.
- Нет, никакого проклятия, - сказала, - просто так все совпало. У каждого пятого так было. А по вашей семье можно историю страны изучать, как по учебнику. Ладно, давай спать, подруга. Утро вечера мудренее.
С ремонтом мы справились за две недели. Люба подсуетилась, и какие-то мужички притащили в нашу «хрущевку» диванчик, два стула, стол кухонный, а сама наша благодетельница подарила нам постельное белье и занавески с ромашками. На пол постелили домотканые дорожки. И когда Люба внесла тебя и отпустила на пол, ты огляделась, резвенько так поползла к дивану и вдруг встала на ножки. Я зажмурилась, не веря своим глазам.
- Ну, вот вы и дома, - сказала Люба, - надо бы это отметить.
Стремительно, по своему обыкновению, слетав несколько раз туда и обратно, из нашей квартиры в свою, накрыла наскоро на стол в кухне, принесла графинчик домашнего вина, а Митя принес тебе свои игрушки: пластмассовый автомобиль, железного мотоциклиста и мячик.
- Ой, не могу, - веселилась тетя Люба, - она ведь девчонка, ей куклы надо.
- Придет время, купим и куклы, а, пока-то, у нее никаких игрушек нет, - солидно ответил ей наш мужичок.
Так и стали мы жить практически одной семьей.
- Мам, так я очень долго думала, что тетя Люба нам родная и Митьку долго братом считала.
- Лучше родной, доченька. Я ведь, знаешь, растяпа, не приспособленная к жизни. Ни сшить, ни связать, ни деньги сэкономить. Она учила меня всему, часто брала на себя какие-то мои заботы. Ловко ставила тебе горчичники и компрессы, когда ты болела, а я рядом рыдала от отчаяния и от сознания свое беспомощности. Митя водил тебя в садик, катал на санках. А когда я попала в больницу с воспалением легких, а Люба работала на полторы смены, у них так бывало, ты вообще была на его попечении. Мне нечем было отблагодарить ее за доброту, так я стала с ним французским заниматься. Люба, конечно, это одобрила.
-Лучше пусть делом занимается, чем голясать на улице.
Митька все схватывал на лету, и уже совсем скоро научился сносно говорить по-французски, правда, с чудовищным акцентом и с удовольствием дразнил тебя:
- «Le li;vre roux» - рыжий заяц, - а ты сердилась и бегала жаловаться тете Любе.
-Да, мам, я помню, как он возился со мной. Только он вырос, у него друзья, девочки…
А я еще совсем маленькая была… Но ревновала жутко.
- Да, когда он ушел в армию, ты в четвертом, или в пятом, классе была. И приезжал он с тех пор только раза три. И тетя Люба только раз к нему ездила.
- А почему так?
- Не знаю. Он женился как-то неудачно, Тете Любе невестка не понравилась, выпивает, вроде. Да и ее там не очень привечали. Звонит, конечно, ему, переживает, единственный ведь, но гордая… Пока не позовут - не поедет. Ладно, Женечка, давай о тебе поговорим.
-А почему ты сказала, что мне повезло?
Ну, я считаю, что плюсов здесь больше, чем минусов. Минус один, что ты поверила ему, и все эти смешки, намеки…
Но, поверь мне, уже послезавтра никто и не вспомнит о том, что произошло, какая-нибудь новая история заставит забыть об этой.
-А плюсы?
- Плюсов больше. Этот Жорик оказался...
-Подонком?
-Ну, нет, конечно, а просто инфантильным, избалованным вниманием, сопляком. И выяснилось это в один день, в один миг. Ты даже влюбиться не успела. Просто тебе польстило, что этот юный Казанова тебя заметил. А если бы ваши отношения затянулись… Ты бы влюбилась по- настоящему, а он бросил бы тебя. Это первый плюс. Во-вторых, наше родовое проклятье. Жорик ведь явно не отличник. И не в институт пойдет, а в армию. И не дай бог, с ним там что-нибудь случилось бы? Ты бы проклинала свою судьбу и винила себя, как я. Нет, пусть Жорик будет жив и здоров, бог ему судья. А ты, моя дорогая - красавица. Просто ты еще не знаешь об этом. В понедельник подними волосы, вот так, видишь? Заколи узлом на затылке и надень мою вишневую блузку с вышивкой, а вместо джинсов мою серую юбку от костюма. Она все равно мне мала. Сейчас мы ее укоротим…
Утром в понедельник математичка Тамара Осиповна тщетно пыталась привлечь внимание одиннадцатиклассников к логарифмам. Обстановка была явно нерабочая, потому что все смотрели на Женю. Мама оказалась права. В один миг, путем совсем нехитрых ухищрений, Женя превратилась из гадкого утенка в лебедя. Все пацаны пялились на нее, думая одно и то же:
-Где были наши глаза?
Девчонки от досады кусали губы. На перемене вдруг к ней подошла Зайкова, буркнула:
- Извини.
-Пустяки, - холодно ответила Женя.
Но самое главное было впереди. Когда вечером Женя вышла вынести мусор, от скамейки в сумерках отделилась знакомая фигура Жорика.
- Жень, - промямлил он, но она обошла его, пренебрежительно задев мусорным ведром.
Он подкарауливал ее у школы, у дома, даже в магазине… Она спокойно смотрела сквозь него и шла прямо, будто не видя, вынуждая уступить ей дорогу.
На выпускном вечере, получив свою серебряную медаль, Женя почти сразу пошла домой, там ждали мама и тетя Люба за праздничным столом. У школьной калитки ее догнал Жорик
-Женя, Жень, - я дурак, подлец, свинья. Я знаю, что ты никогда не вернешься ко мне, но простить, простить-то можешь?
Женя приостановилась.
- Простить? Я? Тебя? За что? Я и не думала сердиться. Кто же сердится на обиженных богом?
