Сначала он почувствовал боль. Она пронзила ему грудь, остановила дыхание, и он понял, что пришел его час отправляться в далекую страну «хайувесси», духов, откуда никто не возвращается. И он шел, шел этой длинной дорогой к духам, но не дошел, а почему-то вернулся обратно и вдруг услышал то ли плач, то ли пение, а потом «килема», смерть, вцепилась в него острыми зубами. А плач все приближался, вот уже слышны стали отдельные слова, но он не понимал их. И хотя их «леаа», земля, была рядом с русами, но он не знал их речи. Отец знал и братья старшие, что торговали с русами и служили «коркеа хенкиле», большому человеку, отец называл его «Кнез». А он, Вакка, жил в лесу с «ейти», матерью да сестрами. Помогал им, заготавливал дрова, ловил рыбу.
А когда пришли злые люди из чужой земли, старейшина их «кеймо», племени, Пелгусий, приказал послужить «Большому Кнезу». И отец, и братья старшие ушли в береговую охрану, охраняли берега Невы и Ижоры. Лесные люди, охотники и рыболовы, в своих лесах да «сио», болотах, чувствовали себя, как рыба в воде. Каждое дерево, каждый куст был им укрытием. Хорошо видели они, как продвигаются по реке злые люди из заморской страны. Передавали сведения друг другу, и вот уже мчался гонец к старейшине и дальше, в стан «Кнеза», с вестями о злой силе чужеземцев.
Было у Пелгусия и другое имя - Филиппа, так как принял он русскую веру.
Ушли отец с братьями служить Пелгусию - Филиппе и «Кнезу», да только через совсем короткое время привезли их на челнах мертвых, отца и двух братьев, а один смертельно израненный вернулся. Только и успел сказать Вакке: «Иди, брат, служить Кнезу, отомсти за нас злым чужестранцам». Отдал Вакке копье, да и умер. Собрались одноплеменники, сложили большой погребальный костер, и ушли отец с братьями вместе с дымом к «Туони» - богу мертвых. Такой у них «тапа», обычай.
Хотя Пелгусий и еще немало одноплеменников приняли русскую веру, но большинство хранило верность старым богам. По их представлению боги были всюду: и «Ауринко», солнце, - бог, и «Веси», вода, там тоже боги, а в лесу в каждом дереве, в каждой веточке, в каждой травинке свой добрый бог, но есть и злой - Лемпо, который подстерегает охотника, отводит от него удачу, уводит его в «сио», болото, откуда многие так и не выбрались, а отправились в « Тоунелу» - страну мертвых, даже без погребального костра.
Снова раздались плач и пение. Вакка решил, что он уже попал туда, откуда не возвращаются. Да кто же сложит ему погребальный костер? Отец, братья погибли в бою, мать, узнав про это, упала замертво, сестер забрали добрые люди.
А по бранному полю ходили женщины и монахи, собирая мертвых, чтобы похоронить их с почестями, и раненых, чтобы перевязать их раны. Женщины громко причитали, проклиная врагов.
- Это наши, из Ладоги, - хрипло проговорил пожилой монах, подводя коня. Дышут еще, перевязать надо, да в путь. Отвезем их в обитель, там брат Северьян молитвой да травами, даст Бог, исцелит убогих.
-А вот и еще один! - Воскликнул молодой монашек Харлампий, - одет не по-нашему. Куда его?
-Живой? - спросил брат Ермилий.
- Кажись, живой. Так ведь он, видать, другой веры.
-Господь Бог наш повелел каждую тварь жалеть на земле, а то- человек.
Слышал Вакка разговор этот, но ничего не понял, почувствовал только, что положили его на повозку, и двинулись они скорбным обозом: впереди телеги с мертвыми, за ними с ранеными, а по бокам монахи и пеши и верхом. Сколько ехали, то Вакке было неведомо, потому, как не видел он ничего, проваливаясь в свою боль, теряя последние силы и сознание.
И почти не дышал он уже, когда заскрипели монастырские тесовые ворота, отворились, и въехали подводы во двор.
А посреди двора дом стоит красоты невиданной. Сам-то Вакка такого сроду не видывал, а вот отец говорил, что в таких домах русы своему богу молятся.
