- Приглашая тебя на выходные, я думал не только о рыбалке, - признался Уэндоувер. – Дело в том, Клинтон, что мне нужен твой совет по одному вопросу.
Сэр Клинтон Дриффилд, главный констебль графства, бросил на старого друга вопросительный взгляд.
- Если ты кого-то убил, сквайр, мой тебе совет: помалкивай об этом и уезжай из страны. Если речь идёт о нарушении обещания жениться или чём-то в таком духе, я в твоём распоряжении.
- Речь не о нарушении обещания жениться, - уверил его Уэндоувер с самодовольством матёрого холостяка. – Дело связано с одним поместьем, единственным попечителем которого я являюсь. Так уж вышло. Остальные двое умерли с тех пор, как было написано завещание. Сейчас всё расскажу.
Уэндоувер гордился своим умением чётко обрисовывать ситуацию. Он поудобнее устроился на стуле и начал.
- Я тебе говорил про старого Джона Эшби? Он занимался железом. Он умер 15 лет назад, его состояние составляло 53 тысячи фунтов. Душеприказчиками он назначил своего сына, невестку и меня. Сын, Джеймс Эшби, получил поместье в пожизненное владение; по его кончине всё состояние должно было перейти к его детям, когда самый младший из них достигнет совершеннолетия. У Джеймса родился только один ребёнок, молодой Робин Эшби. Джеймс Эшби и его жена погибли несколько лет назад в железнодорожной катастрофе, так что все 53 тысячи минус налог на имущество отошли к молодому Робину – если он доживёт до совершеннолетия.
- А если нет? – поинтересовался сэр Клинтон.
- Тогда деньги будут распределены между благотворительными организациями, - пояснил Уэндоувер. – В этом, как ты сейчас увидишь, вся проблема. Три года назад молодой Робин, бедняга, заболел диабетом в очень сильной форме. Естественно, мы сделали для него всё, что могли, его осматривали несколько специалистов, но улучшения не последовало. Тогда мы послали его в Нойенар, в тамошний институт, которым заведовал один немец, специалист по диабету. Без толку. Я поехал туда навестить бедного парня. Он превратился в тень, кожа да кости, едва ходил от слабости. Он явно был не жилец.
- Не повезло парню, - прокомментировал сэр Клинтон.
- Да уж. – Уэндоувер сделал скорбный жест. – Случилось так, что в Нойенаре он познакомился с одним врачом-французом. Я видел его, когда приезжал туда: лет 30, чёрная остроконечная бородка, шустрый, хорошо одетый, очень самоуверенный. Он свободно говорил по-английски, что помогло Робину сойтись с ним – вокруг одни иностранцы. Он убедил парня, что может вылечить его, если тот отдаст себя в его руки. К тому времени терять было нечего, парень уже усыхал, и я согласился. Вот он и отправился на юг Франции, где тот врач, по фамилии Прево, держал собственную лечебницу. Видел я её – небольшое местечко, но хорошо содержащееся. И у него работала медсестра англичанка, что было хорошо для Робина. Симпатичная: каштановые волосы, кремовая кожа, гибкая фигурка, изящные руки и ноги. И из хорошей семьи.
- Ой, тебя охмурит любая более-менее симпатичная девушка, - вставил сэр Клинтон. – Но продолжай.
- Ну, ничего из этого не вышло, - поспешно продолжил Уэндоувер. – Хоть француз и хорохорился, но бедняге лучше не стало. Короче говоря, он умер две недели назад, как раз в день совершеннолетия.
- О, так он всё же успел унаследовать имущество?
- Едва успел, - подтвердил Уэндоувер. – Тут-то и начались проблемы. До того дня, разумеется, он не мог составить завещание. А сейчас вдруг объявился претендент, некий Сидни Исткоут, который утверждает, что Робин написал завещание утром в день смерти, и по этому завещанию его состояние отходит Исткоуту. Всё, что я знаю об этом, я знаю из письма Исткоута, в котором он изложил факты. Я дал ему адрес юриста, занимающегося поместьем, и попросил юриста – его фамилия Хэррингей – привести претендента сегодня сюда. Они скоро должны прибыть. Клинтон, я бы хотел, чтобы ты посмотрел на него. Не нравится мне это завещание.