И ушла. А Жорка, потом рассказывали, напился, бегал по поселку и орал:
-Женя! Вернись! Я люблю тебя!
Все произошло, как и предсказывала мама. Женя поступила в институт, а знаний неотразимого Жорика не хватило даже для того, чтобы поступить в техникум, а за красоту туда не брали, поэтому он отправился в армию. Прислал два письма. Одно с фотографией. И снова:
- Прости, прости…
Но Женя и думать о нем забыла, тем более была убеждена, что предавший однажды, предаст еще.
По своему обыкновению она отдавалась учебе целиком. И не потому что зубрилка - просто интересно было. Подружки пробовали знакомить ее с молодыми людьми, но они казались ей скучными, и Женя обрывала знакомство.
А когда перешла на четвертый курс, вдруг умерла мама. Инфаркт. Это в сорок-то с небольшим. Здесь уже и тетя Люба, не верящая ни в какие чудеса и приметы, шептала, заливаясь слезами:
-Проклятье…
Женя в отчаянии не знала, что делать. Бросить институт, пойти работать…
Но все, как всегда, решила тетя Люба.
- Еще чего удумала! Будешь учиться, меньше двух лет осталось. Квартиру твою сдадим…
-Тетя Люба, а если я захочу приехать… Как же…
-Глупая была, глупой и осталась. А я-то на что? Одна живу, как перст, а ты мне как дочка родная. Не так, разве, скажешь? - И снова заплакала.
Так и порешили. Квартиру сдали молодой учительнице, а когда Женя окончила институт и вернулась, та вышла замуж и уехала в родной город. Вот так все сложилось.
Жорик после армии где-то запропал. Только однажды приезжал мать проведать. Зашел к Жене в библиотеку. Он как-то пообтерся, пооблез, на лбу появились залысины, под глазами мешки, и, похоже было, что все его победы в прошлом. Но, видно, все еще считал себя привлекательным, потому что игриво спросил:
-Все еще дуешься, зеленоглазая? Выходи-ка ты за меня замуж.
На ее счастье в библиотеку пришел дедок Макар Моисеевич, который, она знала, теперь до конца рабочего дня будет читать газеты и журналы.
Жорик ушел, и больше они не виделись.
А послезавтра ей исполнится тридцать лет. Эта мысль бродила по улочкам, переулочкам и тропинкам ее мозга, вызывая даже не грусть, а скорее требуя ответа на вопрос: «А что же дальше? Тридцать - это рубеж, - думала она. - Или надо что-то срочно поменять, или… или смириться и тупо ждать старости».
Эти мысли не давали покоя уже несколько дней и сейчас одолели совсем не вовремя, потому что она шла с работы домой, накупив ко дню рождения всяческих вкусных вещей, которыми будут угощаться они тетей Любой. Так было заведено еще при маме. Как ни скромно жили мама и дочка Шафор, но в день рождения у них всегда было на столе шампанское, торт, фрукты… Тетя Люба колдовала у духовки над каким-нибудь экзотическим мясным блюдом, запах которого заставлял прохожих приостанавливаться под окнами их квартиры и жадно вдыхать запах кулинарного чуда.
Нет, правильно говорит тетя Люба, что она растяпа, растеряха и не умеет сосредоточиться на чем-нибудь одном, главном. Вместо того, чтобы бежать домой с сумками, пакетами, расслабилась, разнюнилась и не заметила, что у одного пакета – раз! И оторвалась ручка. Яблоки, груши, помидоры, огурцы покатились прямо в грязь. Она хотела поймать их на лету, но при этом перевернулся еще один пакет, оттуда вывалилась толстая откормленная утка, баночка икры, палка твердой колбасы и банка с опятами. И все это случилось на мосту, на том злополучном мосту через Ядринку, куда тринадцать лет назад спешила она, глупая и наивная, на первое и последнее свидание в своей жизни.
- Дура! Была дурой, дурой и осталась, хоть тридцать лет мне, хоть сто или двести, - сердито думала она, беспомощно озираясь и как-то пытаясь собрать все в лопнувшие пакеты.
Помощь пришла неожиданно. Вот уже больше месяца мост через Ядринку ремонтировали ребята из солнечного Таджикистана. Они старательно выполняли свою работу, такие безликие и одинаковые в своих оранжевых жилетах. Женя каждый день, утром и вечером, проходила мимо них, даже не замечая и уж, конечно, не различая их по лицам. И вот один из них вдруг бросился ей на помощь. Выдернул из одного кармана большой желтый пакет, из другого носовой платок. Аккуратно обтер грязь, хорошо еще, что все в упаковках было, протянул ей, улыбаясь.
- Вот, пожалуйста.
-Спасибо вам большое, я такая неловкая.
-Ну, что вы, это просто пакеты такие слабые, быстро рвутся.
Говорил он по-русски чисто, с небольшим акцентом.
Женя подняла глаза. Перед ней стоял молодой человек, очень даже симпатичный.
- Давайте я вас провожу. Как вы донесете все это?
-Нет, нет, спасибо, мне уже недалеко.
В это время его позвали:
-Рустам!
Голос окликнувшего был суров, и Женя, еще раз поблагодарив, поспешила домой.
-Что такое? - строго спросил Халик по-таджикски, - зачем ты бросился помогать этой женщине?
Он даже не скрывал своего недовольства.
-Но ведь ты видел, что ей некому было помочь. Это долг каждого человека- помочь женщине.
-Ты слишком много учился, Рустам. Нас взяли сюда работать, а не рассуждать о долге и не собирать помидоры для таких неумелых женщин. Нормальная таджикская ханум сложила бы все в один большой мешок и несла бы на плечах.
На этом неприятный разговор закончился, и все снова приступили к работе.
А через несколько дней молодой человек, по имени Рустам, появился в библиотеке.
