Давно это было тогда когда в нашей местности за покупкой молока шли с трёхлитровыми стеклянными банками и эмалированными бидончиками. Главным поставщиком молока были животноводческие фермы и комплексы, а не торговые базы. Тогда когда и зимой и летом перемещали грузы и перемещались сами на лошадях, а не снегоходах и квадроциклах и поэтому у людей не было нужды в запчастях и горючесмазочных материалах, но был нужен корм для этих самых главных средств передвижения и вся береговая пойма реки была разработана под покосы. Сена косили много. Косили по-разному. Кто-то махал литовкой, кто-то имел конную косилку, а вот предприятия косили тракторами. Это была целая отдельная летняя покосная жизнь со своими приключениями и историями, одну из них я сейчас напишу.
Я работал в конно-механизированной покосной бригаде на самом дальнем покосе нашего совхоза. Было у нас всего два трактора и где-то 5-6 коней. Жили мы в дощатом балке. Для тех, кто не знаком с названиями северных жилищ надо пояснить, что на севере есть такое жилое строение как «балок» обычно оно используется для временного проживания и чаще всего оно построено на санях, реже на колесах. В северных условиях это очень удобно можно в любой момент прицепить балок к любому транспортному средству и переместить его туда, где он больше всего будет нужен. Мы жили как раз в таком вот сделанном из досок балке на огромных по длине и ширине деревянных санях. Основанием этих саней служили два больших бревна толщиной в обхват рук взрослого мужчины. Еще одним плюсом такого строения было то, что между полом балка и землей оставалось проветриваемое пространство. На сырых пойменных почвах это было очень важно - и пол не гнил и в помещении сохранялся относительно свежий воздух без запаха земли и сырости.
День на покосе начинался рано, с восходом солнца, а заканчивался с закатом. Работали и по 10 и по 12 часов без перерыва, потому что лето на севере короткое и надо было успеть выполнить план до «белых мух». Единственный праздник на покосе это дождливая сырая погода. В дождь можно было выспаться, постираться и просто отдохнуть. Но как только наступала хорошая погода всё опять становилось на свои места и работа закипала еще с большим градусом. Покосники по всему берегу реки косили, собирали, копновали, метали стога. Наша бригада стога не метала. У нас был пресс. Это был довольно таки крупный двухколесный агрегат, который собирал сено, прессовал его и делал из него прямоугольные тюки, похожие на большие строительные блоки весом примерно по 16 кг. На «большой земле» такой пресс подцепленный к трактору выполняет всю работу сам, но в наших краях он мог прессовать сено только стоя на одном месте, а при передвижении он то увязал в топкой глинистой почве, то подскакивая на кочках и неровностях оставлял после себя полосы несобранного сена, то наоборот, погружаясь колесами в грунт начинал выдирать стерню вместе с корнями. Бригадир решил так – будем собирать сено в копна, пресс будем подвозить к копнам и два человека с вилами будут подавать ему сено на подборщик, и тюки будут у нас кучками лежать, а не валятся по всему покосу то тут то там. Бригадир – главный в бригаде, как сказал, так и будет. Человек он был решительный и резкий расслабляться никому не давал и решения принимал взвешенные и верные. Важные решения он обычно доводил до нас с утра, хотя проблема могла появиться еще накануне вечером или вообще прошлым утром. Наверное, поэтому они почти всегда были правильными и, наверное, поэтому с ними почти никогда никто не спорил. А я как самый молодой в бригаде стоял около пресса с вилами и подавал сено на подборщик. Работа была не сложная, но ответственная надо было и сено успевать подавать и вилы в пресс не засунуть. А вечером за этот же гусеничный трактор мы цепляли большие деревянные сани с дощатой платформой и собирали эти тюки, по покосу складывая их на высоком сухом месте в одну большую скирду. Однажды кто-то из покосников привез с собой из деревни маленьких щенят. Сколько их было я сейчас и не помню, но точно помню, что в начале было несколько маленьких пушистых комочков. Постепенно они куда-то пропадали, может быть убегали в другие покосные бригады, может быть их утаскивали хищные звери или птицы, может быть их настигали какие-то болезни, может быть их по одному разбирали заезжавшие в гости путники и увозили с собой, но в итоге из всех щенков остался только один. Бригадиру эта затея с щенками не понравилась с первого дня их появления, он ворчал на того кто их привез и на всех нас тоже: «Зачем привезли сюда животину мучиться? За собой следить времени не хватает. Самим бы успеть вечером поесть и умыться еще и за щенками следить. Будут