Зима стирала снега в синеве неба, бурча на ветер, который бесстыже норовил заглянуть ей под юбку. В комнате было тихо. Я жила одна. Муж давно ушёл от меня, оставив с маленьким ребёнком. Дочь уже выросла и, закончив университет, вышла замуж, и уехала в Подмосковье.
Одиночество приблудилось ко мне, попросилось на день, да так и осталось, повисло на плечах, в глазки заглядывает. Выгнать его не могу, и нет никого рядом чтобы его убить. После выхода на пенсию, пошла работать лифтёром в больницу, всё-таки какое-то общение, да и лишняя копейка не помешает.
Отогнав грустные мысли, я отошла от окна, налила в чайник воды и поставила кипятить. «Скорей бы уж весна», подумала я. В дверь позвонили. Я открыла двери и увидела перед собой соседку, старенькую немощную старушку в цветастом халате и коричневых тапочках. Её седые волосы были гладко причесаны, серые водянистые глаза выплёскивали тоску и горькую безнадёгу.
- Здравствуй, Людмила Павловна,- сказала она, и увидев мои холодные глаза, проглотила свою просьбу, не осмелившись выдавить.
- Здравствуйте, проходите. Как раз чайник вскипел. Сейчас чайку попьём,- сказала я, подумав: «Видно судьба к стенке прижала, вот и пришла денег просить».
Я нарезала тоненько колбасу, немного сыра, подогрела в микроволновке вчерашние пироги с капустой, поставила тарелку с пирогами на стол и разлив по чашкам чай, пригласила соседку к столу.
- Как дела?- спросила я, буравя взглядом изрезанное морщинами лицо Ольги Васильевны.
Она отпила чай, взяла пирожок, и я увидела, как слегка дрожат её тонкие морщинистые руки, обтянутые тонкой желтоватой кожей, через которую просвечивались голубовато-серые нити вен.
- Людмила Павловна,- начала говорить она,- я стала плохо себя чувствовать. В больницу ходила, таблетки выписали, а толку нет. Видно старость уже не лечится. Сыну звонила, чтобы приехал, да некогда ему, всё дела. Я вам ключ от своей квартиры оставлю, и номер телефона свой и сына. Если вам не трудно, то звоните мне вечерами, я отвечу, и то хорошо, а ежели не отвечу, то сыну позвоните, скорую вызовете или «карету» чтобы в морг отвезли, а то буду лежать здесь гнить…
Она замолчала. Слёзы покатилась по её щекам на новенький цветастый халат.
«Вот бы ключ от счастья, а то от беды. Много ли мне для счастья надо? Только бы жить рядом с дочерью», подумала я, омыв грустью свою душу. Я отвела взгляд от тарелки с нарезанной так и не тронутой колбасой, и с сочувствием посмотрела на соседку.
- Конечно,- согласилась я.- Каждый вечер я буду звонить вам, а вы уж живите. Холодно сейчас помирать. Скоро уж весна, сам Бог велел жить, а там и лето, а там опять холодно помирать.
Я попыталась улыбнуться.
- Помирать всегда холодно, а в одиночестве – вдвойне. Что сделаешь, время как река. Разве можно остановить реку! Вот возьми ключ и номера телефонов. Да, и вот ещё что, на тебе тысячу, а то ведь бесплатно не повезут, а за «карету» платить надо.
Она достала из кармана халата тысячу и аккуратно сложенный тетрадный лист с записанными на нём номерами телефонов, подала мне и, доев пирожок, извинившись, вышла.
Я стала ей звонить каждый вечер и услышав: «У меня всё нормально», шла делать свои дела. А тут я затеяла испечь пирог с рыбкой, и такой он у меня румяный и пышный получился, что я решила угостить соседку.
Утро, выпив чернила ночи, поднялось над горизонтом, и качало на подушке облака ленивое солнце. Время покатилось к обеду. Ольга Васильевна встретила меня в том же халате и, суетливо налив в чайник воды, поставила кипятить. Я подала ей пирог, она разрезала его и он, выпустив горячий дух, наполнил маленькую чистую кухню запахом парного хлеба, рыбы и лука.
- Как вкусно пахнет,- сказала она.
И вот уже закипел чайник, и мы стали пить чай с пирогом.
- А что сын, так и не едет?- поинтересовалась я.
- Нет не едет. Он сейчас в Турции с женой отдыхает,- со вздохом сказала Ольга Васильевна.
Взглянув в её глаза, я потерялась в дремучей тоске. Губы её плотно сжались, не давая выползти недовольству.
- У меня дочь тоже уехала в Подмосковье, а я вот здесь одна осталась. Она здесь продала трёхкомнатную квартиру, что от моей мамы ей досталась, там двухкомнатную купила. А сейчас цены выросли. Если я свою двухкомнатную продам, то только могу комнату в общежитии купить. А чтобы квартиру купить надо ещё добавить. Жизнь дорожает с каждым годом. Жить дорого и умереть дорого,- грустно сказала я, глядя как соседка уже тянется за вторым кусочком пирога.
Покачав головёнкой на тоненькой длинной шее, она тихо сказала, будто боялась, что её могут услышать чужие незнакомые люди.
- Я себе на похороны то деньги приготовила, чтобы сыну похороны не в тягость были. Дачу продала. Сил уже нет её обрабатывать. Что поделаешь, как никак восемьдесят второй год пошёл. Вот последний урожай прошлой осенью собрала, и продала дачу, даже всплакнула, будто корову в чужие руки отдала. Пенсия у меня хорошая, а много ли мне надо! Сыну всё оставлю. Пусть меня хорошим словом помянут.