- Здравствуйте, - вежливо сказал посетитель.
- Здравствуйте. Это вы? Как вы меня нашли?
- Очень просто. В тот раз вы еще не успели уйти далеко, а мимо нас проходил мальчик, Я спросил его, не знает ли он ту девушку, и показал на вас.
Он мне ответил, что вы работаете в библиотеке, и зовут вас - Евгения Вясеч… Ваччис… Очень сложное отчество.
- Можно просто Женя.
- Женя-я-я…, - не проговорил, а пропел черноглазый гость.
- А вы Рустам. Я слышала, вас так называли ваши… друзья.
- Да, это так. Я еще хотел извиниться. Халик, он у нас старший в бригаде, а еще он двоюродный брат моего покойного отца, не очень вежливо вел себя.
-Садитесь, Рустам. Что привело вас сюда? Вы хотите что-нибудь почитать? Что именно вас интересует?
Женя спрашивала посетителя скорее из вежливости. Вряд ли он будет читать; так пришел, от скуки, в лучшем случае полистает журналы. Как правило, интеллект у этих гастарбайтеров на очень низком уровне. Недаром же здесь, в России, они работают чернорабочими, дворниками, уборщиками помещений…
-Если можно, я бы почитал Гумилева или Волошина…
Женя застыла со стопкой журналов в руках,
-Кого?
-Вы знаете, я учился в университете, в Душанбе, на филологическом факультете. Мы очень увлекались русской литературой. Особенно поэзией серебряного века. Помните?
«И мальчик, что играет на волынке,
И девочка, что свой плетет венок,
И две в лесу скрестившихся тропинки,
И в дальнем поле дальний огонек.
Я вижу все. Я все запоминаю,
Любовно-кротко в сердце берегу.
Лишь одного я никогда не знаю
И даже вспомнить больше не могу.
И не прошу ни мудрости, ни силы,
О, только дайте греться у огня!
Мне холодно! Крылатым иль бескрылым,
Веселый бог не посетит меня».
-Боже мой! Это же - Ахматова! Я тоже люблю ее. Но вы… Вы меня не просто удивили, а поразили… И… пристыдили.
-Почему?
- Потому, что я не могу с такой же легкостью и блеском прочесть вам наизусть стихи Рудаки, Фирдоуси или рубаи Омара Хайяма.
- Вы знаете наших поэтов?
- К стыду своему очень мало. Кое-что читала в институте. Меня тогда еще поразила мудрость и изящество речи ваших поэтов.
- Это вы верно заметили, вот, послушайте:
«Пришла пора, чтоб истинный мудрец
О разуме поведал наконец.
Яви нам слово, восхваляя разум
И поучай людей своим рассказом;
Из всех даров что разума ценней?
Хвала ему - всех добрых дел сильней».
-Узнали?
-Нет, к сожалению.
-Это Фирдоуси.
-Просто чудо. Рустам, а вы, значит, филолог?
-К сожалению, нет. Я не окончил университет. Полтора года назад у меня неожиданно умер отец. Мама не очень здорова, а еще две сестренки- школьницы. Пришлось бросить учебу и идти работать. Но у нас с работой очень плохо. Работы мало и платят очень, как это сказать… низко. Вот дядя Халик и позвал меня сюда. Конечно, я благодарен ему за помощь, но мне не нравится, что он груб и требует беспрекословного подчинения. С нами работают еще два наших земляка, они боятся потерять работу и терпят все. А я… простите, что я говорю вам об этом.
- Ну, что вы. Знаете, один из моих читателей однажды сказал, что одни люди идут исповедоваться в церковь, а другие - в библиотеку. Мне очень многие доверяют свои тайны, делятся своими заботами, просят совета…
- Это потому, что вы хорошая, умная добрая…
-Вы меня видите первый раз.
- Второй, - засмеялся Рустам.
-Ну, тогда я выглядела не лучшим образом среди грязных помидоров и огурцов.
-Вы шутите, но, поверьте, никто бы не пришел со своими бедами к плохому человеку.
В библиотеку вошла пожилая женщина.
Рустам встал, стал прощаться.
-Что-нибудь возьмете? - спросила Женя.
-В следующий раз.
Когда за молодым человеком закрылась дверь, постоянная читательница, известная сплетница, с хитрыми пронырливыми глазами, с любопытством уставилась на Женю.
-Чего это он? Читать пришел? Да они, небось, и буквы-то не все знают. А ты-то хороша! Черноту привечаешь. Смотри, походит, походит, а потом башку тебе и отчекрыжит.
Женя молча заполнила формуляр, и тетка, очень недовольная, что диалога не получилось, сердито хлопнула дверью. А Женя стала собираться домой.
Дома, как всегда, все рассказала тете Любе. И хотя Женя передавала все, лицедействуя, с присущим ей юмором, тетя Люба нахмурилась.
- Знаешь, сплетни поползут. Нашим бабам только дай зацепиться
- Так, тетя Любочка, зацепиться-то не за что. Я библиотекарь, и ко мне ходят всякие разные люди, а я обязана с ними общаться, выдавать им книги, определить круг их интересов…
-Дурочка ты, дурочка моя. Я тебе и так определю круг его интересов. Видит девушка, симпатичная, одинокая, не дура…
-Ой, не могу! Тетя Любочка, дорогая, так я дура или не дура? Вы сами себе противоречите, - засмеялась Женя.
- Ну тебя! Но если Брузыниха будет сплетни про тебя распространять, я тебя отмазывать не буду. Гони ты этого кавалера поганой метлой.
-Какого кавалера? Тетя Люба, да вы что? Родной человек, называется, с детства меня знаете…
Женя обиделась и ушла к себе, что бывало крайне редко. Обычно она оставалась ночевать у тети Любы.
Теперь, когда Женя утром шла на работу, она вежливо здоровалась с рабочими на мосту.