гадить, где ни попадя, скулить по ночам, грызть всё подряд и продукты со стола таскать, кто и когда за ними убирать будет?».. И надо признаться что он оказался прав во всех пунктах которые перечислил. Щенки постоянно что-то грызли из нужной утвари, то тут, то там по утрам было слышно «Сапог мой прогрызли! Веревку перегрызли! Упряжь попортили…». А ночью было слышно, как кто-то из вышедших по нужде на улицу ворчал, что наступил во что-то липкое или жидкое или мокрое. И самое главное, что мешало всем и сразу это ночное скуление и ночная возня щенков. Все это как-то терпели кроме бригадира и не высказывали своих эмоций. Он же эмоции не скрывал и постоянно кричал на щенков, рычал на них со звериным оскалом и всячески пугал их своим грозным видом и пугающими действиями. Нельзя было сказать, что он не любил собак, он просто не любил чужих собак, и, как он сам говорил «пустых собак», то есть собак бесполезных с его прагматичной точки зрения. И когда из всех этих собачат остался только один, у этого единственного уже выработался стойкий рефлекс на крик бригадира, он забирался под наш жилой балок и прятался там между полозьями саней, где у него уже было своего рода конура со стенами и крышей. Со временем мы очень привыкли и даже привязались к нему, он перестал шкодить и выть по ночам и даже бригадир стал с ним помягче и уже редко повышал на него голос, но как только он начинал громко разговаривать щенок тут же запрыгивал под балок.
Настали последние дни покосной кампании. Мы собирали последнее сено и уже 90% процентов плана было сдано. В один из самых последних дней, когда небо затянуло по всему горизонту низкими облаками предвещавшими дождь если не в эту ночь то на следующий день, мы всей бригадой понимая что надо успеть до непогоды выполнить максимум из возможного, работали до самого вечера и собирали последние тюки разбросанные кучками по покосу. За рычагами трактора сидел бригадир, а все остальные катались на наших санях с платформой и успевали на ходу бегать вправо и влево собирая тюки и укладывая их рядами на платформу. Высота кладки росла и когда она выросла вверх на четыре-пять тюков прыгать с неё на ходу, а уж тем более запрыгивать на неё на ходу с пудовым туком сена было не возможно. Трактор стал останавливаться около каждой кучи тюков, разбросанных по тем местам, где мы их спрессовали и очередная остановка случилась в прямой видимости от балка. Наш щенок, соскучившийся по нам за день, услышал и увидел нас и, радуясь и виляя хвостом, кинулся в нашу сторону, радостно прижав уши. К концу лета он подрос и как все подрастающие псы стал нелепый и неказистый. Щенячья пушистость пропала, и цвет шерсти стал каким-то непонятным черно-серо-дымчатым. Всё тело его стало непропорциональным и вытянувшиеся лапы и удлинившиеся уши казались несуразно смешными. Но злости собачей он еще не нажил и ластился к нам как и прежде, а может даже еще больше. Он побегал между нами повилял хвостом, потёрся об ноги, но всем было не до него, все торопились закончить быстрее работу. Мы залезли на нашу стопку из тюков и уже собирались ехать, как бригадир открыл дверь трактора и, стараясь переорать грохот дизельного двигателя крикнул: «У вас тюк нижний вываливается, поправьте его, а то рухнет вся стопка на ходу!». Мы быстренько спрыгнули с повозки, поправили угловые тюки и запрыгнули обратно. Трактор тронулся и раздался страшный высокий звук похожий на скрип. Сквозь шум дизеля и лязг гусениц сложно было различить что шумит, но было слышно, что где-то что-то шумит и было понятно, что такого звука быть не должно. Мы закричали и засвистели сидя на тюках сена, бригадир остановил трактор не глуша мотор и лишний звук прекратился. Мы объяснили ему причину нашей тревоги и волнений и бригадир, не выходя из кабины, осмотрел через боковые двери ходовую часть трактора и аккуратно перебирая педали и рычаги двинулся дальше. Тот самый лишний звук появился сразу же и казалось, что он стал еще громче и еще противнее. Мы опять зашумели и, не проехав и метра остановились. Я спрыгнул с саней, подойдя к трактору предложил бригадиру помаленечку начать движение, а я буду идти рядом слушать и смотреть где и что издает этот противный высокий звук. Трактор тронулся очень медленно и через несколько секунд послышался не то лязг, не то визг, но шел он не от трактора, а от саней. Я прислушался и от понимания того что я сейчас слышу мне делалось очень не по себе. Это был визг щенка. Я обежал сани сзади, и осознание безвыходности добило последние надежды на хороший исход. Я махнул рукой и трактор встал. Наверное, на моем лице было написана вся неприятность ситуации и все кто ехал на санях без всякой команды спрыгнули на землю.