Главный констебль задумался на минуту-другую.
- Хорошо, - согласился он. – Только лучше будет, если ты не представишь меня как сэра Клинтона Дриффилда, главного констебля и прочее. Думаю, мне лучше побыть мистером Клинтоном. Более подходит для частной беседы.
- Хорошо, - согласился Уэндоувер. – Я слышу шум машины – полагаю, это они.
Через несколько минут дверь открылась, и посетители вошли. Удивившись сам, главный констебль между тем сумел насладиться поражённым видом своего друга – вместо ожидаемого мужчины вместе со стряпчим в комнату вошла симпатичная молодая женщина с каштановыми волосами, облачённая в траур, и было ясно, что Уэндоувер узнал её.
- Вы, кажется, удивлены, мистер Уэндоувер, - начала посетительница, явно захваченная врасплох выражением лица сквайра. Затем она улыбнулась, словно поняв, в чём дело. – Конечно, это опять из-за имени. Люди постоянно забывают, что Сидни может быть и мужским, и женским именем. Вы ведь помните меня? Мы встречались, когда вы навещали беднягу Робина.
- Конечно же, я помню вас, сестра, - подтвердил Уэндоувер, оправившись от удивления. – Но я никогда не слышал, чтобы к вам обращались иначе как «сестра», и не узнал вашу фамилию, вот и не связал вас с письмом насчёт завещания бедняги Робина.
- Понятно, - проговорила женщина. – Это всё объясняет.
Она вопросительно взглянула на главного констебля, и Уэндоувер вспомнил о своих обязанностях.
- Это мой друг, мистер Клинтон, - пояснил он. – Мисс Исткоут. Мистер Хэррингей. Присаживайтесь. Должен признаться, ваше письмо немало удивило меня, мисс Исткоут.
К этому времени удивление, вызванное личностью претендентки, уже почти стёрлось, и, когда они уселись, Уэндоувер начал разговор.
- Я видел копию свидетельства о смерти Робина. Он скончался днём 21 сентября, в день своего совершеннолетия, так что был вправе составить завещание. Полагаю, его умственное состояние позволяло ему это сделать?
- Доктор Прево подтвердит это при необходимости, - спокойно ответила молодая женщина.
- Я заметил, что он умер не в институте доктора Прево, - продолжал Уэндоувер. – Кажется, в какой-то местной гостинице?
- Да, - подтвердила сестра Исткоут. – Примерно в то время в институте умер пациент, и бедняге Робину было неприятно находиться там. У него началась депрессия, и он настоял на том, чтобы на время перебраться в гостиницу.
- Он уже, должно быть, находился на пороге смерти, бедняга, - прокомментировал Уэндоувер.
- Да. - В голосе сестры прозвучала печаль. – Болезнь зашла уже далеко. Он впадал в обычную диабетическую кому, сменяемую периодами сознания. Когда он был не в коме, он мыслил вполне здраво, если вы говорите об этом.
Уэндоувер кивнул, как бы полностью удовлетворённый ответом.
- Расскажите мне о завещании, - попросил он. – Оно меня, как вы понимаете, удивило.
Сестра Исткоут на мгновение заколебалась. Её губы задрожали, а глаза наполнились слезами. Она достала из сумки тонкий иностранный конверт, извлекла из него лист иностранной писчей бумаги и протянула Уэндоуверу.