И они все приветливо улыбались ей. Только Халик - бригадир, хмурился и отворачивался.
Рустам приходил в библиотеку через день, с какой-то неутомимой жадностью набрасывался на книги. Женя посмеивалась:
-Мне кажется, что вас больше занимает сам процесс чтения, а не содержание.
-Знаете, Женя, я целый год был лишен возможности читать. Изредка - газету. А вообще, скажите, что народ читает?
-Кто что. Вот моя тетя Люба обожает любовные романы, а так… У всех свои приоритеты. Молодежь - фантастику и «ужастики», люди постарше - историческую литературу…
-А классику?
-Увы. Только школьники и студенты, и то, как у нас говорят - «из-под палки».
-Это грустно, правда?
В библиотеку зачастили пожилые матроны. Особенно к концу дня, когда обычно появлялся Рустам. Приходили даже те, кто не читал никогда.
Женя понимала, в чем дело. Выручал бессменный Макар Моисеевич. Он всегда был на своем посту, за журнальным столиком с кипой газет и журналов. Так что ни одной из любопытных особ не удалось застать Женю с Рустамом наедине. Он много рассказывал ей о своей горной стране. Видно было, как он тоскует о своей семье, городе, где прошло его детство, вдохновенно рассказывал о столице, где учился в университете.
- Если бы вдруг произошло такое чудо, и вы смогли приехать к нам в гости, я показал бы вам такие дивные места. Можно было бы съездить на Памир. Мы там были с нашей группой после первого курса. А еще мы бы съездили в Бухару. Это необыкновенный город. А моя родная Фергана – это же чудо! И Душанбе…
- Вы, наверное, очень скучаете.
- Конечно, да. Я иногда просыпаюсь ночью и думаю: «Что я делаю здесь, так далеко от родных и родины?». А еще думаю, кто виноват в том, что мы не можем жить и работать дома? Ведь наши отцы жили и работали дома, у себя.
- Не переживайте, Рустам, я верю, что когда-нибудь все изменится.
- Как у вас говорят: «Не спорь с судьбой?
- С судьбой не поспоришь, - поправила Женя.
- Спасибо. Помните, у Омара Хайяма есть такие строчки:
«Не рыдай! Ибо нам не дано выбирать.
Плачь, не плачь – а придется и нам умирать.
Глиной ставшие мудрые головы наши
Завтра будет ногами гончар попирать».
Он ушел, захватив с собой сборник стихов Цветаевой. На следующий день он не пришел, не пришел и на второй, и на третий. Пробегая утром по мосту через Ядринку, Женя кивала таджикам и видела, что Рустама среди них нет. А Халик зло смотрел на нее и демонстративно отворачивался.
Через несколько дней Женя, наконец, решилась подойти к одному из рабочих. Но тот делал вид, что не понимает, о чем она спрашивает и испуганно оглядывался на Халика.
- Халик, - Женя, почти уверенная, в том, что нарвется на грубость, тем не менее шагнула к нему:
- Скажите, где Рустам?
Поскольку он молчал, она снова заговорила торопливо:
- Видите ли, он не вернул книгу в срок, я хотела ему напомнить, а его нет…
-Избили его, - хрипло проговорил бригадир, - в больнице он, в Ядрино.
- Избили? Как избили? Кто? - Женя, ошеломленная известием, не могла даже сразу осознать, осмыслить услышанное.
- Вот так… Избили… Ваши, местные… Сказали, что из-за тебя…- Он повернулся и ушел.
- Что он говорил? В больнице? В Ядрино? - Мысли беспорядочно метались в голове, а ноги несли к остановке. Автобус в Ядрино уходил через тридцать минут. Она успела купить апельсины, бананы и шоколадку в ларьке, напротив. Еще около часа в пути, и вот она уже входит в здание Ядринской больницы.
- Куды ты! Куды без бахил! - бабулька, божий одуванчик, бежала за ней, но Женя уже взлетела на второй этаж
- Травматология… Так…- бормотала она, - а где же я искать его буду.
Из процедурной выплыла сестричка, лет девятнадцати отроду, в кокетливом халатике, обрезанном почти до пупка.
- Девушка, - Женя молитвенно сложила руки,
- Пожалуйста, помогите. К вам из Степанково парня привезли, его Рустам зовут…
Девушка нехотя остановилась, снисходительно оглядела Женю с ног до головы,
- А вам он кто?
-Да никто, знакомый просто.
- В седьмой. А вообще-то посещения уже закончены.
- Я ровно на пять минут.
Девица поплыла дальше, а Женя осторожно приоткрыла дверь седьмой палаты.
Одна из четырех кроватей была не занята, у двери спал старик, напротив читал книжку мальчик с загипсованной ногой, а у окна с перевязанной головой - Рустам.
- Здравствуйте, Рустам, - Женя подошла, выложила фрукты на тумбочку и оглянулась в поисках стула. Стульев в палате не было.
- Садитесь сюда, - показал Рустам на край кровати.
- Что с вами случилось?
- Ничего страшного. Я просто упал.
- Не лгите, - строго сказала Женя. - Я все знаю. Просто мне нужно, чтобы вы описали мне тех и еще пересказали, что они говорили.
- Я не хочу об этом говорить, лучше расскажите, как у вас дела, что нового в библиотеке, и как поживает эта, как вы говорили ее зовут? Брузыниха?
- Не увиливайте. Что вам сказали?
- Ну, один, тот, что постарше, лысый, сказал, что нечего всякой черноте за чужими невестами вязаться и ударил в лицо. Я бы, наверно, справился с ним, но их было трое. Они повалили меня и стали бить ногами. Лысого, кажется, называли Жоркой. Ну да ладно, что теперь об этом говорить…
«В Книге Судеб ни слова нельзя изменить…
Тех, кто вечно страдает, нельзя извинить.