- Щенок. Под сани залез. Когда бригадир начал кричать нам из трактора про то, что тюк вываливается, он на рефлексе заскочил под сани. Привык под балок от него прятаться и тут так же сделал, - сказал я. После этих слов выражения лиц изменились у всех. Даже бригадир, не питавший любви к этому живому существу, поняв что случилось, нервно закурил:
- Что делать? – спросил он. Наверное, впервые за всё время нашей совместной работы в его голосе были слышны сомнение и нерешительность, - разгружать будем?
- А смысл? – ответил я вопросом на вопрос, - разгрузим мы сани, а чем мы их поднимем, как перевернем? Они поперечинами почти полностью до грунта достают. Там просвета осталось сантиметров 5-7 не больше. Сколько сани весят?
- Пустые где-то около тонны будут весить. Не поднять нам их ни чем. Тем более на этом грунте.
Дело усложнялось тем, что у саней между полозьями было четыре поперечины. По толщине они были почти такие же как полозья и просвет между ними и грунтом оставался не большой. Если бы грунт был жёсткий, то его вполне бы хватило для того чтобы щенок мог выскочить, но на пойменном болотистом грунте полозья утопали в землю на добрые 10 сантиметров поэтому просвета между этими самыми поперечинами и землёй почти не оставалось. Пока мы с бригадиром рассуждали, что делать дальше ребята попытались подсунуть под сани руки и палки, но шансов не было.
Бригадир смотрел на них вопросительным взглядом, и каждый из тех, кто ловил глазами этот взгляд отрицательно мотал головой.
- Ехать надо, - сказал я, - иначе сани сейчас увязнут и мы рискуем застрять тут на всю ночь. Уже темнеет.
- Садитесь кто-нибудь за рычаги,- сказал бригадир, кивая головой в сторону тарахтящего выхлопной трубой трактора, - мне как-то не хочется совсем.
В бригаде было еще как минимум два человека умеющих управлять гусеничным трактором, но они наотрез отказались от этого в данной ситуации. Бригадир докурил папиросу и, еще раз окинув взглядом нас всех, уже усевшихся на самый верх нашего воза из тюков сена, спросил:
- Едем?
Мы молча закивали головами. Настроение, поднятое предвкушением скорого окончания сенокоса в связи с выполнением плана, упало ниже самой низкой планки, но ситуацию надо было как-то заканчивать и каждый старался подавить свои эмоции, понимая, что всё складывается так, что помочь щенку мы уже не сможем. Трактор лязгнул гусеницами и двинулся вперед волоча за собой сани, визг щенка еще пару секунд раздавался и потом умолк. Мы все сидели на тюках в передней части воза и получалось, что за санями оставалась мёртвая зона, которая была закрыта от нашего взгляда и землю видно было только метрах в десяти позади нас. Хотя надо признаться, что назад смотрели всего два человека и я был в их числе. Не знаю что я хотел увидеть и зачем смотрел назад, может мной двигало простое любопытство, может быть для того чтобы убедиться в том что это действительно был щенок, а может быть в надежде не увидеть ничего я вглядывался в полоску земли между двух борозд оставленных полозьями саней. Ни чего не было видно. И тут боковым зрением я увидел, что из мертвой зоны закрытой от моей видимости в сторону балка от нас очень быстро двигается какой-то грязный комок. Свет заходящего солнца и высокая стерня скошенной травы мешали быстро разглядеть что это было, но когда я увидел эти знакомые неказистые лапы нашего питомца я аж закричал от радости:
- Выжил! Выбрался маленький грязный пёс! Ах ты, везунчик! – и толкая по очереди всех своих попутчиков в спины и плечи я указывал им пальцем на бегущего со всех ног щенка, - смотри как бежит! Даже не повредил ничего!
Шум и оживление на возу привлекли внимание бригадира, и он, отследив направление нашего внимания, тоже увидел, как грязный комок бежит во всю прыть в сторону балка смешно перебирая лапами. Трактор рыкнул дизелем и пошёл веселее. Уже почти в темноте, закончив работу мы выманили нашего везунчика из-под балка, он уже вылизал себя от грязи и радостно поскуливал от такого внезапного всеобщего внимания. Мы все вместе и каждый по очереди осмотрели его и не найдя ни одной царапины и видимого повреждения с легким сердцем закончили этот тяжелый день.