Глянул Вакка на божий дом, да и опять ушел в беспамятство, а очнулся оттого, что чьи-то добрые руки промывали страшные раны на его груди. Вакка застонал,
-Потерпи, потерпи, сирый. Уж теперь чуток осталось, - приговаривал ласковый старческий голос.
Вакка приоткрыл глаза. Над ним наклонился старец, белый, как лунь, в длинной холщовой рубахе, борода до пояса. Он перестал прикладывать к ранам снадобье, опустился на колени и стал молиться.
Вакка не знал, как молятся, но догадался, что добрый старик что-то рассказывает своему богу и о чем-то просит его.
А его вдруг затрясла лихорадка, как, бывало, в детстве, когда провалился он под лед. Вытащил его отец, и лежал он у теплой печки, на теплых шкурах, укрытый меховой накидкой; и вот так же трясло его, бросая то в жар, то в холод, а «ейти» поила его горячим отваром из трав.
Но сейчас не было рядом мамы, она ушла в царство мертвых и не знает, как Вакке плохо.
-И- и – и, - подвывал он, стуча зубами.
Старик снова наклонился над ним.
-Не отпускает, костлявая? Ну, это мы еще посмотрим, - и стал поить Вакку горячим отваром. Отвар был густой, черный и горький, но снадобье подействовало, и Вакка уснул. Уснул по-настоящему, а не провалился в беспамятство, как раньше. Спал он беспокойно, стонал, скрипел зубами, но вдруг прохладная сухая ладонь касалась его лба, он затихал, и снилось ему, что это «ейти» - мама, коснулась его лица.
Мама… Она была такой ласковой и доброй, и хоть семеро их было детей в семье, но для каждого находила она доброе слово; улыбкой одарит, или - лакомым кусочком.
Мать не ижорского была племени. Когда-то давно привезли ее, сироту, из Суми в их деревню, вырастили ее добрые люди, то ли дальняя родня, то ли просто пожалели, но выросла она, и отец ее в жены взял. Хоть и маленькой была она девчонкой, но земли своей северной не забыла, и говорила по-ижорски, как все, но иногда, бывало, вставляла она в речь свою незабытые слова.
Да и слова-то похожие были, ведь когда-то роднились их племена. И Вакка, любимчик материн, тоже привык говорить, как она. Все по-ижорски, да вдруг проскочит сумское слово.
-Ейти-и-и-и…- простонал Вакка.
-Ишь, мамку зовет, - пробормотал старый монах, который знал и по - ижорски и по - сумски.
- Спи, спи, сирый, может смилостивится Господь Бог наш милосердный над тобой, хоть и не нашей ты веры, даст тебе жизнь, чтобы окрестился ты и поверил в милость его и могущество.
Много дней боролся Вакка с «килема», смертью, и не раз казалось ему, что побеждает она, отнимая последние силы, но Вакка был не один, ему помогал, поддерживал старец, брат Северьян, так называли его люди, жившие в монастыре. Все поил и поил его настоями с липовым медом, накладывал мази на раны, от которых переставали они гореть огнем, а еще он молился… Молился истово своему богу, чтобы спас он парнишку- язычника, не дал ему помереть.
В те короткие промежутки, когда Вакка приходил в себя, брат Северьян пытался разговаривать с ним. Он расспрашивал его о том, кто он и откуда, где его родные, перемежая русские, ижорские и сумские слова. И, самое удивительное, что Вакка понимал его, вот только ответить не мог.
-Как зовут тебя? – Спрашивал добрый старик, - ними, ними скажи.
-В-а-а-ака, - тянул раненый непослушными губами.
- Из какого ты племени, Вакка? – Допытывался монах, надеясь, что, подлечив, можно будет отправить его к родственникам.
Но глаза у Вакки закрывались, и снова его терзала «кипу», боль
Но не зря бились паренек и старец со смертью. Отступила она, а потом и ушла совсем.
Вакка встал, впервые, пошатываясь, сделал несколько нетвердых шагов по «тупе», избе.
Он уже понимал много слов по-русски, знал, что привезли его в «лоустари», монастырь, что это тоже дом, где живут служители русского бога.