Можешь пить свою боль до скончания жизни;
Жизнь нельзя сократить и нельзя удлинить».
- Женя, Женя, о чем вы задумались?
- О том, что вы только что прочитали. Книга Судеб… То есть каждому предначертан свой путь. Я вспомнила про наше семейное проклятие. Если бы вы не познакомились со мной - ничего бы с вами не случилось.
Она стала прощаться:
- Выздоравливайте.
Никогда, никогда еще в жизни не была Женя так зла.
- Жорка… опять Жорка… Она и не знала, что он здесь. Ну, погоди, мерзавец!
Выйдя из автобуса, быстро пошла к дому, где жила Жоркина мать.
Когда та открыла Жене дверь, в глубине квартиры маячил бывший мачо.
Женя бросилась к нему, схватила его за рубашку:
- Ты, урод, понимаешь, скотина мерзкая и грязная! Этот мальчик, он в тысячу раз лучше, чище и благороднее тебя. И если ты не исчезнешь завтра же, я тебя просто посажу, жених недоделанный! Ты, мерзавец, даже не понимаешь, что между людьми могут быть другие, чистые, дружеские, а не кобелиные отношения! Ты меня понял, скотина!
Она так трепала его за рубашку, что та трещала по швам, а пуговицы отрывались и сыпались на пол. Жоркина мать, болезненная, рано состарившаяся женщина, уговаривала ее:
- Женя, Женя, успокойся. Уедет он, уедет, ирод проклятый. Все ему неймется.
Дома Женя долго плакала, уткнувшись тете Любе в колени.
- Тетя Любочка, это проклятие, проклятие! Стоит кому-то приблизится ко мне, и все, сразу случается беда. Ведь он мне никто, этот мальчишка. Просто ему грустно было вдалеке от родных.
- Успокойся, успокойся. А ты у меня молодец. Не побоялась, вон как кобеля этого облезлого отчистила.
Жорка, доложила ей тетя Люба, действительно уехал, а Рустам через неделю выписался и пришел в библиотеку, но посидел совсем недолго. Взял книгу и ушел. На мосту они теперь не работали, а где-то на окраине строили склад.
Еще через неделю вдруг пришел Халик, смущенно поздоровался:
- Салам алейкум! Вот, - он протянул книгу,
- Рустам прислал.
- А где он сам? Что-нибудь опять случилось?
- Домой проводили. Сестренка Мукараб позвонила, сказала - мать заболела. Да еще такие слухи, что у нас там каких-то летчиков русских арестовали, так будут за это нас отправлять на родину. Может и мы уедем. Ты, это, не сердись. Я сначала думал, что ты с ним, как у вас говорят, «муры - шуры» крутишь, а он сказал, что нет, не так, что ты хорошая. Будь счастлива, дочка. Там тебе письмо в книжке.
Он ушел, а Женя, спрятавшись за стеллажами, прочитала несколько строк:
«Прощайте, Женя! Я буду всегда вспоминать вас. Как говорил ваш Пушкин «Как мимолетное виденье». Будьте счастливы!»
Рустам.
Женя немножко поплакала прямо там, за стеллажами, подумав при этом, что стала плакать непозволительно часто. Наверно, это кризис среднего возраста. Надо взять себя в руки.
Взять себя в руки потребовалось буквально через несколько дней. Потому что к ней в библиотеку неожиданно ввалилась опухшая от слез и обвешанная пакетами, тетя Люба.
- Женя! Женя! Вот ключи. Цветы не забудь поливать, Барсика корми!
- Что!? Что случилось!?
- Митя позвонил. Катя- невестка на машине разбилась. С Дашкой ехала… Дашка ничего, испугалась только. В больнице сейчас. Все, я полетела.
- Тетя Люба, может вас проводить?
- Нет, меня Валек Стрельцов прямо до аэропорта довезет. Я тебе позвоню. Кота, кота не забудь…
Раз в неделю тетя Люба звонила из Уренгоя, спрашивала, как там ее кактусы и герани, а, главное, как Барсик. И, что удивительно, в голосе ее совсем не слышно было скорби, а совсем наоборот, в каждом слове звучали радость и счастье. Женя не осуждала ее. Невестка погибла… Ну, что ж, не вернешь. Наверняка тетя Люба оплакала ее, но та была ей чужим человеком, а теперь она рядом со своими родненькими Митей и Дашкой.
Женя обстоятельно докладывала тете Любе и про цветы, и про Барсика, даже про поселковые новости. Передавала привет Мите и маленькой Дашке.
- Передам, передам, - радостно кричала в трубку тетя Люба.
- Да он, наверно, и не помнит меня вовсе, - с сомнением говорила Женя.
- Помнит, еще как помнит. Как там, - говорит, - наша зеленоглазая поживает? До сих пор замуж не вышла? И где только у мужиков глаза?
Барсик без тети Любы растолстел, ведь Женя кормила его только печенкой и рыбой, обнаглел; спал днем на диване, а ночью в Жениной постели, уютно устроившись в ногах. По своим кошачьим делам выходил один раз в сутки. Женя понимала, что ей попадет от тети Любы за то, что она разбаловала кота, но он был такой мягкий, пушистый, ласковый. Наказывать его не было сил.
А через три месяца, возвращаясь с работы, Женя еще у подъезда почувствовала тот, знакомый волнующий запах запеченной в духовке утки.
Она посмотрела на свои и соседские окна и взвизгнула радостно - во всех окнах горел свет.
Обрадованная, что закончилось, наконец, ее одиночество, стремительно поднялась на второй этаж, без стука влетела в квартиру соседки и обмерла: там стоял мужчина, почти совсем седой, совсем незнакомый, и, только когда улыбнулся и, раскинув руки, воскликнул:
- Женька! - сразу стал похож на того белобрысенького голубоглазого паренька, который был ей и братом, и другом, и нянькой.