Мы ещё посидели немного, поболтали и я ушла, тепло распрощавшись с соседкой, и вида не подала, что мысли о её накоплениях, как заноза вонзились в мою дырявую душу, из которой вывалилась совесть, погрызенная завистью. «Не подумаешь даже, что у бабки сбережения есть, и одета простенько, да и в квартире мебель старая, и ремонта не было давно», подумала я, зайдя к себе в ухоженную квартиру.
Ольге Васильевне с каждым днём становилось всё хуже. Слыша её слабый голосок, я пыталась зайти к ней, прибраться помочь, может продукты какие купить, или сварить чего, но она отказывалась от моих услуг. «Значат сбережения большие прячет», сделала я вывод. «Интересно, где она деньги хранит, на карточке, или дома под матрасом?» подумала я, глядя в пустой говорящий телевизор.
День пробежал быстро. Вот уже тьма потекла в окна, и из её чернильной мглы всплыли звёзды, украсив глубокое небо. «Надо бы Ольге Васильевне позвонить. Чуть не забыла!» спохватилась я, и набрала её номер телефона. Никто не брал трубку. Я, будто обжёгшись, бросила телефон на диван и резко поднялась. Волнение охватило меня, и тело моё стало тяжёлым и неуклюжим. Я взяла ключ, и пошла открывать двери соседки. Руки дрожали, сердце стучало так, что я слышала его стук, стук убегающего времени. Открыв двери, я громко спросила:
- Ольга Васильевна, вы дома?
Тишина выпрыгнула мне на встречу, и на цыпочках пошла со мной, наматывая на ноги пыль неприбранной квартиры. «Видно давно уже лежит, а ведь не жаловалась и помощи не просила», подумала я, зайдя в комнату.
В белёной комнате, притулившись к стене, стоял старый диван, с обивкой изрядно подранной котом, жившим здесь когда-то. Напротив, стоял обшарпанный сервант, с плохо закрывавшимися дверками, в котором выпучив стеклянные глаза, теснился хрусталь. В углу на тумбочке стоял телевизор, а в другом углу – допотопная этажерка, на которой расположились книги. Посередине комнаты был постелен зелёный в черную крапинку палас. На окне висел, посеревший от времени, тюль. «Какое убожество», подумала я и прошла в спальню.
- Ольга Васильевна, с вами всё в порядке? – спросила я, и тревога закопошилась где-то в душе.
Соседка лежала, отвернувшись к стене и не подавала признаков жизни. «Вдруг она живая? Да нет наверно», успокоила я себя, побоявшись подойти к ней ближе.
В душе жадность справляла именины. Мне бы пожалеть усопшую, но как же квартира рядом с дочерью! Смятение охватило меня. Я взяла себя в руки, и стала осматривать спальню. «Где же она спрятала деньги? А не тут ли?» подумала я, упираясь взглядом в шифоньер. Открыв его, я проверила все карманы висевшей в нём верхней одежды. Видно бабка сильно экономила, что из одежонки были только зимняя и осенняя куртки, да выцветшая от солнца, синяя ветровка. Денег не было. Я проверила стопки белья, аккуратно сложив их обратно на место, но всё впустую.
Отчаяние потихоньку стало подбираться ко мне, цепляясь острыми коготками за вспотевшую от волнения кожу. Я всё больше начинала нервничать и ненавидеть старуху. Вдруг, я обратила внимание на подушку, которая лежала на табуретке, такая пухлая, набыченная. Я взяла её в руки, и заметила, что с одной стороны она зашита через край. Я распорола, сунула руку внутрь и обнаружила три пачки денег. Одну пачку тысячными купюрами я положила обратно, а две пачки пятитысячных купюр сунула себе в карман халата.
- Вот так будет по-честному. Хватит и сыну похоронить мать, и мне купить квартиру рядом с дочерью. Что? лежишь соседка! Завтра сыну позвоню. Извини, что деньги взяла, так я в долг. Отдам на том свете, когда свидимся,- тихо сказала я, собираясь покинуть квартиру.
- Ты что тут делаешь?- услышала я голос Ольги Васильевны.
Я вздрогнула и, обернувшись, перевела взгляд на кровать где лежала соседка.
Ольга Васильевна пристально глядела на меня, и по её водянистым глазам разлилось удивление, будто река из берегов вышла.
- А ты что, ещё живая? - спросила я, не скрывая досады.
- Я двое суток почти не спала, а здесь уснула, даже не слышала, как ты пришла. Я тебе доверяла, а ты! Деньги не тронь, не для тебя их собирала,- сказала она слабеющим голосом.
- Ах ты и сволочь! Куснуть меня хотела, раскусить, значит! А вот тебе, не денежки!.- зло сказала я, показав фигуру из трёх пальцев.
- Да и тебе они не понадобятся. Вон и за тобой уже идут. В тюрьму бы тебя …,- проговорила она, но усмехнувшись, смолкла.
- В тюрьму! Ты, мерзкая старуха! Меня в тюрьму! Заткнись!- заорала я и, схватив подушку, качая жирными бёдрами, как айсберг, пошла к ней, и навалилась всей тушей, прижимая подушку к её лицу. «Что ты делаешь!» кричала совесть, но злость проглотила её, выплюнув её крик, как вишнёвую косточку.
Ольга Васильевна почти не сопротивлялась. Её немощное тело, истерзанное болезнью, обмякло. Я бросила подушку на диван, и кинулась прочь из этой квартиры, от этой мёртвой старухи, но, сделав несколько шагов, вдруг упала лицом вниз. «Переволновалась, однако. Шутка ли - убить человека. Я не виновата, это старуха виновата и страх», мелькнула мысль. Не было ни сожаления, ни раскаяния. Сердце застукало меня насмерть, не справившись с тяжестью вины. Я хотела зацепиться за жизнь, но она, брезгливо посмотрев на меня, растаяла у закрытой двери.