Опершись слабой рукой об руку брата Северьяна, вышел Вакка на воздух. Вдохнул полной грудью, аж голова закружилась. Светит солнце, в небе птицы летают…
С того дня Вакка еще быстрее на поправку пошел. В монастыре уже все знали, что Вакка - сирота, что нет у него никого, и что бился он, несмотря на молодость свою, плечом к плечу с ратниками князя Александра. Те раненые ладожане, которых привезли вместе с ним в монастырь на исцеление, рассказали, как храбро сражался ижорец со свеями. Он и не знал, что свейских победило войско Кнеза. Многих убили, а кто в море утоп.
К Вакке привыкли, разрешали ему ходить по всему монастырскому двору, вот только в красивый дом русского бога заходить не разрешали. Брат Северьян сказал ему, что дома эти зовутся церкви, ставят их разным святым. А их храм Николая Чудотворца.
-Николы? - переспросил Вакка.
Брат Северьян кивнул головой.
- Ему - то я и молился, чтобы исцелил он тебя. Услышал он мои молитвы, вот ты и восстал из мертвых.
Молодой организм брал свое. Совсем окреп Вакка, стал работу просить. И бревна носил на загороду новую, и землю копал…
Познакомился с монашком молодым Харлампием, с тем, что на бранном поле бездыханным его нашел.
Однажды увидел, что во дворе монастырском суета, а до того всадник прискакал, что-то сообщил братии, а через недолго зацокали копыта по мостовой, скрипнув, открылись ворота и въехал во двор Кнез Александр со своею «суруя», свитою.
Торопился очень, перекрестился на церковь Миколы святого, поговорил с братьями и развернул коня.
Но видно сказали ему что-то про Вакку, потому что оглянулся он, глянул своим соколиным взором прямо Вакке в глаза. Но и Вакка взгляда не отвел.
Улыбнулся Кнез.
-Добрый воин, хоть и отрок совсем, - и ускакал.
А Вакка затосковал вдруг. То ли потому что весна пришла, то ли по родным местам загрустил. Выйдет за ворота, а там, овраг, что Кровавым Ручьем называли; говорили, что такая здесь битва была со свеями, что кровь ручьем стекала вниз. Видно напитала кровушка землю, что буйно разрослись здесь кусты и деревья, а травушка до пояса Вакке. И земляники видимо-невидимо.
Там и встретил он эту «нейти», девушку. Беленькая, худенькая, в домотканном сарафане, ходила она с лукошком, но собирала не землянику, а траву разную. «Минту», мяту, и еще что-то. Увидела Вакку, вскрикнула и побежала, споткнулась, упала прямо в крапиву.
Он помочь ей хотел, протянул руку, но она взвизгнула и понеслась прочь
А Вакка с того дня и совсем покой потерял. Поднимется на гору, что у монастыря и смотрит тоскливо на город, с горы-то его хорошо видно. Город большой, красивый, домов много, крепких, народ туда-сюда снует по улице. А дальше крепость видна каменная, а за ней золотые купола церкви. Сама церковь белоснежная, словно чайка. Красиво…
Северьян сказывал, что церковь эту построили после победы над свеями Святому Георгию- Победоносцу.
А дальше река, Волхов называется; зеленеют крутые берега. Вроде и похоже на его родину, где река Ижора впадает в Неву, но все равно чужое.
Решил он с братом Северьяном посоветоваться, может отпустят его в родные края.
- Кто ж тебя держит? Надумал если, иди, - ответил старый монах, - только я скучать буду, привык я к тебе, Вакка.
Кто-то крикнул старца, и он вышел. И Вакка следом: ведь не договорили, может еще что старик скажет. Глядит, а Северьян у ворот со старухой какой-то беседует. Благословил ее, она ему лукошко подала, а он крикнул молодому монаху, чтобы ей зерна принесли. Поклонилась старуха Северьяну и ушла.
И одета она была не так, как у них одевались женщины. Молодые девушки – ижоры, ходили простоволосые, а как заневестится девушка, то уже шапочку надевает круглую, вышитую бисером, раковинами да бляшками оловянными. А как замуж выйдет девушка, волосы ей обрезали и надевала она жесткую шапку белого, а после рождения ребенка красного цвета, «сапано» называется. А старухи носили белую одежду: «уммико», рубаху и на голове покрывало белое, а на ногах поршни или улиги.
