Тяжёлый рубленый крест на четверых, множество хоругвей после молебна разом дрогнули и поплыли по лугу.
Носильщики — пятидесятилетние мужчины, красивые своей статью, сединами и неутомимостью, все как на подбор видные, плечистые были мотором крестного хода. Лица у всех - бородатые - скоро стали красными от спорой ходьбы и боренья духа.
Следом за ними, вдогонку гурьбой шагали монахи в долгополых одеяниях: совсем молодые, худенькие, и постарше. Только один с брюшком. Остальные жилистые, прямостойные. Возглавлял их священник отец Александр в веригах, напоминающих латы старинного воина.
За этим черным небесным войском семенил хор скромных девушек в белых платочках.
Ну, а далее, растянувшись на километр, — ходоки, паломники, миряне.
В летние дали вдвигалась колонна — истовые впереди, звенящие, сияющие.
Солнце палило весь день, и уже присело на край западного облачного наволока, как жар-птица на насест. Ждали: ещё немного и станет прохладнее. Но солнце, опускаясь, всем своим июльским пылом как бы прожигало пелену и сверкало по-прежнему неутомимо.
С высокого берега Двины спускался крестный ход на заливной луг к мостику через приток. Купальщики лежали на берегу. Загорали, пили пиво, радио слушали, магнитофоны, и вот вдруг откуда-то сверху на них под золотом хоругвей и с многоголосым пением повалили эти сотни людей. Скатывалась процессия на луг, и певчие, а вместе и все голосистые, поддали от восторга лицезрения красоты земной и желания достичь ушей легкомысленных.
Достигли!
Полуголые девчонки спешно замахивались в простыни, напяливали халатики, ужимались стыдливо. Кого крестный ход застал в воде, те сидели по горло в реке, как лягушки, хлопали глазами в испуге. Весла в лодке замерли, несло лодку на мель — не замечали.
А из деревни навстречу бежала баба с полным пакетом огурцов.
- В прошлом годе прозевала я вас, дура! Корову доила. А нынче Бог дал встретиться! Милые вы мои, покушайте за ради Христа!
Тут через висячий тросовый мосток путь ходу лежал однорядный. Семь сотен как через игольное ушко целый час проходили. Отцы монастырские, дабы времени зря не терять, у сходен начали второй молебен.
Из раструба заливного луга пение ударило в небо. Ласточки, только что носившиеся в выси черной пылью, - врассыпную. Не было видно ни одной пока правилась литургия. Словно бы взрывной волной разметало стаю.
Опять иконы на подхват — и вперёд спорым маршем. Теперь по заброшенному шоссе от поворота до поворота, от края до края сплошным потоком и с мерным хоровым восклицанием:
-Святый Николае, моли Бога за нас!
Студент семинарии шагал босой.
Он был высок, тонок. Черные, кудрявые волосы схвачены на затылке резинкой. Суконная скатка на ремешке через плечо, и внутри этой скатки эмалированная кружка — вот и всё снаряжение на три дня пути. Сначала идущие рядом с ним братья и сестры полагали, что он по молодости и из спортивного интереса скинул обувь, вот минует поворот, раскровенит подошвы и обуется. Шоссе с выгоревшим, испарившимся гудроном щерилось острым гравием. Но километр за километром протаскивался под ногами этот наждак, а босоногий шагал всё так же бойко.
За студентом , заговаривая с ним время от времени, поспевала маймаксанская богомолка Устрикова с дочкой. Нынче на Пасху она в Холмогоры пешком ходила, на Богоявление — в Сию, а теперь на Илью — навострилась до онежских скитов. Она шагала в белой кофте и в длинной синей юбке, из-под которой мельком выбивались задники рваных матерчатых тапочек.
А дочка её, толстушка Оля, - в косыночке, словно коза, едва ли что не вприпрыжку покрывала расстояние — прямо-таки тоже, как и студента, словно на воздусях её несло по трудному пути, белобрысую с глазами чистой бирюзы.
— Пошто ты ноги-то нарушаешь, слышь, сынок? Мозоль, ссадина — и всё будет не в радость. Поберёгся бы. Ночью только короста успеет нарасти, опять срывать.
Студент великодушно улыбнулся неразумным речам богомолки. Не переставая глядеть вперёд по-над колышущейся толпой сквозь частокол хоругвей на флагманский крест, сказал:
-В Евангелии у Иоанна говорится, Христос на Голгофу сам нёс свой крест. А знаете, какая жара в Иудее? И дорога каменистая. Километра четыре от претории до Голгофы и всё в гору. Солдаты издевались. Тернии венка кожу на голове раздирали. А он только шептал: «Элои! Элои!» То есть, по-еврейски будет: «Боже мой! Боже мой!»