- Митя! Здравствуй! - Она смущенно высвободилась из его медвежьих объятий,
- А где тетя Люба?
- В кухне колдует. Сказала, что Женечкино любимое блюдо готовит.
В это время из кухни выбежала девочка, лет пяти, как две капли воды похожая на маленького Митю, только с косичками, украшенными синими бантами,
Она прижалась к отцу, обхватив его руками и с любопытством поглядывая на незнакомую тетю.
- Ты кто? - Спросила.
- Я - Женя,
- А, я знаю, Мне про тебя бабушка рассказывала; как ты была маленькая. И что у тебя тоже мама умерла, как у меня. А теперь моя бабушка твоя мама, да?
Женя смутилась, не зная, как ответить ребенку.
-Ну, да… конечно, я люблю ее… очень…
- Ведь человек не может жить без мамы, Мне так в Уренгое тетенька одна говорила, подруга мамина, Нина, Она хотела сразу стать моей мамой. Только она противная была, и папа ее не любил. Хорошо, что бабушка приехала и увезла нас. А теперь моей мамой, наверно, будешь ты…
Женя вспыхнула, как маков цвет: вот так поворот…
- Дашка, что ты мелешь? - Отец схватил дочь в охапку и поволок ее в комнату. Она брыкалась, смеялась, а когда они скрылись за дверью, из кухни выглянула разрумянившаяся у духовки тетя Люба.
- Женька! Как я соскучилась по тебе! Иди мой руки, сейчас будем ужинать. А ты чего это с Барсиком сделала, что он толще стал в два раза? А чего такая… устала или случилось что?
Все это она говорила, обнимая Женю одной рукой, а другой полотенцем шлепнула кота, который уже подлизывался к Жене, рассчитывая получить обычную порцию печенки,
Наверно, он уже понял, что тетя Люба баловать его не будет.
Ужин прошел весело. Дашка болтала без умолку, бабушка Люба просто светилась от счастья, Митя тоже улыбался, хотя мать успела шепнуть Жене, что был сам не свой сначала, но на переезд согласился сразу.
- И правда, - сказал матери, - дома, говорят, и стены помогают.
Женя с тетей Любой отнесли посуду на кухню, Митя стал укладывать Дашку, но она спать не желала, бегала в рубашонке по квартире, а потом и вообще заявила, что будет спать у Жени.
Митя рассердился, шлепнул девчонку по попе, бабушка Люба бросилась защищать, целовать и приговаривать:
- Уж ты моя радость, ты моя красавица, принцесса ты моя… Ох, уж этот папа, вот мы ему!
Митя ушел в другую комнату, а Женя робко произнесла:
- Тетя Люба, а что тут такого, у меня ведь кресло есть раскладное, я ей сказку расскажу…
- Сказку! Сказку! - Завопила Дашка, и, вырвавшись из нежных бабушкиных рук, прыгнула на Женю, обхватив ее за шею.
Бабушка не возражала, только проводила их до двери и строго наказала внучке слушаться тетю Женю.
- Не тетю, а просто-Женю, - возразила маленькая разбойница, а потом очень серьезно добавила:
-Может она еще моей мамой будет.
Тетя Люба метнула на Женю вопросительный взгляд - как та прореагировала, и убралась восвояси.
А Женя рассказала Дашке маленькую сказку, надеясь, что ребенок устал в дороге и уснет. Но не тут-то было. Сказка лилась за сказкой, но Дашка не спала, а потом прошептала:
- Не хочу на кресле, возьми меня к себе.
- Ну, беги, только давай спать, мне ведь завтра рано вставать на работу.
-А ты возьмешь меня на работу?
-Конечно, только не завтра. Спи.
- Женя… А ты не пьешь водку?
-Нет, конечно, а почему ты спросила?
- А мама пила водку все время с тетей Ниной и ругалась с папой. Она и разбилась, потому что была пьяная. Только папа не велел никому об этом рассказывать. Ни бабушке, ни тебе. Но ты ведь хорошая, ты никому не скажешь.
Девочка уснула, а Женя, прижав к себе маленькое теплое тельце, никак не могла заснуть.
- Бедный маленький человечек, - думала она, сколько же ей пришлось уже выстрадать, этой крохе? Каждый день пьяная мать, скандалы и ссоры родителей.
Утром, тихонько встав, собралась на работу. Дашка, раскинув ручонки, безмятежно спала на ее кровати. Женя заглянула к тете Любе.
-Я пошла, - сказала, - Даша еще спит, она поздно уснула.
- А завтракать? - всплеснула руками тетя Люба, - я уже и сырничков свежих, и чайку заварила с бергамотом, как ты любишь
- Нет, нет, я уже опаздываю.
С появлением Мити и Дашки все как-то изменилось. Хотя Женя по-прежнему выполняла все поручения тети Любы: зайти в магазин, в аптеку, заплатить за квартиру и даже участвовала в семейных ужинах и воскресных обедах, когда этого было совсем не избежать, но чаще уходила к себе, то жалуясь на головную боль, то на необходимость поработать дома с документами. И тетя Люба, и Митя принимали ее отговорки, но вот Дашке было все равно: документы, не документы… Она с радостным визгом висла на Жене, когда та приходила с работы, и тут же отправлялась к ней. На уговоры бабушки и отца, что Жене надо отдохнуть, отвечала:
- Я не буду ей мешать, я тихо посижу.
И правда, если Женя была занята, тихо рисовала или листала детские книжки, но потом все равно забиралась к ней на колени и просила:
- Расскажи что-нибудь.
- Что же тебе рассказать? Сказку?
- Нет, расскажи, как ты маленькая была, и как папа тебя от собаки спас. Мне бабушка рассказывала.