Здесь же все было по-другому. Девушка, которую видел у оврага Вакка, была в сарафане домотканом, да в рубахе вышитой, русые ее волосы заплетены были в косу, а старуха в душегрейке была, вокруг головы платок темный, а на ногах лапти.
И дома здесь другие. В избах печь большая, дым в трубу идет, а не в избу. А в ижорских деревнях избы курные, по – черному топятся, крыши соломой крыты, не дранкой.
Вернулся Северьян задумчивый. К тому разговору не возвращается. Вакка сам спросил его:
-Что за старуха приходила?
- Акулина… Бедная она. В один миг всю семью потеряла. Занялся пожар, а в доме сын с невесткой и дитем малым. Все сгорели. И добро все сгорело, и живность. А бабушки с внучкой дома не было. Вот живут теперь в землянке, а чтобы пропитаться травы собирают.
Бабка, говорят, и сама лечит, а то мне травы принесет, я с ней зерном расплачусь.
……………………………………………………………………………………………
Акулина, распростившись с Северьяном, спешила домой, радуясь, что сварит кашу для внучки. Да и еще было у нее одно дельце. Занималась старуха ворожбой, лечила скотину, а то и людей; младенцам грыжу заговаривала да от испуга лечила.
А сегодня ей лошадь должны привести. Жаловался хозяин, что закашляла лошадь.
Не дай Бог падет. А ведь лошадь в крестьянском хозяйстве - все
Жеребчик косил глазом, переступал копытами и не давал побрызгать себя водой наговоренной, да не желал съесть пучок травы целебной.
- Буланко, стой, стой, тебе говорю, - горячился хозяин, но конь стоять не желал, встряхивал сердито гривой, пока бабка бормотала:
-Фрол шел, кашель с лошади нашел. Не бросай, Фрол, иди, кашель с Буланки унеси. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь.
-Бабушка, еще вроде и парша пошла по нему.
-Снимем и паршу, родный ты мой, - и забормотала снова,
-Как нет того скакуна, чья мне подкова дана, так чтобы и у Буланки не было ни болей, ни хворей, ни парши. Аминь.
Но кончилось терпение у Буланки, и неблагодарный конь копытом наступил старухе на ногу. Та охнула и села на землю. Хозяин лошади рассчитался овсом, да и поспешил восвояси.
Внучка, Марютка, подбежала, подняла бабушку и потащила ее в землянку. К ночи нога покраснела и распухла.
- Кость он мне, наверно, сломал, - жаловалась старушка. Марютка прикладывала ей листья распаренные, но лучше не становилось.
Прошло несколько дней, Акулина не вставала, все запасы закончились.
-Слышь, Марютка! Сходи, набери ключ-травы, что я тебе в тот раз показывала, да снеси брату Северьяну в монастырь, а он тебе зерна даст.
- Хорошо, бабушка.
Пошла, а у самой аж сердце зашлось. Уж очень она испугалась того незнакомца, что бродил у оврага. Чужой он, не нашей веры, а глазищами-то, глазищами как зыркнул на нее, так сердце и укатилось.
Набрала травы всякой, робко постучалась в ворота. Вышел пожилой монах.
-Тебе чего?
-А мне дедушку Северьяна надобно.
-Погоди, кликну сейчас, - захлопнул калитку и ушел, а Марютка, прижимая лукошко к груди, за забором осталась. Глядит, а с горы тот, что напугал ее намедни, спускается. Сердце так и ухнуло от страха. Сжалась вся в комочек, убежала бы, да ведь бабушка дома больная лежит, вся надежда на Марютку. А он, этот-то, чужак, глазищами своими ожег ее и прошел в калитку
-Господи, - подумала, - никак живая осталась.
А потом вышел Северьян, забрал траву, дал зерна, горшочек сметаны да снадобье какое-то.
-Знаю, знаю про вашу беду. Ты, если что приходи, помогу, чем могу. Не лучше бабушке?
-Не лучше, - горестно вздохнула девушка. Поклонилась старцу низко и ушла.