От этих слов студента тётка Устрикова слезливо сморщилась и долго обмахивалась крестным знамением.
А у Оли глаза испуганно расширились, и она уже не голубкой порхала, а как бы летела тяжелой ночной птицей.
-Крест был из орехового дерева. Большой,— продолжал студент. — Хотя не такой высокий как изображают на иконах. В Евангелии говорится, Христу на трости ко рту подносили губку, смоченную в уксусе. Метра три, значит, от основания, был крест, если учесть, что в землю еще надо углубить. Да перекладина метра два. И всё это лежало у него на плече.
Студент облизнул сухие, потрескавшиеся губы.
Устрикова шепнула дочке, чтобы воды раздобыла.
Опять юной чистотой облило глаза толстушки, печали как не бывало — помчалась девушка косогором вдоль шоссе, забирая все выше — летящим, легким скоком в развевающемся длинном платье напоказ всем к водовозной тележке на велосипедных колесах.
С полным баллоном из-под «Кока-колы» быстро вернулась.
-Попей, сынок, водички,— потчевала студента Устрикова.— Либо хоть умойся. Легче станет.
-Спасибо. Да заката ни капли. Обет дал.
-Господи! Зачем же так себя изводить-то!
-Это мне в радость.
И женщина с дочкой опять сделались строгими, обернулась у них душа тёмной, ночной стороной, нагрузилась неясными и тяжкими размышлениями о людской злобе. Они ещё старательнее стали держаться студента, боясь отстать, потерять его в этой огромной, жарко дышащей толпе.
Пыль в безветрии окутывала крестный ход и золотилась на солнце, будто от самого народа сияние исходило. А между тем втягивались в село. Собаки цепные только урчали, не смели лаять. Одна гавкнула с перепуга, но деревенская девчонка кинулась на неё, пасть ей зажала, так и держала всё время прохождения.
Подвыпившие парни на мотоциклах у магазина окликнули студента.
-Эй, мужик, чего это такое?
-Крестный ход.
-Чего, чего?
-Во славу Христа.
-Ё-мое, так это они Бога славят! И далеко это вы?
-Три дня ходу.
Парни были потрясены и подавлены.
-И пацанята с вами? Блин! Сколько же их тута!..
Шли, пылили главной улицей села. Почти у каждой избы, поперед палисадника — по мужику стояло, одна рука по шву, а другая — кресты на себя накладывает: местные активисты. Изо всех окон глядели, бежали из дальних концов села, как бы праздника не пропустить.
Трепетало тяжёлое полотнище золотого плетения с ликом Спаса. Высоко на шесте был поднят фонарь с неугасимой лампадой, щиты икон с наклоном одолевали напор ветра с примесью дыма от лесных пожаров.
Солнце на склоне уже растеклось в зарю.
-А вон и Павлово!
За лесом виднелся шпиль колокольни, место ночлега...
Поздним вечером на обширной поляне в густом лесу люди укладывались в потёмках кто в спальный мешок, кто на пляжную поролоновую подстилку, кто прямо на сухую, ломкую траву. Негромким говором гудела поляна.
На опушке леса под берёзой сидел семинарист. В ногах у него Устрикова с дочкой. Студент отпивал по глотку из кружки и говорил:
-При кресте Иисуса, при распятии стояла матерь его, и ученик любимый. И Христос сказал матери своей: «Жено! Се будет сын твой». А потом ученику: «Се будет матерь твоя!» И с этого времени ученик взял её к себе, печаловал до смерти.
В темноте было слышно, как Устрикова швыркала носом, тонко скулила, охала и тихонько плакала.
-Ну, ну! Что это вы!— сказал студент.— Все слёзы он за нас пролил. Нам радоваться завещано.
Быстро унялась богомолка и скоро они с дочкой заснули в ногах студента под одним тонким байковым одеялом.
Студент сидел, привалившись спиной к скользкому стволу и думал, что если баба заплакала, - значит, всё то, что случилось двадцать веков назад как бы с ними самими случилось, с ним, студентом, с богомолкой и её дочкой. И значит, это и в самом деле не легенда, а сама жизнь, текущая в каждом из нас, сиюминутная жизнь души нашей.
Это он давно постиг в семинарской келье, в молитвах и бдениях монастырских, но здесь, среди деревьев и звёзд, среди случайного люда это понималось глубже и представлялось несомненным...