- Могу понять, как вы поражены тем, что он оставил деньги мне, - наконец заговорила она. – Я сама не ожидала ничего подобного. Дело в том, что... Бедный юноша влюбился в меня, пока находился под моей ответственностью. Видите ли, за исключением доктора Прево, только я могла разговаривать с ним по-английски, а он чувствовал себя одиноко, и это много значило для него. Конечно, он был намного моложе меня, мне 27. Наверное, мне следовало остановить его, когда я поняла, что он влюблён. Но мне не хватило решимости. Это чувство давало ему необходимое желание жить, и конечно же, я знала, что до свадьбы дело никогда не дойдёт. Его влюблённость никому не приносила вреда, и я правда старалась украсить его жизнь, как могла, за последние недели. Мне было жаль его.
Это пролило новый свет на дело, и Уэндоувер отнёсся к посетительнице с сочувствием.
- Понимаю, - мягко проговорил он. – Вы, конечно, не любили его...
- Не любила в полном смысле этого слова. Но я жалела его и сделала бы всё, чтобы он был счастливее. Ужасно было наблюдать, как он удаляется во тьму, даже не начав жить.
Уэндоувер прочистил горло, понимая, что разговор перестал быть сугубо деловым, как он планировал ранее. Он развернул тонкий лист бумаги и просмотрел его.
- Выглядит достаточно ясно. «Я оставляю всё моё имущество сестре Сидни Исткоут, проживающей в медицинском институте доктора Прево.» Я узнаю руку Робина, и дата проставлена тем же почерком. Кто свидетели?
- Два официанта из гостиницы, если не ошибаюсь, - пояснила сестра Исткоут.
Уэндоувер перевёл внимание на тонкий иностранный конверт и внимательно рассмотрел адрес.
- Адресовано вам в институт, вижу. На почтовом штемпеле стоит 21 сентября. Это хорошее дополнительное подтверждение.
Он передал оба документа сэру Клинтону. Главному констеблю, похоже, показалось, что там, где он сидит, мало света, и он встал и подошёл к окну, чтобы лучше рассмотреть документы. При этом он оказался слегка позади сестры Исткоут. Уэндоувер мимоходом отметил, что, разглядывая документы, сэр Клинтон стал боком к свету.
- Ещё один момент, - продолжал Уэндоувер. – Мне бы хотелось знать о том, в каком состоянии находились его умственные способности перед кончиной. Он читал в свободное время, газеты, например?
Сестра Исткоут покачала головой.
- Нет, он ничего не читал. У него не хватало на это сил. Я сидела с ним и пыталась развлекать его разговорами. Но если у вас есть сомнения в его здравомыслии в то время – уверена, доктор Прево подпишет свидетельство, что он был в здравом уме и осознавал, что делает.
Сэр Клинтон вышел вперёд с документами в руках.
- Это очень важные документы, - обратился он к медсестре. – Небезопасно носить их с собой в сумочке, как вы это делаете. Оставьте их у нас. Мистер Уэндоувер даст вам расписку и позаботится об их сохранности. А чтобы полностью отбросить возможность ошибки, вам лучше написать своё имя в углу каждого листа, что позволит опознать их. Мистер Хэррингей согласится со мной, что в таком деле не следует оставлять возможности для сомнений.
Юрист кивнул. Это был молчаливый человек, и его гордость была слегка уязвлена тем, что его присутствие оказалось проигнорированным. Сестра Исткоут, взяв ручку Уэндоувера, расписалась на свободном месте на каждом документе. Уэндоувер предложил посетителям чай, но после этого перевёл разговор на другие темы и избегал упоминаний о деле. Когда юрист и молодая женщина ушли, он обернулся к сэру Клинтону.
- Мне всё показалось нормальным, - сказал он, - но, судя по тому, как ты посмотрел на меня, пока стоял у окна за её спиной, я решил, что ты не удовлетворён. Что здесь не так?