И Северьян к себе пошел. Только вдруг окликнул его Вакка.
- Дедушка, а что за траву тебе носят? Покажи.
- Эта-то? Ключ-трава называется. Кровь останавливает, а эта от болей в спине. У нас даже бояре знатные да купцы берут снадобья разные.
Ничего не ответил Вакка, а на следующий день, сделав всю, назначенную ему работу, поднялся на гору у Кровавого ручья и набрал всякой травы, какую в лукошке у девушки видел. Смотрит с горы, а там к воротам тоненькая фигурка пробирается. Вакка навстречу, и встретились они у монастырской калитки. Девчонка сжалась вся, а он говорит ей:
-Что же ты боишься меня, чай я не зверь лесной, не обижу тебя.
-Не зверь ты, а человек лесной, дикий и не нашей веры, - тихо прошептала, - мне бабушка так сказала, - и закрыла пылающее лицо ладонями.
- Не слушай никого, мы такие же люди, как и вы, а что вера у нас другая, так ведь и наши многие вашему богу молятся. Ты только не бойся меня, я вот травки тебе принес. Как звать-то тебя?
-Марья, Марютка… А тебя?
-А меня - Вакка.
Травы он собрал так много, что Марютка поделила ее на две кучки. Одну припрятала в кустах…
- Бабушке отнесу, она тоже снадобья делает и заговаривать умеет.
- Она что – «арбуи»?
- А что это?
- А это жрец по - нашему. Он и лечить может и с богами разговаривать.
Марютка успокоилась, даже улыбнулась, сказав,
- Позови дедушку Северьяна, - и Вакка радостно побежал выполнять ее просьбу.
Старец вышел, траву взял, и девушка, получив вознаграждение, поспешила домой.
А на рассвете вышла в поле, встала рядом с одиноким деревом, сняла с себя исподнюю рубаху и повесила на сук дерева. Перекрестилась трижды и обошла дерево со словами:
-Иду трижды, молюсь трижды. Перстом крещусь, землей лечусь. Мать - сыра земля, по тебе Иисус Христос ходил, людей лечил. Исцели ты и бабушку мою, рабу Божью Акулину. Аминь.
Через три дня бабушка стала вставать потихоньку, но за травой еще ходить не могла, посылала Марютку.
У Кровавого ручья снова и снова встречалась она с Ваккой.
-Как бабушка твоя? Полегче ей?
-Немножко. А как ты? Поедешь на родину?
- Не знаю. Там меня никто не ждет…
- А здесь?
- А здесь дедушка Северьян и … ты.
-Что ты говоришь такое? - Вспыхнула, вспорхнула и улетела, будто и не было ее.
Долго не приходила, вся душа изболелась у Вакки
Не знал он, что по первой росе Марютка на луг побежала, в разны ковши росу собирала, левой рукой лицо умывала да приговаривала:
-Умываюсь росою - девичей красою, обтычусь звездами, опояшусь луной и предстану днем Господним пред моим суженым Ваккой, белее света белого, милее жизни человеческой, краше солнца красного, светлее месяца ясного. Пусть мой суженый- ряженый думкой обо мне мается и днем и ночью ко мне рвется и собирается. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь.
Вернулась, а бабушка Акулина не спит.
-Где была, коза- дереза?
-Гуляла, бабушка.
Ой, девка, ты мне правду скажи, али я тебя не нянчила, али вместе мы не бедовали, горе - горькое не переживали?
-Ворожила я, бабушка.
- Ворожила? А ты что, умеешь?
- Чуть - чуть, бабушка.
- Где научилась-то?
- У тебя, бабушка. Видела ведь твою ворожбу, а еще, что сердце подскажет, то и делаю.
- А на кого ворожила-то?
- На Вакку, что в монастыре живет, еще Найденом его кличут.
Баба Акулина заплакала, запричитала:
- Ой, горе мне, горе! В басурмана влюбилась, в некрещеного! – И добавила строго:
- Слышь, Марютка, чтоб ни ногой, ни пятой в монастырь.
- А за травой, бабушка?
- Сама схожу. Господь милостивый помог, поднял меня на ноги. Видно рано мне помирать, пока ты не пристроена. Ладно, поспи еще.