Действительно, была такая история, и не одна, как Митька спасал ее от собак, от мальчишек-хулиганов, как он буквально выдернул ее, разиню, из-под колес грузовика, как нес ее на руках, когда она в кровь разбила коленки
Все это как-то забылось. А вот теперь она вспоминала и рассказывала все эти истории Дашке, немножко приукрашивая. И Митя во всех этих историях выглядел героем и рыцарем. Дашка слушала ее завороженно.
Митя устроился на работу в Ядрино. Уезжал рано, приезжал поздно, часто, когда Дашка уже спала. Утром в детский сад ее отводила Женя. Там с любопытством поглядывали на нее, строя самые невероятные предположения. Вечером ребенка забирала тетя Люба, т. к. Женя еще работала. Бабушку тут же окружали воспитательницы и няни,
- Любовь Васильевна! Ваши-то еще не поженились?
Тетя Люба хмурилась и отвечала с несвойственной ей грубостью:
- Занимались бы вы, девочки, своими делами. Вон у девки нашей опять синяк под глазом. Это как?
Синяк действительно присутствовал, но это потому, что Дашка сама полезла к Вовке Рябову, расцарапала ему лицо, а в ответ получила под глаз.
Воспитательницы смущенно отступали.
А дома, вечером, Дашка снова не отходила от Жени. В выходные, когда Митя был дома, Дашка, немножко поиграв с отцом, опять убегала к Жене. Тот хмурился, едва сдерживая недовольство.
И вот однажды, в одно воскресное утро, Женя услышала, как он выговаривает матери:
- Ты считаешь нормальным, что мы ребенка на чужого человека повесили? Если тебе трудно, ты скажи, я в Ядрино квартиру сниму, заберу Дашку, в садик там ходить будет.
Тетя Люба заплакала:
- Да ты что, сыночек, или я плохо смотрю за ней. Здоровенькая, чистая, веселая. Надо же… квартиру он снимет у чужих людей, когда мать жива.
- Так она у Жени день и ночь!
- И что? Женя любит ее, занимается с ней… Посмотри-ка, она уже читать начала, по-французски с ней уже калякает. А когда я приехала к вам, девка-то волчонок волчонком была.
- Спасибо ей, конечно, за все. Но ты должна понимать, мама, что она молодая женщина, ей личную жизнь надо устраивать, а не чужих детей нянчить.
- Ох, глупый ты, глупый, - вздохнула Любовь Васильевна.
А через несколько дней объявила, что ей позвонила двоюродная сестра, срочно просит приехать. - Дашеньку я с собой заберу, вам без меня не справиться. Поедешь со мной, золотко?
Дашка, предвкушая радость от путешествия, конечно согласилась.
И рано утром они отбыли. Женя сразу заскучала и, чтобы отвлечься, решила затеять генеральную уборку в обеих квартирах. Митя уехал на работу, так что никто и ничто не должно было помешать ей. Повязав голову косынкой, подоткнула юбку и драила полы у соседей. Как открылась дверь, и вошел Митя, не слышала и вздрогнула, когда раздался раздраженный: голос:
- Ты что в уборщицы нанялась?
Резко выпрямилась и одернула юбку.
- А ты что не на работе?
- Не на работе, специально отпросился, чтобы поговорить с тобой.
- О чем?
-О том. Ты, что не понимаешь, что нам, ни мне, ни Дашке, не нужна твоя жалость. Я же понимаю, что тебе все это в тягость, но ты не можешь оттолкнуть ребенка. Так вот знай, нам благодетели не нужны, мы как-нибудь сами, сами будем выгребать. А то, видишь ли, в жертву она себя приносит.
Он зло смотрел на нее, и почти кричал. Женя со страхом смотрела на него.
- Ты что говоришь? Какая жертва? Ведь я люблю вас всех и Дашку, и тетю Любу, и…
Он вдруг схватил ее за плечи, сильно сжал, так, что ей стало больно и уже заорал изо всех сил.
-А мне не надо, чтобы ты любила нас всех! Я хочу, чтобы ты любила меня! Меня, понимаешь?
Она начала вырываться.
- Пусти меня! Пусти, сумасшедший! Ты дурак, понимаешь, дурак! Я и так люблю тебя с детства, только ты не знал, не понял, с девчонками со своими все крутил, а потом вообще женился, а я …, - она заплакала.
- Повтори, - тихо попросил он, - что ты сказала?
-Ничего, - вытирая слезы, прошептала, - уходи отсюда.
Но он не уходил и не отпускал, говоря. как бы про себя:
- Как-то все неправильно у нас получается. Не ты должна была сказать это, а я – дурак, должен был тебе цветы носить, на свиданья тебя приглашать и дрожать там, на Ядринском мосту, от холода и нетерпения - придет, не придет. А потом встать на одно колено, как положено, и предложить тебе руку и сердце.
-Какой же ты дурак! – Женя улыбнулась сквозь слезы, - кто же тебе мешает все это исправить? Цветы в цветочном киоске, на мосту холодно, да и ходят туда теперь только пятнадцатилетние подростки, а на колено, так и быть, можешь встать, даже на два.
-Так ты согласна? Согласна? - Митя чуть-чуть отодвинул ее от себя, но только для того, чтобы поцеловать. Это был упоительный поцелуй, второй поцелуй в тридцатилетней Жениной жизни.
- Le li;vre roux, - прошептал он.
-Ты еще помнишь- счастливо засмеялась Женя.
- Я и не забывал, я просто, как Кай, попал в снежную страну, замерз, а теперь оттаял.
Когда тетя Люба с Дашкой вернулись домой, было очень раннее утро. Она пошла к себе, уложила Дашку досыпать и, взглянув на пустую Митину кровать, перекрестилась.
-Слава тебе, Господи! Никак сладилось!
Скоро хлопнула соседская дверь, Митя вошел, удивленно взглянул на мать.