- Если хочешь услышать моё мнение, - ответил главный констебль, - вся история от начала до конца выдумана. На основании такого свидетельства не стоит выдавать ни пенни. Если хочешь полные доказательства этого, я могу их обеспечить, но понадобятся расходы на расспросы и свидетельства специалистов. Их можно выплатить из наследства, и это обойдётся дешевле, чем рассмотрение дела в суде. Кроме того, - добавил он с улыбкой, - не думаю, что ты захочешь увидеть эту молодую женщину в тюрьме. Вероятнее всего, она – просто инструмент в руке более хитрого человека.
Уэндоувера поразила уверенность в голосе главного констебля. Женщина, разумеется, не пыталась притвориться, что была влюблена в Робина Эшли, но её рассказ звучал достаточно искренне.
- Конечно же, организуй расспросы, - согласился он. – Но вся история выглядит вполне достоверной.
- Я предоставлю тебе безусловные доказательства недели через две. Назначь ей ещё одну встречу, скажем, недели через три. Но на этот раз не втягивай в дело юриста. Ему может не понравиться то, что он фигурирует в обмане. Мне понадобятся эти документы.
- Вот и конкретные улики, - заявил главный констебль спустя три недели. – Я ознакомлю тебя с ними прежде, чем она придёт, чтобы ты успел как следует их обмозговать.
Во-первых, обрати внимание, что завещание и конверт – из очень тонкой бумаги, иностранные писчие принадлежности. Во-вторых, заметь, конверт точно нужного размера, чтобы в нём поместилось свёрнутое вчетверо завещание. Оно на листе «кватро», десять на восемь дюймов. Теперь смотри: лист складывали ещё раз. Его сложили вчетверо, а затем ещё раз. Я сразу это заметил, как только взял его в руку. Зачем складывать его ещё раз, если он без этого войдёт в конверт?
Уэндоувер внимательно осмотрел лист.
- Ты прав, - сказал он с озадаченным видом, - но это не делает завещание недействительным. Она могла сама лишний раз свернуть его при получении.
- Зачем, если он умещался в конверте? – сказал сэр Клинтон. – Конверт не носит следов сгибания. Пошли дальше. Вот фотоснимок конверта при боковом освещении. Видишь почтовый оттиск?
- Да, и могу прочитать его, дата верная, 21 сентября. – Он помолчал, затем удивлённо добавил: - Но где штемпель? Он не вышел на фотоснимке.
- Нет, потому что это снимок отпечатка на задней части конверта. Штемпель был опущен с силой и не только погасил марку, но и отпечатался на задней стороне конверта. Если осветить её сбоку, отпечаток ясно виден. Над этим стоит задуматься. И наконец, вот ещё один снимок. Он был сделан прежде, чем конверт надрезали, чтобы добраться до отпечатка штемпеля. Мы вложили конверт в рамку для печати, позади него поместили фотографическую бумагу и ненадолго выставили на свет. Ты видишь, что заклеенные части конверта проявились в белом цвете и напоминают крест святого Эндрю. Но, если присмотреться повнимательнее, ты увидишь пару тёмных пятен на той части белой полосы, которая соответствует заклеиваемому клапану конверта. Вот факты, сквайр, и их не сложно истолковать, если немного подумать. И добавлю ещё один фактик. Два официанта, которые засвидетельствовали завещание, получили билеты до Южной Африки и некую сумму, чтобы там не скучать по дому... Но вот и твоя посетительница.
К удивлению Уэндоувера, как только женщина вошла, сэр Клинтон сам начал разговор.
- Прежде, чем мы перейдём к делу, мисс Исткоут, - сказал он, - я бы хотел рассказать вам одну поучительную историю. Она может оказаться полезной для вас. Вы позволите?
Сестра Исткоут вежливо кивнула, а Уэндоувер, разглядывая её, заметил у неё на пальце помолвочное кольцо, которое не заметил в её прошлый визит.
- Недавно моё внимание привлекли к одному делу, - продолжал сэр Клинтон, - которое очень напоминает ваше, так что, я уверен, вам будет полезно услышать о нём. Молодой человек 20 лет, находящийся при смерти, поддался уговорам врача и лёг в его лечебницу. Если он достигнет совершеннолетия, то может написать завещание и оставить огромное состояние кому пожелает – вот только вопрос, достигнет ли он совершеннолетия?