А Вакка с утра раннего на горе стоит да вдаль глядит: не мелькнет ли там сарафанчик знакомый.
Нет, не видать, Кого спросить, с кем поделиться? Нет никого ближе Северьяна.
- Дедушка, не знаю, как и сказать тебе.
- Как есть, так и говори.
- Про Марютку… Люба она мне.
- Ну так что?
- Дедушка, я жениться на Марютке хочу. Что ты мне скажешь?
- А это ты у нее спроси, что она тебе ответит.
Но спросить у Марютки не пришлось, потому что вместо нее подошла к монастырским воротам баба Акулина с клюкой. Память-то ей Буланко на всю жизнь оставил. Попросила брата Северьяна позвать. Поговорили они о чем-то, да и кликнул Северьян Вакку.
- Ну что, сынок, и спрашивать не пришлось. Ты меня спросил про женитьбу, и там девка мается, плачет, убивается. Так что и ты ей по сердцу. Но вот Акулина сказала, что ни в жисть не отдаст внученьку свою за нехристя. Окреститься тебе, Вакка, надобно. Готов ли ты?
Растерялся Вакка. В одну минуту пролетела перед глазами жизнь в родной семье, в родной деревне. Детство, вера в различных духов, в домового, охранявшего дом и семью; духа- покровителя домашнего скота, «рижника», обитавшего в риге, и «банника», жившего в бане… Как поклонялись ужам, деревьям, камням и родникам. Как приносили в жертву первое зерно нового урожая и молозиво после отела коровы. Как устраивали праздники, ублажая духов, украшали самую большую ригу ветками, цветами и лентами. Как пели девушки, а матушка варила кисели и парила сладкую репу…
-Ейти…- простонал Вакка, - помоги мне, скажи, не будет ли предательством к роду своему, племени, к обычаям своим, если я вот так, враз, откажусь от своего прошлого?
Но ведь Пелгусий - старейшина и многие другие, приняли русскую веру, веру Кнеза Александра, храброго воина, который победил свейских. И разве не в одном бою с русами бился он, Вакка, чтобы не пустить на свою землю захватчиков; разве не за свободу свою и русов погибли его отец и братья?!
-Ну, что скажешь? - голос старца был строг.
- Я согласен, - тихо, но твердо ответил Вакка.
- Правильно, сынок.
Скрипнула калитка, Акулина, стуча клюкой, отправилась домой.
А Вакку стали готовить к крещению.
И Северьян, и Ермил, и Харлампий рассказывали ему о Боге, Иисусе Христе, Сыне Божьем, читали молитвы. И он с трепетом повторял незнакомые слова.
И вот пришел этот день, когда его в чистой белой рубахе ввели в церковь Николая Чудотворца. Вакка так волновался, что почти ничего не видел. Только мерцание свечей и строгий лик святого. Он будто в душу ему смотрел и спрашивал строго:
-Готов ли ты принять нашу веру?
Велели рубаху снять да босому в чан с водой встать, что купелью называли. Взял его батюшка за волосы и окунул в воду.
- …Крещается раб божий Иван… Во имя Отца и Сына и Святаго Духа…
Сердце стучало так, что не слышал Вакка почти ничего. Потом хор запел, а ему на шею крестик надели
-Перекрестись, Ваня, - прошептал брат Северьян, крестный его отец
-Ваня… Это значит имя новое его.
Новоокрещенный перекрестился, и так стало ему хорошо, легко, благостно…
Вышел из храма… И солнце светит ярче, и птицы поют громче.
-Это все радуются, что окрестился я, - подумал.
А ночью приснилась ему «ейти».
-Матушка, - обрадовался он, - ты пришла ко мне, не осерчала, значит?
-Нет, сынок. Все правильно ты сделал. Раз с людьми живешь с этими, руссами, то и жить надо по законам их и по вере. Все хорошо у тебя будет, только сестер не забывай, навести… Прощай.
Сел на полатях Ваня, показалось ему, что ветерком пахнуло от двери, будто и правда приходила «ейти» - матушка
А лицо мокрое. Вытер Ваня слезы, но уснуть так и не смог, а небо уже рассветом засерело.