-Приехали? А чего не позвонили?
-Да так, попутчики были, вот и собрались.
- Как там Татьяна?
-Нормально все. Привет тебе.
Митя скрылся в ванной. Он брился, принимал душ и пел во весь голос:
- Лепестками белых роз
Твое ложе устелю,
Я люблю тебя до слез,
Без ума люблю!
Тонкая иголочка ревности кольнула тетю Любу в сердце, но тут же исчезла, и снова прошептала она:
-Слава Богу: вовремя уехала.
Свадьбы, как таковой, не было. Зарегистрировались, приехала двоюродная Татьяна с мужем, посидели в кафе. И стали жить-поживать!
А потом пришли почти одновременно два письма. Первое было из Санкт-Петербурга.
Письмо на красивой глянцевой бумаге с вензелями. Открыв, Женя с удивлением прочитала:
«Милостивая Государыня, Евгения Вячеславовна!
Трудно передать нашу радость, что мы, наконец, нашли Вас. Мы, это представители дворянского Собрания Санкт- Петербурга. Приглашаем Вас в любое удобное посетить нас. И хотя Ваша принадлежность к старинному знатному роду не вызывает сомнений, мы были бы благодарны, если бы Вы привезли с собой фотографии, письма или какие-то иные документы, подтверждающие Ваше родство с семьей де Шафор, чтобы внести Вас в Дворянскую Титульную Книгу. Нас немало, если учесть то, с каким рвением уничтожала власть наших предков. Приезжайте! Вы познакомитесь с такими удивительными людьми, как Елена Каравадзе, недавно нас посетил, приезжавший из Швейцарии г-н Боришевский. А в 2013 году будет отмечаться 400-х летие дома Романовых.
Сейчас мы обсуждаем вопрос о том, чтобы обратиться к Правительству о принятии Закона о частичной реституции (возвращении собственности, которую утратили наши предки). Вы могли бы тоже принять участие в обсуждении, ведь Вы, как известно, потеряли все. Да, чуть не забыли, о самом главном. На юге Франции, в провинции, отыскались ваши дальние родственники. Будем рады видеть Вас здесь».
С почтением: Госпожа Болицкая.
Господин Вилье.
Женя прочла, задумчиво протянула письмо мужу.
- Ну, что, поедешь? - Спросил Митя, - или сразу махнем во Францию?
- Не знаю… Не будем торопиться… Я, знаешь, как-то не готова пока к таким встречам… И еще не поняла, а нужно ли это мне. Для меня сейчас главное- это вы, моя семья, моя любовь, а это все, как очень грустная сказка, которую хочется забыть, а забыть нельзя.
А через несколько дней пришло еще одно письмо из Таджикистана.
- Здравствуйте, Женя! Это пишет вам Рустам, если вы меня еще не забыли. Мама у меня поправилась, я нашел работу в газете, на будущий год постараюсь восстановиться в университете. Зарплата у меня небольшая, но на очень скромную жизнь хватает. А еще я хочу поделиться с вами, Женя. Я встретил удивительную девушку Гульнараб. Я зову ее просто Гуля. Она студентка, очень интересный человек и тоже любит поэзию. Я все еще надеюсь, что вы когда-нибудь приедете к нам и уведете мою прекрасную страну. Спасибо вам за все. Иногда мне кажется, что тогда, вдали от родины и от родных, без ваших книг, без наших разговоров, я бы просто не выжил.
Пробую сам писать стихи. На таджикском получается лучше, на русском тяжело.
Вот эти строчки я посвятил вам.
«Я знаю, что добра лучи в сердцах растопят льды,
На пепелищах старых вдруг расцветут сады.
В истерзанной душе моей поселится покой,
Ты в Книге Судеб памятной останешься строкой.
И превратятся в будущем мои в реальность сны
Я верю, что когда-нибудь мы встретиться должны.
Все мои близкие: мама, сестра и Гуля (я им много рассказывал о вас) передают привет
Рустам.
Письмо читали всей семьей. Тетя Люба спросила:
Не послать ли им посылку с продуктами?
- Ну что вы, он обидится.
Дашка закричала, что готова поделиться с сестренками Рустама своими игрушками, на что Митя ответил, что они уже взрослые девушки, и игрушки им не нужны.
А Женя села писать ответ.
-Здравствуй, Рустам! Ничего, что я на «ты», ведь ты мне как младший брат. Я очень, очень рада, что ты дома среди своих близких. Наверно это очень страшно и горько жить вдали от Родины. Теряешь что-то очень важное, дорогое. Рада, искренне рада, что ты встретил девушку своей мечты. У меня тоже есть новости. Я вышла замуж за замечательного человека, которого знаю с детства, его зовут Дмитрий- Митя. У нас есть дочка-Даша, умница и красавица, которая лучше всех поет и танцует в детском саду. Я так долго была одна, что до сих пор не могу опомниться от счастья, у меня такая большая семья-это тетя Люба, наша мама и бабушка, мы с Митей, Дашенька, а скоро наша семья еще увеличится, я жду сына. Мы решили назвать его в честь моего папы – Вячеславом, Славой. Помнишь, я говорила тебе, что над нашей семьей тяготеет проклятие? Так это или нет - не знаю. Но я решила не испытывать судьбу и свою фамилию Шафор или даже де Шафор, как назывались мои предки, поменяла на фамилию мужа - Родионова.
Пишите, а если будет возможность, приезжайте в гости.
P.S Да,ты знаешь, я раньше думала, что Халик недобрый человек, а теперь поняла, что это не так. Не дай Бог никому жить вдали от Родины там, где ты для всех чужой, где тебя никто не любит и не понимает.
Привет тебе от всех моих родных.
Женя Родионова.
Она немного подумала и приписала в скобках, почему-то по-французски, может, чтобы отпугнуть проклятие (de Shafor).