Услышав такое вступление, сестра Исткоут застыла, и её глаза расширились, но она только кивнула, словно прося сэра Клинтона продолжать.
- Юноша влюбился в одну медсестру, которая находилась под влиянием врача. Проживи он достаточно долго, не было сомнений, что он оставил бы своё состояние сестре. Серьёзное искушение для любой женщины, согласитесь.
День рождения юноши уже подступал, оставалось всего несколько дней – но было похоже, он до него не дотянет. Уж слишком он был болен. Его не интересовали газеты, он надолго впадал в бессознательное состояние, так что не всегда мог отличить один день от другого. Было несложно сказать ему в определённый день, что он достиг совершеннолетия, хотя до этого оставалось два дня. По наущению врача он решил, что может составить действительное завещание, раз ему исполнился 21 год, и он своей рукой написал короткий документ в пользу сестры.
Мисс Исткоут, сделав над собой усилие, кашлянула.
- Да? – сказала она.
-Это обманное завещание, - продолжал сэр Клинтон, - было засвидетельствовано двумя официантами в гостинице, куда переместили юношу; вскоре после этого официантов услали за границу, снабдив их некоторой суммой денег в дополнение к билетам. Затем врачу пришло в голову, что можно обеспечить дополнительные свидетельства. Юноша вложил завещание в конверт, который адресовал сестре. Пока клей был ещё влажный, доктор вскрыл конверт и достал «завещание», которое свернул ещё раз, чтобы положить его в обычный конверт. Этот конверт он затем адресовал сестре и послал его по почте. Первоначальный большой конверт, надписанный юношей, он оставил у себя. Но, распечатывая его, доктор слегка надорвал внутреннюю сторону клейкого клапана, и этот маленький дефект заметен, если поместить конверт поверх фотографической бумаги. Вот пример того, о чём я говорю.
Он передал сестре Исткоут фотоснимок, который он показывал Уэндоуверу, и привлёк её внимание к пятнам на кресте святого Эндрю.
- Случилось так, что юноша скончался на следующее утро, за день до своего совершеннолетия. Доктор скрыл его смерть на сутки, что было несложно при подобных обстоятельствах. Затем, днём нужного числа – я упомянул, что это было 21 сентября? – он закрыл пустой конверт, наклеил марку и послал его по почте, таким образом получив нужную дату на почтовом штемпеле. К сожалению, штемпель на почте опустили с такой силой, что отпечаток остался на обоих сторонах тонкого бумажного конверта, так что, если развернуть конверт и сфотографировать его при боковом свете, оттиск штемпеля заметен – вот посмотрите.
Он передал женщине вторую фотографию.
- Если бы в конверте находилось «завещание», на самом «завещании» тоже остался бы оттиск. Но его там нет, и это доказывает, что его в конверте не было, когда конверт прошёл через почту. Вы, мисс Исткоут, женщина неглупая, и сразу поняли, в чём дело.
- И что произошло потом? – хриплым голосом спросила медсестра.
- Трудно сказать, - продолжал сэр Клинтон. – Если бы это дело передали мне официально – а я, знаете ли, главный констебль графства, - мне бы, скорее всего, пришлось предъявить этой несчастной медсестре обвинение в попытке мошенничества, и не сомневаюсь, что обвинение удалось бы доказать. Думаю, дело закончилось бы годом иди двумя тюремного заключения.
Я забыл упомянуть, что всё это время сестра была тайно помолвлена с доктором. Кстати, у вас красивое колечко, мисс Исткоут. Именно поэтому доктор сумел уговорить её сыграть роль в его замысле. На вашем месте, мисс Исткоут, я бы вернулся во Францию как можно скорее и сообщил доктору Прево, что... ну, дело не выгорело.