Утром, после заутрени, отработал положенное, а потом Северьяна пошел навестить - приболел старик
- Дедушка, а как у вас положено жениться? У нас ведь другие обычаи.
- Погоди, милый, дай оправиться. Все сделаем, как надо.
Подлечился старец да однажды, взяв посох в руки, вышел за ворота.
-Ты куда, дедушка Северьян?
-По делу, Ваня, по делу. Жди новостей.
И отправился он к сыну купецкому, чьи лавки богатые вдоль реки стояли. И лодки у него были свои, и дома… Не бедный был купец, не бедный, а когда жена его рожала первенца, то огневица на нее напала, чуть не померла молодица; никто помочь не мог. Кликнули Северьяна - он и вылечил. Плакал купец, на коленях стоял, руки целовал и на кресте поклялся, что любую просьбу старца исполнит.
А что надо иноку? Отказался старик от подарков, но вот пришло время и с просьбой обратиться.
Увидали слуги купеческие старца, чуть не на руках внесли в хоромы.
- Здоров ли ты, Парфентий?
-Слава Богу. Благослови, батюшка.
-А молодица как и сыночек?
-И они здоровы, слава тебе, Господи. Случилось что?
-Не то, чтобы случилось, но просьба у меня к тебе есть малая. Ни богатства мне не надо, ни добра какого, а прошу я тебя сватом моему крестнику быть. Я инок, мне не положено.
-А кого сватать-то?
-Марютку, внучку Акулины-погорелицы. Согласен?
-Согласен, Северьянушка. В долгу я перед тобой в вечном.
-Ну вот и хорошо. Благое дело сделаешь.
А братия монастырская, между тем, Ваню постричься в монахи уговаривает. Растерялся он, не знает, что сказать. Как отказать людям, которые тебе жизнь спасли, как родные стали… Вмешался Ермил:
-Зря вы это, братья. Не каждый может решиться, отречься от всего и служить Господу нашему. Кто-то ведь должен и пахать, и сеять, и детишек заводить, чтобы не опустела земля наша русская. И защищать ее кто-то должен. А Богу он и так будет молиться.
Немного прошло времени, и остановились всадники у бедной землянки бабы Акулины. На конях сбруя богатая, на гостях кафтаны нарядные.
-Здравствуй, бабушка, - начал старший, обращаясь к опешившей старухе, - пришли мы, как положено, с поклоном да с подарками богатыми.
-Что вам? Чего надоть – то, милые?
Старушка и не узнала Ваню в новом наряде.
-Как что? - отвечал старший,
-У вас товар, а у нас - купец. Где, невеста-то?
Но сколько бабушка ни кричала, ни звала Марютку, так и не докричалась. Забилась она в погребок да там и сидела-
-А как узнать, согласна ли невеста? - Заговорил опять старший.
-Согласна она, согласна, - заторопилась бабка.
-Ну, тогда чего ждать; на «Покрова» и под венец.
Время летело стремительно. Зазолотились леса за рекой
Обвенчали молодых в Воскресенской церкви. Хороша была невеста в свадебном уборе. Подала руку Ване, и обвели их три раза вокруг аналоя…
-Венчается раба божья Мария рабу божьему Ивану… Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа…
Так и повенчались. Дом Иван в ремесленном посаде построил. Бабушка нарадоваться на зятя не могла. Купец помог, видно помнил добро Северьянушкино. Стали звать их Найденовы, и зажили они своим домком. Может и не богато, но дружно. Иван кузнецом стал, от отца еще ремесло то помнил, и материн наказ не забыл, съездил, нашел сестер, а они уже и замуж вышли.
В монастырь ходил часто, помочь чем, помолиться Николаю - Святому Угоднику, спасителю своему, да крестного проведать. А когда хоронили Северьяна, слез сдержать не мог.
Марютка тяжелая как раз ходила. Сказал:
-Мальчонка будет, Северьяном назовем. - И правда, мальчонка родился. Окрестили в той же церкви монастырской.
И дети выросли Ванины, и внуки, и правнуки, а историю эту передавали из уст в уста про князя Александра Ярославича, про Северьяна - инока, да про Ивана и Марютку Найденовых.